Натурфилософия Бёме и годы великой немецкой философии
К XVIII-XIX в. в немецкой философской среде сложилось устойчивое и уникальное представление о Натурфилософии. Заслугу в образовании корпуса подходов, проблем и понятий на этой стезе Фридрих Шлегель отдает Якобу Бёме; родоначальнику среды, откуда произрастал характерный для той эпохи интерес к размышлениям на периферии науки и магии. Безусловно, туда же стоит отнести и Парацельса как яркий образ немецкой старины, одинаково привлекательный и противоречивый в своей актуальности для науки той эпохи. Впоследствии беседы на волне названных тенденций сложились вокруг теории животного магнетизма или месмеризма.
Йена, кружок братьев Шлегелей, открытие «Theosophia Revelata» и штудии доступного переиздания работ Бёме – формировалось пространство, где старые идеи Бёме переоткрывались через призму новых теорий и задумок. К тому времени в изданиях Йены вышло почти 30 публикаций по животному магнетизму, о чем свидетельствует каталог Allgemeine Literatur-Zeitung. В итоге, именно «магнетизм» стал каналом для исследования воззрений Бёме.
Теория животного магнетизма сыскала популярность преимущественно во Франции и Германии, на территориях которых бурлил котел необычных идей. Франц Антон Месмер разработал концепцию терапевтического воздействия магнитов — это фундамент его подхода к медицинской практике. И здесь он оказался не первым: Месмер следовал за авторами XVI-XVII в., аккуратно следуя за Парацельсом, актуализировавшим понятие флюид.
|
|
|
Флюид – духовный и телесный дух, пронизывающий всю вселенную – позволял посредством связи микро- и макрокосма оказывать влияние на патологию. И нововведение Месмера заключалось в медиаторе-магните, управляемом магнетизером. В-третьих, взаимодействие бинарных оппозиций. Магнетизер и пациент, внутреннее в пациенте и внешнее в мире вещей.
Франц Антон Месмер смог закрепиться во Франции в качестве практикующего врача, заявив о своем новаторском методе и прочно связав его с собственной персоной. В Германии академическое сообщество обратило внимание на, прежде всего, финансовую заинтересованность Месмера и сопутствующий ему ореол подозрительности. Из-за этой репутации в немецкоязычном сообществе данная практика стала именоваться «animalischer Magnesitmus», являясь смесью понятий «животное» и «anima» душа, или «Tierischen Magnetismus», демонстрируя гибридную природу подхода к постижению физического и духовного.
По прошествии времени дискуссии стали расширяться, вовлекая большее число крупных ученых и исследователей. Нас интересует тот факт, что за сторонниками животного магнитизма заметили склонность к приданию практике мистического содержания из-за трактовки концепта «Hellsehen»: он придавал опыту пациенту сверхчувственные оттенки, сообщая собой подобие мистического откровения в процессе сеанса. Наблюдение со стороны научного сообщества стало прямым упреком, подхваченным, например, Гегелем и адресованным романтикам с Шеллингом, рассуждавшим о чувствах, выходящих из темного царства, чей предел не поддастся напору науки.
|
|
|
Этот же концепт становится точкой сближения, выставляя в интригующем свете «видения» сапожника и формируя в глазах адептов животного магнетизма за Бёме статус носителя тайного знания, обретенного мистическим путем. Вместе с тем, вклад был сделан и Луи Клод Сен-Мартеном, намеренно изучавшим немецкий язык для чтения оригинальных работ Якоба Бёме.
Увлечение французского интеллектуала могло остаться незаметным, если бы не его собственная востребованность в Германии. К 1782 году Матиас Клавдий выпустил немецкий перевод «Des erreurs et de la vérité» (Ошибки и правда) Сен-Мартена, описанный как "мистическая книга" в рецензии, появившейся в Allgemeine Literatur-Zeitung тридцать лет спустя. Соответственно, одним из крупных ретрансляторов идей тевтонского философа стал французский мыслитель, а Франция к тому времени располагала целым перечнем культурных явлений, в дальнейшем определяющих восприятие друг друга: месмеризм, Сен-Мартен, мистицизм, философия Бёме. Крупный исследователь Бёме Хосе Санчез де Мурильо (Jose Sanchez de Murillo) прямо называет Сен-Мартена значимым посредником в переоткрытии Бёме, хотя, безусловно, серьезную роль исполнил и Франц фон Баадер, знакомившийся с работами француза и от него перешедший к Якобу, о чем пишет Ансельм Рикснер в «Руководстве по истории философии» (Handbuch der Geschichte der Philosophie). Мистики сближаются с магнетизерами — Артур Шопенгауэр в своем эссе о животном магнетизме делает то же самое, беря в качестве точки отсчета работы Парацельса и Бёме.
|
|
|
Однако зафиксируем, что все подобные события сложны, в них присутствует множество факторов и нельзя все сводить к одной персоналии.
