О создании редакционных коллегий
В республиканских, краевых и областных газетах
Постановление ЦК ВКП[б] от 7 октября 1948 а.
Центральный Комитет ВКП(б) принял постановление «О создании редакционных коллегий в республиканских, краевых и областных газетах».
Учитывая, что опыт работы редакционных коллегий областных газет «Молот» (Ростов-на-Дону), «Волжская коммуна» (г. Куйбышев) и «Курская
правда», созданных согласно постановлению ЦК ВКП(б) от 30 июля 1946 года, оправдал себя и что редакционные коллегии явились важным фактором организационного укрепления редакций ЦК ВКП(б) постановил:
Обязать ЦК компартий союзных республик, крайкомы и обкомы ВКП(б) создать в республиканских, краевых и областных газетах редакционные коллегии в количестве 5–7 человек из числа наиболее квалифицированных журналистов – руководящих работников редакций. Областные, краевые и республиканские газеты будут по-прежнему выпускаться за подписью редакторов газет.
ЦК ВКП(б) установил, что члены редколлегии республиканских, краевых и областных газет утверждаются соответствующими ЦК партий союзных республик, крайкомами и обкомами партии.
Редакционные коллегии создаются во всех республиканских и краевых газетах и в 25 крупнейших областных газетах РСФСР и Украины.
«Культура и жизнь». 1948, 21 октября.
В.В. Овечкин [1905-1968]
Рекорды и урожай
– А в нашем районе золотой звездочки за урожайность никто не получил, хотя кандидаты были. Ну – и к лучшему. Мы очень опасались, что Степаниду Грачеву наградят. Район ее выдвигал. Нет, разобрались-таки там, повыше... Заслуженного человека не отметить – это плохо, конечно, но еще хуже – не по заслугам прославить. Думаете – ему только вред, тому человеку? Возгордится, зазнается? Нет, и нам, другим прочим, – не в пользу. А почему – сейчас поясню.
|
|
|
Я в этом районе родился и вырос. До войны семь лет работал председателем колхоза и, как вернулся по ранению в сорок четвертом, опять заступил в тот же колхоз. Сколько секретарей райкома при мне сменилось – всех помню и могу про каждого рассказать, кто как руководил. И Федора Марковича, нынешнего секретаря, давно знаю. Так себе, не очень дельный работник. Шуму, крику много, а толку мало. Но пыль в глаза пустить умеет. Так вот я и говорю: пока у нас в райкоме Федор Маркович – пусть лучше звездочку никому не дают. И про себя бы так сказал, если б заслужил: не надо, воздержитесь, а то туг из меня святые мощи сделают.
Эта Степанида Грачева – из колхоза «Первое мая». Недалеко, пять километров от нас, соседний хутор. Мы с первомайцами соревнуемся, часто приходится мне бывать у них, так что знаю я там весь народ и все порядки ихние. Когда-то она была скромная женщина, Степанида, и по работе ничего неправильного за нею не замечалось, не жаловались на нее люди, а как получила на Всесоюзной выставке медаль за свеклу да потом еще дважды наградили ее - испортилась характером. Сама, видно, некрепко на ногах стояла, а тут ее еще и подтолкнули.
|
|
|
Эти награды, я скажу, на разных людей по-разному действуют. Был и у нас в колхозе бригадир-орденоносец, Иван Кузьмич Черноусов. За пшеницу получил орден «Знак Почета». Так наш Кузьмич, когда приехал из Москвы с кремлевского совещания, – сам не свой ходил по селу. Захворал от думок. Зима стояла морозная, а снегу выпало мало, за озимые тревожились, и весна была сухая, ветреная. «Что, говорит, как не возьму по двадцать пять центнеров? Я же обещание дал». Сны ему страшные снились. Будто вызывают его опять в Москву, в Кремль, и на таком же собрании, при всем честном народе, отбирают орден. Аж в уборочную повеселел, когда пошло зерно на весы: по двадцать семь центнеров взял... Погиб под Кенингсбергом.
