Критическая философия истории 11 страница

философии? Можно сказать, что сегодня она должна идти в ногу с реальностями, быть пронизанной научным методом, но содержание, которое должно наполнять наше понимание мира, зависит от жизни людей. А как мы определим нашу жизнь? Никакая система не ведет к заключению, которое оказалось бы повелением, если только наше видение мира не ориентировано заранее существующим желанием. Все целостности отсылают как к своему глубинному источнику к самой жизни, сущность которой состоит в том, чтобы вечно творить и никогда не останавливаться²⁸.

Сама жизнь познается только опосредованно и частично, преимущество ретроспективной мысли приводит к примату созерцания и тем не менее чем больше мы занимаемся историей, тем больше нам приходится решать как жить, т.е. выбирать.

ι» Опосредованный метод понимания все больше и больше заменяется самонаблюдением. Напротив, во «Введении» он защищал интроспекцию, и Смотри комментарий H в конце книги.

|2 фундаментальными категориями могли бы быть действие и страдание( Wirken и leiden, действие и противодействие).

|з Отсюда следует некоторое превосходство наук о духе над науками о природе. Здесь нельзя себе представить никакого различия между бытием и кажимостью. Жизненный опыт — это не знак незнакомой вещи, он само по себе есть то, чем является для нас.

¹⁴ См. комментарий В в конце книги.

¹⁵ Смотри комментарий H в конце книги.

i^fi Это понятие ретроспекции намечается в работах Дильтея. Но мы выражаем его более четко, чем Дильтей, поскольку оно соответствует одной из тенденций его

мысли.

¹⁷ В самой жизни заключена мелодия. — Прим. перев.

¹⁸ См. комментарий G в конце книги.

¹⁹ Понимание действия также игнорирует жизненный опыт.

²⁽¹ К тому же «формальный» круг не порочен. Дильтей описывает, а не строит и не делает формального вывода. Понятия законным образом взаимосвязаны.

²¹ Непрерывность творческой силы как основной исторический факт. — Прим.
перев.

²² Под исторической философией Арон с некоторыми оговорками понимает философию истории (см. с. 218
настоящего издания). — Прим. перев.

²³ См. комментарий D в конце книги.

²⁴ Т.е. дисциплины, которая претендует на то, чтобы возвести «концепции мира» в ранг универсальных
научных истин.

²⁵ Т.е. психология наук о духе. — Прим, перев.

²⁶ См. нашу книгу «La sociologie allemande contemporaine», chap. II, Paris, Alcan,

1935.

²⁷ Вопрос об отношениях между психологией и экономической теорией заслуживал бы более тщательного рассмотрения, но здесь мы не можем этого сделать.

^2Х См. комментарий E и FB конце книги.

Примечания

¹ Публикация писем и дневников (Der junge Dilthey. Leipzig und Berlin, 1933) дает поэтому решающее
доказательство.

² Оно, безусловно, всегда имело это двойное значение. Ср. Der junge Dilthey, p. 81, 124, 190, 252.
' Эта тема очень часто встречается в текстах Дильтея. Ср., например. VI11. Р. 3-7.
Римская цифра обозначает том издания полного собрания сочинений Дильтея.
^А В частности, в работе 1875 г. Т. V, р. 32-73.
⁵ Или. скорее, интуиция.
'' Эту мысль можно найти уже в Der junge Dilthey, p. 141.

⁷ См. комментарий А в конце книги.

^х В этом описании противоположность двух названных источников познания преодолена: мышление (элементарные описания) открывается в эксперименте. ⁴ См. комментарий В в конце книги. 74

Логика истории и философия ценностей

(Риккерт)

Вступление

8 этой главе мы уже не встретим тех трудностей, что в предыдущей. Философию истории Риккерта¹ в
первую очередь составляет логика познания или теория Begriffsbildung². Этим термином Риккерт обозначает
не только способ формирования понятий, но и способ оценки. Следовательно, мыслить значит оценивать.
Поэтому анализ Begriffsbildung— это и есть принцип всякой эпистемологии; только он дает возможность
ответить на критический вопрос: в каких условиях возможно воспроизведение исторического прошлого,
которое могло бы претендовать на то, чтобы быть универсально истинным? Мы имеем дело со своего рода
систематической методологией, стоящей ниже теории познания, но выше конкретной эпистемологии.

По правде говоря, Риккерт, как и Дильтей, претендует на разработку целостного учения. Критическая философия истории есть последнее слово поступательного движения, тезисом которого, по мнению Риккерта, является догматизм, а антитезисом — скептицизм. В теории ценностей он видит принцип универсальной истории, диалектику исторического разума.