Гибридная философия
Система Парацельса считается гибридной ввиду пересечения опытного со сверхопытным, понятие Магия смещает границы научного знания, оперируя в процессе раскрытия своей природы двумя другими понятиями: Воображение и Вера. Они, в свою очередь, наследуется моделью, возводимой Бёме, предоставляя модель, объясняющую почти все посредством направленности акта воображения и творческой силы. В произведении, посвященном разъяснению темных моментов в собственной системе автора, магия называется «матерью бытия всех существ, так как она создает себя и понимается в желании».
|
|
|
Примечательно, что таким образом мистицизм Беме связан, с одной стороны, с определенным пониманием натурфилософии (от Парацельса до Месмера, через роль магии) и, с другой стороны, с не менее специфической концепцией мистицизма, а именно с теософией Сен-Мартена. О Та же интерпретационная традиция, на которую ссылается Шопенгауэр, представляет собой базовую структуру для «Fermenta cognitionis» Франца фон Баадера, опубликованного в шести томах между 1822 и 1825 годами.
В книге «Fermenta cognitionis» подробно описываются и исследуются отношения между Беме и животным магнетизмом, с одной стороны, и теософией Сен-Мартена-с другой. Прежде всего, Баадер также признает, что концепция природы Парацельса, рассматриваемая как жизненный организм, где действует сила воображения, формирует основу новой теории месмеризма. Более того, само изучение понятия воображения в интерпретации этого слова Беме дает возможность, согласно Баадеру, понять основы и, следовательно, способ действия магнетизма, как бы говоря, что сам Imaginieren, о котором говорит Беме, представляет собой основную структуру животного магнетизма. Таким образом, связь между Парацельсом, Беме и практикой Месмера вновь устанавливается непосредственно.
Интерпретация Баадера, однако, выходит далеко за рамки более краткого описания Шопенгауэра: на самом деле Баадер глубоко впечатлен теорией Natursprache Беме и предпринимает смелое объяснение глубокого созвучия между мистицизмом сапожника и месмеризмом. Согласно законам Natursprache, слова раскрывают свое глубочайшее значение через ассонансы, которые связывают их вместе в звуке, таким образом, чтобы образовать цепочки слов и сложные структуры ссылок и ассоциаций с плотными оттенками смысла. Баадер использует принцип Natursprache, когда говорит о связи между словами Magie (магия), Imago (образ) и Magnes (Магнит): повторение слога ma вместе со звуком g предполагает, что они связаны по смыслу. Исходя из звукового восприятия, можно понять, что воображение является неотъемлемой частью магии, и что Месмер дал выражение этой силе через использование магии: в ассонансе слов лексикон Беме, таким образом, сталкивается с понятиями новой теории животного магнетизма, которые кажутся наиболее похожими на естественную эволюцию мистицизма Беме
Баадер ставит учение о воображении и продуктивном воображении в центр своей спекуляции, основанной на библейском повествовании о Сотворении Адама по образу и подобию Божию, и предлагает оригинальную романтическую переработку кантовской теории трансцендентального схематизма, которую он переосмысливает в свете Теософского натурализма Парацельса и Беме, расширенного новыми научными открытиями в области электричества и магнетизма. – Imago , magnes , magia , Maja-все это синонимы, семантическое богатство которых обусловлено их тесной связью со словом и понятием gignere (лат.создавать) , поскольку именно в отношениях между genitor и genitus реализуется imaginem-gignere , то есть воображение, которое поэтому будет продуктивным в самом радикальном смысле, как процесс порождения, в котором неопределенное определяется на каждом уровне реальности и знания.
Например, в «Beyträge zur dinamischen Philosophie im Gegensatze der mechanischen» ("вклады в динамическую философию в противовес механистической философии"), одном из фундаментальных трудов, в котором Баадер пытается заложить основы новой динамической и метафизической концепции материи, три основные силы натурфилософии Парацельса, а именно Sal , Mercurius и Sulphur, представлены почти как противоядие от ньютоновского механизма, принятого также критической философией Канта (который, что неудивительно, сразу же осудил любую форму гилозоизма). Три принципа Парацельса, которые в различных пропорциях составляют каждую природную субстанцию и дисбаланс которых является причиной различных болезней, представляют собой основы виталистической интерпретации природного мира: идея текучести природы, в которой три принципа движутся, увеличиваются или уменьшаются внутри тел, заменяет концепцию материи как инертной массы. С точки зрения Баадера, мистическая философия Беме и натурфилософия Парацельса сближаются и дополняют друг друга, так что, в конечном счете, первое немыслимо без второго.
