Так во множестве искушений прошло 17 лет. Но с той поры до сего дня Богородица не оставляла меня и руководительствовала во всем».

     

Житие

Преподобныя

Марии Египетския

                                                           

 

Четверг 5-й седмицы Великого Поста.

Прп. Марии Египетской.

Литургия Преждеосвященных Даров.

 Вся служба по Триоди.

Накануне в среду вечером в келлиях совершается малое повече­рие без канонов и поклонов. Кондак Великого канона: «Душе моя, душе моя...».

Полунощница в келлиях без поклонов. 

 Утреня. Иерей возглас: «Благословен Бог наш...». Чтец: «Аминь»,          «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе», «Царю Небесный...», Трисвятое  по «Отче наш...».  

Иерей: «Яко Твое есть Царство...». Чтец: «Аминь», «Господи, помилуй»        (12 раз), «Слава, и ныне», «Приидите, покло­нимся...» (трижды) и обычное двупсалмие.

«Аллилуия» и Троичны гласа. Стихословится 8-я кафизма, после которой седальны Октоиха (без ектении) (см. Приложение Триоди), и читается первая половина Жития преп. Марии Египетской [1].

 

 

  Чтец: «Житие преподобныя матере нашея Марии Египетския благослови, честный отче, прочести».

  Иерей: «Еяже молитвами, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас».

 Чтец: «Аминь». И читает житие.

(Если читает сам иерей, то он вначале глаголет:

«Житие преподоб­ныя матере нашея Марии Египетския. –

Еяже молитвами, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». )

Тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально (Тов. 12, 7). Так сказал Ангел Товиту после чудесного прозрения очей его и после перене­сенных им тягот, от которых Товит по своему благоче­стию был потом избавлен. Ибо разгласить цареву тайну опасно и губительно, умалчивать же о пречудных Де­лах Божиих вредит душу. Потому, страшась умолчать о Божественном и опасаясь участи раба, который, получив от Владыки своего талант, зарыл его в землю и данное ему для пользования спрятал, не истратив (ср. Мф. 25, 14-30), я не утаю дошедшего до меня священного предания. Да уверует всякий в слово мое, пере­дающее то, что мне довелось услышать, да не подумает он, поразившись величием случившегося, будто я что-нибудь приукрашиваю. Да не уклонюсь я от истины и да не искажу ее в слове своем, где упомянут Бог. Не при­стало, думаю я, умалять величие воплощенного Бога Слова, соблазняясь об истинности передаваемых о Нем преданий. К людям же, которые будут читать эту мою запись и, поразившись предивному, что в ней запечат­лено, не захотят ему поверить, пусть милостив будет Господь, ибо, отправляясь от несовершенства естества человеческого, они считают невероятным все, что выше людского понимания. Пусть же не соблазнит неверного заблуждение, будто в наши дни не случается столь великих чудес. Ибо благодать Господня, из поколения в поколение нисходящая на святые души, приготовляет, по слову Соломона, друзей Господа и пророков (Прем. 7, 27). Однако пора приступить к благочести­вому этому повествованию.

В палестинских монастырях подвизался некий муж, равно украшенный делом и словом, который чуть что не с пелен был взращен в монастырском обычае и тру­дах. Старец этот звался Зосима и жил в каком-то из древних монастырей, проходя поприще подвижниче­ства. Он укрепил себя во всяческом смирении, соблюдал всякое правило, поставленное в этой школе подвига ее наставниками, а многое сам добровольно назначал себе, стремясь подчинить плоть духу. И старец достиг поставленной цели, ибо столь прославился как муж духовный, что из ближайших, а нередко и из дальних монастырей постоянно приходило к нему множество братьев , чтобы его наставлением укрепиться для подвига. И, хотя он предан был деятельной добродетели, всегда размышлял над Словом Божиим, и ложась в постелю свою, и вставая ото сна, и занятый рукоделием, и когда случалось ему вкушать от пищи. Если же тебе угодно знать, каким брашном он насыщался, то скажу тебе, что постоянным псалмопением и раздумиями над Священным Писанием. Рассказывают, что нередко старец удостаивался Божественных видений, ибо получал озарение свыше. Как сказал Господь: «Кто не осквер­няет плоть и всегда трезвится, бодрствующим оком души видит Божественные видения и получает в награду блага вечные».

