Перспективы режима командировок

Разъезды являлись одной из главных причин неспособности западносибирского мирового суда справляться с нагрузками. Особенно заметным это было в Томской губернии. Там в производстве судей оставалось всех судебных дел: к 1901 г. – 15 228,[85] а через десять лет – уже 60 412. Последняя цифра в расчете на каждого чиновника составляла примерно 1 185 нерассмотренных производств,[86] следовательно, требовалось два года, чтобы завершить только залежавшиеся дела, не решая вновь возникших. Притом, хуже ситуация складывалась с уголовными производствами. На 1 января 1910 г. по волоките мировой суд данной губернии с большим отрывом занимал абсолютное первое место среди аналогичных учреждений многочисленных регионов, где отсутствовали съезды мировых судей (всего подобных округов окружных судов в стране насчитывалось 26). Нерешенных дел там накопилось 35 274, тогда как в идущих следом округах таких производств было: тобольском – 12 687, эриванском – 9 384, уральском – 6 856, иркутском – 6 806.[87]

Волокита в первую очередь порождалась многофункциональностью мировых судей-следователей, каких законодатель при их малочисленности заставил на пользу одной (судейской) обязанности находится всегда на месте, а для пользы другой (следовательской) – постоянно перемещаться. Практика такого порядка – главная причина избыточной судейской подвижности – нанесла существенный урон правосудию и оценивалась руководителями и служащими сибирской юстиции однозначно негативно,[88] а на фоне перегруженности делами отвращала судей от хлопотных командировок. Они, как установили исследования Томского юридического общества 1910 г., выступали против разъездов, связанных с предварительными следствиями, “представлявшими массу практических неудобств и отражавшимися самым невыгодным образом на интересах населения.”[89]

Чтобы совершать меньше выездов, чрезмерно обремененные работой чиновники прибегали к разного рода противозаконным способам. Сокрытие следственных дел под судебными и наоборот,[90] пренебрежение статьей 14 закона 13 мая, обязывавшей разбирать дела в ближайших к местам их возникновения селениях,[91] были обычными для деятельности сибирских мировых судей явлениями. Они, уличенные в служебных преступлениях или в медленности рассмотрения дел, часто оправдывали свои действия или бездействие тем, что выполнять все возложенные на них обязанности, строго следуя предписанным правилам, просто невозможно. Например, множеством возникавших дел и потерей большого количества времени на поездки в качестве следователей объясняли свою чрезвычайную медлительность мировые судьи Ялуторовского уезда, а один из них вовсе перестал производить расследования преступлений.[92] Скрывая же подобные нарушения, судьи сплошь и рядом фальсифицировали сведения о проделанной работе в своих отчетах.[93]

Меры по приближению мировой юстиции к населению демонстрировали несостоятельность. Так, из жалоб крестьян на юстицию, собранных в 1909 г. в Томской губернии, следовало, что из-за беспорядков, вызванных в том числе разъездами чиновников, правосудие в некоторых местностях вообще отсутствовало: годами без рассмотрения лежали уголовные и гражданские дела, ввергая сибиряков в состояние отчаяния и способствуя развитию преступности.[94] Загруженность работой мирового судьи первого участка Кузнецкого уезда Г. И. Реченского была такова, что, по сведениям на 1911 г., он в течение предшествующих пяти лет не смог ни разу съездить для рассмотрения “дел по хищнической добыче золота” на приисках в системе реки Абакан, и все это время накапливались производства, чем вызывалось недовольство тамошних промышленников.[95] Даже с расследованием убийств – пожалуй, важнейшей своей заботой с точки зрения интересов власти и общества – мировые судьи не справлялись. Тобольский губернатор Д. Ф. Гагман приводил факты продолжительного “окарауливания” населением тел убитых людей до начала следственных действий мировыми судьями. В одном из сел такой мертвец без обследования пролежал 106 дней, и подобные случаи, по словам начальника, вызывали возмущение сибиряков.[96]

Командировочный режим вопреки ожиданиям снизил скорость течения дел, не облегчил, а, иногда, наоборот, затруднил участие сибиряков в судопроизводстве, невероятно усложнив судейский труд. Примером крайней неэффективности примененного порядка являла собой обстановка правосудия в Нарымском крае – одном из тех районов, для каких командировки задумывались, и который мировому судье предписывалось посещать четырежды в год.[97] Приезжая туда, он, как и другие сибирские чиновники в подобных обстоятельствах, сосредотачивался на следственных и уголовных производствах (обычно они требовали спешного рассмотрения, и к ним отношение начальства было более строгим), не успевая отправлять нотариальные функции и решать гражданские дела.[98] Жители края не получали удовлетворения своих нужд, поскольку желали видеть нотариуса и судью-цивилиста значительно сильнее, чем уголовного судью и следователя. Известна целая серия их ходатайств по данному поводу рубежа XIX и ХХ вв. с пожеланием к властям установить стационарный офис мировой юстиции, однако в условиях ограниченных возможностей руководители региональных администрации и юстиции оказывались бессильными чем-либо помочь.[99] После полумесячного отсутствия судью в его томской камере обычно ожидала масса накопившихся дел и недовольных поданных, и он больше недели форсировал разбирательства, откладывая на потом менее важные дела.[100]