Что касается специфического феномена ясновидения, то Баадер утверждает, что ему не уделялось должного внимания, хотя о нем было написано много трактатов. Поэтому магический дар магнетического сомнамбулиста должен быть напоминанием о том, что человек обладает способностью получать доступ к пониманию мира благодаря помощи двух типов света: естественного солнечного света, через который мы просто видим то, что есть вокруг нас, и более высокого и мощного света, через который видение мира поднимается до более высокого состояния. Этот последний свет открывает доступ к состоянию Hellsehen, гораздо более глубокому и значительному, чем то, что может быть достигнуто посредством магнитной обработки. Поэтому Баадер рассматривает магнетическое ясновидение почти как низшее состояние по сравнению с Hellsehen, достигаемым пророками: этот второй тип, оставаясь полностью земным опытом и переживаемым через тело, приводит, в конечном счете, к видению Бога – но Бога, который постоянно уходит из поля зрения. Таким образом, состояние пациента, который намагничен и стал Hellseher, является лишь первым шагом на пути к повторному достижению этого пророческого состояния. Cостояния, которое действительно принадлежит всем человеческим существам, но которое теперь забыто, так что никто больше не в состоянии узнать его. Таким образом, теория Месмера сделала значительный шаг к этому повторному открытию, но еще не представляет собой точку прибытия. По сравнению с теми, кто изучал животный магнетизм ранее, Баадер интерпретирует ясновидение в более явно пророческих терминах, в рамках теософской структуры, представленной трудами Сен-Мартена.
Не случайно в начале третьей части работы, озаглавленной «Über Ekstase», Баадер цитирует отрывок из Сен-Мартена, относящийся к Месмеру и животному магнетизму, где говорится, что Месмер открыл двери для «осязаемых проявлений духа». Животный магнетизм – теория, разработанная incrédule (материалистом!) – может быть развит до своего истинного потенциала только в том случае, если он используется в качестве отправной точки, с которой затем можно погрузиться в ту область духа, которую Месмер, согласно Сен-Мартену, игнорировал. С этой ссылкой на Сен-Мартена Баадер фактически совершает прыжок за ту границу между естественным и сверхъестественным, предел которой уже обсуждался в различных исследованиях по животному магнетизму, которые мы рассмотрели.
Как уже упоминалось, Баадер заинтересовался сочинениями Беме через труды Сен-Мартена, которого он рекомендовал всем как введение в мистицизм Тевтонского философа. Его контакт с теософией Сен - Мартена произошел, в свою очередь, через книгу Клюкера, одного из первых и самых восторженных немецких читателей французского теософа, озаглавленную «Magikon, oder das geheime System einer Gesellschaft unbekannter Philosophen» (Magikon, или тайная система общества неизвестных философов), опубликованную анонимно в 1782 году, которая содержала выдержки из двух фундаментальных трудов Сен-Мартена, Des erreurs et de la verité и Tableau naturel des раппорты qui existent entre Dieu, l'Homme et l'Univers. Возвращаясь на одну ступень дальше в этой цепочке, мы обнаруживаем, что книга Клюкера была рекомендована Баадеру Иоганном Михаэлем Сайлером, иезуитским теологом и профессором философии и теологии в университетах Ингольштадта (где учился сам Баадер), Диллингена и Ландсхута. Под влиянием Сайлера Баадер заинтересовался пиетистскими мистическими текстами, Лафатером 209 и – косвенно через Клюкера – Сен-Мартеном. Поэтому можно добавить еще один элемент к изложенной до сих пор интерпретационной традиции мистицизма Беме (а именно, восприятие Беме через связь с Парацельсом, животным магнетизмом и теософией Сен-Мартена), другими словами, пиетизмом. Сайлер также общался с Фридрихом Кристофом Этингером, одним из ведущих деятелей так называемого Швабского пиетизма, а также автором текста, который, как следует из его названия, стремится поощрять чтение сочинений Беме: Aufmunternde Gründe zur Lesung der Schriften Jakob Böhmes (побуждающие причины читать сочинения Якоба Беме ) (1731).
