Хроника событий 20 июля 1973 года 4 страница
Ранее Эми использовала понятие кинетического гения для описания уникального таланта Брюса. “Кинетический гений, именно таким был Брюс” – сказала она живо. “Я имею в виду, он мог просто посмотреть на движение и ассимилировать его, впитать, стать этим движением. Я была танцором всю свою жизнь, и всегда тесно работала с движением. И я тут же поняла, что Брюс двигался так, как не двигался ни один другой азиат”.
“Меня ужасно привлекают талантливые люди, и я видела, что Брюс был невероятно талантлив, хотя из его рта часто звучали ужасные вещи, которые были просто невыносимы. Но дело в том, что нас обоих увлекало движение. Это было то, что нам обоим физически нравилось делать. Как танцор, когда я выступаю, это почти состояние оргазма. В какой-то мере это очень сексуально, и я понимала, что Брюс отчасти был таким же. И потом, иногда после его или моей тренировки было просто приятно побыть с кем-то, кто разделял эту сильную любовь и понимание движения”.
Эми погрузилась в мысли на продолжительное, задумчивое мгновение, стараясь подобрать слова. “С самого начала Брюс был открыт и честен о своей проблеме в сексуальном плане. Мы поговорили об этом, и я сказала: ‘О, я понимаю. Это не проблема’. Но в голове у меня вертелась мысль: ‘У него есть проблема’. Но хорошо, что мы обсудили ее открыто, и, думаю, он почувствовал себя комфортнее, что я хочу работать с ним над ней, но с течением времени это стало большей проблемой, чем кто-либо из нас предполагал вначале”.
|
|
|
Хотя Эми не понимала причины несерьезного отношения Брюса к сексу, что часто казалось ей симптомом мужской импотенции, она неизбежно натыкалась на его неисправленный детский крипторхизм, о чем в силу своей прямолинейной сущности Брюс часто говорил многим незадолго до их знакомства.
Лонни, близкая подруга Эми, знавшая Брюса по университету Вашингтона, уточняет: “Конечно, очаровательным в Брюсе было то, что он говорил тебе обо всех вещах, о которых остальным было неловко говорить. У него была детская открытость, временами по-настоящему прекрасная. Само собой, годы спустя, когда он вернулся в Гонконг, все изменилось”.
“Было такое чувство, что он не может перестать быть таким честным по любому вопросу” – вспоминает Эми. “Временами он видел меня и улыбался своей глупой ухмылкой, и был непостоянным, и это мне казалось очаровательным. А потом он настолько увлекался чем-то, что даже смеялся от радости. Я заметила, что он носит эту классную рубашку, и сказала ему: ‘Тебе очень идет эта рубашка, Брюс’, а он хихикал и спрашивал: ‘Думаешь? Правда?’ И однажды утром он увидел Лонни и сказал: ‘Думаю, Эми любит меня на 80%’. А потом на следующий день он сказал: ‘Думаю, на шестьдесят процентов Роджера, и, может, на сорок меня’. Он каждый день говорил процентами, и это было довольно забавно”.
|
|
|
Бесспорно, это были лучшие годы в жизни Брюса. Лишь в них можно найти теплые воспоминания о том, как он обучал кунг-фу маленьких китайцев в китайской баптистской церкви; проводил вечера в крошечной комнате без окон, готовя свое любимое мясо под устричным соусом и лапшу; долгие прогулки у озера. Это была единственная простая жизнь, которую знал Брюс, вероятно, потому что это были годы без препаратов, еще до того, как деньги и слава дали его эго проявить себя. Возможно это было потому, что впервые в свои взрослые годы он не жил жизнью члена уличной банды в Гонконге.
Примерно в то же время Брюс начал практически ежедневно предлагать Эми выйти за него замуж. Узнав о ее любви к литературе, он начал писать ей стихи о любви и цитировать романтическую поэзию китайских классиков. Отдав Эми кольцо, которое когда-то принадлежало его прабабушке, Брюс организовал приезд своей тети Евы Тсо, которую он часто называл своей матерью, в Штаты специально для встречи с будущей невестой.
