Андрею поручают расследование 10 страница
И говоришь с человеком.
Свет Ты превращаешь в жизнь,
А дождь – в рост,
Хлеб и вино произрастают волей Твоей
Для всех людей,
Для бедных и для богатых,
Для черных и для белых.
Господи, земля – Твоя,
Она – Твой сад, который Ты передал нам». [112]
Это и в самом деле был чудесный день. И он так и остался бы чудесным, если бы из моих дум меня вдруг не вырвал ни с того ни с сего раздавшийся пронзительный крик. Все произошло неправдоподобно быстро. Толпа вооруженных людей устремилась на нас. Их было человек пятнадцать против нас троих. У нас не было ни единого шанса. Прежде чем мы успели опомниться и попытались сопротивляться, нас оглушили, стащили с ослов, связали по рукам и ногам и, надев на глаза повязки, погнали по каменистой тропинке в горы.
Меня снова охватил страх. Сердце стучало, готовое разорваться. Из всех пор выступил холодный пот, мышцы сводило. Какие виды на нас у этих преступников? Были ли это обычные разбойники? Почему же тогда они не отобрали у нас деньги и не бросили на дороге? Они переговаривались друг с другом обрывками фраз. Ничто в их словах не проливало свет на то, зачем они напали на нас. Я пару раз пытался с ними заговорить, но они делали вид, что не слышат меня.
Три часа мы шли по горам. Я заметил, что поднялись мы уже высоко. Тропа делалась все каменистей. Внезапно мы остановились. Кто-то сказал: «Теперь вы должны спуститься по ступенькам в скале и потом еще по нескольким приставным лестницам. Осторожно! Один неверный шаг будет стоить вам жизни! Пропасть совсем рядом». Даже сейчас они не разрешили нам снять повязки. У нас не должно было остаться ни малейшей возможности увидеть, где мы. Путь вниз вел отчасти по прорубленным в скале ступеням, отчасти – по шатким лестницам. Медленно, наощупь мы продвигались вперед. В трудных местах наши провожатые подсказывали нам, куда поставить ногу. И все это время меня не оставляла мысль: если они захотят избавиться от меня, им достаточно будет одного толчка.
|
|
|
Наконец мы снова ощутили под ногами твердую землю. Чтобы протиснуться через узкий вход, пришлось согнуться. Нас разделили. Я по голосам слышал, как Тимона и Малха в сопровождении части наших тюремщиков повели в противоположном направлении. Меня раскрутили в разные стороны, чтобы я окончательно потерял способность ориентироваться. Потом сняли с глаз повязку. Я стоял посреди темного помещения, освещенного тусклой масляной лампой. Стены были из камня. Судя по звукам, где-то поблизости еще находились люди Но сначала меня оставили одного, прежде связав из предосторожности ноги.
Мое сознание пронзила догадка: пещеры Арбелы! Это вполне могут быть они. Здесь во все времена находили убежище повстанцы. Отец часто рассказывал мне, как великий царь Ирод воевал с ними. Это была жуткая история. Я словно еще сейчас слышал его голос, как он рассказывал мне:[113]
|
|
|
«Пещеры Арбелы располагались в крутых горах и были неприступны ни с какой стороны: только очень узкие, извилистые тропинки вели вверх к ним. Скалы, на которых находились их отверстия, отвесно ниспадали вниз в зияющие пропасти. Эта недоступная местность долгое время делала Ирода беспомощным. Наконец, он придумал чрезвычайно опасное средство. Он приказал сильнейших своих воинов опускать вниз в ящиках на канатах, для того чтобы они могли проникать в отверстия, здесь они рубили разбойников вместе с их семействами и бросали пылающие головни в тех, которые сопротивлялись. Ирод хотел, чтобы некоторые из них были захвачены живыми, и с этой целью велел передать им, чтобы они сами вышли к нему. Но никто не сдавался добровольно. Многие предпочли плену смерть. Среди повстанцев был один старик, у которого было семеро сыновей. Его жена и сыновья, доверившись царским обещаниям, просили у него позволения выйти из пещеры. За это он убил их следующим образом: он приказал им выходить поодиночке, стал у входа в пещеру и заколол по очереди всех сыновей. Ирод, наблюдавший издали за этой сценой, был потрясен, простирал свою правую руку к старику и умолял его пощадить собственных детей. Но старик и слышать не хотел; он оскорблял Ирода, напоминая ему о его низком происхождении, убил вслед за сыновьями и жену, сбросил трупы в пропасть и сам спрыгнул за ними».