Точнее, историческая логика предшествует трансцендентальной рефлексии, которая рассматривает универсальные формы опыта до всякого различения метода; над ней доминирует некая интерпретация кантианства: ее сопровождает философия ценностей, которая помогает объяснению и доказательству

свойств исторического суждения. Стало быть, можно задаться вопросом, имеем ли мы право изолировать логику.

Несмотря на эти оговорки, мне кажется неправомерным выделять из философии Риккерта. по крайней мере, в широком смысле логику целого. Прежде всего, ни теория познания, ни теория ценностей здесь в основном не имеют исторического характера. Критицизм Дильтея смешивается с философией истории, потому что рефлексия духа над самим собой сама по себе исторична. Риккерт же изучает неизменные отношения субъекта и объекта так, как будто они свободны от случайности и времени. Что касается теории ценностей, то она больше не является размышлением о прошлом или человеческой эволюции. Универсальные ценно-76

сти доказаны посредством строго логических рассуждений: нельзя отрицать истину, не отказываясь мыслить.

Конечно, мы не будем совсем пренебрегать теорией ценностей, мы вкратце изложим ее в той мере, в какой она отвечает проблемам истории: история-наука, всеобщая история и универсальная история различаются системой ссылок, которые они используют, способом соотнесения фактов с ценностями. Наконец, Риккерт претендует на универсальность, не жертвуя реальностью становления, тем, что разрешает одну из фундаментальных антиномий исторической философии.

Что касается трансцендентальной критики, то от нее мы полностью абстрагируемся. В нашем изложении мы будем исходить, как и сам Риккерт, из такой реальности, которая нам представляется. Мы имеем право не принимать во внимание, какие ценности или формы она предполагает. В теории истории все происходит так, как если бы понятие реальности было ясно всем.

Наконец, ее было бы легче понять, если бы мы могли показать способ философствования, с которым она связана. Будем довольствоваться несколькими замечаниями. Кантианство можно было бы определить как учение о ценностях. Между скептицизмом, к которому ведет психология, и метафизической трансцендентальностью Кант вводит новый план: план вещей, которые не существуют, но имеют ценность (т.е. которые предписываются всем людям независимо от их интересов и желаний). Трансцендентальный субъективизм, совсем не ведущий к релятивизму, — это единственная гарантия универсальности. «Я», которое строит объект, есть одновременно принцип и норма всякой истины. Но истина есть ценность. Тогда логика — это часть теории ценностей, и нет ничего, что бы предшествовало этому знанию.

Ограничимся этими замечаниями, которые, может быть, оправдывают это вынужденное «расчленение». Учение об исторических формах (которое к тому же было создано до завершения философской системы) не самодостаточно. Оно открывает некоторые перспективы, но не предполагает готовых результатов.

1. Изложение теории

Риккерт излагает свою теорию, руководствуясь синтетическим принципом. Он начинает с чувственного содержания и, добавляя некоторые характерные признаки, воспроизводит реальную историю, все время продвигаясь от формального к материальному. Мы лишь должны прослеживать определенные моменты этого поступательного движения: границы наук о природе, метод индивидуализации и историю культуры, понимание, обоснование объективности и теорию ценностей, науку и философию истории.

77

Границы естественных наук

Окружающая нас реальность, которую мы стремимся познать, предстает перед нами как нечто бесконечное в двух смыслах: экстенсивном и интенсивном. Вещи безгранично расширяются в пространстве, явления разворачиваются во времени. Каждый сантиметр материи таит в себе бесчисленные свойства. Не только два листа одного и того же дерева различны, невозможно перечислить все их зубчики, волокна и детали окраски. Эта бесконечность, которая характеризует непрерывность мира, данного нашему восприятию, не поддается нашему рассудку.

Итак, наука есть форма осмысления мира, она состоит из суждений, которые имеют значение для реальности, хотя и не благодаря воспроизводящим ее образам. Наука имеет дело с конечным объектом, в противном случае она напрасно истощила бы себя, преследуя недостижимую цель, при этом она стремится к систематической форме. Основные условия познания вытекают из этого первого конфликта между бесконечностью нашего восприятия и ограниченностью нашей науки. Все науки имеют общую черту: они преодолевают чувственную бесконечность. Они различаются способом, которым они удовлетворяют этой необходимости тождества.

В сущности есть два типа наук, потому что есть два способа преодоления чувственного бесконечного. В одном случае реальность объясняют с помощью законов, в другом ее представляют как некие единицы становления и отбирают материал, соотнося его с ценностями. Такое разделение кажется не только очевидным и отчетливым, но и исчерпывающим. Можно рассматривать закон или факт, общее или единичное. Объект науки конечен, как конечны связи, лежащие в основе мира, и как конечны ценности, которые его наполняют и делают многообразным.

