Озарение, обретающее плоть в тексте

Как же Якоб Бёме вообще пришёл к письму и решился на долгое и чуждое ремесленнику занятию? Об этом сообщается в 19 главе «Авроры».

13. В этом свете дух мой вскоре проник зрением всё, и во всех тварях, а также в зелени и траве, познал Бога, кто Он есть, и как Он есть, и какова Его воля: и вскоре в том же свете выросла и моя воля в великом побуждении описать существо Божие.

14. Но так как я не был в состоянии тотчас же охватить глубокие рождения Божии в их существе, и постигнуть их в моём разуме, то прошло добрых 12 лет, пока было дано мне истинное разумение; и было с ним, как с молодым деревом, посаженным в землю: сначала оно молодо и нежно, и приятно на вид, в особенности если оно хорошо принялось расти; но оно не тотчас же приносит плоды, и хотя бы зацвело, цветы отпадают; и немало пройдет над ним холодных ветров, морозов и снегов, прежде чем оно вырастет и начнет приносить плод.

Видимо, рефлексия была давним спутником сапожных дел мастера и смогла принять форму захватившего с головой импульса к написанию, выражению лежащего внутри. Удивительно, как навыки письма и знание пунктуации с орфографией были далеки от глубины языковой интуиции, направлявшей его в экспериментах со словами. Совсем недавно Мартин Лютер подарил немецкому языку литературную форму, эпический и общепринятый слог, распространившийся вместе с новым религиозным мышлением. Теперь Якоб Бёме углубляется в пласты смыслов, упражняясь в словообразовании и сообразовании мыслей с морфологической гибкостью. Он, вне всякого сомнения, транслировал производную языка лютеранской Библии XVII века, демонстрируя знакомство с гомилитической культурой и обильно цитируя Библию в работе с «излюбленным изречениями и сценами из Священного Писания». Ему знакомы солафидеизм, идея духовной свободы. Дьявол – внутренний мучитель и космогонический разоритель. Вечное сокровенно, покоится глубоко в нас и подле хранится сила противостоять искусителю.

Собственные заметки Бёме свидетельствуют о самозабвенном погружении в процесс энергичного заключения умозрительного в форму текста, что исключало промедление и выверку написанного. От читателя ожидается не нечто диаметрально противоположное; трудность состоит в понимании последствий данного подхода к написанию и в соблюдении навязанного философом герменевтического принципа преодоления текста в качестве собственной рефлексии, еще незавершенной в виде полноценной работы. Он обращается не к мудрецам, ученым и гениям, но к нуждающимся в обретении собственной целостности. В обновление, восходящем к девизу Реформации: «Церковь всегда нуждается в обновлении». Доводом в пользу понимания со стороны Бёме сложности чтения «Авроры» служит самостоятельно составленный глоссарий, дающий ключи к истолкованию произведения.

Постижение внутреннего (в геометрической абстракции направленности сознания) языка вещей есть установление диалога, уподобляющего человека и предмет созерцания системе наименований в духе Мартина Бубера: я и Ты. Бёме призывает услышать голос Библии, голос Бога, что звучат в голосе Писания.

Важно не смешивать и не путать телесные и духовные содержания. Физические метафоры, мистический образ девушки – ходы, обнаруживаемые в сложившейся к годам творческой активности Бёме мистической традиции, порой воспринимаемые в качестве эротизируемых компонентов герметичного содержания. Для Бёме тоже характерны подобные приемы, хотя они легко отмежевываются от того же у Эзекиля Мета и Исайи Штифеля в своей искренней и легко различимой возвышенности, намеренной образности.

Лютеранство, источники вдохновения и эксперименты со словом в произведениях Бёме

Основной источник вдохновения Бёме – лютеранская Библия. Нет причин закреплять за Бёме стремление к созданию новой конфессии или к иной форме противопоставления своих взглядов лютеранским. Напротив, он защищал догматы лютеранской веры. Например, противостоя Кальвинистам в вопросе предопределения или избрания благодати, тевтонский философ пишет о предвидении и предопределении, закрепляя за Богом заинтересованность исключительно в спасении душ, а не их проклятии за ошибки.

Во многих аспектах отправной точкой для мыслителя служит учение Абендмаля («Вечери Господней»), объясняющее вездесущность тринитарного Бога через невидимую для глаз реальность присутствия Христа. Бёме принимает точку зрения Мартина Лютера, согласно которой вездесущность есть полное присутствие тринитарного Бога со всеми его ипостасями. Пространство следует воспринимать в дуализме естественного и сверхъестественного измерений. Невидимый Бог истинно и даже физически присутствует везде. Сама природа – тело Бога. Бог Бёме – это бытие всего бытия, условие и свойства наличия всего наличествующего. Именно из постоянной внутренней данности божественного следует свобода творения.

Загадочные пассажи из его работ порой оказываются переиначенными цитатами из Библии, воспроизведенными по памяти. Многие заимствованные образы превращаются в нарратив, подверженный развитию и дальнейшему раскрытию в контексте, соответствующем задумке.

К примеру, явленные пророку Иезекилю колесоподобные ангелы начинают обозначать примирение идеи свободы с порядком природы. Корпус символов, воспроизводящих композиционный характер притчи о свадебном пире в Евангелии от Матфея и сосредоточенных вокруг правил для присутствия на свадьбе, трансформируется в тревожное описание почти противостояния света и тьмы, очень важных концептов в философии Бёме. В Природе таится неистовая мощь, способная стать божественным воздаянием. Лютер, в свою очередь, заключал, что в природе содержится божественная ярость. Изменчивость мира, воплощенная прежде всего в переходе от утра к ночи, напоминает о сотворенной Богом Смерти. Здесь присутствует расхожая средневековая позиция, рассматривавшая грехопадение как причину нарушения гармонии, прежде устроенной Богом. Зло означает восстание против Творца. Бёме разделяет линию рассуждений, полагая наличие яростной силы, онтологической характеристики Природы как творения Абсолюта, удерживающего в себе потенцию Добра и Зла, Милости и Гнева.