|
|
|
И вот теперь я находился в этих самых пещерах Арбелы! Мы попали в руки фанатиков! Кто был готов убивать собственных детей, убьет каждого, если того потребуют его убеждения. Разве этот умалишенный старик не мог бы повторить вслед за Иисусом: «Кто не испытывает ненависти к отцу своему и матери своей, жене своей и детям своим, тот не может быть моим учеником»? И разве этот Иисус – не зелот? И это только потому, что он не прячется в пещерах, а учит открыто и потому не так откровенно призывает к мятежу?
Я услышал шаги. От слабого огонька по стенам заходили неверные тени. Ко мне подошел человек. В руке он держал масляную лампу, которую прикрыл ладонью так, что мне не было видно его лица. Он сказал:
– Ты пробудешь у нас, до тех пор пока твоя семья не отдаст за тебя выкуп. Мы проверили вашу поклажу. Вы богатые люди. Мы хотим получить полталанта серебра, и в течение тридцати дней деньги должны быть выплачены. Твоих рабов мы отправим домой с соответствующим посланием. Сейчас ты напишешь письмо, в котором укажешь наши требования!
|
|
|
Я рискнул возразить:
– А если моя семья не заплатит? Полталанта серебра – это же очень много!
В ответ он спокойно сказал:
– Так им обойдется дороже: похороны тоже стоят немало. А уж о том, чтобы было кого хоронить, мы позаботимся.
– А если я откажусь написать письмо?
– Тогда придется хоронить троих.
– Неужели вы и правда убьете нас из-за денег?
– У меня приказ не вступать с тобой в переговоры. Пиши письмо! От тебя зависит, чтобы все хорошо закончилось. Его слова подействовали на меня, как удар плетью. Ненависть – единственное, чем я мог ответить на ледяную непреклонность своих похитителей. С этой минуты они перестали быть для меня людьми. Они превратились в бесов, в диких зверей. Одно лишь воспоминание о старике и семи его сыновьях оставалось в памяти жалким противовесом. Когда-то я восхищался тем человеком, считал его героем! А в наших похитителях, была ли в них та же не знающая жалости отвага? Эта мысль заставила меня снова попытаться завязать разговор:
– Зачем вам все это?
Но человек тут же грубо оборвал меня:
– Молчать! Пиши!
В полном молчании он распутал веревки, связывавшие мне руки. Я получил лист папируса, перо, чернила и маленькую доску для письма. Совершая необходимые приготовления к тому, чтобы начать писать, я в то же время продолжал напряженно думать. Стоило ли спрашивать его о Варавве? Я знал, что зелоты часто делятся на соперничающие между собой группы. Что если Варавва принадлежал к другой группе? Или он уже ушел от зелотов, и они считают его предателем? Нет, так можно попасть из огня да в полымя, если сейчас раньше времени раскрыть свои карты. Поэтому я принялся за письмо:
«Андрей приветствует своих отца и мать! Надеюсь, у вас все хорошо. Мысли о вас не покидают меня. К несчастью, мне снова не повезло. Сегодня меня похитили разбойники. Они хотят за мое вознаграждение полталанта серебра и дают вам тридцать дней, чтобы собрать деньги. Иначе они угрожают убить меня и остальных. Но не бойтесь: я нашел выход из римской тюрьмы, сумею освободиться и из этого плена.
Привет Варуху!
Тимон и Малх отвезут вам это письмо.
Мир всем вам!»