Зосима говорил, что еще малым дитятей отдан был в этот монастырь и до своего 53-го года проходил там поприще подвижничества, а потом смутился мыслью, что по совершенству своему во всем не нуждается более в наставничестве. Так, по словам его, он рассуждал в своей душе: «Есть разве на земле монах, который мог бы преподать мне что-нибудь или был бы в состоя­нии наставлять меня в подвиге, какого я не ведаю и в каковом не упражнялся? Разве сыщется кто среди пустынножителей больший меня деятельной жизнью или созерцательной?».

Однажды старцу предстает некий муж и говорит ему: «Зосима, ты славно и, насколько это в силах человеческих, подвизался, и славно прошел монашеское поприще. Однако никто не достигает совершенства, и ожидающий его подвиг труднее уже свершенного, хотя человек того и не ведает. Чтобы ты узнал, сколько есть еще других дорог ко спасению, уйди из родной земли и из дома отца твоего, подобно тому славному праотцу Аврааму, и ступай в монастырь вблизи реки Иордана».

 Тотчас старец, согласно этому велению, покидает обитель, в которой он с младенческих лет жил, приближается к святейшей среди рек, Иордану, и, путеводимый тем же ранее представшим ему мужем, находит монастырь, который предуставил ему для жительства Бог. Постучав в двери, он видит привратника, кото­рый сообщает о его приходе игумену. Тот, приняв старца и увидев, что он со смирением по монашескому обычаю творит поклон и просит за него помолиться, спрашивает: «Откуда и зачем ты пришел, брат, к этим смиренным старцам?». Зосима отвечал: «Откуда Я пришел, незачем говорить, пришел же я, отец, ради назидания духовного, ибо слышал о вашем славном и достохвальном житии, могущем духовно прибли­зить ко Христу, Богу нашему». Игумен сказал ему: «Только Бог, брат мой, врачует слабость человеческую, и Он обнаружит тебе и нам Божествевенную Свою волю и наставит тому, как надобно поступать. Человек же не может наставить человека, если всякий посто­янно не будет сам ревновать о духовной пользе и рас­судительно стремиться совершать должное, надеясь в этом на помощь Божию. Однако, если любовь к Богу подвигла тебя, как ты говоришь, прийти к нам, смиренным старцам, оставайся здесь, раз ты для этого пришел, и Добрый Пастырь, отдавший душу Свою во искупление наше и по имени зовущий Своих овец, напитает всех нас благодатью Святого Духа». Когда он кончил, Зосима снова склонился перед ним и, попро­сив игумена помолиться за него и сказав «аминь», остался в том монастыре.

Он увидел, как старцы, преславные своей деятельной жизнью и созерцанием, служат Богу: псалмопение в монастыре никогда не смолкало и длилось всенощно, в руках монахов всегда была какаянибудь работа, а на устах псалмы, никто не произносил праздного слова, заботы о преходящем не тревожили, годовые при­бытки и попечение о житейских печалях даже по имени не были известны в обители. Единственным стремле­нием у всех было, чтобы каждый был мертв телесно, ибо умер и перестал существовать для мира и всего мирского. Всегдашним брашном были там Боговдохновенные слова, тело же монахи поддерживали только самым необходимым, хлебом и водой, ибо каждый горел любовью к Богу. Зосима, увидев их житие, ревновал об еще большем подвиге, принимая все более тяжелые труды, и нашел сподвижников, прилежно трудившихся в вертограде Господнем.