Обращаясь к книге бытия, Бёме находит основание для разговоров о божественных следах в триадических структурах природы. Речь и о сцеплении, подразумевающем гравитацию, что препятствует вознесению воды в небо и земли от разрушения (Исаак Ньютон). Такая тотальная взаимосвязь, вездесущая полнота присутствия Бога дает основания для переходов к каждому явлению Бытия как к части Бога.

Эквивалентом Бога на Земле может быть представлено Солнце, определяемое в качестве такового в момент чистого рассветного явления, то есть будучи Авророй. Мартин Лютер не избегал сопоставления веры с Солнцем, ниспосылающим тепло на землю, не обнаруживая языческих коннотаций. Он сравнивал сиятельное величие Солнца с силой Бога, а жар – с любовью. Удивительно, как выстраивается корреляция с отношением ко тьме, к явлению естественного языка, способного совладать с силой Божественного и использовать ее в творческой стезе. Слово объемлет все творения и сообщает физические артикуляции звука, растекаясь в пространстве и времени, вовлекая в свое звучание мир.

Сотворение мироздания началось с демонстрации силы «созидать», сосредоточенной в божественной природе слова, что обуславливает возможность отнесения физической природы к категории метафизически природного (естественного языка), задействованного Адамом для именования всех живых существ. Аллегорические значения происходят из божественного присутствия в материальном мире, а не по человеческой прихоти. Мартин Лютер полагал, что слово Бога само было творением, тем самым давая повод квалифицировать бытие в качестве выражения. Отсюда вывод, наглядный у Бёме, о заложенности божественной семантики в природе, обладающей особым языком, дарующим доступ к прочтению первозданного божественного порядка.

Доступ к тайнам творения под иным углом воспроизводит проблему института Церкви и ее роли в посредничестве между божественным и мирским. Бёме придерживается антиклирикализма, утверждая за мирянами право быть всеобщим священством. Отсюда следует, что он верил в право на познание мира простыми людьми. Природа полна чудес; протекающие в ней процессы буквально воспринимаются в таком качестве. Основания данного понимания отсылают читателя к проповеди о чуде, сотворенном Христом, когда он, по сути, явил внутреннюю природу всех естественных процессов перехода земли и пыли в более сложные и даже живые формы. Неизменно активный Бог, продолжившийся в своем выражении, в своей воле удерживает тайну механизмов, порождающих создания природы из «мертвой» земли. Предложенная интерпретация – распространенное средневековое представление о том, что все вещи вызваны божественными действиями.

Натурфилософские взгляды Бёме начинаются с указанных установок, полагая за собой право и силы найти ответ. Однако тевтонскому философу приходится сделать шаг от Лютера: по его мнению, натурфилософия претендует на право называться окончательно сформулированной теологией. Значит, и источником естественного знания. Астрология, теология и философия находятся на одном уровне, являясь равнозначными взаимодействующими величинами. Другое дело, смысловая нагрузка данных понятий. Религия, безусловно, несет в себе защиту от суеверий и магии, возводя в ранг небылиц ту же астрологию, хотя эта дисциплина предполагает коннотации, отличные от знакомых нам. Для нас астрология – вера в корреляцию между положением звезд на человеческую жизнь и судьбу. И мы обыкновенно считаем ее абсурдной.

Бёме причисляет к ключевой черте астрологии формулу «небеса влияют на землю», тем самым пытаясь ее легитимизировать. «Все твари поднебесные крепнут под властью света и тепла, движения небес» сказано в молитве Лютера от 1522 года, Бёме подхватывает мысль. Он подразумевается под звездами и прочими небесными телами средоточие духовных сил, физическое присутствие небесного мира.

Лютеранской общине той эпохи было свойственно сближать астрологию с астрономией, опираясь на результаты развития обеих дисциплин в трудах авторитетных ученых. Более того, они сами их практиковали: в лютеранском Виттенберге Каспар Пьюсер, уроженец верхней лужицы, издавал практические справочники, снабженные математическими таблицами и подвижными циферблатами для составления карт местности, некоторые люди самостоятельно проводили наблюдения за небом.

К XVI веку на немецкоязычных территориях образованные люди хорошо знали о Георге фон Пюрбахе, Региомонтане. И последователи лютеранства были в их числе, лишенные пренебрежительного отношения. Впоследствии именно Андреас Осиандер и Георг Ретик, члены общины, приложили руку к изданию работы Коперника.

Бёме бесспорно не хватало знаний для погружения в специфику этих тем; календари разных типов, особые геометрические изыскания в воспроизведении звезд – реакция на них «как они есть» ограничивается почтением. Ее новый виток достигается засчет творческих изысканий сапожника, вдохновленного доступными сведениями на размышления об «Авроре» и в «Авроре». Интеллектуальные усилия концентрируются вокруг идеи планетарных сил, раскрываясь через установление связи между планетами и духовным. Планеты он прямо соотносит с семью духами-источниками, закрепляя за каждой из планет свой божественный дух и, в действительности, демонстрируя некоторую степень знакомства с ангелологией, предположительно, Псевдо-Дионисия Ареопагита ввиду востребованности у христианских мистиков и корпусу проблем, частично актуальных и для Бёме.

При всех перекличках и совпадениях с разными системами, конкретный вывод об источнике воззрений на планеты у Бёме приводит нас к «Тетрабиблосу» Клавдия Птолемея, привлекшему к себе внимание вновь в изданиях 1535 и 1553 года. Пересекаются приписанные планетам добродетели, качественные артикуляции вроде холода и сухости, жар, влажности в адрес одинаковых планет.