Прежде чем отправить письмо, думал я, они, конечно же, прочтут его. Если им станет известно, что я только недавно вышел из застенков Пилата, они могут сделаться посговорчивее! Я протянул листок своему тюремщику, с хмурым видом сидевшему рядом. Он взял письмо, даже не взглянув в него. А умел ли он вообще читать? Я ощутил разочарование. Перед тем как уйти, он связал мне руки. Потом я слушал, как его шаги постепенно стихали в лабиринте ходов. Я остался один.
Мне в голову начали приходить мысли. Не те ли это молодые люди, которые пропадали из галилейских деревень? Такие, как Элеазар и Филипп, пострадавшие от несправедливости? И которые теперь сами творили несправедливость? Что же им пришлось пережить, если теперь они хладнокровно грозили убийством невинным людям по приказу сверху, не повышая голоса, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся?
Всего несколько дней назад в гостях у Фоломея я чувствовал сочувствие и симпатию к зелотам: кто восстает против безвыходной ситуации, невольно заслуживает нашего уважения. Но тут я заметил, что от уважения и симпатии к ним во мне не осталось и следа. Когда у тебя связаны руки и ноги, когда ты сидишь у них в пещере, предоставленный своей судьбе, и еще неизвестно, что тебя ждет, – поневоле перестанешь восхищаться мужеством бойцов сопротивления. На смену восхищению пришло презрение – презрение, подобное тому, которое я чувствовал к Пилату. Пришел страх оттого, что, беспомощный, я оказался один на один с кем-то, имеющим власть над моими жизнью и смертью. Была и горечь от бессовестного использования моей зависимости: разве не так же шантажировал и угрожал Пилат, пусть с большим умением и ловкостью? Разве не так же точно применял он свою власть ко мне? В чек здесь, собственно говоря, разница?
Я закрыл глаза. Передо мной снова встали картины Галилеи: чудесная яркость равнин и холмов, солнце, прозрачный воздух. Каким прекрасным было это все! Но как отвратительно то, что творилось под солнцем, где люди эксплуатировали, использовали друг друга, шантажировали, мучили и угрожали! А надо всем этим всходило и заходило солнце, как будто ему это все глубоко безразлично. Мне пришли на память древние слова:
«И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет. И позавидовал я мертвым, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем».[114]
Своим внутренним взором я видел солнце. Каким прекрасным оно показалось бы мне, если бы я снова мог его увидеть!
Я не знаю, сколько я сидел, уставившись на слабый мерцающий огонек масляной лампы. Это была привозная вещь, из Тира. Ее, наверное, сделал какой-нибудь финикийский ремесленник, а галилейский торговец привез в Галилею. Может быть, на него тоже напали по дороге? И теперь его лампа светила в пещерах Арбелы – и моя надежда смешивалась с ее слабым, но стойким огоньком.
Снова послышались шаги. Они приближались. Меня развязали и привели в какое-то помещение. Несколько человек сидели вкруг. Их лиц я не мог разглядеть. Эта комната тоже тонула в темноте. Собравшиеся чем-то напоминали судей. Меня собирались допросить? Прямо передо мной кто-то сидел на возвышении, и я подумал, что это, наверное, председатель. Он обратился ко мне:
– Андрей, сын Иоанна, – правда ли, что ты сидел в застенке у римлян?
Мой расчет оправдался. Я вздохнул с облегчением. Они прочли письмо и попались на удочку. Я подробно рассказал о демонстрации против Пилата и закончил словами, что демонстрация была направлена на самом деле не против задуманного Пилатом водопровода; имелись другие причины: в первую очередь, деньги. Римляне своими налогами бессовестно высасывали из страны последние соки. Теперь же они вознамерились прибрать к рукам единственный справедливый налог – налог, платившийся Храму. Нужно как-то помешать этому.
Председатель повернулся к одному из сидевших с ним рядом.
– Ты был на этой демонстрации. Можешь ли ты подтвердить его слова?
Тот, к кому он обратился, кивнул. Он сказал, что не видел меня во время демонстрации, но что он слышал, так это что двое молодых людей из Сепфориса были схвачены и посажены в тюрьму. Не потому, что властям удалось в чем-то их обвинить. Просто стало известно, что эти люди – враги римлян.