И Степанида бралановые обязательства после своих орденов. В тридцать девятом году по семьсот центнеров свеклы накопала. Это все правильно, так и полагается – не стоять на месте, а двигаться вперед. Только надо не забывать, для кого и для чего твои рекорды нужны. Если район сеет сахарной свеклы, скажем, тысячу гектаров, а у тебя в звене три гектара, – это же капля в море. Ты одна своим сахаром государство не накормишь. Надо работать так, чтобы и другие прочие могли твой опыт перенять.
|
|
|
Оно, знаете, не только в сельском хозяйстве бывает неверное понятие о рекордах. Лежал со мною в госпитале в Саратове один танкист, шахтер из Донбасса. Много мы с ним говорили о жизни. Я ему про колхозы рассказывал, он мне про Донбасс. И хорошее вспоминали и плохое. Вот он говорит: «Бывало у нас еще и так. Вся шахта выполняет план процентов на восемьдесят, положение незавидное, прорыв, а начальство готовит к открытию партийной конференции или к какому-нибудь празднику тысячный рекорд. Создадут одному стахановцу такие условия, каких другие и во сне не видят, приставят к нему целый взвод помощников, он и отвалит тысяч пять процентов нормы. Шуму потом вокруг этого рекорда больше чем нужно. А пользы, если разобраться, – ни на грош. Во-первых, стахановца, хорошего человека развращают. Во-вторых, взывают недовольство у рабочих - рабочие-то знают, как было дело. А, в-третьих, сами руководители не тем, чем нужно, занимаются, не туда свою энергию направляют, куда следовало бы направить. Слушал я этого шахтера и думал: точь-в-точь как у нас в районе со Степанидой Грачевой.
|
|
|
Район наш и до войны был средненький. Областную сводку в газете посмотришь: если не на середке болтаемся, так в хвосте плетемся. Сеяли не в срок, с сорняками плохо боролись, уборку затягивали. Бывало, едет Федор Маркович в область с отчетом, а мы все переживаем за него: вернется ли назад секретарем или, может не только без портфеля, а и без партбилет приедет домой? От хлебозаготовок до хлебозаготовок жил человек, под страхом божьим, как говорится. Да и сейчас так живет. Оно ж это все, и поздний сев и плохая уборка, все потом боком выходит на хлебопоставках. Надо правду сказать – район-то наш тяжелый. Большой район, земли много, и земли разные: там болота, там пески, в одном месте осушать надо, в другом поливать, что в одном колхозе родит хорошо, то в другом не родит. Но все ж таки, если внимательно к каждому колхозу подойти и правильно народом руководить – можно хорошей
урожайности добиться. Только надо подальше вперед смотреть, за несколько лет вперед. Мелиорацию сделать, земли в порядок привести, севообороты наладить – это не одного дня работа. А Федора Марковича как вызовут в обком с отчетом, так – выговор ему. В другой раз – строгий с предупреждением, в третий – с последним предупреждением. Куда ж ему вперед смотреть? Еще раз едет, думаем: ну, все, отслужил! Нет, опять с выговора начинают.
Вот он, наш Федор Маркович, должно быть и решил от такой беспокойной жизни хот отдельными рекордами прикрыть грехи. Понял, в чем ему тут выгода. Хоть упомянут в газете, откуда она родом, та прославленная звеньевая, из какого района, и то ему – отдушина. Как приедет в колхоз «первое мая», одно твердит председателю – о звене Степаниды Грачевой, чтоб помогали им всячески. В «завет Ильича» приедет, идет к звеньевой марине Кузнецовой, - тоже орденом ее наградили, - только с ней и разговаривает – будто больше в колхозах и людей нет, и дела нет другого, и никаких других культур, кроме сахарной свеклы, не сеем мы.
Помогать таким людям, конечно, нужно. И я нашему Черноусову помогал больше, чем другим бригадирам. Чтоб уверовали колхозники, какую урожайность можно взять от нашей земли, если сделать все, что наука советует. Но можно так «помочь», что тот человек, ежели здравого рассуждения не потерял, и сам после не скажет тебе спасибо за твою помощь. Если несколько лет изо дня в день хвалить да хвалить человека и ни слова не сказать ему об ошибках, недоделках, о том, что жизнь наша не стоит на месте, что все у нас растет и расширяется, а стало быть, и обязанности наши расширяются, - и стахановец может закостенеть душою.
Что такое есть соревнование в колхозах? Это значит – каждый человек хочет лучше других свою работу выполнить, хочет свое лицо показать. Стало быть, надо всем давать простор. Если ты передовик – подтягивай отстающих, это самое главное. Если изобрел что-нибудь новое – всем расскажи и помоги твой опыт перенять. А так жить, как раньше жили единоличники – лишь бы мне было хорошо, а у соседа хоть пожаром гори, - так нельзя, это не по-колхозному… был у нас когда-то на хуторе «культурный хозяин» Игнат бугров. Опытное поле держал, чистосортные семена выводил, новые культуры сеял, а ни бубочкой ни с кем не поделялся. Завел тонкошерстных овец «рамбулье», - тогда они у нас еще в редкость были, - и ни одной ярочки мужикам на племя не продал, только валашков продавал, на убой. Зайдешь, бывало, к нему в сад – ветки ломятся от фруктов, сливы, абрикосы – в кулак величиной; сорвет одну-две, угостит, а косточки – отдай. Арбуз гостям разрежет – все семечки соберет и в мешочек спрячет – чтоб не унесли. Ну нам сейчас такой обычай ни к чему.