Прошло довольно дней, и настало время, когда христиане наблюдают великий пост, предуготовляясь почтить Страсти Господни и Воскресение. Монастырские ворота никогда не отворялись и постоянно были на запоре, чтобы монахи без помех могли свершать свой подвиг. Отмыкать ворота запрещалось, кроме тех редких случаев, когда сторонний монах приходил за каким-либо делом. Ведь место то было пустынное, недоступное и почти неизвестное соседним монахам. В монастыре исстари соблюдалось правило, из-за кото­рого, я полагаю, Бог привел Зосиму сюда. В воскресе­ние перед началом первой седмицы поста по обычаю преподавалось причастие, и всякий приобщался Чистых тех и Животворящих Таин и, как это принято, вкушал немного от еды; все затем вновь собирались в храме, и после долгой молитвы, творимой коленопреклоненно, старцы давали друг другу целование, каждый из них с поклоном подходил к игумену, прося его благосло­вения на предстоящий подвиг. По скончании этих обря­дов монахи отворяли ворота, согласным хором пели псалом: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?» (Пс. 26, 1), и все выходили из обители, оставляя там кого-нибудь не затем, чтобы сторожить их добро (ибо у них не было ничего, что могло бы при­влечь воров), но дабы не оставлять церковь без опеки. Каждый запасался чем мог и чем хотел из съестного: один брал сколько ему требовалось хлеба, другой ­сушеные фиги, третий - финики, четвертый - моче­ные бобы; некоторые не брали с собой ничего, кроме рубища, прикрывавшего их тело, и насыщались, когда испытывали голод, растущими в пустыне травами. Правилом и непреложно наблюдаемым законом у них было, чтобы один монах не знал, как подвизается другой и чем занят. Едва перейдя Иордан, все далеко отходили друг от друга, разбредались по всей пустыне, и один не приближался к другому. Если же кто издали замечал, что какой-нибудь брат идет в его сторону, - не медля уклонялся с дороги и шел в другом направлении, и пребывал наедине с Богом, непрестанно распевая псалмы и питаясь тем, что было под рукой. Так монахи проводили все дни поста и возвращались в монастырь в воскресение, предшествующее Животворящему Вос­станию Спасителя из мертвых, чтобы торжествовать предпразднество по чину Церкви с ваиями. Каждый приходил в монастырь с плодами своих трудов, зная, каков его подвиг и какие семена он взрастил, и никто не спрашивал другого, как тот проходил назначенное себе состязание. Таково было это монастырское пра­вило, и так оно во благо свершалось. Ведь в пустыне, имея судьей единственно Бога, человек состязается с самим собой не ради угождения людям и не для того, чтобы выставить свою стойкость напоказ. Свершае­мое же ради людей и им в угоду, не то что без пользы для подвизающегося, а служит для него причиной великого зла.

И вот Зосима по принятому в этом монастыре правилу с малым запасом необходимого для телесных нужд пропитания и в одном рубище перешел Иордан. Следуя этому правилу, он шел по пустыне и ел, когда его побуждал к тому голод. Ночью там, где его застигала темнота, он прямо на земле вкушал краткий сон, а на рассвете снова продолжал путь и всегда шел в одном направлении. Ему хотелось, как он говорил, дойти до внутренней пустыни, где он надеялся встретить кого-нибудь из живущих там отцов, который мог бы духовно просветить его. Зосима шел быстро, словно спеша к какому-то славному и знаменитому прибежищу. Он шел так 20 дней и однажды около шестого часа решил на малое время остановиться и, взглянув на восток, сотворил обычную молитву.

Обыкновенно он в определенные часы дня останавливался на краткий отдых, творил песнопения и, преклонив колени, молился. Тут во время молитвы, когда глаза его были возведены к небу, справа от места, где он стоял, Зосима увидел как бы человеческую тень. Он задрожал от ужаса, думая, что это диавольское наваждение. Оградив себя крестным знамением, ибо в это время кончил молитву, и стряхнув страх, Зосима оборотился и увидел, что подлинно кто-то идет в сто­рону полдня. Человек был наг, темен кожей, словно его опалил солнечный жар, волосы же имел белые, как руно, и короткие, так что они едва досягали шеи. Зосима, увидев это и, словно впав от радости в восторг, исполненный ликования из-за удивительного зрелища, бросился бежать в ту сторону, куда поспешал представший ему муж. Он возвеселился неизреченным весе­лием, ибо не видел во все те дни ни людского облика, ни следов или признаков зверя или птицы и жаждал узнать, что это за человек и откуда, надеясь стать свидетелем и очевидцем преславных дел. Когда этот путник понял, что издали за ним следует Зосима, он бросился бежать в глубь пустыни. Зосима же, как бы забыв о своей старости и презрев тяготы пути, решил его настиг­нуть. Он преследовал, а муж тот усиливался уходить. Но Зосима бежал быстрее и вскоре приблизился к убегающему. Когда же настолько близко подошел, что можно было расслышать голос, Зосима стал кричать и так со слезами говорил: «Зачем бежишь меня, греш­ного старца? Раб Божий, подожди кто бы ты ни был, ради Бога, по любви к которому ты поселился в этой пустыне. Подожди меня, немощного и недостойного, ради надежды своей на награду за подъятый тобою труд. Остановись, удостой старца своей молитвы и благословения ради Бога, не отторгающего ни единого человека». Пока Зосима все это со слезами говорил, оба они оказались как бы в ложе, изрытом речным потоком. Я не думаю, что когда-нибудь там протекала река (ибо как это могло быть в пустыне?), но место было тем не менее таково на вид.

