Письма и дневник Петра Васильевича Киреевского 16 страница
Из всего этого я вижу только один благополучный исход: просить Вас помолиться Господу о том, чтобы Он неизвестными нам и непонятными способами смягчил и вразумил душу Александры Петровны и это разногласие устроил бы в гармонию.
Вася наш теперь держит экзамен. Мы в наших молитвах об нем укрепляемся мыслию в Ваших святых молитвах, которых испрашиваю и для всех нас.
С истинным почтением и сердечною преданностию Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский .
Оптинскому старцу Макарию
23 июня 1853 года
Достопочтеннейший и беспредельно уважаемый батюшка!
Я имел счастье получить два письма Ваши, одно — писанное рукой отца Иоанна, а другое — приписанное Вами в его письме, и приношу Вам за оба мою искреннюю благодарность. Очень приятно было узнать, что путешественники ваши, отец Иоанн и отец Иаков, благополучно возвратились в свою обитель. Пребывание их, особенно отца Иоанна, было для нас большим утешением, и мы много благодарны Вам за то, что Вы благословили ему у нас остановиться. Перед отъездом его, за несколько часов, как Вам известно, Наталья Петровна отправилась в Тихвин, и, хотя там почувствовала маленькое расстройство здоровья, которое заставило ее возвратиться несколько скорее, чем она предполагала, однако теперь, слава Богу, это расстройство не повторяется. Но Сереженька накануне ее возвращения сделался болен, боль в сердце и левой стороне груди. Пфёль полагает прилив крови к сердцу и «тупое» воспаление в легких. При этом у него постоянно жар, и хотя он на ногах, но очень слаб. Очень боимся за него и усердно просим Ваших святых молитв. Вчера он приобщился Святых Тайн, мы боялись запоздать этим святым делом и полагали, что лучше начать лечение таким образом. Мысль о Васе тоже очень смущает меня. Мне тяжело думать, что ему придется еще три года провести в этом полузаключении, в монастыре без святыни. Лучшие годы жизни пройдут в скуке и пустоте душевной, а неизвестно еще, будет ли от того какая выгода для следующей жизни, не говоря уже о будущей. Прошу Вашего святого благословения и святых молитв Ваших, особенно для Сережи, с почтением и преданностию имею честь быть Вашим покорным слугой и духовным сыном И. Киреевский .
|
|
|
P.S. Позвольте мне, отец родной, поздравить Вас с праздником святого скита[171] Вашего. Прошу Бога, чтобы Вы провели оный в здоровье и утешении. Всех святых братий и отцов поздравляю с праздником. Простите!
Оптинскому старцу Макарию
28 июля 1853 года
Искренно любимый и уважаемый батюшка!
Еще нынешней весной зашел ко мне один раз старинный мой знакомый, немецкий пастор Зедергольм, и привел ко мне познакомить своего сына, Карла[172], который, тому два года, вышел из университета одним из первых кандидатов и о котором его отец говорит, что он был бы дельнее других его детей, если бы только не был слабого здоровья. Этот молодой человек вскоре после первого знакомства открылся мне, что чувствует превосходство нашего вероисповедания пред лютеранским и даже не прочь от того, чтобы принять нашу веру. Однако же это он надеется сделать со временем, а прежде отправляется в Смоленскую губернию[173] на несколько месяцев, а потом думает ехать путешествовать в Грецию[174] и, может быть, там совершить это дело. Я советовал ему это дело не откладывать, если он уже убежден, а лучше поехать в Грецию уже православным. Но чтобы более узнать нашу церковь и окончательно укрепить свои убеждения, я советовал ему поехать к Вам в Оптин. Он принял мой совет и хотел поехать к Вам после пребывания в Смоленской губернии, а между тем будет подготовлять свое семейство к этому поступку, который тем тяжел должен быть для его отца, что он сам пастор и кроме того еще страдал за свою веру, ибо отставлен от своих должностей именно за то, что в проповедях своих не советовал немцам переменять свою веру на нашу. Теперь, тому дней десять, он возвратился из Смоленской губернии и сообщил мне, что отец его наконец если не благословляет его на это дело, то и не противится ему, но предоставляет полную свободу поступить по своему убеждению, требуя только, чтобы он прежде повидался с ним в деревне близ Серпухова, где он проводит лето. Потому