Неудивительно, что в Сибири сложился устойчивый образ усталого, ничего не успевающего, суетливого, постоянно занятого, но всегда долгожданного и малодоступного чиновника. “Судью ждут всюду: по целым дням ждут у крыльца на морозе крестьяне, приехавшие к нему, как к нотариусу, засвидетельствовать ‘бумажку’; ждут понятые и власти на месте совершения преступления, пока приедет судья в роли следователя, и ждут, кроме того, дела, назначенные к слушанию в тот самый день, когда совершилось преступление. Очевидно, что такая работа для судьи непосильна, и что неизбежно должно проигрывать и качество работы. Задерганный, вечно кидающийся от одного дела к другому, судья не может ни на чем сосредоточиться, не может всему отдаться всецело. Страдает от этого одинаково и сам судья, и население, и больше всего, конечно, престиж суда,” – писал корреспондент Сибирских вопросов.[101]

Альтернативными мировому институту в решении сельским населением незначительных дел могли быть волостные суды. Но в глазах сибиряков, менее связанных традициями коллективизма, чем крестьяне центра России, эти учреждения не пользовались авторитетом и популярностью, и они предпочитали правосудие мировых судей даже при всех его проблемах. Показательно, что в 1905 г. на съезде крестьян Тобольского уезда представители от волостей почти единодушно заявили о ненужности волостных судов, но зато активно выступали с рекомендациями об улучшении мировой юстиции.[102] В 1910 г. по результатам анкетирования крестьянских деятелей Томское юридическое общество высказалось за ликвидацию волостных судов ввиду “ряда коренных недостатков,” не подлежавших устранению.[103]

Чтобы покончить с избыточной подвижностью мировой юстиции, существовала потребность в увеличении ее штата и разделении судейских функций. После увольнения сторонника предельной экономии государственных средств и многопрофильности суда Муравьева[104] на давно обнаруженный острый дефицит сотрудников обратил внимание Щегловитов, считавший, что объем труда сибирских мировых судей “в значительной мере превышал признаваемое для них нормальное количество служебной работы.”[105] Закон 28 мая 1911 г. установил в дополнение к существовавшим 21 должность мирового судьи в Томской губернии, 14 – в Тобольской,[106] и удалось почти полностью отказаться от совмещения судебных и следовательских обязанностей: в Тобольской губернии осталось лишь шесть участков с судьями-следователями,[107] в Томской – всего четыре.[108]

Между тем напряженная командировочная деятельность тормозила работу коллегиальных судов. В 1911 г. Едличко докладывал Щегловитову, что необходимость разъездов Омской судебной палаты приводила к вредной для населения волоките.[109] Также известно, что сотрудники испытывали перегрузки, и по количеству приходящихся на каждого из них дел учреждение в 1910 г. занимало второе место в империи из четырнадцати палат.[110]

Чудовищная волокита была свойственной деятельности окружных судов Западной Сибири с самого начала их функционирования. Вообще, как считал Депп, только при условии постоянного пребывания в губернском центре подчиненная ему организация в установленном составе могла справиться с возникающими делами.[111] Официальная статистика ужасала: несмотря даже на увеличение штата в 1900 г. (всего в западносибирских окружных судах прибавилось девять членов),[112] Томский окружной суд к 1902 г. вышел по количеству прошлогодних дел на первое место среди более чем сотни окружных судов империи (Тобольский окружной суд на четвертом месте).[113] В 1909 г. по числу накопленных дел они же занимали третье и четвертое места в империи.[114] В то время ежегодные отчеты министра юстиции регулярно отмечали эти суды в качестве самых проблемных мест всего вообще российского правосудия.[115] Им принадлежало бесславное лидерство по поступавшим делам “важнейших” категорий, а именно этот показатель Щегловитов характеризовал “наиболее верным” в оценке судейского труда. Нормальным считалось ежегодное поступление 150 таких дел на одного работника, но, по сведениям Министерства юстиции, в 1901–1903 гг. в Западной Сибири наблюдалось огромное превышение нормативов: в томском суде – 268 дел, в тобольском – 355! По указанной категории производств Тобольскому окружному суду принадлежало абсолютное первенство среди всех окружных судов страны.[116]

