Глава третья. ЭКСПЕРИМЕНТ ЕСТЬ ЭКСПЕРИМЕНТ 3 страница
Но «синие эти поля, конечно, никакого отношения к Тихову не имеют, – писал Борис Натанович одному из авторов этой книги (8.XII.2010), – просто нам с братом тогда показалось, что нет ничего более противоестественного (до оскорбительности), чем синяя растительность на зеленой Земле. Впрочем, и Ваши ассоциации мне понятны: голубая канадская ель, любимица Гавриила Андриановича, можно сказать – праматерь всей его астробиологии. Вот странная наука! Вся она была построена на одном-единственном факте: полоса поглощения хлорофилла отсутствует в спектре многих земных растений, которые родом из суровых морозных географических зон (голубая канадская ель – пример и образец). На Марсе – дьявольски холодно и малосолнечно… значит?.. Значит, тамошняя растительность утратила способность поглощать хлорофилл. А значит, отсутствие соответствующей полосы в спектре сезонно изменяющихся областей Марса находит вполне естественное объяснение.
Астробиология! Уже тогда (в начале 50-х) мне, студенту первокурснику, напоминало это известный анекдот о беспроволочном телеграфе у древних славян („На раскопках ни разу не было обнаружено никаких следов проволоки, а значит, у скифов был беспроволочный телеграф“).
Но практику проходить у Гавриила Андриановича на его алма-атинской обсерватории (три домика „у подножья гордого Алтая“, полдюжины сотрудников, включая повара, и один единственный нормальный астрограф) – работать там было одно удовольствие. Хотя и денег не было совсем, и питались черт знает как, и только раз в неделю в рабочей столовой позволяли себе одну на двоих порцию „лапши по-дунгански“ (которую по сей день я полагаю вкуснейшим блюдом азиатской кухни)… Гавриил Андрианович был тогда уже совсем седой, дружелюбный в общении, вполне питерский джентльмен. (Как я подозреваю, его в Алма-Ату попросту сослали из Пулкова, где он оказался чуть ли не последним из корифеев старой астрофизики; сослали, впрочем, вполне милостиво, с уважением, сделали директором пусть микроскопической, но все-таки обсерватории, даже депутатом Верховного совета КазССР сделали и дали потом тихо умереть в окружении любимых сотрудников с неоконченной работой по спектрам мерцания Венеры)…
|
|
|
Впрочем, мы, практиканты, пред светлые его очи попадали нечасто.
Я запомнил два контакта. Во время празднования 65-летия (повар на этот случай сотворил персональный торт с кремовой надписью „Гавриилу Андриановичу от влюбленных морсиан“) в ответ на мой вдохновленный местной чачей тост академик с видимым удовольствием ответил контр-тостом: „За хорошеньких девушек и за пьяных студентов!“ А неделю спустя, когда мы почтительно присутствовали (под куполом нормального астрографа) при священнодействии получения пресловутых „спектров мерцания“ заходящей Венеры, имел место следующий маленький инцидент. Что-то там у любимца морсиан не ладилось, он был раздражен и в конце концов рявкнул на своего ассистента Ваню Бухмана: „Что ты, Ваня, все время крутишься! У тебя что – шило в жопе?!“
|
|
|
Академик! Депутат Верховного совета! Бог здешних мест! Мы только переглянулись, приятно шокированные».
9
Демобилизовавшись, Стругацкий-старший прежде всего заехал к маме и к младшему брату в Ленинград. Но надолго в Северной столице не задержался. Он уже тогда хотел жить в Москве. Только в Москве! Там легче найти интересную работу, там легче найти применение литературным интересам.
Но главное: Аркадий теперь был человеком семейным, отцом маленькой дочери.
В Москве, уже в ноябре, Аркадий устраивается в ИНИ (позднее ВИНИТИ) – Институт научной информации, а в январе следующего года его зачисляют в штат редакции «Реферативного журнала» этого института.
Жизнь налаживается.
Аркадий уже не в казармах, он под присмотром жены.