молодой Зедергольм хотел ехать к отцу, а потом к Вам. Но между тем, оставаясь еще несколько дней в Москве, просил меня познакомить его с каким-нибудь русским священником, который бы мог приготовить его еще прежде Оптина и по знакомству с которым он мог бы сколько-нибудь узнать хорошую сторону нашего белого духовенства. Я назвал ему Сергея Григорьевича Терновского[175] как человека, которого я хотя мало знаю лично, но о котором я слышал много хорошего и который, верно, не откажется заняться с ним. В этом смысле я написал Сергею Григорьевичу письмо, которое он доставил сам. Сергей Григорьевич точно занялся с ним несколько раз и произвел на него хорошее действие, однако же мне поручил сказать с Облеуховым[176], что почитает лучшим кончить это дело здесь, а не ездить к отцу, ни в Оптин. Однако же молодой человек не мог и не хотел изменить своего обещания, данного им отцу, видеться с ним прежде, чем совершит этот великий и невозвратный шаг, и потому отправился в Серпухов вчера. Оттуда же он поедет через неделю к Вам, если найдет, что незатруднительно проехать из Серпухова в Калугу. В противном же случае он воротится в Москву и окончит уже это дело здесь, а к Вам поедет после поговеть и познакомиться с Вами, многоуважаемый батюшка, и видеть Вашу обитель и, между прочим, познакомиться с отцом Иоанном[177], о котором я ему говорил как о человеке, который находился несколько в подобных обстоятельствах. Я не боялся затруднять Вас этим, батюшка, ибо дело идет о спасении души. Может быть, то, каким образом, с какой полнотой убеждений совершит он этот решительный шаг, решит судьбу всей остальной его жизни. Может быть, от этого и для других его поступок будет или камнем назидания или претыкания. Если же я в этом случае поступил не так, как должно было, то прошу Вас простить мне.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
С истинным почтением и беспредельною преданностию, испрашивая Ваших святых молитв и благословения, имею честь быть Вашим покорным слугой и духовным сыном И. Киреевский.
Оптинскому старцу Макарию
4 августа 1853 года
Многоуважаемый и сердечно любимый батюшка!
Сейчас возвратился я из церкви, где удостоился сообщиться Святых Тайн вместе с детьми моими Васей и Сашенькой, и теперь спешу писать к Вам, прося Вашего святого благословения и святых молитв Ваших, чтобы Господь и в остальную жизнь нашу не удалил милость Свою от нас и соделал нас волей или неволей достойными Его любви. Наталья Петровна по нездоровию не могла говеть вместе с нами, но думает говеть по отъезде Васи, который должен отправиться 7-го этого месяца. Помолитесь за него, милостивый батюшка. Вчера я получил письмо от Зедергольма, сына пастора, о котором писал к Вам в прошедшем письме. Посылаю теперь в оригинале письмо его, чтобы Вам удобнее можно было видеть из него о состоянии его духа и об отношениях к семейству.
С безграничною преданностию и почтением имею честь быть Вашим духовным сыном и покорным слугою И. Киреевский .
Оптинскому старцу Макарию
До 6 октября 1853 года
Беспредельно уважаемый и сердечно любимый батюшка!
Я нахожусь в затруднительном положении для сердца и для совести: я должен назначать, кому быть рекрутами из моего имения, и не вижу ясно, над кем должен произвести этот приговор. Поручить управителю, или старосте, или крестьянскому миру не могу, потому что знаю, что выйдет пристрастное решение. Между тем те, которые по дурному поведению заслуживали бы удаления из имения, по здоровью своему вряд ли годны. На других хотя есть подозрения в воровстве, но нет доказательств, и я боюсь погрешить, осудив их по одному подозрению. К тому же некоторые из них одинокие в семействе, которое ими держится. Те же семейства, где по три брата, — хорошей нравственности и своим примером полезны имению. Потому и давно уже мучаюсь этой мыслью и теперь, приступая к решению, прошу Ваших святых молитв о том, <чтобы> Господь благоволил вразумить меня на справедливое, и полезное, и угодное и мне, и Его святой воле. Нам с Долбина приходится ставить четырех. У меня есть одна зачетная квитанция, но боюсь, что ее не зачтут. Пишу к Вам как к святому молитвеннику о немощах наших. Помолитесь за меня и благоволите на это тяжелое дело.