Практика выездных сессий с участием перегруженных работой и просто презиравших собственные командировки чиновников (они ненавистно называли их “бродяжничеством”)[117] вырабатывала способы снижения командировочной нагрузки, иногда понижавшие качество правосудия. Имелись факты, когда состав судебной коллегии вопреки правилам формировался с привлечением двух мировых судей (закон допускал только одного).[118] На заседании Ишимской городской думы 23 февраля 1912 г. местный мэр С. Двойников обращал внимание на непривлекательную на его взгляд процессуальную особенность: в свои приезды Тобольский окружной суд не рассматривал апелляционные производства, назначая их к слушанию исключительно в Тобольске.[119] Точно такой же порядок практиковал Томский окружной суд.[120]

Командировочно-сессионный режим заслуживал упреки с точки зрения судейской доступности для сибиряков. Двойников заявлял, что порядок приездов суда не удовлетворял горожан, “вынужденных совсем отказываться от ведения некоторых дел в окружном суде.”[121] Внутри Сибири для всех было очевидным, что излишние поездки судей – это удар по правосудию и потеря впустую тех ресурсов судебной власти, которые бы принесли ей и сибирякам больше пользы в случае неподвижности юстиции. Вейсман писал, что денежных средств, тратившихся неэффективно на поездки, было достаточно для учреждения целой сети небольших по составу окружных судов, чтобы “приблизить суд к населению.” Кроме того, поднялся бы престиж судебной службы и повысился ее авторитет в глазах подданных: ведь всегда разъезжавший член окружного суда (“вечно в санях, то на пароходе по рекам Сибири, то в почтовой повозке, он как будто отвык от своего угла”) вызывал мало уважения.[122] Известный в крае судебный деятель А. М. Ветров предлагал поселить по одному члену окружного суда в уездных городах. Таким образом, сокращалось бы наполовину количество разъезжающих членов окружных судов (обычно они ездили по двое), а их канцелярии с документацией находились бы всегда на месте, не требуя затрат на перемещение.[123]

Приближение окружных судов к людям безусловно соответствовало потребностям края. Жители Тюмени выступили с просьбой о собственном окружном суде уже в 1897 г., предлагая даже под строительство судебного здания внушительную сумму до 150 тыс. руб.[124] и подав соответствующее ходатайство Муравьеву.[125] Барнаульцы начиная с 1903 г. просили учредить в их городе окружной суд,[126] но пока этот вопрос рассматривался, в 1909 г. на Алтае появился конкурент – Бийск, власти которого предлагали бесплатное для Министерства юстиции помещение.[127] 22 апреля 1910 г. последовал закон об установлении окружного суда все-таки в Барнауле.[128] Своей деятельностью новый суд наглядно продемонстрировал, как население нуждалось в нем и насколько правосудие было недоступным ранее: число возникших уголовных дел на юге Томской губернии сразу выросло в 1.4 раза. Такие данные свидетельствовали, что для местных жителей было важнее всегда найти суд на месте, пусть он располагался дальше, нежели ожидать его прибытия. Едличко, сознавая это, немедленно поставил вопрос об открытии нового окружного суда на юге Тобольской губернии – в Ишиме.[129] Щегловитов, признавая число дел, поступавших в Тобольский окружной суд, “совершенно непосильным” для его сотрудников, в мае 1914 г. составил проект учреждения Ишимского окружного суда,[130] но началась мировая война и весьма нужное региону учреждение не появилось.

В 1916 г. по почину местной городской думы возник вопрос о необходимости введения окружного суда в Новониколаевске. Население быстрорастущего и одного из крупнейших городов Сибири, железнодорожного узла, из которого разъезжались поезда во всех направлениях (в 1915 г. с запуском Алтайской железной дороги открылся маршрут и на юг), могло пользоваться правосудием лишь во время выездных сессий Томского окружного суда (в 1917 г. их было 10). Абсурдность подвижности судебной власти в данном районе заключалась в том, что окружные суды Томска и Барнаула совершали транзитный крюк через большой Новониколаевск, чтобы добраться до подведомственных себе мелких уездных городов: первый – до Каинска, второй – до Славгорода (приобрел городской статус в 1914 г.). Каждый член Томского окружного суда в 1917 г. на поездки в Новониколаевск и Каинск в среднем потратил до 60 дней. Положение было настолько ненормальным, что экстренно исправлять его вынуждались пришедшие на смену царизму власти в чрезвычайной обстановке Гражданской войны. 12 октября 1918 г. Административный совет Временного сибирского правительства принял решение о создании Новониколаевского окружного суда.[131]

Осуществленные же самодержавием меры не приводили к заметным улучшениям. Барнаульский окружной суд, поскольку количество поступавших в него дел значительно превышало предполагаемое, по оценке Щегловитова, “оказался не в состоянии правильно функционировать.”[132] Увеличение штата мирового суда в 1911 г. удовлетворяло лишь приросту населения, не более того.[133] Неудивительно, что превышение нормативов работы мировых судей даже после освобождения от следовательских обязанностей оставалось многократным,[134] и, например, по словам Едличко, в 1912 г. мировой суд на Алтае “продолжал находиться в условиях, исключающих возможность основательной и продуктивной работы.”[135] По-прежнему испытывали перегрузки судьи участков, где сохранился командировочный режим для расследования преступлений. По трем из таких участков в Томской губернии отложились некоторые сведения в архиве: в двух возникало в два раза больше нормы следственных дел, в одном – в три раза.[136]