И с братом интенсивно переписывается, пытается понять, что им по силам.
|
|
|
А еще рядом давний приятель – журналист Лев Петров, с которым Стругацкий-старший учился когда-то в ВИИЯ, а потом их судьбы не раз пересекались и в Москве, и на Дальнем Востоке. Петров любил книги, много переводил, в том числе рассказы входящего в моду Эрнеста Хемингуэя, а главное, ему очень хотелось написать и издать собственную книгу, которая если бы не прославила его, то хотя бы принесла деньги. Сотрудник Совинформбюро, он был человеком весьма информированным и часто первым узнавал о каких-то важных событиях. Когда в марте 1954 года американцы взорвали на никому неизвестном тихоокеанском атолле Бикини водородную бомбу, он сразу понял, что это его козырь: обратить факт чисто политический в факт чисто литературный.
Аркадий Стругацкий согласился с таким подходом.
И повесть политическую, приключенческую он действительно написал. Лев Петров может считаться соавтором идеи, но к тексту он не прикасался, Аркадий Натанович работал над повестью в одиночку. Впоследствии Стругацкий-старший поделился этим секретом с очень немногими близкими людьми, в том числе и с братом. Но вышла повесть под двумя фамилиями. Так было надо. Можно видеть в этом своего рода «плату» за доступ к печатному станку…
|
|
|
И пусть «Пепел Бикини» (так называлась повесть) большой славы им не принес, зато гонорар они получили. И даже не один раз. В октябре 1956 года «Пепел Бикини» был опубликован в хабаровском толстом журнале «Дальний Восток», в следующем году – в столичном журнале «Юность», а весной 1958 года вышел отдельным изданием в «Детгизе». Тогда в подобных случаях говорили: «Заметили». По неписаным правилам литературной карьеры в СССР такое вот «заметили» было хорошим знаком и предвещало перспективу. Особенно если учесть: заметили-то уже на дебютной книге.
«Сквозь густо-черные окуляры отчетливо были видны окаменевшие лица, приборы и аппаратура в кабине, рябая поверхность океана и серые полосы слоистых облаков за окном. – Авторы старались. В пятидесятых годах подобные сюжеты были еще в новинку. – Свет бил из-за восточного горизонта. Через несколько секунд он померк, и снова всё потемнело. Адмирал сорвал очки, крякнул и заслонил глаза. Так, вероятно, бывает с тем, кто заглядывает в доменную печь».
Конечно, многое в этой книжке воспринималось буквально, как отчет.
«Первая минута. Над горизонтом поднялся быстро увеличивающийся в размерах ослепительный желто-оранжевый шар.
Вторая минута. Шар поднялся выше. Диаметр его около километра, высота – примерно три километра. Смотреть на него без очков все еще трудно, но можно разглядеть на его поверхности темные прослойки.
Третья минута. Шар продолжает стремительно подниматься и увеличиваться. Цвет его стал кроваво-красным, темные полосы и пятна обозначились резче. Из-за горизонта появились клубящиеся облака раскаленного пара.
Пятая минута. Шар теряет правильную форму и превращается в пухлое багровое облако, похожее на солдатскую каску. Диаметр облака – восемь километров, высота – двенадцать километров. Облако тянет за собой огромный хвост пара и пыли.
Десятая минута. Облако раздается вширь. Теперь оно напоминает исполинский гриб на скрученной клочковатой ножке. У основания гриба громоздятся тучи пара…»
Впрочем, в «японских» главках уже просматривается будущий писатель Аркадий Стругацкий. Главки эти написаны со знанием дела, даже с некоторым блеском.
«К встрече нового, 1954 года, или 29 года эры Сева в семье Сюкити Кубосава готовились по всем правилам. Накануне старая Кие, маленькая Ацу и Умэ тщательно и ревностно провели „сусухараи“ – традиционную уборку дома: известно, что счастье и удача нового года входят только в чистый дом. На улице, перед входом в дом, были установлены красивые „кадо-маду“, символизирующие пожелание здоровья, силы и смелости. Над дверью красовался внушительный „симэ-нава“ – огромный жгут соломы, охраняющий дом от всякого зла и несчастья. Кладовая полна съестных припасов, праздничных кушаний и напитков, которыми хозяину и домочадцам предстояло угощаться и угощать в течение всей первой недели января; в шкафу для каждого члена семьи было приготовлено свежее белье и новая одежда. А в самой большой и светлой комнате стоял низенький столик, покрытый двумя листами чистой бумаги, на котором лежали друг на друге, увенчанные аппетитным красным омаром, два „кагами-моти“ – символы удачи – круглые пироги из толченого отваренного риса. Им предстояло пролежать до одиннадцатого января, чтобы затем быть добросовестно съеденными. Короче говоря, праздник обещал быть по-настоящему радостным и веселым, как это принято в каждой семье порядочного японца».