Я считаю, если б правильно была поставлена у нас работа со стахановскими звеньями, то их в районе бы уже сотни были. А то ведь как получается, хотя бы с той же сахарной свеклой: у Грачевой урожайность из года в год шестьсот-семьсот центнеров, а в колхозе – сто двадцать, сто. А по району в среднем посчитать - и того меньше. Будто ножом отрезано – это рекордных звеньев участки, а это – других прочих Отчего такая разница? Оттого, что не всерьез
взялись за дело, а лишь для вывески, для показа. Чтоб и у нас было на вид, как и у людей: есть мол в районе электростанция, есть кино, футбольная команда, еще есть то-то и то-то, и знатных стахановцев имеем полдесятка, или сколько там положено их иметь. Оно-то никем ничего не положено, никто тут нормы нам не устанавливал, но знаете же как бывает, если формально к делу подойти…
На Грачеву сейчас просто жалко смотреть, как вспомнишь, какой она была. И жалко, и досадно, что человека испортили. Не так на нее досадно, как на руководителей районных. Была простая тетка, колхозница, боевая баба, беспокойная, вожак настоящий, а стала – чиновница. Она-то и сейчас боевая на язык, никому спуску не даст, затронь только. Председатель колхоза как огня ее боится, но уже не туда она гнет. Свою выгоду лишь защищает.
Как прославили ее знатной стахановкой, мастером высоких урожаев, как зачастили к ней писатели, киносъемщики, академики – у нее и закружилась голова. Стала поглядывать на людей свысока. Вот тут бы ее и поправить с самого начала, невзирая на ее заслуги. Так куда там нашим догадаться! Сверху раз похвалять, а они десять раз повторят. Назвали клуб в селе именем Грачевой, школу, в которой она когда-то училась, назвали ее именем, портретов с нее всюду понавешали, с такими надписями, будто на памятнике: «Вечная слава ударнице полей!», «Гордость нашего района» и так далее. Додумались даже – прикрепили к ней секретаря, одну ученицу из десятилетки, чтоб писала за нее статьи в газеты, на письма отвечала и приезжих принимала, когда ей некогда. Звеньевая с личным секретарем – как председатель облисполкома! И она быстро этак вошла во вкус. Поставила в прихожей диван, графин с водой – вроде как приемная, а горница – то ее кабинет. Придут к ней люди – по двое–трое в горницу не пускает, пока с одним разговаривает, те сидят в приемной, очереди ожидают. Откуда она этого набралась? Побывала в области на слетах, походила там по учреждениям – оттуда, что ли, переняла? Телефон к ней на квартиру провели. Если нужно чего из района передать в колхоз, звонят ей, только с нею и советуются, ее спрашивают о положении в колхозе, через нее и все распоряжения делают, а она уже председателю их передает. Короче сказать – возомнила она себя первым человеком в колхозе и так стала командовать председателем, будто весь колхоз только для того и существует, чтобы на ее рекорды работать. Не она, с ее рекордами, для колхоза, а колхоз для нее.
Нужно ей, скажем, лишний раз прополоть свеклу – председатель, по ее приказанию, снимает людей с других работ и посылает к ней на помощь. Напали вредители на плантацию, надо быстро борьбу с ними провести – опять из других бригад и звеньев у нее люди работают, хотя в тех бригадах тоже свои посевы есть и такие же вредители их портят. Так то считается - рядовой посев, а у нее – показательный! Если подсчитать трудодни, хотя бы за прошлый год, во сколько обошлась обработка ее плантации, так там только половина трудодней ее звена, а половина – приходящих колхозников. Это уже нехорошо, нечестно. Так же и минеральные удобрения, и тягло, и все прочее – все ей идет в первую
очередь. Но другие звенья тоже ведь не отказались бы лишний раз подкормить, прокультивировать?.. И Федор Маркович смотрит на все это сквозь пальцы. И ее самое совесть не мучает. Потому что – успокоилась.
А этого сейчас уже недостаточно - показывать колхозникам рекорды с малой площади. Этому они уже верят – что земля наша способна вдвое, втрое больше родить. И про тысячу центнеров свеклы с гектара слыхали и про семьсот пудов кукурузы слыхали, читали. Разве только лишь какой-нибудь столетний дед станет возражать против науки. Теперь надо такую агротехнику показывать, чтобы всякому звену была доступна. Расширять надо дело, не успокаиваться.