В целом, командировки принесли сомнительную пользу с точки зрения приближения суда к обывателям, зато способствовали падению его авторитета и волоките, судейским перегрузкам и злоупотреблениям, неудовлетворенности судей своей службой и положением дела правосудия, а также раздражали население, для которого служители Фемиды вряд ли стали “своими” в силу удаленности, излишней суетливости и принадлежности к пришлым элементам.[137] Анучин указывал, что сибиряки признавали в судьях не судебных деятелей, а прежде всего виновников своих мучений, и главной причиной такого положения адвокат называл именно судейские разъезды.[138] Получается, командировочным режимом царизм вызывал к себе недовольство сразу с двух сторон: со стороны населения – к юстиции как носителю государственной власти (в частности, современники отмечали у сибиряков рост озлобленности и враждебности по отношению к малодоступным судебным учреждениям,[139] их возраставшую склонность к самосуду),[140] со стороны изможденных работой сибирских судебных чиновников – к центральному бюрократическому аппарату самодержавия.[141]

 

Заключение

Когда Ветров ставил вопрос о том, что важнее, “доступность ли суда или его сравнительно высокие качества,” он отвечал – первое.[142] Однако опытный чиновник (поработал и мировым судьей, и членом окружного суда) не задумывался о качестве этой доступности, которая за Уралом приобрела двойственные и полярные свойства, оформившие здесь две пространственные модели судоустройства: первая воплотилась в размещении органов юстиции рядом с населением, вторая – в периодическом приезде судей. Нормальному порядку, когда каждый подданный мог всегда обратиться в суд, в 1864 г. возвещавшийся Александром II “скорым, правым, милостивым и равным для всех,” таким образом, противопоставлялся в целом аномальный для России – командировочный, по природе которого общение с судом во многом зависело не от нужд и воли подданного, а от мобильности судебной системы. Последний строй, подразумевая концентрацию инициативы судопроизводства в руках государственных органов и некоторую пассивность населения, существенно сужал действие либеральных начал Судебных уставов, зато укладывался в устремления политического режима поздней империи к личной форме монархии с ее патерналистским образом поведения и ставкой на единение с широкими крестьянскими массами.[143]

Союз автономных от государства народа и судопроизводства подменялся идеей царского покровительства над тем и другим. Созданию ощущения близости самодержца и творимого его именем правосудия к подданным вполне отвечал замысел судейской подвижности, но он же требовал задействовать дополнительно существенные человеческие и финансовые ресурсы, объем которых, однако, для Сибири оказался урезанным. Соответственно духу колониализма, здесь устанавливалось “правосудие на дешевых началах” (характеристика Вейсмана),[144] тем самым ставился крест на намерении достаточно приблизить суд к населению даже чисто географически: при малочисленном штате самые незначительные по количеству и времени командировки дезорганизовывали юстицию, замедляли судопроизводство, роняли его качество, а для сибиряков многих районов, куда суд наведывался ограниченное количество раз и часто трудился в тяжелых условиях или вообще не приезжал, командировочный режим оставлял воображаемым присутствие судебной власти.

Следствием попечительства являлась неспособность царизма деятельно реагировать на судейские и общественные запросы, согласно им корректируя настройки государственной машины, что и являлось одной из причин ее движения под откос. Как демонстрировал случай сибирской юстиции, самодержавие слабо чувствовало динамику происходивших изменений, исправляя недостатки медленно, неохотно и неэффективно. Особенно это контрастировало с действиями приходивших на смену царизму режимов, апробировавших новые механизмы взаимодействия государства и общества. Пытаясь покончить с наследством бессилия монархии, антибольшевистские правительства периода Гражданской войны в Сибири даже при худших обстоятельствах разработали масштабную программу судебного реформирования.[145] Некоторые из мер касались смягчения командировочного режима и учитывали общественное мнение, а также безусловно отвечали пожеланиям тружеников судебного ведомства. В частности, решение о введении Новониколаевского окружного суда принималось под давлением гражданских союзов – домовладельцев, кредитного и маслодельных артелей.[146] Упраздненный ранее лишь частично институт судей-следователей,[147] среди юристов давно признанный негодным, теперь подлежал окончательной ликвидации.[148]

Разъезжавшая царская юстиция была плохо приспособленной отзываться на нужды населения. Куда, когда и на какой срок суду выехать больше зависело от его графика работы, наличия финансов, занятости, географии объезжаемой территории, судейской воли и многих других обстоятельств, в сумме делавших распределение судебных милостей неравномерным. “По странному сибирскому кодексу [закон 13 мая 1896 г.] не только допустимо нарушение законов человеческих, но и законов природы: например, те же самые расстояния могут произвольно укорачиваться и удлиняться, в зависимости от того, кто замешан в деле: барин или мужик, человек ли ‘свободного состояния,’ или ссыльный, в особенности – политический ссыльный. В последнем случае фактические пять верст получают свойство превращаться в пятьдесят, выходить за границы селений, волостей, чуть ли не губерний,” – рассказывали Сибирские вопросы об оборотных, пагубных сторонах судейской подвижности.[149] Распространенное таким образом внутри региона неравенство перед законом и судом способствовало укоренению различий между правосудием сибирским и общероссийским, не соответствуя курсу царизма на включение Сибири в игру по общим правилам.