И вот, когда они достигли этой впадины, беглец спустился в нее и вышел по другую сторону, а Зосима, утомившись и не в силах долее бежать, стоял на этом краю, непрестанно плача и стеная, так что при близо­сти расстояния тому возможно было расслышать. Тогда муж тот сказал: «Авва Зосима, прости меня ради Бога, но нельзя мне оборотиться и показаться тебе на глаза, ибо я женщина и совсем нага, как ты видишь, и срам моего тела ничем не прикрыт. Но если тебе угодно исполнить просьбу грешницы, дай свое рубище, чтобы мне скрыть то, что выдает во мне женщину, и я повер­нусь к тебе и приму твое благословение». Ужас и восторг, как он передавал, овладели Зосимой, когда он услышал, что женщина назвала его по имени, Зосимой. Ибо, как муж острого ума, умудренный в вещах Божествен­ных, старец понял, что она не могла бы назвать по имени человека, которого никогда прежде не видела и о ком никогда не слышала, не будучи отмечена благо­датью прозорливости. Тотчас Зосима исполнил то, о чем женщина его просила: разорвал свой ветхий гиматий и, повернувшись к ней спиной, бросил половину ей. Женщина, прикрыв то, что прежде всего следовало закрыть, поворачивается к Зосиме и говорит ему: «Зачем тебе, авва Зосима, угодно было увидеть грешницу? Что хотел ты узнать или увидеть, не убоявшись подъять такой труд?». Он, преклонив колени, по обычаю попросил благословения, а она, припав к его ногам, просила о том же. Оба они простерты были на земле, и каждый просил благословить его, и оба гово­рили только: «Благослови». По прошествии достаточ­ного времени женщина сказала Зосиме: «Авва Зосима, тебе приличнее благословить меня и за меня помолиться, ибо ты почтен пресвитерским саном, уже много лет предстоишь святому престолу и преподаешь Святые Дары». Это повергло Зосиму в еще сильнейший страх и смятение. Задрожав, старец покрылся испариной и стал плакать, и голос его от стенаний пресекся, и он сказал, прерывисто и часто дыша: «Все обнаруживает, духовная матерь, что ты удалилась к Богу и умерла для мира. Дарованная тебе благодать угадывается из того, что ты, никогда меня не видев, назвала мое имя и сан. Но, так как благодать измеряется не саном, а достоин­ствами, ради Бога, благослови меня и помолись за меня, ибо я нуждаюсь в твоей помощи».