Клавдий Птолемей оставил после себя афоризмы, за ними последовала серия комментариев, взгляды фрагментарно заимствовались, дополняясь новыми символическими решениями. У Бёме Меркурий связан с музыкой сфер, тоном и звуком. Акценты, расставленные в афоризмах Клавдия Птолемея, тоже свидетельствуют о связи Меркурия с пытливым интеллектом, красноречием и умом. Гвидо Бонатти, видный астролог XIII в., приписывал Сатуру холод и сухость, Юпитеру – умеренность тепла, духа и жизни, Марсу – сильную жару и сухость. Однако он пошел еще дальше, добавив черты «горький», «едкий», «осознание любви», похожие на артикуляцию психологических состояний. У Бёме планетарные качества становятся более антропоморфными, сильно сближаясь с идеей семи изначальных духов

Натурфилософия и алхимия

Истоки алхимии лежат в глуби веков, мы не можем ограничиваться понятием "античность", так как тайные практики мистического толка были повсеместно распространены. Древние мистерии (Сераписа, друидов, Атиса и Адониса, орфические, кабирские мистерии Самофракии, готические мистерии), обряды инициации и etc. В этом крупном корпусе практик и понятий мы сфокусируемся на символизме Солнца как универсального божества, на образе человеческого тела и месте камней, металлов в алхимической системе. Ранние формы религии часто включали поклонение Солнцу и строились на особом отношении к свету. Перекликается даже образ творческого огня, дарованного Прометеем, со светом, источаемым Солнцем. Однако оно - элемент в доктрине Триединого Божества, чаще всего из-за трех фаз явления Солнца: восход, полдень, закат. Для Якоба Бёме это аллюзия на Троицу как Трёх Свидетелей, проливающих свет на Невидимое, постигаемое в видимой осязаемой вселенной. Глубинное взаимодействие религиозного толка между Солнцем и Луной (как формой присутствия Солнца) несет собой образ смерти-исчезновения или захода Солнца, после которого наступает Воскрешение. То есть исходно разные Солнце и Луна возникают как одна вещь из двух.

Принято считать, что Эмпедокл верил в существование двух светил — двойное Солнце (для герметизма: философское золото-Солнце и темное естественное солнце). По мнению Эмпедокла, весь огонь находится в движении, стимулируемом любовью и враждой. Огонь выводится алхимиками на передний план в деле «страдания металлов», обладая силой соединять противоположности, раскрывая потенции в процессе растворения и сгущения.

С идеей огня очень тесно устроены взаимоотношения рассвета и источения света. Разграничение на внешнее/внутреннее сохраняется в явленности Солнца: черное Солнце или внешнее несет в себе поглощение подлинного огня и нуждается в очищении, подлинное внутреннее Солнце является истинной Авророй, крылатым алым львом, проводящим очищение. Символическое «черное Солнце» в данном случае — внешнее по отношению к глубинному.

Символизм Солнца воплощен и в метафизике цвета, трактуя голубой как знак Творца мира, желтый - цвет Сына, свидетеля творения перед всеми мирами. Красный - цвет заката, исчезающего во тьме ночи, откуда позднее возникнет его сила из объятий тьмы или низшего мира. Определенно, есть резон провести параллель с "Богом Отцом", "Сыном" и "Святым духом", однако просто будем иметь в виду такую возможность и основания для нее.

Сюда вовлекается и насыщенный деталями разговор об астрологии с астрономией, включающими долю древних открытий, актуальных по сей день. Но минуем этот пласт значений, обратив внимание только на их источник: движение небесных сфер, календари, учитывающие эти закономерности, наличие знаков зодиака и созвездий, которые наблюдается на месте явленного днем солнца. Чаще всего обыгрывается именно процесс, движение и зависимость жизни от Солнца. Каждый месяц как этап жизни Солнца, идея воскрешения самого Солнца и вместе с тем воскрешения (как пробуждения) всей жизни. Схожие мотивы мы без труда найдем в христианстве, особенно раннем, катакомбном, когда наличествовали вполне открытые заимствования из языческого символизма, еще более понятного людям. Например, воскрешение, образы Орфея, Осириса и Аполлона с Митрой, христианская Непорочная Мать и богиня Исида. И цвета с их эмблематическим значением: белый - чистота, жизнь и невинность; черный - смерть и разрушение; желтый - слава и доброта; зеленый - молодость и процветание; фиолетовый - тяжесть духовного груза, печаль; голубой - размышление и богоявленность.

Алхимия интересовалась цветами заодно с другими течениями человеческой мысли, рассматривая черное и белое, тьму и свет, комбинации цветов, открывающие новые цвета. Привязанность цветов к явлениям природы и свойствам металлов с минералами. Такой всесторонний поиск аналогий, напоминающий происки романтизма.

Образ Солнца также нес в себе три света как три личности: духовное, интеллектуальное, материальное. Человеческая природа тоже раскрывалась через триаду: дух, душа и тело. Аналогия между Солнцем для солнечной системы и духа для тела человека проводится благодаря нисхождению божественного на эти пространства и наполнению Божественным. Это утверждение частично суммирует отношение к человеку как микрокосму. Человек - как миниатюра Вселенной, Вселенная - как абсолютный человек. Получается, Вселенная - Макрокосм, человек - Микрокосм. Завершает троицу образ объединяющей их Духовной Сущности, мировой души. Еще раз: тело, душа, дух, казалось бы, все одновременно присутствуют в человеке. Но именно Мировая душа занимает место идеи трансцендентной сферы божественного разума. Элемент, олицетворяющий структуру вселенной. Перенос на человеческую анатомию религиозного символизма проник куда глубже таких масштабных образов. Не будем забывать о гигантском андрогине, Адаме до появления Евы, состоявшем из тонкой материи и бывшим всем небом, его сущим и сущностью, согласно гностико-каббалическим мифам. Зародыш нашего мира, его корень и основа, Адам Кадмон (на иврите «первоначальным человек»), а вместе с тем и первый из духовных миров. Однако произошло Падение, оставившее отголоски прошлого в каждом из людей, ожидающих возвращения на Небо к прежнему состоянию единства друг с другом и с лежащим внутри Высшим образующим принципом гармонии.