Правительство не сумело разобраться с пространственными вызовами, показав себя нерасчетливым и малоспособным к прогнозированию имперской ситуации. Частые поездки противоречили элементарному здравому смыслу и оказывались непродуктивными, ведь в дороге прекращались любые занятия по отправлению правосудия, которое в периоды передвижения отсутствовало и там, откуда выезжал суд, и там, куда он намеривался приехать. В громадном крае заставить судей много ездить означало сократить возможности юстиции, потерять много рабочего времени и человеческих сил (моральных и физических), усилить зависимость судебных учреждений от изъянов местного управленческого аппарата,[150] административно-территориального деления, окружающей среды, благоустройства населенных пунктов, развитости транспорта и путей сообщения – того, что определяло проблемность и отсталость региона, уже само по себе усложняло судебную деятельность, и чего настоятельно требовалось избежать.

Обманчивый правительственный утилитаризм создавал лишь иллюзию географического приближения суда к подданным. В реальности он, заставив малочисленных судей исполнять плохо согласующиеся между собой обязанности и энергично перемещаться, имел самые негативные последствия. Судебная система оказывалась неспособной справляться с выпавшими на ее долю нагрузками, командировки подвергали нежелательным деформациям правосудие, ими были не довольны чиновники и люди. Таким образом, демонстрировался разлад между государством, юстицией и обществом, а царизм, усиливая своей волюнтаристской политикой и недальновидными новациями антагонизм в судебной сфере, нагнетал конфликтность в стране и вредил себе.

 

Dept. of Russian History

Tyumen State University

Ul. Volodarskogo, dom 6

625003 Tyumen, Russian Federation

krest_e_a@mail.ru

[1] Среди наиболее важных дореволюционных работ об изменениях в системе правосудия пореформенной России можно назвать как крупные коллективные труды (N. V. Davydov and N. N. Polianskii, eds., Sudebnaia reforma, 2 vols [Moscow: Knigoizd. “Ob"edinenie,” 1915]; Sudebnye ustavy 20 noiabria 1864 g . za piat ' desiat let, 2 vols [Petrograd: Senatskaia tip., 1914]), так и написанные отдельными авторами: I. V. Gessen, Sudebnaia reforma (St. Petersburg: Tip. F. Vaisberga & P. Gershunina, 1905); M. P. Chubinskii, “Sud'ba sudebnoi reformy v poslednei treti XIX v.,” in Istoriia Rossii v XIX v ., 6 (St. Petersburg: Izd. Tovarishchestva brat'ev A. & I. Granat & Ko., 1909), 200–44. В советской историографии две разные традиции в оценке правительственной политики по отношению к реформированному суду, признававших завершенность в Российской империи судебной “контрреформы,” то есть полный отказ от демократических принципов судопроизводства и судопроизводства к концу XIX в., и несогласных с этим, были заложены Б. В. Виленским и П. А. Зайончковским. See B. V. Vilenskii, Sudebnaya reforma i kontrreforma v Rossii (Saratov: Privolzhskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1969); P. A. Zaionchkovskii, Rossiiskoe samoderzhavie v kontse XIX stoletiia (politicheskaia reaktsiia 80-kh–nachala 90-kh godov) (Moscow: Mysl', 1970). Особенное внимание судебной политике царизма уже после судебной реформы 1864 г. уделили труды, написанные зарубежными историками: Jorg Baberowski, Autokratie und Justiz . Zum Verhältnis von Rechtsstaatlichkeit und Rückständigkeit im ausgehenden Zarenreich 1864–1914 (Frankfurt am Main: Vittorio Klostermann, 1996); William G. Wagner, “Tsarist Legal Policies at the End of the Nineteenth Century: A Study in Inconsistencies,” The Slavonic and East European Review 54, 3 (1976): 371–94; R. S. Uortman (Wortman), Vlastiteli i sudii: razvitie pravovogo soznaniia v imperatorskoi Rossii (Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2004).

[2] Polnoe sobranie zakonov Rossiiskoi imperii (PSZ), series 3, vol. 16, no. 12932. Открытие новых судов состоялось 2 июля 1897 г.