Вот она едет, Степанида Грачева, на слет стахановцев в район или в область и знает наперед, что выберут ее там в президиум, посадят на самое почетное место, все пойдет чинно, гладко, все ораторы будут о ней говорить, хвалить ее. И больше ничего не ожидает. А если бы ее там спросили вдруг: «Как же так, Степанида Ивановна, получается, такой большой опыт накопила ты по сахарной свекле и терпишь, что рядом с тобой у других прочих по сто, по восемьдесят центнеров выходит? Не болит оно разве тебе?» Нет, об этом ее не спрашивают. А надо бы спросить. Надо прямо ей сказать: «Не идут к тебе люди за опытом – призадумайся, почему так получается? Может, сама виновата, оторвалась от массы? Зазнайством своим отпугнула от себя людей? К тебе не идут – ты пойди к ним, поправь ошибку, покажи, научи, поругай кого нужно за неповоротливость, но добейся, чтобы все по-твоему стали работать. Что ж ты думаешь – из года в год брать свои рекорды на трех гектарах и на этом покончить? Этим хочешь и славу свою оправдать? Да у нас сейчас, после этой войны, пол-России людей с чинами, орденами. Если б каждый подумал: ну, все, достиг своего – так и жизнь бы остановилась».
...Вот так мы здесь урожайность повышали. Каждый год одни и те же люди у нас славятся, одни и те же колхозы впереди идут, а кто до войны отставал, тот и сегодня отстает. Потому я и говорю, что если б присвоили Грачевой звание Героя – толку мало было бы. Пошумели бы лишний раз, и все.
А вот как дали мы нынче обязательство, какой урожай должны собрать в сорок седьмом году – за весь район дали, за всю посевную площадь, и цифры назвали по всем культурам и во всех газетах наше обязательство напечатали, то теперь будем думать, как его выполнить. И людей будем искать. Не на одного человека будем опираться, сотни таких передовиков найдем, что поведут за собой массу. А это вернее будет, когда вся масса поднимется. Это урожаем пахнет, а не рекордами.
Да вот еще – если бы обком больше внимания обращал на наш район. С Федором Марковичем, я считаю, надо так поступить: либо заменить его другим человеком, – первый секретарь райкома – это же первая голова в районе, самая умная голова! – либо как-то подбодрить его, дух поднять. Сказать ему прямо: работай уверенно, не бойся, что снимут тебя, не поглядывай за ворота. Будешь проводить тут посевные и уборочные до старости, пока и внуков поженишь. Ремонтируй дом, который тебе дали, садик сажай, по-хозяйски; в общем – уст-
раивайся. И в колхозах наводи порядок по-хозяйски. Не на день и не на два, а на годы. Не заглаживай по верхам, лишь бы лоск показать, а глубже вникай в колхозную жизнь, коренные вопросы решай, мозгами, в общем – пошевеливай. Тогда, может, и он лучше станет работать. Может, тот же самый Федор Маркович совсем иначе дело поведет.
Правда. 1947. 27 апреля (под заглавием «Дума об урожае»)
Районные будни
На переднем крае
I
Был один из последних дней осени, может быть, последний день.
Вчера и позавчера еще показывалось солнце. В затишке, в балках, на крутых склонах, где косые лучи падали отвесно к земле, даже пригревало. Зеленая озимь, слегка присушенная утренниками, еще тянулась к солнцу. В голых рощах щебетали птицы – запоздалые перелетные стайки щеглов, зябликов. Хрупкий стрельчатый ледок у берегов речек к полудню бесследно растаивал. Еще носилась в воздухе паутина, кружились над бурьянами мошки. К ветровому стеклу машины прибило бабочку.
А сегодня с утра подул резкий северный ветер. Все замерло в полях и рощах – ни птичьего голоса, ни пастушьего окрика. Лишь мыши-полевки сновали в сухой траве, торопясь натащить в норы побольше корму. Тяжелые тучи низко стлались над землею. Вот-вот повалит снег, закружит его метелью по полям, ударят морозы...
На краю недопаханного загона стоял гусеничный трактор, «натик», как его называют ласкательно трактористы, возле него – два человека.
- Подверни к ним, – сказал Мартынов шоферу. Победа» съехала с дороги на жнивье, остановилась.
- Здорово, седовцы! – сказал Мартынов, выйдя из машины. Два молодых парня, тракторист и прицепщик, грелись с подветренного бока трактора, возле не остывшего еще мотора.