Всякая наука³ пользуется словами и понятиями. Редукция чувственного бесконечного начинается заменой бесчисленных и туманных образов на определенные значения. В самом деле, слово — это не совокупность материальных следов на бумаге или движений в воздухе. Оно имеет значение, которое тождественно самому себе, в то время как даже одно слово проявляется в виде множества чувственных аспектов; и это значение имеет ценность для многочисленных явлений. Оно имеет общий характер (allgemein). _л

Слово полностью выполняет свою функцию лишь тогда, когда имеет точное значение, иначе говоря, когда оно соответствует понятию. Действительно, понятие преодолевает двойную бесконечность. Как и признаки, определяющие понимание, предметы, входящие в объем понятия, представляют собой конечное множество. И мы больше не рискуем потеряться в перечислении свойств, бесконечно собирать разнородные предметы. Следовательно, понятие — это нечто общее и имеет значение для ряда частных случаев. И поскольку любая мысль концептуальна, любая наука, в той мере, в какой она использует понятия, будет иметь общий характер.

Но одному понятию не преодолеть бесконечное чувственное. В самом деле, оно определяется одним или многими высказываниями, составлен­ными из слов. Но слова сохраняют отпечаток своего эмпирического происхождения, они отсылают нас к интуиции. Стало быть, они не гарантируют надежности связи, установленной понятием. Для того чтобы доказать единство свойств и объединение некоторых объектов в понятие, важно не ссылаться на слова, а подняться до суждения. Всякое понятие может быть рассмотрено в суждениях. Понятие действительно, если действительны суждения, которые оно предполагает.

При каких условиях обеспечивается эта действительность? Суждение представляет ценность в той мере, в какой отношение между двумя терминами, которое оно устанавливает, не связано ни со временем, ни с местом, где оно было сформулировано, иначе говоря, отношение действительно, если оно необходимо. Мы реально преодолеваем чувственную бесконечность благодаря необходимости. Только необходимость отношения гарантирует нам применение наших понятий, ибо они имеют значение лишь тогда, когда соответствуют закономерности или проистекают из структуры мира.

Несомненно, можно представить себе науку, которая довольствовалась бы общими понятиями и остановилась бы на классификации. Однако таким образом она преодолела бы только интенсивное, но не экстенсивное бесконечное. Действительно, нет никакой уверенности в том, что все явления найдут место в рамках нашего мышления. Далее, мы пользуемся классификацией в той мере, в какой не считаем ее произвольной. Но чтобы классификация имела естественный характер, необходимо выделить существенные или простые черты. Таким образом, нас снова отсылают к суждениям, которые имели бы значение для объяснения явлений, а не просто для их организации. Для нас классификация имеет смысл лишь в том случае, если ради обоснования или ради цели она доказывается законами.

Закон природы представляет собой сам тип научного знания. Истинные научные понятия сводятся к ряду законов. Их общий характер вытекает из необходимости потенциальных суждений, которые их определяют. Чтобы рассмотреть только общие признаки явлений, нужно выделить — не путем накопления опыта, а путем анализа — причину их повторяемости. Поэтому научное понятие тем более совершенно, чем больше оно отделено от чувственной интуиции. Следует выявлять отношения между вещами, поскольку сами они — лишь данные факта, недоступные мышлению. Идеал науки о природе был бы достигнут, если бы науки, объединенные в единую систему, содержали не больше одного понятия о вещах. Фундаментальная наука

установила бы «атомы», и тогда все объяснялось бы отношениями между атомами. Понятия объектов, введенные «низшей» наукой (организм, химические элементы, свет или звук), были бы превращены «высшей» наукой в отношения. Единый каркас, бесчисленные отношения. — такова была бы целостная наука в своем завершении.

Такая наука имела бы значение для мира, но она была бы бесконечно далека от отправной точки, т.е. от чувственно данного. Можно даже сказать, что чем больше она бы развивалась, тем меньше она сохранила бы элементов, заимствованных из непосредственной действительности. Следовательно, для науки о природе существует непреодолимая грани-78 79

ца: индивидуальное, явление, реализовавшееся в определенной точке пространства, в определенный момент времени, чистое событие вместе со своими свойствами всегда будет ускользать от понятия наук о природе. Можно сказать, что мир науки становится все более и более «ирреальным», если под реальным понимать мир нашего восприятия: иначе говоря, граница наук о природе есть сама реальность в своей единичности.

Наука о единичном и наука о культуре

Таким образом, анализ наук о природе подсказывает первое понятие исторического факта, а именно: индивидуальное.