С любовью преданный Вам Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский .
Оптинскому старцу Макарию
8 октября 1853 года
Искренно любимый и беспредельно уважаемый батюшка!
Прежде всего прошу Вашего святого благословения.
Если Ваша лихорадка еще продолжается, то из посылаемых Вам на этой почте лекарств извольте прежде принимать порошки по четыре раза в день: поутру, перед обедом за полчаса, перед вечерним чаем и перед ужином за полчаса в такой день, когда лихорадка не бывает. Если же придется так, что Вы успеете принимать два дня сряду перед лихорадкой, то еще лучше. Можно принимать и в тот день, когда она приходит, но только прежде ее приступа. Но если порошки эти окажутся не довольно действительными к прогнанию Вашей лихорадки и после принятия порошков лихорадка все-таки будет, то тогда извольте принимать пилюли так, как написано на ярлыке, через два часа по две пилюли в день перед приходом лихорадки, чтоб успеть их принять все прежде, чем лихорадка приступит. Но прежде чем принимать пилюли, надобно совершенно удостовериться, что у Вас точно лихорадка правильная, то есть что в определенное время приходит озноб, и потом жар, и потом пот. Если же Ваша болезнь этих правильных признаков не имеет, то, может быть, это и не лихорадка, а другая болезнь, тогда пилюль принимать не надобно, а лучше извольте тогда списаться с доктором через Наталью Петровну.
В трех отпечатанных листах Максима Исповедника[178] Вы изволите усмотреть многие перемены против рукописи. Из них те, которые сделаны в «Толковании на "Отче наш"», кажутся мне совершенно согласными со смыслом перевода старца Паисия и много объясняющими темноту некоторых речений. Также и примечания некоторые кажутся мне весьма драгоценными, например, примечание на странице 16 и на странице 25. В рукописи были некоторые слова поправлены рукой самого митрополита. Видно, что он занимался этим делом. Но после того как рукопись была у митрополита, Голубинский сделал некоторые прибавления и, кажется, напрасно. Например, он вставил в текст слова на 16-й странице глаголя: «да приидет Дух Твой Святый и да очистит нас ».
Что было драгоценное пояснение в примечании, то делается порчей книги, когда вставляется в текст и приписываются святому писателю такие слова, которых он не говорил. Но с этим было делать нечего. Однако же другую вставку я взял на себя смелость вычеркнуть, потому что мне кажется, что она может навести на ложное понимание. Голубинский взял ее из рукописи латинской, изданной бернардинскими монахами. Для чего же из этих латинских изданий брать речения, которых нет в переводе Паисия, и приписывать их Паисию? Это речение, о котором я говорю, находится на странице 29. У Паисия было сказано: «Ниже яко иною ину; не бо по производству от Единицы Троица небытна [179]суща и самоизъявна ». Голубинский поправил: «Ниже видети яко ину через ину: не бо посредствуется коим-либо соотношением тождественное и безотносительное, аки бы произведение, к вине своей относящееся: ниже яко от иныя ину: не бо по производству от Единицы Троица, не заимствовано бытие имущи и самоизъявна Суща ».
Здесь, как Вы изволите видеть, слова, подчеркнутые два раза, у Паисия не находятся и вставлены Голубинским из латинского издания. Но, державши корректуру, я думал, что мы не имеем права приписывать Паисию то, что он не писал и что сомнительно даже, написал ли бы он и было ли в каком-нибудь тексте Максима, ибо латинские монахи в таких случаях не знают совести и легко присочинят речение, чтобы приводить его в подтверждение против учения о единой вине[180] Святой Троицы. Основываясь на этом чувстве, я вычеркнул слова, прибавленные Голубинским. Он может их поставить в опечатках, если захочет. Но Вас, батюшка, прошу сказать мне, так ли я поступил или слишком самовольно?
