Критическая философия истории 54 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 54 из 79Следующая ⇒

Спрашивается: на этом элементарном уровне в каких случаях, в какие моменты прерывают рассказ, чтобы заменить суждение реальности суждением необходимости, по крайней мере потенциальной необходимости? Это бывает почти неминуемо, когда, кажется, что рассказ сам по себе прерывается, индивид действует не в соответствии со своим характером, политическое решение не отвечает обстоятельствам, эволюция детерминирована, открыта или остановлена акциденцией. Неважно, сравнивают поступок или личность, личное решение и окружение, историческое движение и случайное отклонение, реальность обладает структурой, содержащей каузальный анализ, которого достаточно не для точного измерения, а для отличения следствия от антецедента или случайности от некоторых данных. Таким образом, историк очень часто не претендует на другие результаты. Никто никогда не узнает то, что произошло бы предположительно, если бы эрцгерцог не был убит в 1914г.⁹

Наоборот, предположим, что находимся на высшем уровне. Каковы причины капитализма (определенного таким-то образом)? На этот раз анализ антецедентов будет опираться на аналогии, на, по крайней мере, приблизительные правила. Получим заключение такого типа: протестантизм является одной из причин капитализма¹⁰ (некоторых аспектов капитализма). Но есть ли большой разрыв между тем, что по крайней мере с правдоподобием можно утверждать, и тем, что непосредственно хотели бы знать, и должна ли быть степень причастности протестантизма большой или незначительной? Высказывания Макса Вебера указывают на колебания, которые отражают незнание. Как измерить степень эффективности? Как сделать частью различных причин эпоху, когда думали, что наблюдают это явление? По отношению к будущему (к какому будущему?), которое сегодня прошло, как знать? Последний вопрос, который ставит каждый, можно было бы сформулировать с помощью обычного выражения: «А было бы то, что в конечном итоге вернулось к тому же?» Существовал бы без протестантизма известный нам капитализм? Однако этот вопрос, несомненно, превышает наше знание и, может быть, не имеет смысла: ибо нужно было бы уточнить, какой капитализм, какие аспекты капитализма. По формулировке вопроса заменяют глобальную целостность рассмотренными событиями, но не исчезает ли вместе с анализом каузальная мысль'? Можно стараться следовать за следствиями исследуемого антецедента: если предположить, что никакие современные данные прямо не связываются с протестантизмом, то отсю-

372

да не следует, что воздействие протестантизма исчезло, ибо переплетение причин запутывает сеть влияний и никто не будет знать и никогда не узнает то, что могло бы произойти без этого далекого религиозного феномена.

Между микроскопическим и макроскопическим видением, между наблюдением фактов и сравнением общих понятий можно встретить очень много промежуточных случаев, где и тот, и другой метод могут использоваться одновременно. Именно на этом уровне каузальное исследование приходит к самым точным и самым определенным выводам. Если, например, речь идет о таком экономическом феномене, как девальвация: бесспорно, возможно установить, что в таких-то ситуациях она породила такие-то последствия. Каузальное суждение, модальность которого есть реальность. Историк устанавливает, что в определенном случае (например, в Бельгии) девальвация обусловила возврат капиталов, снижение процента ссуды, воспроизводство доли прибыли и т.д. Он доказывает, во-первых, что никакое другое событие не объясняет эти феномены ни в национальных рамках, ни в рамках мировой экономики (их в тот же момент не наблюдают в других богатых странах, никакой другой антецедент не дает о них отчета); во-вторых, эти феномены связаны с причиной через интеллигибельные связи (возврат капиталов объясняется интересом капиталистов); в-третьих, каузальная связь дедуцируется из эмпирических или научных правил: в определенный момент девальвация порождает такие-то последствия — такова форма исторического каузального суждения.

Мы так же возвращаемся к простой схеме, которую выше отвергли: единичная последовательность непосредственно возвращается в общую связь. Но вместе с тем эта схема появляется как особый случай сложной схемы. Она применяется, когда условия нормальны (предсказанные законом) или постоянны (только один антецедент изменился), когда игнорируют внешние обстоятельства, и каузальность, дедуцированная из закона, кажется достоверной в изучаемом примере. Но если бы вместе с девальвацией изменялись бы другие антецеденты (национальное согласие вместо политических битв, другой уровень доверия в политике, масштабные работы и т.д.), то мы смогли бы прибегнуть к комплексной схеме: оценивать действия различных антецедентов путем анализа детерминизма, присущего каждому из них. Или еще, если бы классические последствия девальвации не совершались в определенной стране, то стремились бы к распознаванию исключительных обстоятельств, которые помешали или отклонили классические следствия денежной манипуляции. Снова охотно находят простую схему, исходя из сложной, или наоборот. Главное состоит в признании смысла этой схемы в воссоздании человеческого прошлого.