“Все это было для меня ужасно неловко, потому что Брюс никогда не говорил, что эта женщина приедет на встречу со мной” – вспоминает Эми. “И, видите ли, по азиатскому обычаю, получение благословения от близкого родственника, это всего один шаг от официальной церемонии. Все это обеспокоило меня, потому что у меня было много дел в жизни. Я хотела большего, чем домоводство и дети, и думала, что Брюс понимал это. Но он продолжал давить”.
|
|
|
Из-за своего детского интернирования, Эми всегда проявляла симпатию к тем, кто был менее удачлив, чем она, и этот момент Брюсу следовало учесть, когда он делал ей предложение, чтобы они с Эми поселились в Гонконге. “Я смотрела документальные фильмы о Гонконге, и то, что я в них увидела, было ужасно. Знаете, беженцы на лодках, город выглядел перенаселенным” – говорит Эми. “Он выглядел заброшенным, словно бедность захлестнула его. И я сказала Брюсу, что не знаю, смогу ли это вынести. Это бы просто причиняло мне боль. И он ответил, что нам не нужно там жить, что мне не придется видеть эту часть жизни. Я хочу сказать, это ведь происходит у тебя на глазах. Он ответил, нет, мы будем жить в особняке на Пике Виктории и смотреть сверху на город, как в фильме «Мир Сюзи Вон». Я ответила: ‘Нет, я не смогу так жить. Я не могу игнорировать людей на лодках. Они живут в нищете, Брюс. И я не могу чувствовать себя комфортно, живя на каком-то холме со слугами. Я не смогу с этим жить’”.
|
|
|
Трудно понять, почему Брюс считал обязательным предлагать Эми роскошный образ жизни, который он бесспорно не мог себе позволить. В каком-то смысле многие считали, что он живет жизнью Великого Гэтсби.
“Видите ли, Эми отчасти человек из гетто” – отмечает Лонни. “И когда вы говорите о Брюсе, живущем в условиях перенаселения на Натан-роуд над рядом магазинов, между ними есть некое сходство, потому что Эми жила в гетто с тех пор, как ее мать овдовела и стала работать прислугой. И возможно поэтому это было знакомо Брюсу, а мы не понимали этого, и само собой, все время, когда он намекал на благосостояние своей семьи в Гонконге, он жил в крошечной комнате на третьем этаже у Руби Чоу”.
“Это было больше, чем четкие различия в нашей социальной осведомленности” – вспоминает Эми. “Помню, как-то незадолго до разрыва отношений Брюс спросил меня, что он может сделать, чтобы покорить меня, и я надолго задумалась, и ответила довольно искренне: ‘соответствовать моим оценкам’. Думаю, что в конце концов поставило точку в наших отношениях, так это что Брюс не был так же глубоко образован, как я, и что он был сосредоточен только на физической стороне жизни”.
Существовала гораздо большая проблема в том, что Брюс хотел, чтобы Эми следовала восточной традиции и доживала свой век как его нежный цветок лотоса. Эта тема вогнала Эми в краску. “Я не собиралась подчиняться Брюсу, несмотря на его требования. Это была постоянная борьба. Если женщина не была достаточно независима, чтобы постоянно выражать свое мнение, он угнетал ее еще сильнее. Такой у него был темперамент. Между тем я считала, что у меня была власть над ним, потому что я не позволяла ему ничего подобного. Если только он не стал бы избивать меня до полусмерти, тогда я бы застрелила его. Он был тем человеком, кто считал, что женщины созданы для того, чтобы их использовали, и постоянно цитировал строчку из «Король и я» о пчеле, порхающей с цветка на цветок и с лепестка на лепесток, и поэтому он был настоящим классическим самцом, именно таким. И это обычно оскорбляло меня, и я даже написала ему в ответ стихи, но не четверостишием, как он обычно писал в китайских стихах. Я написала ему длинную поэму о том, что думаю о нем, и подумала, если он поймет, о чем речь, тем лучше для него, но потом я поняла, что он не смог. Нет, я не пыталась изъясняться витиевато, я говорила открыто”.
Эми чувствовала, что в мужском шовинизме Брюса было нечто большее, чем дальневосточное воспитание. “Брюс держал в себе много боли и значительную долю гнева как результат эмоциональных шрамов, полученных в детстве. Я считала, что причиной тому были отсутствие интереса со стороны отца и его больший интерес к сыну Питеру, чем к Брюсу. Но он никогда не говорил о своем отце. Он упоминал мать, но не говорил об отце. И когда кто-то спрашивал его о брате Питере, Брюс всячески избегал этой темы”.