Тогда, уступив настояниям старца, женщина говорит: «Благословен Господь, хотящий спасения душам человеческим и пекущийся о телах наших». Когда Зосима сказал «аминь», оба они поднялись с колен. Женщина говорит старцу: «Зачем ты пришел ко мне, грешной, человече? Зачем пожелал увидеть женщину, не имеющую нисколько добродетели? Если благодать Святого Духа путеводила тебя ради того, чтобы со временем ты послужил мне, скажи, каковы теперь судьбы христианского рода? Как императоры? Как устрояются дела церковные?». Зосима говорит ей: «Коротко ска­зать, по твоим, мать, святым о нас молитвам, Христос даровал всем прочный мир. Но прими недостойную мольбу старца, и помолись обо всем мире и обо мне, грешном, чтоб не бесплодно было мое долгое странст­вие по этой пустыне». Женщина ответила ему: «Тебе, авва Зосима, имеющему священнический сан, скорее надлежит, как я уже сказала, молиться обо мне и обо всех, ибо для этого он тебе дан, но, так как мы должны соблюдать послушание, я с охотой подчинюсь твоему велению». С этими словами она обращается к востоку и, возведя к небу глаза и воздев руки, начинает шептать молитву. Голоса не было ясно слышно, поэтому Зосима не мог разобрать слов молитвы. Стоя на коленях, как он рассказывал, объятый дрожью, он молчал. Зосима, свидетельствуясь Богом, утверждал, что, видя, как долго женщина та молится, он немного приподнялся и, взглянув, узрел, что она творит молитву, возвысившись чуть не на локоть от земли и застыв в воздухе. Тут его одержал еще больший страх, и в великом смятении он не смел ничего сказать, только в душе своей многажды повторял: «Господи, помилуй». Простертый на земле старец стал тогда соблазняться в уме своем, не дух ли это злобный и не притворна ли молитва его? Женщина облегчила душу Зосимы, повернувшись и сказав: «Почему, авва, мысли твои смущают тебя и ты соблазняешься обо мне, что я дух, и молитва моя ­притворна. Верь, человече, что я - грешница, оборо­нена, однако, святым крещением; не дух я, а персть земная и прах, всецело плоть, чуждая духа». При этом она осеняет крестным знамением лоб, глаза, губы и грудь, говоря так: «Господь, авва Зосима, да избавит нас от лукавого и от его козней, ибо необорима Господня сила». Увидев и услышав такое, старец пал на землю и со слезами обнял стопы ее, говоря: «Заклинаю тебя именем Господа Иисуса Христа, рожденного Девой, из любви к Кому ты облеклась этой наготой и так изну­рила свою плоть: не утаи от раба своего, кто ты, откуда, когда и каким образом пришла в эту пустыню. Не утаи от меня свою жизнь и поведай все, чтобы открылось величие Господне, как гласят слова: Сокрытая мудрость и сокровище невидимое - какая в них польза? (Сир. 41,17). Поведай мне все, ради Бога, ибо будешь говорить не для тщеславия и похвальбы, а в назидание мне, грешному и недостойному. Ибо я верую Богу, ради Коего ты живешь и подвизаешься, и в эту пустыню путеводительствован был того ради, чтобы Господь открыл мне твои подвиги. Не в нашей власти проти­воборствовать приговорам Божиим. Не будь угодно Христу, Богу нашему, чтобы открылся подвиг твой, Он не попустил бы, чтобы кто-нибудь узрел тебя, и не укрепил меня, кому не дозволено было покидать свою обитель , на свершение столь дальнего пути». Когда авва Зосима сказал это и многое другое, женщина возвеселила дух его словами: «Я стыжусь авва поведать тебе о сраме дел моих, прости мне, ради Бога. Но, так как ты зрел нагое мое тело, я обнажу перед тобой и деяния мои, дабы ты узнал, какого позора и нечестия исполнена моя душа. Не из боязни, как тебе мнилось, согрешить тщеславием не хотела я, подлинно сосуд диавола, поведать о себе: я знала, что начни я повествовать о своей жизни, ты бежал бы меня, как бегут змеи, не в силах внимать мерзости, которую я тво­рила. Однако поведаю, ни о чем не умолчав, но об одном прощу - не ослабевай в молитве за меня, чтобы Господь смилостивился надо мной в час Своего суда».

 По прочтении первой половины жития - чтец: «Господи помилуй» (трижды), «Слава, и ныне» - псалом 50-й [2].      

  И тотчас Великий канон прп. Андрея Критского, с присовокупле­нием к каждой песни тропарей канона прп. Марии Египетской и по одному тропарю прп. Андрея Критского.      В 4-й, 8-й и 9-й песнях - трипеснцы. Ирмосы Великого канона поются по дважды в начале песней, а по 3-й, 6-й, 8-й и 9-й песнях - и на катавасию. Во 2-й и 3-й песнях - по два ирмоса (поются единожды), на катавасию по 3-й песни поется второй ирмос. Ирмосы поются перед тропарями Великого канона, но не перед трипеснцами с которых, начинаются          4-я, 8-я и 9-я песни [3].

  Песни Священного Писания при пении канонов не стихосло­вятся, но к тропарям Великого канона поется припев: «Помилуй мя Боже, помилуй мя», к тропарям канона   прп. Марии Египетской: «Преподобная мати Марие, моли Бога о нас», к тропарям           прп Андрея Критского: «Преподобне отче Андрее, моли Бога о нас». В закллюче­ние каждой песни - «Слава», «И ныне». К тропарям трипеснцев припев: «Святии апостоли, молите Бога о нас»; в конце их «Слава», «И ныне» не полагаются.  Читает тропари трипеснца чтец.  

 По 3-й песни и малой ектении – седален апостолов, глас  8-й: «Светила богозрачная…», «Слава» - ин седален, глас тот же: «Апостольская двоенадесятице…»,   «И ныне» - Богородичен, глас тот же: «Непостижимаго Бога…», и читается вторая половина жития преп. Марии Египетской.