Кажется, можно было бы оставить как позитивную и плодотворную и употреблении простую схему. Она избегает ирреальных конструкций и ограничивается фиксацией ответственностей, которые повлек поступок. Но как раз эта псевдопозитивистская интерпретация нам кажется ошибочной. Ирреальные конструкции должны оставаться интегративной частью науки, если даже они не преодолевают правдоподобную двусмысленность, ибо они предлагают единственное средство ретроспективной иллюзии фатальности.

Постфактум легко различают в предромантизме истоки романтизма, утешаются, думая, что потерянный случай не существовал, что человеческая решимость якобы натолкнулась на тиранию вещей. Картина непрерывности, картина необходимости стихийно рождаются из исторической перспективы, потому что мы исходим из цели, потому что мы знаем то, что было, а не то, что могло бы быть, мы описываем будущее, которое сегодня пройдено, а также события и решения, но мы пытаемся не признавать противоречивую сложность реальности.

Более того, мы всегда являемся хозяевами в организации глобального движения, сближая непрерывные факты, поскольку, будучи демиургами исторического становления, мы свободно выбираем уровень, где располагаемся, чтобы элиминировать акциденции и дать возможность порядку выйти из хаоса. Микроскопический анализ, припоминание возможностей отвергают эту претензию. Будучи творениями человека, эти совокупности, включающие в себя напластованные вероятности, не смогли бы преодолеть в самих себе качество вероятностного суждения. Мы видели, как интерес историка направляет отбор антецедентов (который схема ни в коей мере не определяет). Изолируют момент решения или встречи, чтобы придать рассказу акцент пережитого настоящего. Ибо люди действия познают превратности судьбы, реакцию индивида в мире, силы характера в решительный момент, который историк оживляет, когда он противопоставляет будущему, ставшему реальностью, другие возможности, которые в те времена

рассматривались, но сегодня осуждаются. Слово ответственность снова приобретает свой смысл, поскольку, избавленные от мнимого рабства, мы больше не располагаем любезной нам необходимостью, чтобы извинить провал или

подлость.

Ретроспективная оценка вероятностей снова принимается за размышление, которое было бы свойственно участнику событий в идеальном случае, когда он обладал бы всеми накопленными историком знаниями. Идентичность, которая нисколько не подрывает научный анализ. Позитивист со всей наивностью верит в непредвидимое будущее и фатальное прошлое. Но прошлое историка было будущим исторических персонажей. Если будущее несет отпечаток значительной непредвидимо-сти, то объяснение должно уважать природу события. Политику лишь посоветуют действовать вслепую в соответствии со своими желаниями под видом того, что все подсчеты рискуют быть опровергнутыми, историку тоже не откажут в праве и в обязанности представлять то, что могло бы быть, чтобы понять то, что было, если даже эти представления остаются сомнительными. Предварительный подсчет есть условие разумного поведения, ретроспективные вероятности — условие правдивого пересказа. Если пренебрегают решениями или мгновениями, то жизненный мир заменяют природой или фатальностью. В этом смысле историческая наука как возрождение политики делается современницей своих героев.

374

375

Приемлемая формула при условии, если помнить, что история, стоящая выше страстей приверженцев, хочет быть беспристрастной и знает будущее.

Заключение

Чтобы закончить и обозначить наши результаты, попытаемся сопоставить нашу интерпретацию с теорией, которую Симиан изложил в журнале Revue de Syntèse historique и на заседании Французского философского общества. Известны основные аргументы: всякая каузальная связь должна быть дедуцирована из законов, чтобы среди антецедентов выбрать причину, нужно отделить наибольший и наименее обусловленный антецедент, и это отделение нуждается в установлении закономерностей, следовательно, в сближении многочисленных случаев, и чтобы сделать возможным сравнение, в выражении в концептуальных терминах феномена-следствия.

Мы тоже признали, что всякая каузальность включает, по крайней мере, возможные общие принципы. Без этого последовательность осталась бы единственной в своем роде, следовательно, случайной, если только мистическая, интеллигибельная и психологическая связь не присоединяет причину к следствию (намерение и поступок, воля и поведение, сила и происшествие), но это нас заставит покинуть каузальное мышление. Однако выводы, которые делает Симиан, намного превосходят посылки. Причина взрыва, говорит он, это расширяющая сила газа, потому что закон применяется ко всякому взрыву, потому что «расширяющая сила» есть самый общий антецедент. Однако пример показывает, что Симиан одну проблему заменяет другой: причина всякой войны не смешивается с причиной войны 1914 г. В данном случае историка можно сравнить не с физиком, а с экспертом. На наш взгляд, первой ошибкой Симиана является игнорирование и отрицание специфики исторического исследования.