[3] Устанавливался сугубо чиновничий суд с заметными ограничениями независимости. Отсутствовал суд присяжных, мировые судьи не выбирались, а назначались и не объединялись съездами, не предусматривалось советов присяжных поверенных и т.д. See I. G. Adon'eva, “ Velikaia polureforma :” preobrazovaniia sudebnoi vlasti Zapadnoi Sibiri v otsenkakh mestnoi iuridicheskoi intelligentsii ( konets XIX – nachalo ХХ v .) (Novosibirsk: Izd. NGTU, 2010); M. A. Btikeeva, Sudebnye uchrezhdeniia Zapadnoi Sibiri v kontse XIX – nachale ХХ vv .: ( Po materialam okruga Omskoi sudebnoi palaty ) (Omsk: Omskaia akademiia MVD Rossii, 2008); O. G. Buzmakova, Sudebnaia vlast ' v Sibiri v kontse XIX – nachale ХХ v . (Novosibirsk: Izd. SGUPS, 2012); D. A. Glazunov, Deiatel ' nost ' sudebnykh uchrezhdenii Tomskoi gubernii ( konets XIX – nachalo ХХ v .) (Barnaul: Izd. AAEP, 2006); V. M. Derevskova, Stanovlenie i razvitie poreformennoi sudebnoi sistemy Vostochnoi Sibiri v kontse XIX–nachale ХХ v. (Irkutsk: Art-press, 2004); E. A. Krest'iannikov, Sudebnaia reforma 1864 g. v Zapadnoi Sibiri (Tiumen': Izd. “Ekspress,” 2009).

[4] В исторической литературе встречаются лишь незначительные сюжеты специально о подвижности юстиции в нескольких губерниях центра России. See, for example, V. M. Marasanova, Iaroslavskii okruzhnoi sud. 1866–1917 (Iaroslavl': Izd. “Indigo,” 2014), 31; A. D. Popova, Femida v epokhu preobrazovanii: sudebnye reformy 1864 g. i rubezha XX–XXI vv. v kontekste modernizatsii (Moscow: Novyi khronograf, 2009), 237–42.

[5] See Leopold Haimson, “The Problem of Social Stability in Urban Russia, 1905–1917,” Slavic Review 23, 4 (1964): 619–42, and 24, 1 (1965): 1–22.

[6] Sh. Fitspatrik (Fitzpatrick), Russkaia revoliutsiia (Moscow: Izd. Instituta Gaidara, 2018), 81.

[7] Jane Burbank, Russian Peasants Go to Court: Legal Culture in the Countryside, 1905–1917 (Bloomington: Indiana University Press, 2004).

[8] Jorg Baberowski, “Law, the Judicial System, and the Legal Profession,” in The Cambridge History of Russia, 2: Imperial Russia, 1689–1917, ed. Dominic Lieven (Cambridge: Cambridge University Press, 2006), 344–68.

[9] О взглядах современников на “инаковость” края see N. N. Rodigina, “ Drugaia Rossiia ”: obraz Sibiri v russkoi zhurnal'noi presse vtoroi poloviny XIX–nachala XX veka (Novosibirsk: Izd. NGPU, 2006).

[10] О таких поисках see E. A. Pravilova, Finansy imperii: Den'gi i vlast' v politike Rossii na na ts ional'ny k h okraina k h. 1801–1917 (Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2006).

[11] V. P. Zinov'ev, Ocherki sotsial'noi istorii industrial'noi Sibiri. XIX–nachalo ХХ v. (Tomsk: Izd. Tomskogo universiteta, 2009), 97.

[12] L. M. Dameshek and A. V. Remnev, eds., Sibir' v sostave Rossiiskoi imperii (Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2007), 265.

[13] See Anatolii Remnev, Siberia and the Russian Far East in the Imperial Geography of Power, in Russian Empire: Space, People, Power, 1700–1930, eds. Jane Burbank, Mark von Hagen, and Anatolii Remnev (Bloomington: Indiana University Press, 2007), 425–54.

[14] В 1894–1899 гг. при министерстве над пересмотром судоустройства и судопроизводства трудилась специальная “муравьевская” комиссия (по имени председателя министра юстиции Н. В. Муравьева). Ее планы не были реализованы в России, но воплотились на окраинах страны, где в те годы вводились Судебные уставы. Первым ученым, специально рассмотревшим некоторые направления деятельности этой комиссии был Theodore Taranovski. See Theodore Taranovski, “The Aborted Counter-Reform: Murav'ev Commission and the Judicial Statutes of 1864,” Jahrbücher für Geschichte Osteuropas 29, 2 (1981): 161–84. Jorg Baberowski посвятил комиссии главу своей фундаментальной книги. See Baberowski, Autokratie und Justiz, 429–80.

[15] Даже после масштабных правительственных мер по организации переселения на 1914 г. доля жителей края составляла 5.61% от всех россиян при его площади 57.41% от общей территории России. See David Saunders, “Regional Diversity in the Later Russian Empire,” Transactions of the Royal Historical Society, 10 (2000): 145.