В «Весах апологетики» Якоба Бёме фигурирует тетраграмматон в человеческом сердце, представляющий собой четырехбуквенное Имя Бога, чьи буквы - пламя его Любви. Сердце традиционно применяется для презентации духовной природы, чей основной признак – ум, являющий интеллектуальные силы в символизме открытого глаза. Репродуктивная система, сердце, мозг – еще одна триада, чей последний элемент в своей смысловой нагрузке возвращает концепции сердца как подлинного духовного пламени, пусть и с присущим ему эмоциональным отношением со стороны. Такая триада с заложенным в нее мотивом движения хорошо переносится на образ дерева. Множественность открытых форм как членов тела сводится к активности нескольких органов, разделяющих и самого человека с его организмом на человека внутреннего и внешнего. На состязание за главенство между душой и телом, единых духом. В каббале, важной для алхимии и философии Бёме, кроме озвученного символизма присутствует страстная тяга к подсчету и проведению аналогий через количества. Четыре телесных центра – четыре элемента (например, сердце – огонь, печень – вода, легкие – земля, мочевой пузырь – вода), семь органов – семь планет, пять конечностей – пять углов или элементов (ноги – земля и вода, руки – огонь и воздух, мозг – эфир). Достаточно понять, что движение в направлении поиска аналогий почти безгранично: любые приемлемые религиозные или мистические сюжеты содержат количественные характеристики. Другое дело – интерпретации обращения с телом. Орудование мечом и щитом, где обыкновенно правая рука атакует, а левая занимается обороной, что продолжается в приписывании им, соответственно, свойства быть мужской и женской, быть светом (на виду), выдающим намерения, и вместилищем духовной природы, лежащей в темноте Нас. Рукой мы еще и пишем, на некоторых языках справа налево, на прочих – слева направо. Эзотерический и экзотерический пути, письмо от сердца и к сердцу.

Взаимосвязь между алхимией и символизмом тела также обнаруживается в теме металлов, камней, минералов – прямой области интереса практикующего алхимика. Ранее зафиксированное отношение между телом и стихиями развивается в происхождении четырех ключевых элементов от человека, их явленности посредством него. Главное – сохранение концепции развития низшей формы, исполненной высшего, до высшего состояния, в почти гегельянском шествии материи, наполненной духом, от минерала до человека и божества в конце-концов. Камень как хранитель сакрального знания (скрижали), камень как средоточие силы (монолиты для поклонения),

Остановимся на скрижалях, так как воззрения иудеев, закрепившиеся в каббале, оставили след в истории Якоба Бёме. 10 заповедей – число совершенства и вместе с тем ключ к творению, символ Бога. Каменные скрижали заменили первые ниспосланные Богом, открывая временные истины. Одна скрижаль олицетворяет высший мир, другая – низший, все эти бинарные оппозиции, характерные для такого типа общества.

Христианство относило человека к божественному порядку творения, а авторы мистических книг рассматривали Вселенную в характере ее воздействия на человека. Например, Хильдергарда Бингенская, настоятельница-аббатиса XII в., высоко почитаемая католической церковью, зафиксировала свою интенсивную внутреннюю жизнь, оставив несколько сочинений, чьи идеи примкнули к прокладывавшей тогда еще путь традиции как восточных богословов, так и западных мыслителей. Их плеяда включает Максима Исповедника, Мейстера Экхарта, Николая Кузанского. Концептуальное ядро состоит в понимании «творения» c началом и завершением как Христогенеза (по аналогии с космогенезом).

Воззрения Хильдергарды, в свою очередь, произрастали из саморефлексии, осмысления ее физического опыта (ныне рассматриваемого с позиций медицины), где слились воедино концептуальная глубина и решительность в выстраивании мистико-символической системы. В ней божественная любовь сына знаменуется космической фигурой, окаймляющей пространство бытия человеческого, которую превосходит лишь любовь, исходящая от Бога. Максимальная человечность Христа – полнота смысла конечной реальности, где пролегает граница совершенно недоступного рациональному изложению.

Примечательно, что и Гермес Трисмегист отождествлялся с божествами, ответственными за письмо и магию. Именно его могли соотносить с Моисеем из-за ниспослания знаменитой Изумрудной Скрижали.

Непосредственно для алхимии Солнце воплощено в золоте, его металле. Ассоциация с Солнцем относится и к Сере. Главное, что данный символизм указывает на дух, отделяя от всего низшего. Здесь мы встречаемся с ключевой идеей алхимии: она не о химии или попытке стать бессмертным, а должна восприниматься в качестве духовной практики. Философский камень – символ совершенства, возрождения, чья божественная природа являет себя чрез простую оболочку. Он воспринимается в качестве свидетельства жизни (как высшего состояния присутствия духа) во всем, включая неодушевленные предметы. Дух есть во всем, а вместе с тем, по мнению алхимиков, и семена золота находятся во всем одушевленном и неодушевленном. Таким образом, более правильное отношение к алхимии должно базироваться на идее открытия этих "семян" и взращивании духовной сущности, сокрытой во всем в бытии, иными словами, в развертывании вездесущего Божественного.

Взгляды Бёме на философию тяготеют к натурфилософии как комплексной дисциплине, где теология и алхимия объясняют природу. То есть в сущности, философия - это теология и алхимия, занимающиеся наблюдением за природой, познанием сигнатур вещей и взаимодействий микро- и макрокосмоса. Или из-за предпосылки о происхождении всего в бытии Бога, опосредованно, познанием всеприсутствия божественного.

