Критическая философия истории 51 страница
Часть первая
События и историческая каузальность
По определению, всякое историческое познание ретроспективно. Следовательно, всякое каузальное исследование регрессивно: историк отправляется от следствия и поднимается к антецедентам. Но один факт всегда имеет множество антецедентов. Как определить действительную причину? Скажут, что практически мы выбираем в соответствии с нашим любопытством или интересом. Но не является ли такой выбор произвольным? В каких условиях этот выбор получает научную ценность?
С другой стороны, если мы рассмотрим событие во всей его сложности, то мы не сможем оторвать его от момента, когда оно произошло. Оно уникально и своеобразно. Как зафиксировать причину феномена, который нельзя сравнить ни с каким другим, который наблюдают только один раз? Таким образом, необходимость упрощать следствие присоединяется к необходимости отбора антецедентов.
Вначале мы покажем, по какой схеме вводят в рассуждение потенциальную общность, необходимую для различения каузальной связи и простой последовательности, не пренебрегая ни локализацией, ни оригинальностью события. Затем мы постараемся уточнить значение и границы этой каузальности, сопоставляя три понятия — случайности, ответственности и причины.
§ 1. Схема исторической каузальности
Кажущееся противоречие исторической каузальности связано с невозможностью различать иначе как через повторение возможную последовательность необходимой связи. Даже если Наполеон был причиной поражения в битве при Ватерлоо, все равно я никогда не смогу этого доказать, ибо это следствие, уникальное во времени и особенного свойства, никогда не воспроизведется. Отсюда колебание в логической теории истории между скептицизмом и социологизмом: историк делает рассказ из событий в их установленной последовательности, но мотивы, которые он приписывает участникам событий, дают уму только иллюзорное удовлетворение. Конечно, отношение особого к особому нам часто кажется правдоподобным, поскольку оно нам близко, поскольку мы сами обладаем опытом относительно импульсов, которые приводят в движение исторические персонажи, поскольку мы все на практике используем объяснение с помощью агентов или сил. Несмотря на это, данные случайные связи не имеют места в позитивистской науке. Напротив, раз известны законы социального порядка, то якобы легко установить причины исторических фактов. Используются различные логические схемы: либо делят феномен-антецедент А и феномен-консеквент Б на элементы, связанные друг с другом с помощью законов таким образом, чтобы в заключение А стало причиной Б; либо феномен Б (девальвация ассигнаций) будет следствием различных феноменов А, А', А" (слишком сильные эмиссии, спекуляции, войны и т.д.), где каждый феномен является причиной или благоприятным условием Б; или, наконец, особое следствие АБ непосредственно будет дедуцировано из всеобщей связи (всякая диктатура заканчивается внешними авантюрами, фашистская диктатура является причиной войны в Африке).
|
|
|
|
|
|
Скептицизм и социологизм также нам кажутся недостаточными. Действительно, в исторических рассказах встречается отношение особого к особому, но, говоря о мотивах, или агентах или силах, точно не определяют этот тип интерпретации. В предыдущем разделе мы видели, что психологические связи представляют собой лишь вид охватывающих связей. Другими словами, ни одна из этих логических схем,
которые мы показали и которые обычно в более или менее ясной форме предлагаются логиками, нам не кажется характерной и важнейшей. По праву все три схемы возможны и законны. Фактически самой интересной схемой является схема, предложенная Вебером. Только эта схема нам дает возможность выделить собственную природу исторической причинности, действительно различать историческую и логическую каузальности, связать суждения каузальности как выражение ретрос-352 353 пективной вероятности с любознательностью историка и структурой исторического мира.
|
|
|
Напомним вначале логическую схему. Если я говорю, что решение Бисмарка было причиной войны 1866 г., что победа при Марафоне спасла греческую культуру, то я понимаю, что без решения канцлера война бы не разразилась (или, по крайней мере, не разразилась бы в этот момент), что персы-победители помешали бы греческому «чуду». В обоих случаях действительная каузальность определяется только путем сопоставления с возможностями. Всякий историк, чтобы объяснить то, что было, задается вопросом о том, что могло бы быть. Теория ограничивается логическим оформлением этой стихийной практики человека с улицы.