В другом же писании святого Максима, в «Слове постническом», Голубинский много переменил в рукописи и, кажется, очень часто понапрасну, а иногда даже поставил и смысл (как мне кажется) неправильный, делать было нечего. Потому, кажется, что рукопись была написана дурным почерком и с ошибками грамматическими, он предубедился против всего сочинения и уверился, что это перевод не Паисия, а какого-то переводчика, неопытного ни в греческом, ни в русском языке.
Мне кажется, что он ошибается, и что перевод носит характер паисиевской системы до слова , и что поправки Голубинского не совсем удачны. Например, слово смотрение он напрасно заменяет словами цель или намерение . Мысль, что Господь терпел действия лукавого из любви к людям, которыми тот действовал , Голубинский неправильно, кажется, заменил другой мыслью, говоря, что Господь наказывал лукавого любовью к людям . Не это, кажется, есть то наказание, которое определено лукавому.
Там многое Голубинский изменил по своему предубеждению. Все, однако же, эта брошюрка с двумя писаниями святого Максима есть, по моему мнению, одна из самых глубокомысленных, из самых важных, из самых полезных книг, которые когда-либо были у нас напечатаны.
На 15-й странице сделана одна непростительная опечатка греческого слова, и потому эта страничка будет перепечатываться.
В Исааке Сирине, мне кажется, очень нужно сделать еще предисловие от Вас, в котором сказать, что старец Паисий, желая придать возможную ясность своему переводу, не нарушая его буквальной верности, обозначал в своих рукописях различного рода точками различные отношения между словами, которые в греческом языке очевидны сами собой, в словенском сами собой не выражаются. О значении этих точек старец Паисий распространяется подробно в конце своего предисловия, что русские издатели не почли за нужное повторять, ибо в предлагаемом издании объяснение посредством подсловных точек заменено объяснениями внизу страницы. Такого рода предисловие, мне кажется, необходимо сделать для того, чтобы, во-первых, оправдать Паисия, которого рассуждения о различии языков греческого и словенского иначе покажутся ни к чему не ведущими, а во-вторых, для того чтобы оправдать себя, ибо, печатая предисловие Паисия и выбросив из него что-либо, нельзя не оговориться в этом действии, чтобы избегнуть упрека в неверности и в неполноте издания. Это предисловие можно будет напечатать после паисиевского и пред его жизнию.
Теперь, окончив о книгах, прошу позволения сказать слово о наших обстоятельствах. У нас все еще продолжаются те неприятности Александры Петровны, о которых Вы знаете. Теперь уже доходит до того, что и гувернантка начинает колебаться и, кажется, думает о том, чтобы оставить нас. Между тем вряд ли мы найдем другую такую тихую, скромную, неприхотливую и совестливую. Она смущается теми неприятностями, которые за нее делает Александра Петровна. Что посоветуете нам делать? И помолитесь, батюшка, за нас. Благословите нас также и в том, чтобы домашнее управление и порядок в людях устроился нашим новым дворецким. Ибо люди уже начинали против него действовать, а он, кажется, тоже сомневается, оставаться ли ему против желания всех людей.
Еще особенно тревожит меня Вася. Он недавно сидел в карцере за то, что бросил сапог, который попал в дядьку. Вася говорит, будто нечаянно. Вообще же мне страшно за него и жаль его. Помолитесь, милостивый Батюшка!
С любовью преданный Вам, Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский.
А. И. Кошелеву
13 октября 1853 года
Я получил твое письмо, друг Кошелев, и хотя не кончил моего письма к тебе, но посылаю неоконченное, чтобы ты не упрекал меня в неоплатности долга. Продолжение надеюсь написать после окончания другого дела, срочного.
Твое письмо я прочел с большим удовольствием потому, что оно очень хорошо написано, и потому, что я сообщаю себе большое удовольствие в работе отвечать на него. Ты тронул такой вопрос, с ответом на который должна созвучать вся глубина философии христианской. Я не решился бы говорить об нем по недостаточности моей для этого духовного умозрения, говорить никому, кроме самого себя и, следовательно, тебя. Мои ошибки во взгляде на этот предмет не повредят тебе потому, что ты будешь смотреть на них как на одно из движений собственных твоих мыслей. Но прежде хотел бы кончить начатое письмо о Vinet. Что же касается до политической экономии, то прошу тебя покуда избавить меня от этого предмета, занятие которым было бы совсем несогласно с моими теперешними занятиями.