Но радости и веселья не получилось. Хозяин дома Сюкити Кубосава, в прошлом ефрейтор корпуса береговой обороны, а ныне радист рыболовной шхуны «Дай-дзю Фукурю-мару», попадает вместе со всем экипажем в запрещенный район испытаний водородной бомбы.
«Мертвый бело-фиолетовый свет мгновенно и бесшумно залил небо и океан. (В этих описаниях тоже виден уже писатель! – Д. В., Г. П.) Ослепительный, более яркий, чем внезапная вспышка молнии в темном грозовом небе, невыносимый, как полуденное тропическое солнце, он со страшной силой ударил по зрительным нервам, и все, кто находился на палубе „Счастливого Дракона“, одновременно закричали от режущей боли в глазах и закрыли лица руками. Когда через несколько секунд они осмелились вновь открыть глаза и посмотреть сквозь чуть раздвинутые пальцы, у них вырвался новый крик – крик изумления и ужаса. Небо и океан на юго-западе полыхали зарницами всех цветов радуги. Оранжевые, красные, желтые вспышки сменяли друг друга с неимоверной быстротой. Это невиданное зрелище продолжалось около минуты, затем краски потускнели и слились в огромное багровое пятно, медленно всплывшее над горизонтом. И чем выше оно поднималось, тем больше разбухало и темнело, пока, наконец, не погасло окончательно. Тогда наступила тьма».
Что ж, первая книга… Автор многое искал на ощупь…
«В эти месяцы газеты много писали о радиоактивных дождях – в одном литре осадков, выпавших в Осака, насчитали двадцать пять тысяч каких-то каунтов в минуту, в Киото – восемьдесят тысяч каунтов, в Токио – целых сто тысяч». Все это, конечно, связано с «пеплом Бикини», который поразил в южных морях два десятка рыбаков, а теперь выпал с дождями и здесь, в Японии.
«Служащие маяка на мысе Сата, остров Кюсю, потреблявшие для питья дождевую воду, оказались отравлены радиоактивными веществами…»
«Масса радиоактивной океанской воды, перемещающейся из района экватора с течением Куросиво, ожидается у берегов Японии в июле…»
«Тунец и рыбы других пород, выловленные в Тихом океане, заражены радиацией…»
В начале июля во многих газетах мира появились заголовки, в которых выделялись три больших иероглифа: КУ-БО-ЯМА. «Состояние радиста „Счастливого Дракона“ продолжает ухудшаться… Нарушение нормальной деятельности печени вызвало желтуху необыкновенной силы… Заболевание сопровождается полной потерей сознания…» Изо дня в день печатались сообщения о мерах, принимаемых для лечения радиста:
«Температура 38, пульс 116, дыхание 19, кровяное давление 60–120, лейкоциты – 10 000. Больному вводят виноградный сахар…»
«Температура 38,5, пульс 136, дыхание 32. Больному вводят белки и аминокислоты…»
Мозг японского обывателя с трудом осваивал газетную кашу этих дней:
«Американское правительство глубоко сожалеет об инциденте и готово в пределах разумного возместить убытки».
«Окадзаки призывает японцев сотрудничать с США в деле дальнейших испытаний водородного оружия».
«„Долой водородное оружие!“ – требует группа ученых».
«Американские солдаты ограбили шофера такси».
«В конце года Япония получит от США два эсминца».
«Новый фильм „Ад и прилив“, необычайные приключения на подводной лодке, показан взрыв атомной бомбы».