   Старец не переставая плакал, а женщина начала рассказывать свою жизнь, сказав: «Родом я, брат мой, из Египта. При жизни родителей я в двенадцать лет, презрев любовь к ним, ушла в Александрию. Когда я потеряла чистоту и сколь неудержимо и жадно влеклась к мужчинам, я стыжусь даже вспоминать, ибо стыд теперь не позволяет мне говорить. Коротко скажу, чтобы ты узнал, как похотлива я была и как падка до наслажденья: 17 лет, да простишь ты мне это, я торго­вала собой и, клянусь, не ради корысти, ибо часто отка­зывалась, когда мне предлагали плату. Поступала я так, безвозмездно совершая то, чего мне хотелось, чтобы привлечь к себе большее число желающих. Не думай, что я не брала денег, потому что была богата: мне при­ходилось просить подаяние или прясть, но Я была одержима ненасытной и неудержимой страстью пят­нать себя грязью. Это была моя жизнь: я почитала жизнью постоянное поругание своего тела. Проводя так дни свои, однажды летом я замечаю большую толпу мужчин, ливийцев и египтян, спешащих к морю, и спрашиваю одного из прохожих: «Куда торопятся эти люди?». Он ответил, говоря: «В Иерусалим на празд­ник честного Воздвижения Креста, который наступает через несколько дней». Я сказала ему: «А возьмут они с собой меня, если я захочу плыть с ними?». Он мне: «Если у тебя есть деньги на проезд и на пропитание, никто тебе не помешает». Я ответила ему: «Правду ска­зать, брат, у меня нет ни на проезд, ни на пропита­ние. Все же я пойду с ними на нанятый ими корабль, и, угодно им это или не угодно, они должны будут меня кормить, ибо за проезд я заплачу своим телом». Мне хотелось отправиться с ними (прости мне, авва), чтобы иметь много любовников к услугам своей похоти. Я предупредила тебя, авва Зосима, чтобы ты не застав­лял меня рассказывать о своем распутстве, ибо мне страшно, видит Бог, сквернить словами тебя и самый этот воздух». А Зосима, окропляя слезами землю, отве­чал ей: «Говори, Бога ради, матерь моя, говори и не утаивай ничего, что составляет назидательную твою повесть». Она, продолжая начатый рассказ, говорит: «Тот юноша, услышав мои бесстыдные слова, со сме­хом пошел прочь. А я бросила свое веретено (иногда я его носила с собой) и побежала к морю вслед за бегу­щей туда толпой, повстречавшейся мне. Заметив на берегу каких-то юношей, около десяти или более человек, крепких телом и стремительных в движениях, показавшихся мне подходящими для того, к чему я стремилась (юноши, видимо, помогали своим спут­никам подняться на корабль, ибо некоторые пришед­шие раньше уже заняли свои места) по великому своему бесстыдству,   я вмешалась в их толпу и сказала: «Возь­мите меня с собой, я буду вам не без пользы». Добавив еще более непристойные слова, я всех заставила рас­смеяться. Юноши увидели мою готовность ко всяче­ской разнузданности и взяли меня на свой корабль, а так как медлить было не для чего, он снялся с якоря. Как я поведаю тебе о дальнейшем, отец? Чей язык мог бы передать и чье ухо выслушать, что было в пути? К чему только не побуждала я этих несчастных даже против их воли?! Нет такого сказуемого или несказуе­мого разврата, в котором я не была бы для этих несчаст­ных наставницей.  Я, авва, дивлюсь, как море стерпело мое распутство, как земля не разверзла свои недра и заживо не поглотила меня, уловившую в свои сети столько душ. Бог, я думаю, хотел моего раскаяния, ибо Он не хочет смерти грешника, но, по великодушию Своему, ждет его обращения (ср. Иез. 33,11).

Так мы достигли Иерусалима. Все дни, которые я прожила в городе до праздника, я провела так же, если не более позорно. Уже мало мне было юношей, с кото­рыми я имела дело во время плавания и которые в пути служили мне, и я совратила многих других, выбирая для этого и жителей Иерусалима и чужеземцев.