Благодарю тебя за твои заботы о моих залогах. Я ценю это как истинно дружеское участие.
Обнимаю тебя. Жена моя тебе кланяется.
Твой Киреевский.
Что твоя боль глазная? Береги их. Твоего ответа ожидаю.
А. И. Кошелеву
15 октября 1853 года
Я прочел книгу Vinet[181], которую ты мне дал с условием сказать о ней подробно мое мнение, обозначив определительно: в чем согласен с ней, в чем не согласен. Но признаюсь, что это было бы для меня очень затруднительно! Я ни согласиться с Vinet не могу, ни отвергнуть того, что он говорит, не в состоянии. Мне кажется (прости, что буду говорить откровенно и без церемоний о такой книге, которую ты называешь своим сочинением), что он сам не дал себе ясного отчета в своей мысли, прежде чем начал излагать ее, оттого вышла очень красноречивая, очень искренняя путаница лжи и правды. О чем хлопочет он? Что хочет сказать?
То, кажется, что церковь должна быть совершенно отделена от государства, так что ни церковь не должна знать государства, ни государство церкви, но каждое из этих двух согласий должно существовать и действовать не только независимо от другого, но и без всякого отношения к другому. Эта ли его мысль? Но какая церковь и какое государство должны так действовать? И что такое должны ? Какой закон будут они исполнять, действуя так, закон церкви или закон государства? И какой церкви и государства, существующего с какой господствующей мыслью? Или слово должны не относится ни к какому закону никакой церкви, ни к какому известному государству, ни к какой известной философской идее государства, но есть только постулат тех понятий, какие Vinet составил себе о лучшем устройстве протестантской церкви и об идеалах государства? В таком случае прежде разрешения вопроса надобно было ясно обозначить, какая это образовалась в голове Vinet лучшая церковь и какой идеал государства? Потом из этих понятий уже само собой вышло бы последствие их, закон их взаимного отношения. Тогда мысль Vinet вступила бы в свои естественные границы: тогда с ней нельзя было бы спорить, как с мыслью, составляющей часть его личного вероисповедания и его любимой мечты о государстве. Но тогда, вместо 550 страниц, книга Vinet обратилась бы в весьма маленькую брошюрку, которую мы с тобой, вероятно, не заметили бы как вещь, имеющую слишком относительный интерес. Но тем-то и шумят ложные мысли, что они растягивают частные истины в объеме всеобщих истин.
Вине начинает свою книгу, говоря об убеждениях религиозных вообще и об обязанности каждого человека свободно выражать свое. Здесь он берет предметом своим не только все исповедания христианские , но и все веры нехристианские: жидовскую, языческие, магометанскую, и даже убеждения философские , и даже систему неверия, — и ставит их все в одну категорию убеждений совести об истине и из законов самой совести выводит для всех обязанность открытого и свободного исповедания своих убеждений. Я в таком случае совершенно сочувствую с ним как христианин, ибо этот закон совести об открытом и небоязненном исповедании своей веры есть закон христианский. Но я сомневаюсь в том, все ли виды язычества и все ли системы неверия найдут этот закон в своей совести. Но совесть одна, скажешь ты. Да, как одна истина. Это не мешает, однако ж, человеку принимать часто за истину ложь. Совесть — это вера. Требовать одной совести ото всех людей — то же, что требовать одной веры . Конечно, в этом частном отношении, совести большей части вер согласны между собой, однако же если есть общества жрецов или философов, которые содержат свои убеждения в тайне и думают, что для самого торжества их истины необходимо скрывать ее под личиной общепринятого заблуждения, то я могу не соглашаться с ними, могу жалеть о них, могу спорить с ними, но не могу думать, чтобы мои понятия о совести и вере должны были непременно быть и их понятиями о совести и вере. Следовательно, не благоразумнее ли будет здесь различить, какому убеждению принадлежит какой образ действования, и каждое требование посылать прямо по адресу туда, где оно принимается. Утешать же себя мыслью, будто весь мир признает те законы, которые я считаю для себя обязательными, это — китайство, из которого выводы могут повести к заблуждению.
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 34; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!