«Здоровье Кубояма продолжает ухудшаться. Он лишился дара речи».
«Десять кобальтовых бомб (силы небесные! Это еще что такое?) могут уничтожить цивилизацию (приложена карта мира, кружками показано, куда нужно сбросить бомбы, чтобы уничтожить цивилизацию)».
«Радиоактивный дождь в Нагоя».
И, наконец, финал повести, который сегодня (повторяю – сегодня) смотрится как вполне бутафорский, но тогда должен был символизировать победу всех честных сил мира:
«На платье девушки был приколот маленький металлический значок в виде красного листка с золотыми прожилками. Накамура сощурился, стараясь получше разглядеть его.
– Очень красивый, – сказал он.
Умэко скосила глаза на значок.
– Это будут носить все честные люди Японии, – проговорила она. Затем отколола его и перевернула: – Видите? Здесь написано: „6 августа 1945 года“ – дата взрыва атомной бомбы над Хиросимой. Листок означает жизнь, а красен он от крови, пролитой сотнями тысяч погибших. Все выступающие с лозунгом „Долой атомную и водородную бомбу!“ носят или скоро будут носить такой значок. Мы выступаем за то, чтобы больше никогда не повторились Хиросима, Нагасаки, Бикини…»
10
Позже, гораздо позже, в далеких 90-х, на страницах литературных мемуаров «Комментарии к пройденному» Борис Натанович подвел некоторые итоги.
«К 1955 году, – писал он, – у нас было:
– „Пепел Бикини“ – художественно-публицистическая повесть, написанная АН в соавторстве со своим армейским приятелем Л. Петровым (опубликована в журнале „Юность“);
– фантастическая повесть „Четвертое Царство“, написанная АН в одиночку, нигде не опубликованная и (кажется) никуда, ни в какое издательство никогда так и не посланная;
– фантастический рассказ „Виско“, написанный БН в одиночку и получивший высокую оценку учительницы литературы (впоследствии уничтожен автором в приступе законного самобичевания);
– фантастический рассказ „Затерянный в толпе“, написанный БН в одиночку, – вымученная и нежизнеспособная попытка выразить обуревавшую его тогда идею „приобретения памяти“ – путешествия сознания по мирам Вселенной;
– „Первые“ – чрезвычайно эффектный и энергичный набросок несостоявшейся фантастической повести, задуманной некогда АН (и использованный позже в „Стране багровых туч“);
– „Как погиб Канг“ – фантастический рассказ АН, написанный им еще в 1946 году (от руки, черной тушью, с превосходными иллюстрациями автора);
– „Песчаная горячка“ – первый опыт работы вдвоем, фантастический рассказ, сделанный в манере этакого прозаического буриме: страницу на машинке – один, затем страницу на машинке – другой, и так до конца (без предварительного плана, не имея никакого представления о том, где происходит действие, кто герои и чем все это должно закончиться)…»
11
А дальше?
О чем писать? Как писать?
Ну да, война, миллионы и миллионы жертв… Ну да, вновь доходят слухи об исчезающих куда-то людях… Ну да, пропаганда казенного образа мыслей работает в полную силу… Но параллельно этому уже в январе 1956 года на берега самого южного материка высаживается первая советская научная экспедиция… а в феврале глава партии и государства Никита Сергеевич Хрущев выступает на XXII съезде с докладом о культе личности Сталина… а в июне выходит Постановление Совета министров СССР «Об отмене платы за обучение в старших классах средних школ, в средних специальных и высших учебных заведениях СССР»… Открыт Самотлор: газ и нефть – это прямое повышение уровня нашей жизни… Началось строительство «хрущевок» – дешевых панельных домов, позволивших, наконец, разгрузить осточертевшие людям коммуналки и вечные бревенчатые бараки с «удобствами» во дворах… Даже и не удивительно, что на фоне внезапного венгерского восстания, национализации Суэцкого канала, прихода к власти в США Дуайта Эйзенхауэра, наконец, блистательного выигрыша советской сборной по футболу на Олимпийских играх в Мельбурне никто не заметил скупого газетного сообщения о том, что где-то в далеком Массачусетском технологическом институте создан первый многоцелевой транзисторный программируемый компьютер ТХ-0, а чуть позже – первая по-настоящему перспективная модель IBM 305 RAMAC…
А ведь это был голос Будущего.