Разрыв отношений не прошел гладко, и в конце концов Эми уехала в Нью-Йорк, где взяла летнюю подработку в подготовке ко всемирной ярмарке в Нью-Йорке 1964-го, дав указание матери и друзьям не говорить Брюсу о своем местонахождении. “Я просто чувствовала, что между нами все кончено, и знала, что Брюс был крайне одержимым человеком. Эта его особенность проявлялась и во время наших отношений. Он был не тем человеком, кто бы признал, что его отвергли. И он был достаточно настойчивым, и даже инфантильным, чтобы преследовать меня любой ценой. И я не знала, смогу ли с этим справиться в одиночку”.
Брюс вернулся в Гонконг в некотором замешательстве, видя, как тает на глазах его роман с Эми Саньбо. В тот момент Гонконг не так давно пережил очередной массовый наплыв беженцев из коммунистического Китая. Начался рост бараков, семьи строили укрытия на крышах зданий, люди спали в парках и на улице. Засуха того лета только ухудшила ситуацию. Воду давали только на пару часов раз в четыре дня. Тем не менее, Брюсу удалось получить удовольствие в свое короткое пребывание. Он отправился плавать на песчаные пляжи, сходил в кино, посетил парк аттракционов, питался в ресторанах или просто наслаждался атмосферой и энергией оживленных улиц. Будучи там, Брюс продолжил серьезные тренировки с Ип Маном и имел недолгую связь с подружкой детства – Пак Янь.
С окончанием лета Брюс вернулся в Сиэтл, где продолжил повседневную жизнь в университете и на вечерней работе у Руби Чоу. Хотя он не прекратил одержимые поиски Эми, ее было невозможно найти. Во всех сферах по-видимому ничего не получалось. В университете не было будущего, что было более чем очевидно, когда в осенний семестр он провалил, среди прочих занятий, вступительный курс современного китайского языка.
Сочувствующий положению дел Брюса, Таки Кимура, один из первых учеников Брюса в Сиэтле, устроил так, чтобы ученики Брюса платили достаточную ежемесячную сумму, чтобы Брюс смог уйти с работы помощника официанта и переехать в собственную комнату. По крайней мере, ему больше не нужно было терпеть постоянные жалобы Руби о деревянной кукле, на которой он часто отрабатывал удары перед рестораном.
В следующие несколько месяцев Брюс увеличил свое расписание публичных демонстраций, и в результате количество их участников постепенно возросло. С увеличившимся доходом, Брюс подписал договор аренды на небольшое здание, которое вскоре станет домом института Чжун Фан Гунфу.
Незадолго до открытия института Брюс встретил девушку по имени Линда Эмери, которая только-только закончила гарфилдскую среднюю школу, где она не только блистала в учебе, но и входила в школьную спортивную команду по дайвингу и выступала в группе поддержки. Линда была белокожей блондинкой с голубыми глазами, рожденной и воспитанной в Сиэтле матерью со строгими религиозными ценностями. До этого Линда встречалась с молодым человеком, который был наполовину японцем, и ее мать пришла в ярость, узнав об этих отношениях. После этого, до поступления на первый курс в университет Вашингтона, в следующие несколько месяцев Линда начала время от времени встречаться с Брюсом тайком от матери.
Недавно учрежденный институт Чжун Фан Гунфу Брюса оказался недолговечным, в основном из-за высокой текучести учеников. В конце концов Брюс не смог платить за аренду, и школу пришлось закрыть.
Понимая, что ему скоро придется закрыть школу и что у него снова нет реальных средств к существованию, Брюс начал по выходным ездить в Окленд, в основном, чтобы провести время со специалистом кунг-фу, Джеймсом Ли. Этих мужчин представили друг другу годом ранее, и они рассматривали возможность открытия совместной школы кунг-фу. В то же время, зимой 1963-го, Джеймс привез Брюса Ли в Лос-Анджелес на встречу с кэнпоистом и обладателем черного пояса Эдом Паркером, который находился на первоначальной стадии организации первого международного турнира боевых искусств, запланированного на следующее лето в Лонг-Бич.
После трех лет в университете Брюс не смог получить достаточно зачетов, чтобы продвинуться дальше уровня первогодки и бросил учебу в конце весеннего семестра 1964-го. Буквально без гроша в кармане и без работы, он продал свою машину и переехал к Джеймсу Ли в Окленд, не планируя возвращаться в Сиэтл.