Изданная в 1590 работа Иоганна Гусера «Philosophia Philippi Theophrasti Paracelsi» во многом совместима с самыми ранними рассуждениями Бёме, выраженными в первом произведении. Оба интеллектуальных дискурса концептуализируют понятие творения, делая его чуть ли не центральным: происходящее в книгах сильно перекликается с Книгой Бытия, природа понимается органически, а элементы – матери вещей. Более того, наблюдается парацельсианская аналогия между серой, ртутью, солью и Троцией.

В развиваемой системе царит порядок, вовлекающий в отношения все вещи. Мы встречаем соответствия между далеко стоящими объектами и свойствами: вкус, температура, планеты и металлы.

Термин, который Беме позже присвоил названию своего самого длинного трактата «Mysterium magnum», определяется Мартином Руландом (автор книги по алхимическим символам) следующим образом: «Erste materia vnd Anfang aller Geschöppf Gottes» (первый материал и начало всех творений Бога). Определение Руланда согласуется с этим термином в общепризнанной неаутентичной Парацельсовской философии ad Athenienses (H 8: 1-47; S 13:389 f.), но еще более тесно с бесспорным металлургическим-алхимическим-теоретическим «De Mineralibvs», в котором Бог отождествляется как первичный и окончательный материал всех вещей: «Что касается трех вещей, я намерен продемонстрировать их начало здесь, чтобы вы знали, что три вещи находятся в materia ultima».

Для Авроры Бёме характерно отведение Солнцу центральной роли в космосе и одухотворение природу. Последнее – ввиду седьмого изначального духа (природы), реализующего полноту всех прочих духов и качеств.

Яркая и выразительная аллегория дерева, к слову, встречающая читателя в «Утренней заре» Бёме, используется и в алхимии. Металлы, рассеянные точно ветви кроны, удаляются и тянутся от единого ствола, являющегося руслом солнечной жизни (солнце-природа-древо). Уместно привлечь аналогию с лестницей, ведущей через разные пространства или уровни бытия. Обыкновенно именно Мудрость или София даруют ключ к восхождению и достижению вершины, где лежит высшее состояние субъекта познания, его постижение божественного. В случае с философским древом важно иметь в виду рассеянность многих состояний, подчеркнутую в образе кроны ранее. Данный символизм концентрирует внимание на равноположенности разных уровней или состояний и восходит прямиком к древу Сефирот или десяти изначальным числам, позволяющим при помощи двадцати букв прийти к разглашению плана творения всех вещей. К слову, книга Зогар объясняет происхождение зла через ограничения в движении божественного по стволу древа.

Колыбелью алхимии во многих ее аспектах является город Александрия, где в условиях смешения народов, культур и воззрений породились новые формы мышления. Эллинизм, восточные религии, гностицизм, неоплатонизм, каббала – понятия, составившие генеалогическое древо алхимического учения. Образом, вобравшим в себе мифических носителей знания, стал Гермес Трисмегист: он – и Тот, и Гермес, и Моисей. Именно через него людям явлена Изумрудная Скрижаль, чей текст, тем не менее, датируется ранним средневековьем – примерно VII в. н.э., получила распространение в кругах последователей герметизма, доктрины, воспитывающей уверенность в необходимости истолковать тайнопись мира. Герменевтика такого рода описывается в «Книге о Святой Троице» от 1415 года: естественное толкование, сверхъестественное, божественное и человеческое. (Также книга знакомит с великим деланием в понятиях христианской мифологии, позже наследуя эти образы алхимическим трактатам следующих эпох, например, «розарию философов», где сад роз – метафора собрания мудрых афоризмов, напоминающих о герметичности их языка.)

Египетские мифы, осевшие среди иных циркулирующих по эллинистическому ближнему Востоку идей, закрепили восприятие иероглифов как носителей знания, разворачивающегося во всей полноте при верном подходе к иероглифу как к ребусу. Работа Гораполлона в V в. н.э. только укрепила данное отношение, выдав метод для понимания части из них, но только в их образном обличии. Недостаток послужил причиной для односторонней востребованности, впоследствии воплощенной в наборе эмблем.

Дуализм внутреннего и внешнего или светлого и темного толкал на постулирование необходимости пройти путь, разрешающий напряжение. Для гностиков, творческая сила требует раскрытия в исцелении мирового организма преодолев все стадии небесных светил, отнесенных в пары с металлами от чистого до низкого, грязного покрывала души. Солнце – золото, Луна – серебро, Меркурий – ртуть, Венера – медь, Юпитер – олово, Сатурн – свинец.

Творческая способность воображения именуется Парацельсом внутренней звездой, она – интегрирующая сила, стремящаяся к эйдосу. Фантазия – источник иллюзий, теневого подобия видимого мира.

Идея гностической световой искры, стремящейся из темного мира к божественному познанию, отражается в образе протестантской души, самостоятельно борющейся за спасение.

Смелость вопрошать о Боге

Нам предстоит повторно встретить многое из написанного ранее, но теперь рассеянным локациям на карте философских взглядов Бёме суждено собраться воедино.

Как человечество говорит о Боге и божественном? Чистое бытие Парменида, первоединое-благо у Платона, мыслящее само себя мышление у Аристотеля, единое у неоплатоников, Божественность-Божество у Экхарта, неиное или возможность бытия у Николая Кузанского. До Бёме мы имеем солидную линию высказываний о Боге, даже две логики познания Бога и его описания: катафатическое богословие и апофатическое. Эрудиция и образованность Бёме, как мы установили, очень ограничены, однако нам предстоит увидеть, как близки его воззрения позициям Экхарта и Николая Кузанского.

«Неиное» — вывод из «ученого незнания» Кузанского, напоминающий о непознаваемости абсолюта, о противоречии этого намерения, пытающегося обвести границы бесконечного. Тогда требуется постичь то, в чем состоит непостижимость абсолюта. Но как постичь бесконечное, постигнув его бесконечность?