– Здравствуйте .
- Почему мы седовцы, товарищ Мартынов? – спросил тракторист, круглолицый, маленького роста парень, с плутоватыми черными глазами, Костя Ершов.
- Ваш трактор похож сейчас на ледокол в Арктике. Затрет его льдами, и останется здесь на зимовку.
—Пятнадцать гектаров нужно допахать, – сказал Ершов. – Все
машины ушли в МТС, одни мы вот с Кузьмой страдаем тут.
—А почему стоите?
—Горючее кончилось. Развозку ждем. Мы уж давали сигнал. – Тракто-
рист поднял с земли длинную жердь-веху с насаженным на конец снопом сухого бурьяна. – Вон выезжает из села.
- А я думал, скажешь: ждем, пока мотор остынет, карбюратор будем перетягивать, – произнес Мартынов. – Помнишь, на уборке проса я к вам приезжал?
- Помню, – вильнул глазами в сторону Ершов. – То я тогда пошутковал.
- Испытывал секретаря райкома: понимает ли он чего-нибудь
в технике?..
Мартынов прошел по пахоте, нагнулся, порылся в борозде, и теплое чувство, с которым он подъехал к этим «зимовщикам», допахивавшим последние гектары в последние часы перед снегопадом, вдруг исчезло.
- Подо что пашете? – спросил он.
- Не знаем, товарищ секретарь, – ответил, пожав плечами, улыбаясь, тракторист. – Наше дело маленькое. Скажут паши – пашем, боронуй – боронуем. А что тут будет колхоз сеять – то уж ихнее дело.
- Ты разве не колхозник?
- Колхозник.
- Как же ты не интересуешься своим хозяйством? Не знаешь, что будете здесь сеять?.. И ты не знаешь? – обернулся Мартынов к прицепщику.
- Знаю, – ответил прицепщик, Кузьма Ладыгин. – И он знает. Чего зря болтаешь, Костя? Было сказано председателем: под свеклу пойдет эта земля.
- Под свеклу?.. Что же вы делаете? Нужно на тридцать сантиметров, а тут, – Мартынов еще раз нагнулся над бороздой, смерил пальцами глубину, – пятнадцати сантиметров нет.
- Я уже ему говорил,– сердито поглядел на улыбавшегося тракториста Ладыгин. – У него батька кузнец, а мать доярка, в поле не ходят. А у меня мать сестренка на свекле работают. Может, как раз им тут и участок отведут. Заработаю сахару – на два раза семейством чаю попить. Полны руки мозолей тут заработают, больше ничего!..
Тракторист молчал. Улыбка сходила с его круглого, толстощекого, загорелого лица.
- Как же ты, Ершов, так рискуешь? Ведь будут принимать участок, забракуют, заставят перепахать – горючее за твой счет... -
Мартынов оглядел загон. – То вчера пахал? Там, видно, глубже. А это сегодня, с утра? Поелозил плугом.
– Он вот на что рассчитывал, Петр Илларионыч, – сказал шофер, подходя к Мартынову и указывал рукой на тучи. – На снежок.
– Не успеют принять пахоту – пойдет снег, закроет все грехи?.. - Машина не тянет, товарищ секретарь, – стал оправдываться тракторист. – Компрессии нет. Сколько уж работаю без ремонта!
– Вчера еще тянула, сегодня не тянет?.. Ершов сдвинул шапку на лоб, поскреб затылок.
—А зачем глубоко пахать, товарищ секретарь? Мы вот читали
давеча в газете: один лауреат в Сибири совсем без пахоты сеет и хорошие урожаи собирает.
— Мальцев?.. – Мартынов пристально поглядел на тракториста:
дурака валяет или в самом деле так превратно понял агротехнику уральского колхозника-ученого Терентия Мальцева? – Во-первых, Мальцев не совсем без пахоты сеет. Не ежегодно, но пашет. И когда пашет, то глубоко, сантиметров на пятьдесят. Во-вторых, что он сеет на непаханом поле? Пшеницу, ячмень. А десь будет свекла. Корнеплоды. Им нужна рыхлая почва. И у нас, Ершов, кой-какие поля можно не пахать. Хорошее свекловище, например. Чистое поле, сорняков нет, обрабатывали его культиваторами – тот же черный пар. Зачем его весною перепахивать? Заборони и сей пшеницу. Понятно? Где не нужно, не паши совсем. А где нужно, паши как следует.
— Это мне-то говорите «не паши совсем»? Ого! Да какие же я на это права имею?..
— Ты хозяин этих полей. Ты же колхозник.