2 августа 1964-го Брюс выступил на международном чемпионате по каратэ, прошедшем в Лонг-Бич Муниципал Аудиториум. Это был первый крупный чемпионат по каратэ в Соединенных Штатах, и он прошел с ошеломительным успехом. Важнее всего остального было искреннее братство, объединившее все сообщество мастеров боевых искусств, приехавших со всех концов страны, чтобы выступить и посостязаться. Воскресным вечером состоялся грандиозный финал, представивший заключительные спарринги. Билеты на это мероприятие были раскуплены за много месяцев, и около тысячи желающих остались за дверями. Никогда ранее публика не видела состязаний по боевым искусствам такого рода. Уроженец Гавайев, Майк Стоун, после молниеносного движения, получил звание чемпиона, и ожидание и приток адреналина были просто невероятными.
В этот вечер было много демонстраций. Чжун Ри, ростом в 5 футов 55 дюймов, провел невероятное выступление с прыжками в воздухе, разбивая в воздухе сосновые доски, подвешенные на уровне семи футов. Позже, Бен Ларгуса ошеломил зрителей филиппинскими смертоносными палочками – эскрима. Такаюки Кубота продемонстрировал то, что позднее журнал «Черный пояс» назвал шокирующими трюками, а восьмилетний Рой Кастро, сын известного обладателя черного пояса района Залива, Ральфа Кастро, провел такую демонстрацию, что зрители стоя наградили его оглушительными аплодисментами.
В разгар этого величественного зрелища Брюс Ли, относительно неизвестный мастер кунг-фу из Гонконга, вышел на арену со своим продвинутым учеником Таки Кимура. Брюс был одет в черную одежду и странные черные ботинки, а Таки напоминал существо с другой планеты благодаря своему набитому ватой бронежилету, наколенникам и чему-то похожему на маску кэтчера на лице.
Хотя первоначально именно ослепительная скорость рук и ног привлекла всеобщее внимание, именно агрессивный и остроумный характер Брюса вспоминали месяцы спустя. Заносчивый. Высокомерный. Самоуверенный. Порой откровенно наглый. Необъяснимым образом, вся личность Брюса была удивительно похожа на знаменитого и эпатажного Мухаммеда Али. И как с Али, несмотря на заносчивость Брюса, люди были вынуждены болеть за него. Было что-то в этом взрывном юноше из Гонконга. У него было то, чего те, кто занимался боевыми искусствами, стремились достичь. По-видимому, у него была внутренняя уверенность без прикрас, и, судя по всему, он был абсолютно бесстрашен.
В отличие от того, что неточно изображено в фильме «Дракон» производства ЭмСиЭй, Брюс не принимал участия в спаррингах и не бросал вызов на поединок в полный контакт кому бы то ни было. Такое дикое поведение не только оскорбило бы сообщество боевых искусств, но и сам Эд Паркер никогда бы не позволил состояться такому жестокому публичному выступлению, и у Брюса Ли было слишком много дел, чтобы заниматься такой ерундой.
Спустя две недели после появления на международных соревнованиях в Лонг-Бич Брюс вернулся в Сиэтл. В зависимости от того, версию событий какого биографа вы читаете, это неделя жизни Брюса может быть какой угодно – от тепло поднимающей настроение до крайне разочаровывающей. В любом случае, мы знаем точно, что он прибыл в Сиэтл во второй неделе августа 1964-го, и что 12 августа он и Линда Эмери появились в здании суда Кинг Каунти и подали заявление на разрешение вступить в брак, планируя пожениться тайно.
Два дня спустя мать Линды прочла о предстоящем бракосочетании дочери в колонке о количестве браков в местной газете. Разъяренная, он взбежала на третий этаж Сирс и Робак, где Линда подрабатывала летом, и потрясла газетой у нее перед носом. “Это о тебе пишут?”
Тем же вечером Брюса и Линду вызвали на семейный ковер. Это был первый раз, когда семья Линды видела Сифу Брюса Чжун Фан Ли, и они требовали объяснений. Кроме матери и отчима (отец Линды умер, когда ей было четыре годика), любимый дядя Линды, чрезвычайно набожный мужчина, начал приводить цитаты из Библии. Это не христианский поступок, кровосмешение рас. Они ответят за свои грехи в аду.