Краеугольный камень «системы» Бёме — самооткровение Бога, универсальная бытийная модель, выраженная в словах «в себе», «вне (из) себя» и «для себя». Нам следует понять, что Бёме тоже необычным образом подходит к проблеме познания Бога, однако он верит в возможность познания. Требуется постичь то, в чем состоит непостижимость абсолюта. Основной мотив «богомудрия» Бёме – желание очистить исказившуюся, по его мнению, традицию и на этой основе установить вечный религиозный мир в обществе, а отдельным людям дать образец «истинного христианского процесса» (т.е. духовной практики), ведущего к спасению. Но как постичь бесконечное, постигнув его бесконечность?

Эксперименты с языком у Бёме обособляют его от античного влияния латинизированных ученых и теологов, конструируя природный язык, порожденный духовным и религиозным уровнем самоощущения. В XVII в. концепция натурального или природного языка стала поприщем, где о себе заявили поэт Филипп фон Цезен и теоретик языка Юстус Георг Шоттелиус.

Сигнатуры — знаки Природы, то есть знаки языкового характера, иллюстрирующие стремление Природы преодолеть внешнюю немоту во внутренней семиотической связи, простирающейся на все актуальное бытие. Согласно Парацельсу, буквами этого языка являются все твари, складывающиеся в описание человека. Человек и есть божественная обитель (Innewohne). Сигнатура — открытие в звуке истинной сущности вещей. Логос. Органон в познании мира — продолжение человека.

Бёме заимствует это понятие, выделяя в нем фонетическую компоненту в духе ономатопеи. Его интересует звучание и выражение в нем сокровенной сущности сигнатуры. Такая структурная черта слова применительно к окружающему миру выдает его голосистость, музыкальность, способность звучать вопреки расхожему представлению о немоте и молчании мира перед человеком. Диалогическая форма взаимодействия субъекта с миром приводит к взаимодействию внутренних пространств: Я с Природой, что приводит к самопостижению, позволяющему ввиду подобия Богу приблизиться к постижению божественного и Бога. Понимать надо и друг друга. Воздвигнутая усилием, родственным Гневу, Земля (Erden) несет в себе почву, которую разделяют присутствующие на ней люди. Через нее предстоит прийти к пониманию сигнатур собеседника, актуализировав созвучие и созвучность имен ведущих диалог людей и предметов окружающего пространства: сигнатура активного участника должна запустить другие.

Место речи и языка в философской системе Бёме достаточно сложно. Однако требуется уловить, что она участвует в функционировании всех компонент: от общего плана до мелкого. Именно Слово раскрывает присутствие божественного и его заложенность во всем, именно им вговорена в тело внутренняя духовная душа человека, несущая в себе подлинное глубинное активное начало. Применительно к этому случаю Бёме оперирует словами Einsprechen, Einblasen, Eingesprochen, акцентируя направленность процессов речи, актуализирующих живую сущность божественного в символически немом. Интерес к процессам произнесения, сводимый к движений губ и характерным звукам, используется Бёме даже в масштабах созидания мира. Само слово «сотворять» в виде «schuf» раскрывается через последовательность телодвижений, которые на абстрактном уровне можно уподобить интеллектуальным усилиям: от сбора слова в сердце до выталкивания из уст Духом.

Сочинения Бёме представляют собой движение по кругу: мы то удаляемся от темы обсуждения, то приближаемся вновь. В процессе осуществляемой интроспекции возрастает напряжение. Ранее встреченная терминология вводится вновь, толкая на постижение новых семантических горизонтов, заставляющих увидеть шаткость и неполноту истолкования прочитанного.

Экспрессивность стиля Бёме достигает своих выразительных высот в артикуляции первичности и опыта осмысления первичного, складывающихся в описание реальности, возникающей из намеченной органики становления. Многообразие обличий исходного для сочинений «центра» демонстрирует близость и цельность всего, что охватывает повествование. Этот прием выглядит как интуитивно созданный уровень концептуализации формы текста и приведения к соответствию содержания с его выражением.

Многим из терминов присуще появляться до конкретных дефиниций, наращивая мотив контекстуально различаемых коннотаций, выводимых самим читателем и сопоставляемых по ходу продвижения с новыми. Однако

Новая философия исходит от Фрэнсиса Бэкона и Рене Декарта, в ней мы без труда находим противостояние схоластической учености. Но есть Бёме со значимой для него метафизической целостностью, со взглядом на мир, идущим из веры. В нем обнажается природа различия между theologia gloriae и theologia crucis.

Типичный мистический путь вовнутрь ярко иллюстрируется высказыванием Себастиана Франка в «Paradoxa»: «сердце верующего есть живая типография Святого духа и существенная библиотека, где пишутся и издаются все истинные книги». Мотив теологии Креста возникает в словах Бёме о собственной жизни в «Авроре», а мы можем наблюдать его незримое присутствие в более поздней немецкой мысли: в печали, тоске, отчаянии, порожденных из внутренних страданий, взрощенных страхом, отсутствием Большего. Это форма души и состояние созерцающего мир Я, ищущего и нуждающегося, а потому противостоящего редукции и секуляризации. Особенно явно данный концепт раскрывается в бёмовской интерпретации процесса сотворения мира Богом.

Бездна и тьма

Смешение добра и зла, света и тьмы, эклектика инкриминирования Богу зла. Бёме идёт иным от Паскаля или теологов путём, говоря о божественном. Его бог «будто ветхозаветен». Глубина Бога покоится в темноте (вспомним Пауля Тиллиха), «дух исследует все вещи, равно и глубины Божества».