Более того, Симиан уподобил историческую генерализацию научному анализу. Он советовал выражать следствие в общих терминах: революция 1848 г. будто бы есть свержение непопулярного правительства меньшинством оппозиционеров. Как он не уловил, что это концептуальное выражение, по существу, отличается от изоляции факторов? В физике, например, закон гравитации, закон Мариотта являются общими законами по отношению к отдельному падению, к отдельному изменению объема или давления газа, но каждая из функций позволяет уловить конкретный аспект всех фактов соответственно закону. Напротив, формула Симиана заменяет событие понятием, она объединяет в идеальном единстве различные и сложные поведения, она резюмирует, упрощает, пренебрегает датой и некоторыми свойствами следствия. Могут сделать открытия, увеличить число законов, но никогда не объяснят то, что с самого начала проигнорировали или, по крайней мере, то, что нужно было связывать с абстракциями отдельных данных, другими словами, воссоздать отдельную констелляцию в соответствии с методом судьи или историка.

Конечно, Симиан мало обращал бы внимания на эту аргументацию, ибо его теория, внешне логичная, охватывает, с одной стороны, философию истории, а с другой, — методологию. Если бы события, даты, индивиды, акциденции были недействительными, то логика Симиана заимствовала бы свою истину у этой социологистской доктрины. И Симиан защищался бы от такого догматизма, ибо ему особенно важно было бы направлять исследование в определенное русло. Будучи против чистого рассказа, но со вкусом к анекдоту, он требовал каузального объяснения, сохраняя необходимость абстракции, сравнения, генерализации. Метод, который, по его мнению, приобрел столь важное значение, что он его применял к изучению явлений, где он, бесспорно, напрашивается.

Именно эта смесь трех различных аргументаций — логической, философской и методологической — питает вечные споры. Методология всегда отражает действительное многообразие научных практик. Лучше ли снова улавливать исторические целостности в их единичности или сравнивать схожие или аналогичные институты, представленные в разных цивилизациях, альтернатива, на мой взгляд, лишена смысла, преследуемые результаты являются другими и плодотворность методов измеряется на опыте. Что касается философского вопроса, тс он бесполезен, ибо универсально невозможно как утверждать, так и отрицать продуктивность акциденций или сходство факторов, которые отдалены временем и пространством.

Конечно, логические аргументы Симиана частично остаются правомерными. Верно, что исторический анализ точнее тогда, когда он используется более разработанную социологию. Но в отсутствие такой социологии история не теряется в простом рядоположении фактов: между произвольным выбором условия, окрещенного без доказательства причиной и детерминизмом самых общих антецедентов, которые расчленяют единичность факта, моментом и конъюнктурой, существует отбор, который любознательность историка направляет, но который тем не менее предположительно объективен.

Часть вторая

Закономерности и социологическая каузальность

На самом деле, все, что касается человека, поражено случайностью. Видаль де Лаблаш

Социология определяется либо через противоположность к другим общественным наукам, либо через противоположность к истории. В первом случае она возникает как специальная дисциплина, объектом которой якобы является либо социальное как таковое, либо все общество. Во втором случае социология характеризуется стремлением установить за-376 377

коны (или, по крайней мере, закономерности или общие понятия) в то время, как история ограничивается рассказом событий в их неповторимой последовательности.

В данном случае мы возьмем вторую дефиницию, впрочем, не задаваясь вопросом об автономии или организации социологии. Мы называем социологией такую дисциплину, которая выявляет всеобщие связи между историческими фактами. Предыдущая часть двойным путем ведет к этому исследованию. В самом деле, анализ уникального факта требует использования правил, неважно, идет ли речь о выяснении эффективности группы антецедентов или конструировании ирреальной эволюции. С другой стороны, историческое исследование причин, хотя оно соответствует аспекту человеческого становления, первоначально не следует из объективно данной структуры: оно отражает нюанс исторического интереса. Априори ближний интерес тоже полностью является легитимным, например, интерес, который связан с глобальным детерминизмом ситуаций или масс, с неизбежным возвратом типических сознаний. Дополняя друг друга и будучи вместе с тем различными, социологическая каузальность и историческая каузальность нуждаются друг в друге.