[16] “Vsepoddanneishii doklad ministra iustitsii stats-sekretaria Murav'eva o deiatel'nosti Ministerstva iustitsii za istekshee desiatiletie (1894–1904 gg.),” Zhurnal Ministerstva iustitsii, no. 2 (1904): 35.

[17] Rossiiskii gosudarstvennyi istoricheskii arkhiv (RGIA) f. 1405 (Ministerstvo iustitsii), op. 542, d. 250, l. 1.

[18] Vsepoddanneishii otchet ministra iustitsii za 1896 g. ([St. Petersburg: Senatskaia tipografiia, 1897]), 5; Obshchii obzor deiatel'nosti Ministerstva iustitsii i Pravitel'stvuiushchego Senata za tsarstvovanie imperatora Aleksandra III (St. Petersburg: Senatskaia tipografiia, 1901), 32–33.

[19] Gosudarstvennyi arkhiv v g. Tobol'ske (GAT) f. 152 (Tobol'skoe obshchee gubernskoe upravlenie), op. 37, d. 875, ll. 158–62, 167–68. Об издержках определения штата сибирской юстиции see E. A. Krest'iannikov, “Stsenarii vvedeniia mirovogo suda v dorevoliutsionnoi Sibiri,” Voprosy istorii, no. 9 (2016): 15–16; E. A. Krest'iannikov, “Finansovye aspekty sudebnoi reformy v Sibiri (konets XIX–nachalo ХХ v.),” Rossiiskaia istoriia, no. 2 (2018): 27–28.

[20] RGIA f. 1405, op. 542, d. 250, l. 10.

[21] N. V. Murav'ev, Iz proshloi deiatel'nosti, 2 (St. Petersburg: Tip. M. M. Stasiulevicha, 1900), 395, 400.

[22] В Тобольской губернии первоначально устанавливалось 39 должностей участковых и добавочных мировых судей, в Томской губернии – 34, всего в Сибири – 173.

[23] В 1897 г. Иркутской судебной палате подчинилась вся Сибирь кроме Тобольской губернии, отнесенной к округу палаты в Казани, но в ходе проведения судебной реформы в Центральной Азии по закону 2 июня 1898 г. открывалась Омская судебная палата, в округ которой были включены западносибирские Томская и Тобольская губернии. PSZ, series 3, vol. 18, no. 15493.

[24] GAT f. 152, op. 37, d. 875, l. 45.

[25] PSZ, series 3, vol. 5, no. 2770. Тогда в судопроизводство внедрялись некоторые элементы состязательности и гласности, а главными новшеством в судоустройстве являлось установление должностей судебных следователей и товарищей прокурора. Реформирование 1885 г. единодушно признавалось неудавшимся, и после него, в частности, по признанию Муравьева, сибирская юстиция по-прежнему находилась в “печальном” положении, “не обеспечивая личной и имущественной безопасности” сибиряков. RGIA f. 1405, op. 542, d. 250, l. 4.

[26] Сибирские округа – аналог уездов в остальной империи – были переименованы на общероссийский манер 2 июня 1898 г. PSZ, series 3, vol. 18, no. 15503.

[27] Так, после судебной реформы в Тобольской губернии только 13 мировых судей числились в городах. GAT f. 158 (Tobol'skii okruzhnoi sud), op. 2, d. 39, ll. 46–47.

[28] В Восточной Сибири по закону 13 мая малонаселенные местности вообще не получили юстиции (там на правах мировых судей действовали полицейские чиновники), несколько окружных судов освобождались от обязанности проводить выездные сессии, а число населенных пунктов, куда намечалось выезжать остальным, было существенно меньшим, чем планировалось объезжать окружным судам в Западной Сибири. GAT f. 152, op. 37, d. 875, l. 169 ob.

[29] На момент Всеобщей переписи населения 1897 г. в первой проживало 1 433 595 чел., во второй – 1 927 932 чел., а их общая площадь составляла 1 924 200 квадратных верст. Aziatskaia Rossiia . 1. Liudi i poriadki za Uralom (St. Petersburg: Izd. Pereselencheskogo upravleniia Glavnogo upravleniia zemleustroistva i zemledeliia, 1914), 88.

[30] N. F. Annenskii, “Khronika vnutrennei zhizni. Sudebnaia reforma v Sibiri,” Russkoe bogatstvo, no. 6 (1896): 167.

[31] GAT f. 152, op. 37, d. 875, ll. 158–158 ob.

[32] Gosudarstvennyi arkhiv Tomskoi oblasti (GATO) f. 3 (Tomskoe gubernskoe pravlenie. Tomskoe gubernskoe upravlenie), op. 6, d. 5, l. 25 ob.

[33] Gosudarstvennyi arkhiv Irkutskoi oblasti (GAIO) f. 246 (Irkutskaia sudebnaia palata), op. 6, d. 3, ll. 7 ob.–8.

[34] GAT f. 152, op. 37, d. 861, ll. 173 ob., 207, 369.