Когда наступил святой праздник Воздвижения Креста, я по обыкновению ходила по городу,  охотясь  за душами юношей, и однажды на рассвете увидела, что все идут в церковь, и пошла с остальной толпой. И вот Я вместе с нею вступаю в притвор. Когда при­шел час святого Воздвижения Креста, расталкивая дру­гих и в свою очередь теснимая, я пыталась вместе со всеми войти в церковь.      С великим трудом мне, несчаст­ной, удалось протиснуться к дверям, ведущим внутрь храма, где молящимся являли Животворящее Древо Креста. Но, когда я была уже на пороге и все беспре­пятственно вошли, - меня же не попустила войти какая-то Божественная сила, не дав мне переступить порог. Меня снова оттеснили, и снова я одна осталась стоять в притворе. Решив, что причина этого женское слабосилие, я вновь смешалась с входящими в храм и изо всех сил боролась и отталкивала соседей локтями, стараясь пройти вперед. Но все усилия были тщетны, ибо, когда злосчастные мои ноги ступили на порог, все люди беспрепятственно вошли, и только меня, бедную, храм не принимал. Словно воинский отряд, которому приказано было преградить мне вход, некая сила неизменно препятствовала мне, и снова я оказывалась в притворе. Трижды и четырежды безуспешно пытаясь войти, я выбилась из сил и, будучи не в состоя­нии расталкивать людей и сносить, чтобы меня толкали (тело мое ослабло от усилий), в конце концов сдалась и отступила в угол притвора. И тогда мне открылась причина, по которой не дано мне было узреть Животворящее Древо Креста, ибо духовные очи мои озарило слово спасения, указуя, что мерзость дел моих закры­вала мне доступ в храм. Я начала плакать и скорбеть, ударяя себя в грудь и из глубины души испуская стоны, и тут увидела над собой икону Пресвятой Богородицы и говорю к ней, не сводя с нее глаз: «Дева Владычица, родившая по плоти Бога Слово, я знаю, что не должно и не благовидно мне, столь запятнанной грехом, взи­рать на пресвятой и непорочный лик Приснодевы, чье тело и душа чисты и свободны от скверны. Ибо Твоя чистота должна по справедливости ненавидеть меня и отвращаться моим распутством. Но поелику, как я слышала, Бог, рожденный Тобой, для того и вопло­тился в человека, чтобы призвать грешников к покая­нию                (Мк. 2, 17), заступись за одинокую и ни в ком не имеющую опоры, сделай, чтобы и мне было дозволено войти в храм. Да не лишишь Ты меня созерцания Креста, на котором распятый во плоти Бог и Сын Твой пролил Кровь Свою ради моего искупления. Повели, Влады­чица, открыть мне двери, чтобы я могла поклониться Святому Кресту и рожденному Тобой Богу; стань моей Поручительницей в том, что никогда более не оскверню мою плоть постыдным соитием, но, когда взгляну на Крестное Древо Сына Твоего, тотчас отвергнусь мира и всего мирского и тотчас уйду, куда Ты, Поручитель­ница моего спасения, прикажешь мне и куда поведешь меня». Так я сказала и, укрепленная своей горячей верой и ободренная состраданием Богородицы, поки­нула то место, стоя на котором творила молитву. Снова я иду и замешиваюсь в толпу входящих в храм, и сей­час никто уже не отталкивает меня, и я в свою очередь не отталкиваю никого, никто не мешает мне при­близиться к дверям, ведущим внутрь храма. Меня объяли страх и восхищение, и вся я с головы до ног трепетала и содрогалась. Затем я достигла дверей, дотоле недоступных для меня, и, словно сила, прежде препятствовавшая, теперь пролагала мне дорогу, сво­бодно переступила порог и, взойдя в святой храм, удостоилась зреть Животворящий Крест, и увидела святое таинство, и поняла, сколь милостив Бог к кающемуся. И вот я, несчастная, пала ниц, лобзая святые те плиты, и поспешно вышла, торопясь к Той, что дала за меня поручительство. Я прихожу туда, где скрепила свое обязательство, и, склонив колени пред Присно­девой и Богоматерью, сказала так: «Ты, милосердная Владычица, явила свое ко мне человеколюбие и не отторгла мольбы грешницы, и я узрела прославление, которое справедливо не можем зреть мы, нечистые. Хвала Богу, по заступничеству Твоему принимающему раскаяние грешников. Что я, грешница, могу думать и говорить? Пришел час, Владычица, чтобы исполнились слова Твоего за меня поручительства. Ныне путеводи меня куда Тебе угодно, ныне будь мне и Наставницей спасения, и Руководительницей на пути покаяния».