— Хозяин?.. – Ершов порылся в кармане, достал щепоть табаку
и обрывок газеты, свернул толстую, в палец, цигарку, закурил. – Вон в колхозе «Новая пятилетка» бригадир один посеял в прошлом году наволоком по свекловищу тридцать гектаров – и судили человека. А урожай вышел – двадцать пять центнеров. А где перепахали свекловище – по десять. Стали убирать, колхозники ему говорят: «Подавай на пересуждение». Подал, да что-то не слыхать до сих пор – оправдался ли? Вот так-то всыпают нашему брату хозяевам!..
Мартынов внимательно выслушал тракториста.
– Пойдем-ка вон туда, под скирду, посидим. Там теплее. Тракторист, прицепщик, шофер и Мартынов сели в затишке на соломе.
— Послушай, Ершов. Неужели ты не заинтересован втом, что
бы ваш колхоз собирал высокие урожаи?
— Почему не заинтересован? Заинтересован...
– Зачем же безобразничаешь?.. Тракторист молчал.
– Да от свеклы-то ему интересу мало, ее по трудодням не дают, –
сказал шофер. – А вот вы спросите, Петр Илларионыч, про хлеб. Есть ему расчет стараться, чтоб колхоз получил хороший урожай зерновых? Вот, к примеру, возьмем уборку. Какую пшеницу ему выгоднее убирать – где десять, скажем, центнеров, или где тридцать?
Ершов ухмыльнулся:
- Конечно, где десять центнеров – выгоднее
- Ну-ка объясни, почему?
- А тут и объяснять нечего. Неграмотная бабка поймет... Комбайнер от умолота получает, а я – тракторист, таскаю комбайн, мое дело – гектары вырабатывать. На редком хлебе комбайн лучше работает, пошел и пошел без задержки! Перевыполняю норму, прогрессивку мне начисляют. А как заехали на такой участок, где тридцать центнеров, пшеница стеною стоит, комбайн на
полный хедер не берет – вот тут и завязли! Полнормы не выработаешь. Да пережог горючего. Да если еще дождики, поляжет хлеб. Труба!..
- Да-а, – протянул Мартынов. – Десять выгоднее убирать, чем тридцать? Интересно... А пять еще выгоднее?
- Как сказать... Оно-то нам разный минимум установлен. И по два и по три килограмма на трудодень дают. Хороший хлеб – по три, похуже – по два. Так на плохом хлебе я больше трудодней заработаю. Опять же так на так и выйдет.
– Рассчитал?
- Рассчитал! – усмехнулся шофер. – Юрист!..
- Оно, если разобраться как следует, – сказал прицепщик, – так и комбайнеру невыгодно очень хороший урожай убирать. На среднем хлебе он за то же время больше зерна намолотит.
- Факт! – подтвердил шофер. – На среднем хлебе у него все нормально идет, никаких задержек, а где тридцать центнеров, молотилка не перерабатывает – поломки да простои.
Мартынов долго молчал и вдруг крепко, с непечатным загибом, выругался.
– Дошло, Петр Илларионыч? – спросил шофер.
- Дошло, – ответил Мартынов. – И раньше об этом знал, но… Как-то не доходило до сердца. Куда же мы идем? Что за организация труда, при которой трактористу невыгодно выращивать высокие урожаи? В Министерстве сельского хозяйства думают об этом? Тысячи специалистов изучают колхозную жизнь. Сколько диссертаций написали, брошюр выпустили об организации труда в МТС и колхозах!.. Погоди, Ершов, давай уж проверим все до тонкости.
Неужели так-таки нет у вас никакой заинтересованности в урожае? Два–три килограмма зерна на трудодень – это ваш гарантированный минимум, это вы получаете при любых обстоятельствах. Но если в колхозе вышло больше, по четыре–пять килограммов, – и вам дадут по стольку же.
Ершов и Ладыгин засмеялись.
– Чего смеетесь?
- А было ли, товарищ Мартынов, в нашем районе за все время после войны, - сказал Ершов, - чтоб дали в каком-то колхозе по пять килограммов?
– При Борзове у нас все колхозы под одну гребенку причесывали, – сказал Ладыгин – Где и двадцать центнеров урожай, так заставят за отстающих выполнять хлебопоставки. Что же вы, не работали с Борзовым, не знаете? Вот мы, прицепщики и трактористы, и не верим теперь, что можно больше минимума получить.