Если мы ищем причину какого-либо феномена, то мы не ограничиваемся подсчетом или сближением антецедентов. Мы стремимся взвесить влияние каждого из них. Чтобы осуществить это действие, мы берем один из антецедентов, мысленно предполагаем его исчезнувшим или модифицированным и затем стремимся сконструировать или представить то, что произошло бы в этом случае. Если мы должны признать, что исследованный феномен был бы другим в отсутствие этого антецедента (или в случае, если бы этот антецедент был дифференцирован), то мы должны заключить, что этот антецедент является одной из причин феномена-следствия, а именно той части, которую мы предположили преобразованной. Если бы греки попали под влияние Персии, то последующая греческая жизнь частично была бы другой, чем она была. Победа при Марафоне является одной из причин греческой культуры.
|
|
|
Логически исследование, таким образом, заключает в себе следующие операции: 1) расчленение феномена-следствия; 2) различение антеце-дентов и выделение одного антецедента, эффективность которого хотят оценить; 3) конструкция ирреальных эволюции; 4) сравнение психических образов и реальных событий.
Чтобы не осложнять описание логической схемы, временно предположим, что наши общие познания социологического порядка допускают ирреальные конструкции. Какова будет их модальность? Вебер отвечает: речь будет идти об объективных возможностях, иначе говоря, о последствиях, соответствующих известным общим понятиям, но только вероятностным. Теократический режим был бы не необходимым, а объективно возможным следствием победы персов. Обстоятельства, которые делали этот режим (который не был реализован) объективно возможным, во всяком случае были бы соединены с другими событиями, которые могли бы быть благоприятными или неблагоприятными для этой эволюции. Поэтому правильной формулой была бы формула вероятности: победа персов была бы адекватной причиной теократического режима, она могла бы его породить в огромном количестве случаев или, точнее, в огромном количестве случаев по отношению к числу тех случаев, когда она бы не породила такой режим. Следствие считается случайным по отношению к некоторой группе антецедентов, если эта группа приводит к этому
следствию только в небольшом числе случаев (небольшому числу в противоположность к числу тех случаев, когда она не ведет к этому следствию).
Эти два понятия — случайность и адекватность — применяются не только в ирреальных конструкциях. Каузальное объяснение события, мера его эффективности состоит в уточнении этих суждений адекватности и случайности. Рассмотрим случай, связанный с революцией 1848 г.: ее непосредственной причиной были, согласно ходячему выражению, выстрелы на бульварах. Никто не ставит под сомнение это следствие, т.е. последовательность во времени. Но некоторые преуменьшают значение последних инцидентов, утверждая, что, если бы они не произошли, то революция все равно бы разразилась. Если точнее выразить это утверждение, то оно равносильно суждению: при мысленном устранении выстрелов, другие антецеденты в своей совокупности составляют адекватную причину революции. Наоборот, если историк считает, что ситуация делала возможной, но не вероятной революцию, то эффективность выстрелов выросла бы
настолько же (точнее, она привела бы к революции в среднем, но не в большом числе случаев, в этом смысле сказали бы, что она более или менее благоприятствовала, более или менее увеличивала число благоприятных случаев). Наконец, революция имела бы случайный характер, если бы в большинстве случаев она не совершалась. Естественно, эти случаи являются фиктивными и существуют только в мышлении и благодаря нашему мышлению. Тем не менее эти рассуждения правомерны в действительности или, по крайней мере, не менее правдоподобны.
Эти соображения о ретроспективной вероятности позволяют нам придать точный смысл выражениям, относящимся к языку жизни, как и выражениям истории. Непосредственный антецедент является только случаем события, когда по мнению историка, рассматриваемое событие должно неизбежно совершиться с учетом исторической ситуации. (Даже тогда случай может иметь важное значение, если момент оказал влияние на последовательность истории.) Событие всегда имеет случайный характер по отношению к какой-либо группе антецедентов. Но можно говорить о случайной детерминации, если следствие носит случайный характер по отношению к совокупности антецедентов, за единственным исключением нескольких фактов (например, выстрелы). Событие может рассматриваться как поворот истории, если, независимо от того, имеет ли оно случайный характер или нет по отношению к антецедентам, находится в начале, которое адекватно началу длительной и значительной эволюции. Можно говорить о констелляции (букв, созвездие, россыпь; здесь — некая целостность событий, фактов, данных — И.Г.], если первое начало адекватно эволюции, если рассматриваемое событие было случайным следствием по отношению к группе антецедентов, если следствие адекватно по отношению к другому. Как политик в соответствии со своими возможностями, которые он предполагает, рисует контуры мира, куда он включает свое действие, так и историк посредством ретроспективного размышления о вероятностях выясняет звено исторического становления.
354
355
Выводы в каузальном анализе принадлежат к двум разным типам: либо Марафонская битва является одной из причин греческой культуры, протестантизм — одной из причин капитализма; либо выстрелы являются случайными причинами революции 1848 г., потому что политическая ситуация представляла адекватную причину. Не является ли суждение второго типа вторичным? Не превышает ли нашу любознательность и наши ресурсы претензия оценивать степень адекватности причины?