Интерпретация Эттингером мистицизма Беме также сыграла важную роль для Баадера, который писал о пиетистском богослове в письме к Странскому: «я не знаю никого после Этингера, кто понимал бы или понимает Бёме». Находясь под глубоким влиянием натурфилософии Парацельса, в частности учения о взаимосвязи микрокосма и макрокосма и принципа взаимозависимости двух сущностных полярностей, а также развития идей Парацельса в новых открытиях в области магнетизма и электричества, Этингер подчеркивал связь мистицизма Беме с этой традицией, которая противопоставляла динамизм природного мира мертвой жесткости механизма. В то же время его интерпретация Theosophia Revelata отражает интерес к каббалистической традиции и религиозному подходу, пропагандируемому пиетизмом, который распространился в немецком языке через образование небольших общин с последних лет XVII века. Было также показано, что труды Парацельса и сочинения Беме с интересом читались в пиетистских кругах.
Как уже было показано в описании Беме пиетистом Готфридом Арнольдом в его «Unpartheyische Kirchen- und Ketzer-Historie : vom Anfang des Neuen Testaments biss auf das Jahr Christi» ("беспристрастная история Церкви и еретиков"), пиетизм и мистицизм Беме имеют две фундаментальные точки соприкосновения. Прежде всего, призыв к пиетистским общинам сохранять жизнеспособность религии, избегая окаменения, встречающегося – без различия – во всех религиях книги, отражает тему, близкую Беме и спиритуалистам (от Франка до Вейгеля), о противостоянии между живой церковью и церковью каменной (Mauerkirche). В то же время интерес к научному экспериментированию, широко распространенный среди пиетистов, можно рассматривать как выражение одного и того же подхода, направленного на сохранение жизненности и духовности природы от "умерщвляющих" нападок официальной науки. Во-вторых, пиетизм проповедует ожидание периода духовной революции (но не конца света), который совпадет с установлением Царства Божьего на земле и сильно напоминает тот период возрождения, которому Беме дал название «Lilienzeit», время лилий. Поэтому неудивительно, что Этингер, член пиетистской общины Цинцендорфа, видел в Якобе Беме пророка своего времени. Пророка, объявившего о скором и полном изменении мира, указавшем на скрытые возможности Природы.
В этом смысле Этингер, возможно, первым объединил изучение химической алхимии с библейской экзегезой, следуя тому, что, по его мнению, было примером мистического сапожника. На этой земле, между мессианскими ожиданиями и экспериментами в химической алхимии (или между «теологией и электричеством», если использовать терминологию Бенца), Этингер изучает мысль Якоба Беме, который занимает свое место в этом отношении наряду с ветхозаветными пророками, как новый пророк, который объявляет и готовит момент возрождения, ожидающий человечество.
С точки зрения Баадера, Этингер и Сен-Мартен представляют собой почти обязательный маршрут для каждого читателя Беме. В различных письмах Баадер называет Бёме «mein Meister», чтобы продемонстрировать, что теософское видение святого Мартина и пиетистская структура Этингера играют важную роль в его восприятии мистицизма Беме: для Баадера также сапожник является религиозной и пророческой фигурой, теософом, и прежде всего духовным учителем. Учитывая важность этой интерпретационной традиции мистицизма Беме как термина сравнения в понимании различия и своеобразия интерпретации Гегеля, я хотел бы еще раз подчеркнуть один ключевой момент: Баадер противопоставляет чтение Беме через специфический фильтр, работу Сен-Мартена; наряду с этим первым аспектом является его экспериментирование в области животного магнетизма (с возрождением концепции природы Парацельса) и его растущий интерес к Этингеру.10
Этот подход к мистицизму Беме был довольно широко распространен, в том числе и самим Баадером. Точно так же, как Сайлер советовал Баадеру изучать Сен-Мартена, Баадер, в свою очередь, рекомендует чтение французского теософа своему другу Г. Х. фон Шуберту, специалисту по животному магнетизму и автору книги под названием «Ansichten von der Nachtseite der Naturwissenschaft» (взгляды с темной стороны естествознания). Поощряемый Баадером, Шуберт также перевел «De l'Esprit des choses» Сен-Мартена на немецкий язык. Таким образом, устанавливается диалог между Баадером и Шубертом по вопросу о связи между животным магнетизмом, натурфилософией Парацельса и теософией, в центре которого находятся труды Якоба Бёме.
Наследием Бёме интересовался и Георг Гегель, определивший теософию Бёме как редчайшую по своей оригинальности попытку (Versuch) в истории философии. Немецкая философия начинается с философского эксперимента в мистических сочинениях Бёме, так что Якоб Бёме может быть назван “первым немецким философом”.
Это принципиально важно: Беме не только рассматривается Гегелем как философ во всех отношениях (не поэт и не Мейстер в общих чертах), но он даже представлен как тот, кто положил начало немецкой философской традиции. Это предпочтение слова "философ" будет сохранено и в более поздних сочинениях, в которых автор "теософии откровения" назван так же.