Слово снова взял председатель.
– Раз ты против римлян, мы не станем брать с тебя выкуп. Но нам нужны доказательства того, что ты на нашей стороне. Римляне берут с нас, евреев, бессовестные налоги Мы хотим, чтобы ты и твоя семья платили нам ежегодно столько же, сколько вы платите римлянам. А мы со своей стороны обещаем впредь беспрепятственно пропускать всех ваших слуг и торговые караваны. Это честная сделка.
А на самом деле – чистой воды шантаж. Но что мне было делать? По всей Галилее ходили слухи о таких договорах. Разбойники и зелоты брали пошлину с торговцев, и это было в порядке вещей. Только так и удавалось обуздать грабеж на дорогах. В этом смысле его предложение было вполне «рыночным». И только цена – бессовестно высокой. Я начал торговаться:
– Римские власти берут налоги только с евреев, но не с язычников. У нас в Сепфорисе есть несколько таких рабов. Их нельзя считать.
Я побоялся сказать, что мой раб Тимон – наполовину язычник. Он был одним из тех, кого у нас называют «боящиеся Бога»: они верят в единого Бога, исполняют десять заповедей, ходят в синагогу, но не подвергают себя обрезанию. Пока Тимон оставался здесь, во власти этих людей, никто не должен был знать об этом. Ведь про зелотов рассказывали, что они ставят людей перед выбором: обрезание или смерть! Конечно, если у них не было сомнений, что человек исповедует еврейскую веру.
К моему удивлению, зелоты прислушались к моим словам. Одного-двух рабов-язычников можно не считать. Я не отступал:
– Мы в Галилее платим налоги не самим римлянам, а Ироду Антипе, который потом отдает римлянам часть. Нужно учесть и эту долю. Ирод Антипа – еврей. Он наш законный правитель.
– Ирод Антипа – идумеянин! – последовал ответ. – Династия Иродов незаконно захватила власть.
Потолковав какое-то время, я сумел выговорить для себя еще одно маленькое послабление. Для этого пришлось пообещать подбрасывать им кое-какую информацию. В результате мне удалось удачно пристроить свои сведения о предстоящих проверках на дороге между Птолемаидой и Галилеей. Я заметил, как по мере продвижения переговоров моя уверенность возрастала. Когда люди начинают торговаться, они становятся предсказуемыми. С жуликоватым купцом приятнее вести дела, чем с фанатиком-террористом.
В конце их главный довольно сказал:
– Это была хорошая сделка. Сделка, основанная на взаимном интересе.
– И на том, что вы насильно притащили меня в эти пещеры, – вставил я.
Главный засмеялся:
– Поверь мне, Андрей, за свою долгую жизнь я научился тому, что людей очень редко можно побудить по доброй воле сделать для тебя что-то полезное. Как правило, им приходится помогать.
В точности то же я уже слышал однажды от Пилата.
Он прервал себя и продолжил уже серьезно:
– Еще одно: если вы решите нарушить условия, мы пустим слух в Кесарии и в других местах, что вас подозревают в связях с террористами. Вряд ли от этого ваша торговля пойдет лучше! Ясно? – Тут он снова засмеялся. – Так-то, а теперь, наконец-то, можно поесть и выпить.
Стало уютнее. Привели Тимона и Малха. Теперь уже не одна, а множество ламп освещали комнату, и я смог рассмотреть лица. Большинство собравшихся были моего возраста. Одному главарю явно перевалило за тридцать. Но кто это там сидит? Я не поверил своим глазам. Неужели Варавва?! Да, это был он! Я хотел броситься к нему, но он с равнодушным видом отвернулся. Неужели я ошибся? Я пребывал в неуверенности и ждал, пока представится возможность снова исподволь взглянуть на незнакомца. Нет, сомнений быть не могло – передо мной сидел Варавва. И снова он повернулся ко мне спиной. Тут я начал кое о чем догадываться: он не хотел, чтобы кто-то узнал о нашем знакомстве. А вдруг не все опасности еще позади? Я не знал, что и думать. Но не подал вида, когда он совершенно спокойно спросил меня: «Откуда ты родом?». И потом: «Чем занимается твой отец? Сколько у тебя братьев и сестер?».