Будущее само рвалось в жизнь, меняло ее.
Среди нобелевских лауреатов – Николай Николаевич Семенов, за исследования в области механизма химических реакций; в мае 1957 года создано Сибирское отделение Академии наук СССР. Правда, нервный Президиум ЦК КПСС вдруг смещает неугомонного Никиту Сергеевича Хрущева с поста первого секретаря, но июньский пленум ЦК отменяет принятое решение. А 28 июля в Москве открывается VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. И уже на весь мир объявлено, что в СССР созданы собственные сверхдальние многоступенчатые баллистические ракеты, способные доставить ядерные заряды в любую точку земного шара. И запущен 4 октября 1957 года первый искусственный спутник Земли. А наши физики – П. А. Черенков, И. М. Франк и И. Е. Тамм – вновь в числе нобелевских лауреатов. Правда, среди нобелевских лауреатов 1958 года оказывается опальный советский поэт Борис Пастернак, но это как бы другая история…
На чрезвычайно динамичном и напряженном общественном фоне, разнообразном, отсвечивающем весьма опасными тенденциями и одновременно обещающем близкое счастье для «всех прогрессивных людей мира», довольно странно выглядит популярная, но оттесненная на задворки научная фантастика.
О чем писали советские фантасты пятидесятых?
Ну да, правильно, об Атлантиде! (Кстати, Стругацкого-старшего это тоже интересовало: «Есть один замысел:…повесть о последних днях Коммунистической Республики Атлантида»)… Что еще? Ну да, о загадочном снежном человеке – тхлох-мунге, йети!.. А еще о проблемах Северного морского пути… о проблемах мелиорации… о механизмах, с помощью которых можно проникать в глубины морей и земной тверди… Всё в меру, всё в заранее расчисленных объемах. «В это лето ни один межпланетный корабль не покидал Землю, – демонстративно начинал один из своих фантастических романов известный в то время писатель В. Немцов. – По железным дорогам страны еще ходили обыкновенные поезда без атомных котлов. Арктика оставалась холодной. Человек еще не научился управлять погодой, добывать хлеб из воздуха и жить до трехсот лет. Марсиане не прилетали. Запись экскурсантов на Луну не объявлялась». А любимые герои того же Немцова молодые инженеры Бабкин и Багрецов, рассказывая о полете над Землей уникальной (фантастической, разумеется) космической лаборатории «Унион», простодушно признавались: «Что там делали?.. Скучали и больше всего смотрели на Землю… Вода, пустыни, туманы… Не видели мы самого главного, что сделали руки человеческие. Не видели каналов, городов, возделанных полей…»
12
Стругацкий-старший внимательно следил за положением литературных дел. Он понимал, что поезд старой научной фантастики ушел, прежними приемами новую жизнь не покажешь. И в письме брату (от 29.IX. 1957) высказывает, наконец, вполне конкретные положения.
«Все эти вещи (фантастические. – Д. В., Г. П.) объединяют по крайней мере две слабости:
а) их пишут не писатели – у них нет ни стиля, ни личностей, ни героев; их язык дубов и быстро приедается; сюжет примитивен и идея одна – дешевый казенный патриотизм;
б) их писали специалисты-недоучки, до изумления ограниченные узкой полоской технических подробностей основной темы.
И еще одно – этого, по-моему, не учитываешь даже ты. Они смертельно боятся (если только вообще имеют представление) смешения жанров. А ведь это громадный выигрыш и замечательное оружие в умелых руках. В принципе это всем известно: научная фантастика без авантюры скучна. Голого Пинкертона могут читать только школьники. Но пользоваться этим законом никто не умеет».
И продолжает пойманную, уже осознанную им мысль:
«Понял, браток? Понимаешь теперь, какой громадный козырь упускают наши горе-фантасты? Наши произведения должны быть занимательными не только и не столько по своей идее – пусть идея уже десять раз прежде обсасывалась дураками – сколько по:
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 314; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!