Брюс прервал их: “Я хочу жениться на вашей дочери. Кстати говоря, я китаец”.
Возможно они ошибочно приняли его за японца и повергли его в антияпонскую поствоенную расистскую истерию. Это было не так. Все азиаты были под запретом. Белые, особенно те, кто носил фамилию Эмери, женились на белых.
Они спорили до глубокой ночи и в течение следующего дня. Насколько семья Линды была убеждена, Линде едва исполнилось девятнадцать, и она была слишком молода. Почему они не могут подождать еще год?
Кроме того, Линда не умела готовить и убирать. Беспокоило остальных и то, что судя по всему, у Брюса не было реальных средств к существованию, что было правдой. Не считая расовых и бесцеремонных элементов этой встречи, что подробно обсуждалось все эти годы, главным вопросом, с которым столкнулась семья Эмери, было то, что Линда находилась почти на четвертом месяце беременности, и разумеется, в то время если твоя девушка беременела, ты женился на ней, просто и ясно.
Не знавшая о ее беременности Эми Саньбо вспоминала, как у нее было ощущение, что что-то ужасно неправильно, когда она вернулась в Сиэтл на короткую встречу с семьей. “Я сочувствовала Линде. Помню, как видела их в октябре, гуляющими по китайскому кварталу. Было холодно, и она была одета в большое пальто. Знаете, есть путь, который вы проходите вместе, когда влюблены, и если вы пара, вы ощущаете воодушевление, а у нее этого не было. Она выглядела так, словно едва сдерживала себя, потому что была ужасно несчастна. И мне стало ее жаль, потому что я уже решила для себя, что знаю, какой будет повседневная жизнь с Брюсом, и потому что ей вскоре пришлось бы столкнуться с этим, я очень сочувствовала ей. Помню, как очень расстроилась за нее, когда умер Брюс и начали всплывать сообщения, что у него были любовницы и подобные вещи. И вновь я ощутила почти сочувствие и сострадание к Линде. Из-за того образа жизни, которым ей пришлось жить с Брюсом, я уверена, она была несчастна”.
Не прошло и суток, как Линда и Брюс поженились во время церковной службы, поспешно организованной матерью Линды. Кроме матери и бабушки Линды, остальная часть клана Эмери бойкотировала службу, и все закончилось тем, что новоиспеченная свекровь Брюса ворчала, что ее новоиспеченный зять “мог бы хотя бы принести цветы”. В скором времени Линда переехала в Окленд, где они с Брюсом заняли спальню в доме Джеймса Ли.
Даже после свадьбы Брюс продолжил искать Эми Саньбо и звонить ее друзьям и семье с вопросом: “Где Эми? Мне нужно поговорить с ней”. Наконец, когда Эми вышла замуж осенью 1964-го, звонки прекратились.
Откуда такая настойчивость? К чему это чувство полного безрассудства, неустанное преследование Эми? “Самое важное из того, что Брюс говорил мне” – Эми сделала паузу, чтобы погрузиться в свои мысли, “и скорее всего впервые он был по-настоящему честен, когда посмотрел мне прямо в глаза и сказал: ‘Знаешь, ты очень взрослая, ты не такая, как другие’. Думаю, что Брюс чувствовал себя в безопасности рядом со мной, потому что я контролировала его. Была в Брюсе странность заваривать кашу или пользоваться ситуацией так, что у других не оставалось выбора кроме как ответить тем же, выражая свой гнев. Странным образом Брюс, казалось, получал от этого удовольствие, хотя в иных случаях это пугало его. Вспоминая об этом, я думаю, Брюс очень рано увидел, как становится непредсказуемым и чувствовал во мне почти родственную мудрость”.
Оскароносный сценарист Стерлинг Силлифант, сам обладатель черного пояса, пару десятков лет грустно вспоминал: “Боевые искусства никогда не делали для Брюса то, что они сделали для меня и многих других. Брюс никогда не получал никакого умиротворения от боевых искусств. То, что должно было защитить его, не делало этого. Он навлек на себя множество трудностей, которые вышли ему боком. В жизни хватает проблем. Большинство из нас уходят от них… Временами Брюс, казалось, встречал их с распростертыми объятьями”.
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 94; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!