Теперь сомнений уже не осталось. Он хотел создать впечатление, что видит меня впервые. Должно быть, у него были основания. Я включился в игру. Когда наши взгляды на секунду встретились, я заметил, как он подмигнул мне. Это подмигивание словно подтверждало мои мысли: я твой друг. Мое тело пронзила приятная теплота! Как это замечательно – попав к бандитам, встретить среди них друга. Вот теперь уже точно со мной не должно случиться ничего плохого.
Мы договорились, что ночь я со своими людьми проведу в пещере. Рано утром на следующий день мы должны были отправиться в путь. После этого все легли спать. Нам с Тимоном и Малхом отвели небольшую комнату. Вскоре до меня уже доносилось их ровное дыхание.
* * *
Уважаемый господин Кратцингер,
Вам не дает покоя, что главным героем своего рассказа я выбрал богатого торговца, желая в то же время взглянуть на Иисуса «снизу». Вот почему я так поступил: так нам легче отождествить себя с Андреем.
Он живет в мире, отделенном от социального мира Иисуса определенной дистанцией. Он не ограничен рамками своей религиозной традиции. Он (пока) еще ни разу не встречался с Иисусом. Он своего рода «исследователь», идущий по следам Иисуса, – точно так же, как всякий историк.
Основываясь на рассказах разных людей, Андрей должен воссоздать образ Иисуса. Он должен сопоставлять различные высказывания и критически подходить к ним. История как наука начинается тогда, когда человек не просто говорит «это было так-то и так-то», а «на основании тех-то и тех-то источников я (сознавая, что в будущем факты могут быть истолкованы более удачно) хотел бы представить картину происшедшего следующим образом».
Андрей пытается уяснить себе связанное с Иисусом движение обновления, приводя ему в параллель исторические аналогии – точно так же поступают современные историки. Он снова и снова размышляет над тем, что общего у Иисуса с зелотами и другими религиозными движениями в тогдашней Палестине.
Он раскрывает связи, которые необязательно лежат на поверхности, например связь между бедностью, религиозным брожением и политическим сопротивлением. Как историк он расставляет сеть из условий и взаимовлияний.
Критика, аналогия и сопоставление – основные категории, которыми оперирует историческое сознание. Они же действуют в расследовании, которое проводит Андрей. Поэтому он не ученый. Чтобы действовать как настоящий ученый, он должен был бы изложить основы своего метода (как делаю я в своих письмах Вам). Кроме того, ему пришлось бы указывать общедоступные источники, чтобы его утверждения можно было проверить (для этого служат примечания). Но в остальном Андрей – воплощенное историко-критическое исследование, его захватывающая сторона. То же можно сказать о дистанции, на которой он находится к объекту своего исследования и одновременно о его близости к нему: неприятное задание собрать информацию превращается для него в решение жизненно важного вопроса. Исследователь оказывается вовлеченным в предмет, который он призван исследовать.
Что касается затронутых вами политических вопросов – в другой раз! Следующая глава дает для этого новый материал.
Искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава X
Террор и любовь к врагам
Незаметно для себя я заснул. Я не знал, снилось мне или я бредил в полусне. Картины минувшего дня путались и сменяли одна другую. То я видел себя перед судом зелотов. То я стоял перед Пилатом. То ехал по залитой солнцем земле Галилеи. Потом вдруг снова стало темно, и я уже не знал, сижу ли я опять в иерусалимской тюрьме или в пещерах Арбелы. Из темноты вынырнули две головы: главарь зелотов усмехался, глядя на меня. Потом явился Пилат. Он тоже усмехался. Их лица исказились. Снова я услышал звериное рычание, увидел огромные зубы, лапы, которые тянулись уничтожить меня. Я уже чувствовал на своем лице их прикосновение…
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 76; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!