Бездна или абсолютная тьма (Ungrund) тоже концептуализируется посредством естественного языка, направляющего при помощи усилия Духа из глубины Нас — божественное. Однако отсылает к иному масштабу: в процессе кипения (будто смыслов и идей) бездны — сущности Ничто как абсолютной возможности. Бездна — это еще и абсолютная деятельность, деятельное Начало, не нуждающееся и лишенное обоснования, т.к. само является точкой, порождающей Начало (Anfang) в его абсолютном стремлении (Sucht). Здесь Ungrund встречается с Grund, свобода и абсолютная возможность становится основанием для деятельности и созидания, появления. Это вечная тьма — вечная мука, Quall, ведущая к свету. Здесь мы впервые и наиболее выразительно встречаем образ зеркала. Он отсылает нас и к телу, о чем мы скажем позднее. Применительно же к бездне или тьме он символизирует способность вызволить из себя двойственность, преодолев собственную единичность, противоречивость, не включенность в цельность.

Бездна присутствует и в человеке, объясняя божественное в человеке, обожествленном благодаря проживанию себя в Боге. Открывающиеся в человеке Бог и божественное бездонны, они — потенция в сущности человека. И как Бог познается через Божественное и Противо-Божественное, через Любовь и Гнев, так и в человеке присутствует противоречие. Противоречие человека в присутствии воли Божьей и свободы, способности к добру и злу, чье столкновение и соседство привело к грехопадению, подобному падению Люцифера, вышедшего из любви Бога или божественной Воли в область божьего гнева, первых четырех качеств (терпкость, подвижность, кипение, огонь).

Природа есть первое непосредственное проявление Бога, продолжающее его как процесс раскрытия и присутствия воли, так и воплощающего его как чистую силу творчества, основывающего изменяющийся мир. «Fiat!» — абсолютная потенция, устремленность в будущее с растущей насыщенностью содержания благодаря человеку, подобию Божьему, наполняющая всё бытие единством произнесенной фразы. Сама Природа изменчива; в ней наблюдаются рождение, разрушение как компоненты долгого процесса раскрытия акта творения, соответственно, и Бога. Она служит исходной предпосылкой для возможности познать Бога и божественное, а в себе несет аналогию книги Священного Писания, тоже являясь текстом или книгой Природы. Иными словами, сущность творения заключается в изречении Бога, том слове, что было в начале, и будет после при участии человека. Акт творения воплощается в форме глагола, как активной части речи, и прибегает к языку Бога, представленному в сигнатурах мироздания или знаках природы. Все бинарные оппозиции возникают как исходно заложенные в существе Бога и разворачивающиеся в нем, воплощенном в форме слова.

Сила высказывания разделена Богом с человеком: Адам давал всем вещам в раю имена, демонстрируя божественный характер мироустройства. Язык Природы корректно называть адамическим языком, с учетом закладываемого туда смысла определения качеств и приращения этих качеств через именование к именуемым предметам.

Человек занимает место Люцифера, чтобы восполнить царство духовных существ, расколотое из-за падения. Но человек совмещает в себе царство Божие, царство Люциферо и царство видимого мира — поле борьбы между ними. Человек оставляет свою температуру, гармонию напряжений и противоположностей, утверждая собственную свободу, но также оставляя идентьичность и сдвигаясь в сторону темного начала. Идентичность с божественным сознанием утрачивается, происходит погружение в темное, но оттуда человек возвращается в мир земной, вызволяя возникшее напряжение света и огня в виде пола. Всякое существо (Wesen) есть, согласно Бёме, прежде всего «тело сил» (Kraftleib), то есть самодовлеющее единство сугубо имманентных функций, не имеющих никакого внешнего коррелята. Turba — беспокойство, смятение, разорванность, обнажающая хрупкость человеческого тела, доводя болезни тела до смертного конца, то есть приводя болезнь к смерти. Она создает из единого множество, разрушая впоследствии и само множество, т.к. множество всегда враждебно самому себе. Всё произошло из одного истока. Страх — одно из базовых свойств человека, он изначален в том смысле, что в момент формируемого Бездной Начала является содержимым желания Тьмы, настигающего ум. Бёме развивает этот образ через родственную огню алхимическую типологию. Страх движется к серному духу, природе и соляному духу, к сере, меркурию и соли, — свойствам, формирующим основание и природу внутри исходной бездны.

Основание троякого мира – вечная воля Бога, где первый принцип – гнев и ярость. Второй – рождение богом-отцом Сына, где яростный огонь становится светом любви. В третьем – творческая силы Бога, непостижимое становится постигаемым. От бытия-в-себе Бога к манифестации.

Библейская традиция рассматривает Бога-Отца как вечное Слово, Бога-Сына как воплотившееся Слово, а Бога-Духа как слово, исходящее от них обоих и внесенное в сотворенный мир. Бог-отец — вечно живой процесс порождения и постижения самого себя, он испытывает муку (как качество), сопровождающее каждое рождение. В данном случае Бёме максимально сближает между собой слова, где есть сочетание букв qual: мука, становление качеств, источник, качество. И ввиду этой близости выстраивает оригинальную характеристику отрицательного и негативного как приобретаемой черты борьбы.
Триединство вечно занято самопознанием, обозначенная в названии одновременная множественность свидетельствует об одновременности, одинаковой и равноправной по отношению друг к другу вечности. Бёме пытается установить свойства вечной природы в Боге, они получают имя духов или квалитаций, качеств, чье количество — семь. Все семь распределяются внутри Святой Троицы, ее Триединства как процесса самопознания и рождения этих качеств, вечного движения. Человек способен обнаружить границы Ипостасей и отмежевать одну от другой, оперируя конкретными качествами. Мы же обратим внимание на 7ое качество — Телесность или воплощение.

В палитре образов бёмевской философии у человеческого тела положение источника метафор из категории порождающей модели. Тело несет в себе структуру, разбираемую на фрагменты, удовлетворяющие воображение и поиски Бёме; между телом и бытием есть сходство, обеспечивающее легитимностью (в представлении Бёме) апелляции к телесным аналогиям по принципу signatura rerum.