Говоря это, я вдали услыхала глас: «Перейди Иордан и обретешь блаженное успокоение». Услышав этот глас и уверовав, что он обращен мне, я в слезах вскри­чала к Богородице: «Владычица, Владычица, не оставь меня».      С этим я покидаю притвор храма и спешу прочь. Когда я выходила, какой-то человек дал мне три фолия[4] сказав: «Возьми, амма»[5]. Я на эти деньги купила три хлеба и взяла их в благословение пути своего, спросив хлебопека: «Где проходит дорога на Иордан, человече?».

Узнав, какие ворота ведут в ту сторону, я бегом вышла из города и в слезах пустилась в путь. Своими расспро­сами опережая чужие, я без отдыха шла весь день (кажется, был третий час дня, когда я узрела Крест) и на закате солнца пришла наконец к храму Иоанна Крестителя у Иордана. Прежде всего сотворив там молитву, я тотчас вошла в Иордан и окропила той священной водой лицо и руки, затем в храме Предтечи причастилась Чистых и Животворящих Таин, съела половину одного хлеба и, напившись воды из Иордана, легла спать на земле. Утром я нашла невдалеке от этого места малую ладью, переправилась на другой берег и снова стала просить Богородицу путеводить меня, куда Ей будет угодно, И вот я оказалась в этой пустыне и, с той поры до сегодняшнего дня пребывая здесь, бегу мира, ожидая Господа моего, спасающаго от малоду­шия и от бури (Пс, 54, 9) тех, кто приходит к Нему».

 Зосима сказал ей: «Сколько лет, госпожа моя, пребываешь ты в этой пустыне?». Женщина ответила: «Кажет­ся, тому 47 лет, как я покинула святой город». Зосима сказал: «Чем же ты питаешься, госпожа моя?». Жен­щина сказала: «Два с половиной хлеба были у меня с собой, когда я переправилась через Иордан; вскоре они зачерствели и высохли, и я их понемногу съела». Зосима сказал: «И столько-то лет ты прожила вовсе без печали и при столь внезапной перемене вовсе не ведала соблазна?».

Женщина ответила: «Ты спросил меня ныне, авва Зосима, то, о чём мне страшно даже говорить. Ибо, если теперь стану вспоминать все опасности, которые претерпела, и ужасные мысленные соблазны, боюсь, что вновь они одержат меня». Зосима сказал: «Не умал­чивай ни о чем, госпожа моя, ибо единожды я уже попросил тебя, чтобы, ничего не опуская, ты во всем меня поучила».

Она сказала: «Истинно, авва, семнадцать лет я сражалась в этой пустыне с необузданными своими страстями, как с лютыми зверьми. Когда я садилась есть, мне хоте­лось мяса и египетской рыбы, хотелось вина, столь мной любимого, ибо, живя в миру, я много его пила; здесь же, не находя и воды, я сгорала от жажды и несказанно страдала. Посещала меня и безрассудная тоска по разгульным песням, постоянно смущая меня и побуждая напевать их демонские слова, которые я помнила. Тогда я плакала и била себя в грудь, вспоминая об обете, который дала, удаляясь в пустыню, и однаж­ды мысленно очутилась я пред иконой Богоматери, моей Поручительницы, и жаловалась Ей, умоляя про­гнать соблазны, осаждающие мою злосчастную душу. Однажды, когда я долго плакала и сколько доставало сил наносила себе удары, какой-то свет внезапно озарил меня. И с тех пор настала для меня после треволнения великая тишь.

Как, авва, поведаю тебе о помышлениях, снова толкавших меня в блудный грех? В моем злосчастном сердце горело пламя и всю меня жгло, возбуждая похоть. Едва этот помысел посещал меня, я бросалась на землю и обливала ее слезами; мне думалось, что моя Заступница и Хранительница явилась сюда, чтобы пока­рать нарушительницу своего обета. Случалось, я по сут­кам лежала так, пока тот сладостный свет не изливался на меня, прогоняя соблазнявшие ко греху помыслы. Впоследствии я всегда обращала духовные свои глаза к моей Поручительнице, прося помочь мне, терпящей бедствие в море этой пустыни. И Она была мне опорой в моем раскаянии.

Так во множестве искушений прошло 17 лет. Но с той поры до сего дня Богородица не оставляла меня и руководительствовала во всем».

---

Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 36; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!