Если перенестись мысленно к изложению Вебера, то мы не смогли бы строго сохранить различие (и вот почему мы одновременно изложили различные аспекты теории). Вывод первого типа содержит понятия адекватности и акциденции. В самом деле, чтобы установить, что антецедент есть частичная причина, мы должны сконструировать ирреальную эволюцию, которая была бы адекватным следствием обстоятельств (раз антецедент устранен или трансформирован), мы должны искать последствия, которые содержали вместе или отдельно различные антецеденты. Во всех случаях мы формулируем суждения объективной возможности, которые соответствуют более или менее адекватным связям между фактами. Бесспорно, когда исследование завершается суждением второго типа, тогда вероятностная логика проявляется более непосредственно. Для утверждения, что революция 1848 г. была случайным следствием выстрелов, необходимо представить непредвиденную структуру, определяемую в своих основных чертах через политическую ситуацию Франции на этот момент (так же, как структура игры в шары определяется формой доски, отверстиями и т.д.), и рассматривать выстрелы как случайное обстоятельство (сравнимое с силой метания, изменяющейся после каждого броска), и никакая закономерность не связана с результатом.
В действительности, настоящие различия находятся в другом месте. Вебер одновременно излагает теорию каузальных правил и анализ отдельной констелляции. Когда мы пытаемся установить правила, то идея случайности играет только негативную роль. Как физический закон представляет ценность только с оговоркой «впрочем, все вещи одинаковы», так и социальное и историческое правила используются только в нормальных условиях. Если правило считается адекватным (но не необходимым) просто потому, чтобы оговорить возможность внешних акциденций, то случай с историей ничем не отличается от случая других наук.
Напротив, когда историк имеет в виду объяснение события, он использует общие понятия (неважно, специально ли они были установлены для этой цели или были известны по другому поводу), которые сравнивает между собой и с конъюнктурой. Очень часто этого сравнения достаточно, пока речь идет о
выяснении действия антецедента. Но для различения эффективности особенного данного имплицитно прибегают к конструкции непредвиденной структуры и внутри этой структуры и мысленно начинают вычислять адекватность или случайность последствия. Так, Вебер в одно и то же время рассматривает вероятность, присущую всякой каузальной связи, всякой исторической закономерности и всяко-356
анализу частного случая. Признавая близость всех этих форм вероятностей, тем не менее следует их разделять.
Различение, которое мы только что провели (хочет ли историк устанавливать правила или анализировать единичный пример?), позволяет решить проблемы, которые поднимает эта интерпретация каузальности, рассматриваемая как ретроспективное исчисление вероятности.
С какими возражениями столкнулась эта теория? Вначале можно было бы настаивать на том, что конструкции возможного всегда имеют фантастический характер и, следовательно, эти рассуждения никогда не имеют научной ценности. Можно было бы поставить под сомнение значение этой схемы, являющейся исключительным способом выражения. Мы ниже снова вернемся к широкому толкованию этой единичной каузальности. Нам остается сразу рассмотреть третью группу трудностей, связанных с самой схемой. Правомерно ли различать объективные возможности (знания, выводимые из законов) и случайные факты, делить условия на постоянные и вариабельные). С другой стороны, не содержит ли эта схема порочный круг в поиске и релятивность результатов?
Рассмотрим вначале первый случай, случай с общими правилами. Мы видели, почему Вебер им приписывал признак адекватности, но не необходимости. Единая реальность немыслима. Необходимая связь применима только к закрытой системе или отдельной серии. Перенесенный на конкретное, всякий закон становится вероятным; обстоятельства, чуждые системе или не принятые в расчет наукой, рискуют прервать или модифицировать ход предвиденных феноменов. Всякое применение, всякая техника требует поля безопасности (например, когда речь идет о сопротивлении материалов). Так же ретроспективно устанавливают вовсе не единственную причину или закон крушения стены или моста, а обстоятельства, которые сделали бы более или менее правдоподобной катастрофу.
Более того, реальность и историческое познание, как мы это увидим дальше, особенно оправдывают роль вероятности. Предположим, что суждение адекватной каузальности (развитие греков под персидским господством) базируется на аналогиях, а именно на политике персов в других завоеванных странах. Аналогия между исследованным случаем и другими примерами является только частичной. С другой стороны, сравнимые факты составляют фрагменты социальных целостностей, расчлененных, может быть, произвольно и установленных декретом с определенной датой. Следовательно, наши рассуждения, адекватные и не необходимые, находятся в самом благоприятном предположении, поскольку абстрактные связи не исчерпывают конкретную единичность, поскольку исторические сопоставления содержат частичный произвол, поскольку изолированные системы подвергаются опасности от внешних действий1.