К тому же эта часть будет иметь не меньше отличительных признаков. В связи с исторической каузальностью речь шла особенно о выяснении логической схемы, в соответствии с которой стихийно и

неосознанно поступают историки. Речь шла также о возможности выбора фиктивных примеров без точного описания научных исследований. Логические схемы исторической каузальности, напротив, признанные всеми, не вызывают никаких трудностей. Достаточно взять логику Дж. Ст. Милля и использовать методы присутствия, отсутствия и сопутствующего изменения¹¹: по мнению социологов, причина есть постоянный антецедент. Следовательно, на этот раз нужно преодолеть схему и анализировать конкретные исследования, чтобы поставить философские проблемы. Схема остается в тени решающих методов науки.

С точки зрения современной эпистемологии, задача физика в меньшей степени состоит в применении методов Милля (даже в элементарной науке), чем в расчленении данных таким образом, чтобы можно было сравнить антецеденты во многих различных примерах. Когда факты поддаются перечислению и сравнению, то, можно сказать, что главное сделано. Специфика наук проявляется, прежде всего, в организации эксперимента. Вопросы, которые мы встретим, будут, например, такими: каковы рамки, внутри которых пытаются установить закономерности? Внутри ли одного общества или путем сравнения аналогичных феноменов в отдаленных культурах? На каком уровне располагается социолог, чтобы присутствовать при возвращении одних и тех же последовательностей? Какой схематизацией он должен заниматься? Как он расчленяет факты или целостности?

Впрочем, мы не обязаны вдаваться в технические подробности этих проблем. Действительно, мы в них рассматриваем только философский или логический аспект: неважно, что исследователи в зависимости от природы реального используют компаративный метод или, напротив, статистический метод. Разнообразие методов соответствует нормально_му требованию науки. С другой стороны, нашей ограниченной целью остается, прежде всего, указание границ исторической объективности. Поэтому мы постараемся уточнить природу каузальных связей, их модальность, их отношение к реальному, их значение. Так приходим к определению некоторых признаков, посредством которых отличается социологическая каузальность.

Мы последовательно рассмотрим природные причины, а затем социальные. Поскольку и те и другие имплицируют сравнение феноменов, включенных в различные тотальности, мы будем в § 3 и 4 анализировать внутри исторической целостности повторения, которые происходят на базе идентичности, и изучим причины, установленные статистикой (частоты или сопутствующие изменения) и в конечном счете рассмотрим причину, которую уподобляют перводвигателю циклического движения. Конечно, имеется много других социологических исследований. Однако эти параграфы нам позволят узнать самые характерные типы при условии, если используем примеры, которым не поддадимся, выводы должны сохранить достаточно общий характер.

§ 1, Природные причины

Как мы уже отмечали, социологическая причина определяется как постоянный антецедент. Отсюда возврат в этом и в следующем параграфах к одним и тем же вопросам: на каком уровне, в каких рамках наблюдают повторения? Как разделить термины, которые хотят связать? Но в данном параграфе доминирует другой вопрос. Мы исследуем несоциальные, нечеловеческие причины социальных и человеческих феноменов (для простоты мы их назовем природными причинами). Однако идея связать друг с другом гетерогенные антецеденты и следствия кажется спорной: не автономен ли детерминизм и не достаточен ли сам по себе? Не будет ли абсолютно ложным географический тезис даже как рабочая гипотеза, а не только чрезмерным и сомнительным? Воспроизведем снова фразу Дюркгейма: не является ли причиной социального факта другой социальный факт?

Таков заключительный вопрос, на который мы постараемся ответить, не теряя из виду и нашу центральную проблему: какова природа и модальность суждений о социологической причинности, в данном случае суждений, которые связывают природную причину с социальным следствием?

Даже сегодня самым употребительным термином для выражения воздействия среды на человека является термин «влияние». Часто указывали на мистический или магический остаток, который придавал этому термину его особое звучание. Нас здесь не должны беспокоить эти сомнения. Просто этот термин нам напоминает два аспекта проблемы. С одной стороны, мы стремимся отметить последовательности или закономерные соответствия между географическими данными n человеческими фено-

378

379

менами. Но, с другой стороны, мы хотим понять закономерности. Причина сама по себе, на наш взгляд, не является конечной целью; она нуждается в психологической или рациональной интерпретации: влияние среды проявляется либо в воздействии климата на темпераменты (и, следовательно, на общество), либо в разумном использовании человеком земли и ресурсов.

Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 71; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 49 50 51 52 535455 56 57 58 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!