Однако в этом смысле индивидуальное не есть объект исторических наук. Оно недоступно никакому познанию в понятиях, т.е. никакому мышлению. С другой стороны, во всех науках мы употребляем слова и понятия, которые имеют общее значение. Поэтому действительная проблема состоит не в том, чтобы создать науку, которая достигла бы единичных данных, чем пренебрегает любая физика, а только в том, чтобы создать науку, которая с помощью общих инструментов сохранила бы от индивидуальной реальности нечто большее, чем науки о природе. Или в том, чтобы построить науку, понятия которой были бы ориентированы в другом направлении.

Итак, мы живем в мире индивидов. Окружающие меня вещи существуют для меня в своей единичности. Мой стол, мой стул, моя ручка кажутся мне красивыми, полезными, практичными и т.д. Слова и поступки людей, которые меня окружают, мне нравятся, внушают отвращение и т.д., стало быть, индивидуальность действий и вещей создается жизненной или моральной ценностью, которую они для меня имеют. Этот стол как мебель благодаря своей функции имеет значение. И я не смог бы расчленить его на части, не уничтожая самого его бытия. Значение мебели делает неделимым материально делимое целое. Любая вещь, рассматриваемая таким образом, индивидуальна не в том банальном смысле, что она находится здесь в такой-то момент времени, что она имеет такой-то запах и такую-то форму: она индивидуальна в том смысле, что она одна и целостна или что ее нет.

Достаточно продолжить эту жизненную позицию в науке для определения собственного объекта истории. Наука создает исторический мир, соотнося с ценностями аморфную материю, так же как люди своими желаниями, своей волей, своими ценностными суждениями разнообразят нейтральный мир, представленный их рассудку. Мы одним махом решаем двойную проблему: как сохранить в науке индивидуальность вещей, не теряя в бесконечном их свойств. Объектом истории являются индивиды, она отбирает свой материал, соотнося явления с ценностями.

Два примера, взятые из самой книги Риккерта, хорошо иллюстрируют его теоретическую позицию. Самый большой бриллиант в мире «Кохинор» («Kohinoor») индивидуален (неделим), поскольку его ценность определена. Его значение связано с тем, что он уникален. Если

бы он был разбит, то перестал бы представлять для нас интерес. Поэтому его индивидуальность, так сказать, абсолютна и искусственна: она полностью связана с нашим желанием, но она не исчезнет, пока не исчезнет и сама вещь, имеющая исторический характер. С другой стороны, цвет шапки Фридриха II во время битвы при Россбахе нам безразличен. Конечно, этот цвет привлек бы наше внимание, если бы речь шла об изучении одежды той эпохи или характера короля. Всякий пример незначительной детали всегда будет казаться надуманным и сомнительным. И тем не менее мы чувствуем, что бесконечное количество явлений прошлого мира исключается историей. Мы бы никогда не смогли составить исчерпывающее описание,

сантиметр за сантиметром, внешности Клеопатры или одеяния Фридриха II (в его вещественной реальности).

Таким образом, мы заменяем бесконечный мир чувственных вещей конечным миром значимых индивидуальностей (лица, действия или вещи). Ту же функцию, которую в истории выполняют ценности, но другим способом, выполняют законы в науках о природе. Они позволяют отличать главное от второстепенного, то, что нас интересует от того, что не заслуживает внимания. В одном случае мы сохраняем свойства, общие множеству объектов или событий, и объясняем устойчивые связи свойств или повторяемости необходимыми отношениями. В другом случае мы делаем выбор в реальном согласно ценностям, присущим людям, которых мы изучаем: красота, истина, культура, государство.

Мы должны просто добавить, что историк выходит за пределы того, чего требовало бы точное концептуальное мышление. Он добавляет огромное количество деталей, которые оживляют и расцвечивают эти исчезнувшие индивидуальности. Но логика истории имеет право ограничиться анализом исторических суждений. Эти последние касаются индивидов, отобранных путем соотнесения реальностей прошлого с ценностями. Такой принцип не содержит ничего таинственного, он ограничивается формулировкой в точных терминах этой банальной истины: из мертвых вещей мы удерживаем то, что по той или иной причине нас интересует, волнует и увлекает.

Такое определение исторической науки вдвойне несовершенно. Оно не показывает, как история развивается, как выражается в ней стремление к законам все большей и большей общности. С другой стороны, она строго формальна, и не уточняет объект, который поддается такой обработке.

Историк не довольствуется установлением фактов. Так же, как объяснение того или иного явления с помощью закона интегрируется в систему законов, событие получает свой истинный смысл только ввиду целого. Но историческое целое — это не более общий термин, а действительное отношение для большого числа частных случаев. Целое единично и уникально, как и само событие. Только один раз существовала Римская империя, как только один раз была битва при Каннах, и только один раз был убит Цезарь. Никакая империя не имела тех же особенностей, что и Римская, никакое убийство не было похоже на убийство Цезаря. Отношение факта к целому есть

---

Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 98; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!