То, как глубокомысленный, но неразвитый Якоб Бёме продвигается вперед с помощью попыток, является, по мнению Гегеля, главной характеристикой его мысли; здесь заключена его великая ценность (как станет ясно при чтении его лекций по истории философии). Цель, к которой стремится теософия Беме, - это понимание “самой сокровенной природы Абсолюта”, проект, о котором Гегель не делает суждения относительно его успеха или чего-то еще, но о котором он указывает на очень сильное напряжение, борьбу (Kampf), порожденную желанием этого необразованного человека использовать мысль для того, чтобы постичь сущность, Абсолют. Другими словами, сочинения Беме выражают “жесточайшую борьбу”, которая касается усилия выразить в словах и образах, или, скорее, в представлениях (Vorstellungen), спекулятивную глубину которой мистик имеет интуицию (Anschauung). Это противоречие между чистотой спекулятивной интуицией и необходимостью ее выражения есть, однако, по Гегелю, только первая стадия: наиболее экстраординарным аспектом попытки Беме является то, как он осуществляет этот “преобразование” спекулятивной глубины в Vorstellungen. Гегель утверждает , что Бёме порождает насилие (gewältigen , от корня Gewalt, насилие) над элементом представления таким образом, что оно способно выражать – можно также сказать, содержать – спекулятивный элемент. Насилие Бёме, таким образом, можно найти в неутомимом воображении, с которым он создает новые Vorstellungen, новые выражения, направленные на сообщение спекулятивного ядра, лежащего в основе мистической интуиции. Бёме, предполагает Гегель, мыслит не абстрактно, а всегда через использование Vorstellungen, другими словами, через определенный и неконцептуализированный язык.
Гегель рассматривает выразительные возможности и пределы языка Бёме, сообщая, что Бёме переворачивает Vorstellungen с ног на голову, другими словами, он создает их, использует их, а затем снова растворяет их, поскольку он осознает неадекватность каждого из них, чтобы относиться к спекулятивной глубине, которая должна привести к свету. Таким образом, он создает сильное напряжение между спекулятивным элементом и средствами, с помощью которых Бёме пытается выразить его или перевести, а именно-отзывчивым представлением, метафорой.
Парадокс Бёме заключается именно в этом: он использует множество образов для передачи сокровенной природы абсолютного бытия именно потому, что осознает, что каждый из них неадекватен той цели, для которой он был избран. Здесь возникает одна из постоянных тем гегелевской интерпретации "теософии откровения": Беме не обладает формой понятия (Begriffsform), которое Гегель считает единственным, способным передать спекулятивную глубину. Но у Беме это выражается не в отсутствии языка, не в апофатическом молчании, а скорее в крайнем языковом и экспрессивном творчестве, посредством которого он приводит в действие такой шквал образов, что ничто в его творчестве не остается неподвижным, фиксированным.
Вывод из этого суждения Гегеля особенно знаменателен: Гегель признает великую глубину видения Беме в его Grundprinzipien, но находит невозможным выразить взгляд на детали философской концепции, которая, по-видимому, кончается “Великой путаницей”.
<…>
И молвил тайный исповедник:
— „Моей гробницы ты достиг
И будешь благ моих наследник
В познаньи невидимых книг.
На той горе я, отрок бедный,
С Небесной Книги снял печать;
И мир творенья неисследный
Мне стал послушно отвечать.
Знаменова́н Господним пе́рстом,
Я видел сей и оный брег,
И предо мной стоял отверстым
Завета Нового ковчег.
И записал я нелукаво,
Что́ рай души обетовал.
Я нищ был, и гоним неправо,
И Бог меня к Себе призвал.
Настало время: лик Мистерий
Разоблачится. В храм чудес
Сей Книгой приоткрыты двери,
И видим день сквозь ткань завес.
Авроры блеск сияет велий
Её земле благовествуй.
Мной зазвучи, как ствол свирелей.
Как арфа вздохом лёгких струй!
Иди же с Богом! При деннице
В росе глаза свои омой!
Будь верен Книге и Гробнице,
В лазури вечной присный мой!
Тысячелетнего Завета
В веках приблизилась чреда.
Тебя наполнят реки Света,
И Яков Бёме — твой всегда.“
Новалис своему другу, Людвигу Тику.
Перевод Вячеслава Иванова.
https://vk.com/@derrunda-yakob-beme-i-rozhdenie-nemeckogo-idealizma
Пост: https://vk.com/wall-102191258_1697
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 98; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!