Пока речь идет о правилах, этой интерпретации достаточно. Вебер тоже часто показывал противоположность помологического и онтологического, закона и необработанных фактов. Но он предлагал также другую
противоположность — противоположность между адекватными и случайными причинами. Как мы видели, эта противоположность предполагает фикцию непредвиденной структуры, определяемой постоянными причинами, которые создавали в пользу какого-либо события более или менее сильную вероятность. Безусловно, такое описание непредвиденной структуры антропоморфично. В каждом тираже (тираж номера во время игры в шары, тираж пола в законах наследственности) все постоянные и вариабельные обстоятельства проявляются одинаково. Ничто не мешает, лишь бы не забывали человеческий смысл формул, отличать условия (физическую структуру игры, созревание гамет, состояние органов), которые на протяжении огромного числа тиражей остаются постоянными, от тех, которые меняются каждый раз (толчок шара, положение сперматозоидов и т.д.). Таким образом, историческая реальность, по крайней мере частично, поддается сравнению. Акциденции, как и различные тиражи, имеют определенную независимость, они многочисленны и зависят от множества причин. Конечно, нужно было бы сделать в зависимости от случая более или менее серьезные оговорки. Акциденции связаны с ситуациями иначе, чем
вариабельные причины с постоянными причинами в игре. Но историческая реальность достаточно прерывиста, чтобы фикция оставалась легитимной.
Можем ли мы сказать, что вероятность субъективна и отражает наше незнание или что она объективна и соответствует природе реального? Предыдущие анализы не подтверждают ни из одно условий этой альтернативы. Для бесконечного духа расхождения между мыслимым и воспринятым исчезли бы. Для человека это неизбежно. В этом смысле если вероятность субъективна, то речь идет не о индивидуальной субъективности, а о трансцендентальной. Она неизбежно появляется, когда ученый хочет предвидеть или объяснить единичный факт. Что касается вероятности, происходящей из частичного характера исторического анализа и каузальных связей, то она находится в нашем уме, а не в вещах. Можно представить бесконечный дух, который улавливал бы цельный детерминизм становления. Но такая утопия не имеет ни интереса, ни смысла для логики. Ибо бесконечный дух улавливал бы в каждое мгновение детерминизм событий в их своеобразии. Однако мы задаемся вопросом, являются ли всеобщие связи вероятностными из-за нашего незнания или в самом историческом мире. Ничто не доказывает, что некоторые частичные последовательности были достаточно изолированы от совокупности для самостоятельного развертывания, как только дано первое условие. Пусть не ссылаются на принцип детерминизма, ибо этот принцип связывает полный антецедент с полным консеквен-том: реальность в момент t является причиной реальности в момент /;. Отсюда не следует, что связи, полученные путем расчленения, упрощения или организации данных на макроскопическом уровне, необходимы.
Остается другое возражение — поиск якобы носит характер порочного круга. Объективную возможность определяют путем элиминации акциденции, акциденцию определяют путем ссылки на объективную возможность. Этот круг нам кажется одновременно бесспорным и непорочным. Ибо оба приема устанавливают общие понятия и объяснение события, они взаимосвязаны друг с другом, поскольку представляют последовательные моменты научной работы (как в истории, так и в других науках). Раз выяснили адекватную связь, то она используется для фиксации эффективности исключительных обстоятельств на таком частном примере. Следовательно, нагромождение рассуждений о вероятности неизбежно и законно. Можно постоянно сравнивать единичные случаи для выявления адекватных правил, а затем для использования этих объективных возможностей в историческом анализе.
Но могут сказать, что настоящий круг находится в другом месте: следствие адекватно по отношению к некоторой группе антецедентов и случайно по отношению к другой группе. Событие считается случайным внутри определенной непредвиденной структуры, детерминированной отобранной совокупностью условий2. Мы познаем акциденции относительно каких-то антецедентов, т.е. относительно определенного исторического движения, но не акциденций в абсолютном смысле. Но эта относительность нисколько не кажется неприемлемой. Речь идет не о том, чтобы описать ухронию3, но о том, чтобы вычленить рассказ о становлении, обрисовать различные эволюции, их пересечения и их связи, воссоздать в прошлом признаки политической реальности, пережитые в настоящее время. Для этой позитивной задачи достаточно вероятностных и релятивных суждений.
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 93; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!