Концепция телесного воображения не является оригинальным изобретением Бёме (она заимствована им у Парацельса), но место, отведенное этой концепции в общем контексте его доктрины телесности, весьма своеобразно. Уже у Парацельса термином Imaginatio обозначалась формообразующая сила, дающая телу те или иные своеобразные свойства данного конкретного состояния. Разумеется, речь идет не о сугубо психическом феномене, не о фантазии, а скорее о тенденции к самоформированию.

Субстратное единство тела, «истинное тело души» именуется у Бёме термином «тинктура». Тинктура — непрерывно воспроизводимое становление, сохраняющее структуру тела .Соотношение между тинктурой и воображением, то есть между вегетативным ростом тела и его активным самоформированием через управление, раскрывает еще одну важную черту в бёмевском толковании телесности: динамическая модель тела, предложенная им, построена не столько на пространственных, сколько на темпоральных отношениях. Телесность предстает как неразрывная связь принципов непрерывности и дискретности.

Основой взаимосвязи этих движений является именно противопоставление центра и периферии; тело, таким образом, мыслится как система циркулирующих силовых потоков (Бёме называет их духами, а также качествами), благодаря соотнесению которых задается различие между «вне» и «внутри». Каждое тело «круговращается» и тем самым формообразует («воображает») свой собственный центр.

Эксперименты с языком, представленные в этимологизации, носят не иллюстративный, а демонстративный характер: пределы смысла слова непосредственно очерчиваются цепочкой этимологических метаморфоз.

«Qual (мучение, мука) — Quelle (источник) — quellen (течь, литься) — Quallitaet (качество) — Quallung (качествование)»; «verstehen (понимать) — Verstand (рассудок) — Urstand (букв. — первостояние)», «Vorsatz (замысел) — Fuersatz (полагание для…)», «Nichts (ничто) — Ichts (нечто как самость, в противоположность Etwas)», «Imaginatio (воображение) — Magie (магия) — moegen (мочь, быть способным)»; «schoepfen (творить) — erschoepfen (истощать, исчерпывать)»

Нам следует вспомнить об упомянутом первом человеке — Адаме Кадмоне, теле, представляющем космос, а не отдельное живое существо. В этом дискурсе бёмевское «sich» ярко маркирует всевозможные акты, в которых существо посредством тела выражает себя как отношение внутри бытия, то есть изначально имманентное. Тесная связь внутренней структуры определенной телесной практики и смысловой структуры порождаемой в процессе этой практики системы знаков особенно ярко демонстрируется Бёме в попытках семантизации звучания слова через выявление и описание различных фаз артикуляции той или иной звуковой последовательности с помощью речевых органов. В этих поисках Бёме стремился найти слова, чья интерпретация раскроет интенцию к описанию, структурной моделяции и демонстрации предмета, с которым оно соотносится, в речевом акте или, другими словами, процессе говорения, произнесения, движения губ. Тело идентифицируется с буквой, а динамика артикуляции становится изображением этого слова, форме присутствия семантики в мире.

Воображение тесно связано с Волей и Зеркалом. Воображение исходит из уст Отца и силы слова, направляясь в Око или Зеркало Мудрости. Воображение — желание открыть самого себя, сама бездна подобна зеркалу или Оку, она раскрывает сущность Воли. Воля охватывает саму себя, бездна становится дном, Отец постигает свое Сердце-Сына, что различает тройственную божественность. Воля — это свидетель, сигнатура, признак и показатель существования.

Всё есть заодно и Ничто. Великое Таинство — Единство всего, вечный Хаос. Воля — Единое, Ничто и одновременно Всё.

Созерцательная радость и желание, воображение и желание. Так же как в Боге Природа и Воля соотносятся и в человеке, подобии Бога. В грехопадении человек устремил свое воображение на землю, тем самым став земным. Всё, случающееся в этом бытии, происходит из желания и воображения. Воображение связано с образом, с ликом. Воля всегда определяется воображением и без него невозможна. Важно, во что полагается воображение, на что направляется желание.

Но Единое не способно что-либо желать, потому оно раздваивается, преодолевая противоречие и ощущая себя в двоице. Бог у Бёме существует внутри мира, в некотором смысле, подобно душе мира. Божественная премудрость, софийность — есть прежде всего девственность души, утерянная в грехопадении. Девственность — цельность, полнота андрогина, неразделенного на мужчину и женщину.

Бёме именует Тело Бога «образом подобия», «зеркалом бездны» и «моделью». Зеркальность — общий принцип, определяющий не столько структуру, сколько сам статус телесности. Тело — зеркало, граница между отражением и отражаемым и одновременно – сопрягающая их связь. Тело вообще не слагается из частей и не разлагается на свойства — и то и другое суть лишь конфигурации сил и функций. Тело открывает свои силы фигурно. Оно всегда сообщает о динамике: в пофазном напряжении-расслаблении, в деятельном самоформировании. Именно в такой динамической интерпретации тело становится не объектом дискурса, а его порождающей моделью. Формулы отсылают к ситуации, в которой один порядок связи явлений выражается через другой и воспроизводится в этом другом порядке. Язык Бёме подвижен точно кипящий и динамичный мир Бога, являющий живую историю бытия. Подвижность схватывается понятием качества, характеристики, что представляет направленность и онтологическое намерение или предрасположенность в каждой вещи.

Росту разнообразия именно бёмовского словаря соответствует концептуальное усложнение излагаемого материала, интуитивно выстраиваемые лингвистические конструкции начинают формировать улавливаемый читателем нарратив из витающих идей и замыслов, примощенных к законченным предложениям, что отсылают нас к прошлым фрагментам и готовят к будущим.

---

Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 48; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!