- А вот на Кубани, Петр Илларионыч, – повернулся к Мартынову шофер, – иначе дело поставлено. Брат мой там учительствует. Часто мне пишет. Ни колхозы на МТС не обижаются за их работу, ни трактористы на колхозы - за обслуживание. Как-то согласованно у них идет. Вот там верят трактористы, что можно больше минимума получить! И по пяти и по шести килограммов на трудодень дают в колхозах. Кадры, что ли, там лучше?
- А может, Василий Иваныч, ответил Мартынов, - и на Кубани еще больше бы урожаи собирали, если б иначе оплату труда трактористов организо-
вать?.. Что - Кубань? А у нас, в средней полосе, мало разве хороших МТС и колхозов? Но надо, чтоб они все стали хорошими!
...Подъехала горючевозка. Ершов с прицепщиком заправили баки, запустили мотор, установили плуг на нужную глубину. Машина нетяжело тянула плуг, мотор работал даже не на полный газ. Мартынов зло поглядел на тракториста.
– Нет, Ершов, не прощу тебе этого! – крикнул он, идя по жнивью рядом с трактором. – Совесть, брат, все же нужно иметь! Пришлю сюда председателя колхоза. Пусть составит акт. Не успеешь перепахать – трудодни спишут.
Ершов сделал вид, будто запорошило глаз, отвернулся, стал вытирать вспотевшее лицо черным, как его замасленная стеганка, платком.
С неспокойной душой ехал Мартынов дальше по опустевшим, притихшим, ожидавшим с часу на час зимы полям.
«Что ж это, стоять над каждым трактористом? – думал он. - Ковыряться в бороздах, проверять «компрессию», заглублять плуги? Нет, так дело не пойдет. Таких Ершовых ничем, видимо, кроме рубля и килограмма, не прошибешь... А ведь это передний край – машинно-тракторные станции! Здесь урожай делается! От одного тракториста зависят судьбы сотен людей. Он может и завалить зерном амбары, может и без хлеба оставить колхозников. Как ни удобряй, ни подкармливай, а вот такой «юрист» вспашет тебе – не вспашет, поцарапает почву, – ну и жди урожая с этого поля! От козла молока!..
Конечно, нельзя рассчитывать лишь на совесть. Надо систему оплаты труда перестраивать. Как перестраивать? Подумать надо. Неужели нельзя найти такие формы – чем выше урожай, тем больше все получат по трудодням?.. Надо написать в обком. Не любят у нас в обкоме тревожных писем. Скажут: растерялся молодой секретарь, другие работали при тех же порядках, а ему вишь, подавай какие-то реорганизации.
А вот это я ему, Ершову, глупость сказал: «Где лучше бы не пахать – не паши совсем». Кому сказал? Рядовому трактористу. Не всякий и председатель колхоза решится на такую «самодеятельность»... У нас – свекловище, а на юге вот площади из-под кукурузы, подсолнухов. Так называемый «зеленый пар». Умный хлебороб никогда не перепахивал «зеленый пар», хорошо обработанный, конечно. Уничтожены сорняки. Задержана влага, не нужно эту почву больше тревожить. Уберет бодылки, очистит поле, пустит боронку и сеет пшеницу. В любой год будет выше урожай, а в засушливый – вдвое выше, чем по зяби. Но попробуй-ка сейчас председатель колхоза посеять по зеленым парам «наволоком»! Не успеет еще взойти пшеница, еще неизвестно, кто прав, этот ли председатель, опытный хлебороб, или те канцеляристы, что посевные инструкции сочиняли, а у прокурора уже «дело» на него – за нарушение агротехники. Точно так, как с этим бригадиром, что Ершов говорил! Если мы, районные работники, простим «нарушителю» – нас взгреют. Посмотрят по сводке – сев на сто процентов, а план весновспашки не выполнен. «Каким же вы чудом посеяли? Что-то у вас, друзья, концы с концами не сходятся... А ну, подать сюда ляпкиных-тяпкиных!»
Иногда мы так уж подробно расписываем в своих инструкциях и резолюциях: когда сеять, как сеять, как убирать, точно боимся, что колхозники без наших указаний не смогут и лошадь правильно в телегу запрячь. Будто не с хлеборобами имеем дело. Себя тратим на мелочи и разумную инициативу людей сковываем. Если не верим в способности председателя колхоза или директора МТС – не нужно держать таких. Сельское хозяйство требует гибкости, смелости, находчивости. Здесь, как в бою, приходится прямо на поле принимать решения. Год на год не похож. Заранее, из кабинетов, всего не предусмотришь. То ранняя весна, то поздняя, то засуха, то дожди заливают. Вот, скажем, затяжные дожди срывают уборку. А попробуй пустить жатки на участки, закрепленные за комбайнами! «Антимеханизаторские настроения!» Хотя всем ясно, что в такую погоду нужно бросать все, не только жатки – и косы, и серпы – на спасение урожая!
У нас не так, как в промышленности: закончен рабочий день, и можно итоги подвести, продукция налицо. Хлебороб целый год работает, пока сможет свою продукцию показать. В деревне цыплят по осени считают. И надо бы не торопиться объявлять нам выговоры за «нарушения». Терпеливее надо относиться к таким «нарушениям», когда люди хотят сделать лучше, чем предписано. Надо ругать или благодарить за урожай, а не за одну какую-то выхваченную из целого сельскохозяйственного года «кампанию»...
Самый страшный враг у нас сегодня – формализм, – думал Мартынов, откинув голову на спинку сиденья, закрыв глаза. – Эх, брат, Петр Илларионыч! Если хочешь по-настоящему поработать в этом районе, а не поденщину отбыть – трудно тебе придется! Много у этого самого формализма разветвлений. Формально руководить – отстающие колхозы не вытянешь. Напиши хоть сотню резолюций: «указать», «обязать», «предложить». Мелочным опекунством не заменишь настоящей заинтересованности колхозников в хорошей работе... А судьбы колхозного урожая в руках механизаторов. Но им, оказывается, выгоднее вырастить десять центнеров, чем тридцать. Вот где узел! Отсюда надо начинать распутывать. Собрать бы коммунистов-механизаторов в райком, поговорить с ними.......
—Дремлете, Петр Илларионыч? – спросил шофер.
—Нет, – открыл глаза Мартынов. – Так, задумался...
—Снег идет.
Мартынов приоткрыл окно, чтобы выбросить погасший окурок. В щель со свистком ворвался ветер. В полях потемнело. Снег валил крупными хлопьями.
—Рассчитал Костя, химик! – сказал шофер. У него было два слова, которыми он определял высшую степень хитрости: «юрист» и «химик». – В точку! К утру всю землю забелит, никто уж не будет в его бороздах копаться.
—Нет, Василий Иваныч, – ответил, помолчав, Мартынов. – То,
чего мы не доделаем, никакой снег не забелит. Ни снег, ни бумажки-сводки. Придет лето – урожай покажет, как мы поработали.
Правда. 1953. 20 июля
Глава VI
ЖУРНАЛИСТИКА
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 50-х -
СЕРЕДИНЫ 60-х годов
25 февраля 1956 г. вошло не только в отечественную, но и в мировую историю. В этот день на закрытом заседании XX съезда, первого после смерти И.В. Сталина, с докладом «О культе личности и его последствиях» выступил Н.С. Хрущев. «Съезд выслушал меня молча, – вспоминал он впоследствии, – как говорится, слышен был полет мухи. Все оказалось настолько неожиданным. Нужно было, конечно, понимать, как делегаты были поражены рассказом о зверствах, которые были совершены по отношению к заслуженным людям, старым большевикам и молодежи. Сколько погибло честных людей, которые были выдвинуты на разные участки работы! Это была трагедия для партии и для делегатов съезда»[196]. Во время чтения доклада, свидетельствуют делегаты, некоторые упали в обморок. «Я был потрясен, – признается Илья Эренбург. – 25 февраля стало для меня, как и для всех моих соотечественников, «крупной датой»[197]
Действие доклада оказалось таким ошеломляющим, что изданный в 1959 г. миллионным тиражом, он не был известен не только рядовым советским гражданам, но и в широких партийных кругах. Мы не можем допустить, чтобы доклад, который мы обсуждаем на закрытом заседании, предостерегал Н.С. Хрущев, попал в печать и дал «оружие в руки наших врагов». Акцентируя внимание на необходимости решительно, «раз и навсегда» искоренить культ личности, говоря о необходимости тщательного пересмотра широко распространенных ложных мнений, связанных с культом личности в области истории, философии, экономики, литературы и искусства, докладчик заключал: «Зло, причиненное действиями, нарушившими революционную социалистическую законность, которые совершались в течение многих лет в результате отрицательного влияния культа личности, должно быть полностью исправлено»[198].
XX съезд стал «крупной датой» и отправным пунктом критического переосмысления мировой социалистической практики. «Свергнув Сталина с пьедестала, Хрущев снял вместе с тем «ореол неприкосновенности» вокруг первой личности и ее окружения. Система страха была разрушена»[199]. И это самым существенным образом сказалось на развитии всей советской журналистики от хрущевской «оттепели» до горбачевской перестройки, начавшейся в 1985 г.
Средства массовой информации
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 528; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!