[35] See E. A. Krest'iannikov, “Politsiia i politseiskoe sledstvie v Zapadnoi Sibiri (1822–1897 gg.),” Rossiiskaia istoriia, no. 3 (2013): 84–99.

[36] GATO f. 3, op. 6, d. 5, ll. 114, 118, 127, 129.

[37] Местные жители редко прибегали к помощи дореформенной юстиции. В частности, сам Муравьев характеризовал ее “крайне отдаленной и недоступной,” констатируя, что “за немногими исключениями, сибиряк, коренной или пришлый, почти не пользовался судом.” See “Sudebnaia reforma v Sibiri,” Zhurnal Ministerstva iustitsii, no. 6 (1896): 145–46.

[38] GAT f. 152, op. 37, d. 875, l. 167 ob.

[39] “Vnutrennee obozrenie,” Russkaia mysl', no. 6 (1896): 174.

[40] Sibirskii vestnik, no. 117 (1896): 1.

[41] В 1892 г. под руководством обер-прокурора Сената П. М. Бутовского ревизовал юстицию Западной Сибири, а затем исполнял обязанности тобольского губернского прокурора, после чего 27 октября 1894 г. вошел в состав комиссии, разрабатывавшей проект судебной реформы в Сибири. GAIO f. 245 (Prokuror Irkutskoi sudebnoi palaty), op. 5, d. 180, ll. 18 ob.–19 ob.

[42] GAT f. 376 (Tobol'skii gubernskii sud), op. 1, d. 566, l. 11 ob.

[43] GATO f. 3, op. 6, d. 5, l. 25.

[44] M. Voitenkov, “Mirovoi sud'ia v Sibiri i Zabaikal'e,” Pravo, no. 4 (1911): 208.

[45] В округе Омской судебной палаты проезд на лошадях или пароходе рассчитывался из нормы 150–200 верст в сутки. Gosudarstvennyi arkhiv Omskoi oblasti (GAOO) f. 25 (Omskaia sudebnaia palata), op. 1, d. 80, l. 89 ob.

[46] V. N. Anuchin, “Pasynki Femidy,” Sibirskie voprosy, no. 49–50 (1909): 28.

[47] GAT f. 158, op. 2, d. 155, ll. 47–48.

[48] GATO f. 10 (Tomskii okruzhnoi sud), op. 1, d. 63, l. 32–32 ob.

[49] M. Kvitka, “Po rekam Zapadnoi Sibiri. (Iz vpechatlenii poverkhnostnogo turista),” Dorozhnik po Sibiri i Aziatskoi Rossii, no. 2 (1900): 39–40.

[50] GAT f. 152, op. 37, d. 869, ll. 97–97 ob.

[51] GATO f. 3, op. 14, d. 109, ll. 33, 36.

[52] RGIA f. 1405, op. 542, d. 254, l. 25 ob.

[53] GAOO f. 25, op. 1, d. 80, l. 89; d. 139, l. 11 ob.; f. 190 (Prokuror Omskoi sudebnoi palaty), op. 1, d. 21, l. 1 ob.

[54] GATO f. 10, op. 1, d. 128, l. 75; GAOO f. 25, op. 1, d. 80, l. 89; RGIA f. 1409 (Sobstvennaia ego imperatorskogo velichestva kantseliariia), op. 6, d. 948, l. 4 ob.; Gosudarstvennyi arkhiv Rossiiskoi Federatsii (GARF) f. R-131 (Administrativnyi sovet Vremennogo sibirskogo pravitel'stva, Omsk), op. 1, d. 12, l. 4 ob.

[55] Gosudarstvennyi arkhiv Krasnoiarskogo kraia (GAKK) f. 42 (Krasnoiarskii okruzhnoi sud), op. 1, d. 96, l. 161 ob.; d. 129, l. 71 ob.; d. 248, l. 2.

[56] GAIO f. 243 (Irkutskii okruzhnoi sud Ministerstva iustitsii), op. 1, d. 193, ll. 1–5.

[57] Расстояние маршрута рассчитано по: Sibirskii torgovo-promyshlennyi kalendar' na 1911 g. (St. Petersburg: Tip. E. F. Meks, 1911), 329–30.

[58] Судебные уставы вводились там на основе закона 29 января 1896 г. PSZ, series 3, vol. 16, no. 12483.

[59] Tsentral'nyi gosudarstvennyi arkhiv goroda Moskvy (TsGAgM) f. 131 (Moskovskaia sudebnaia palata), op. 20, d. 461, ll. 23–24 об.; Adres-kalendar' Arkhangel'skoi gubernii na 1906 g. (Arkhangel'sk: Arkhangel'skaia gubernskaia tip., 1906), 35–36.

[60] TsGAgM f. 131, op. 20, d. 461, ll. 3–22, 25–41.

[61] RGIA f. 797 (Kantseliariia ober-prokurora Sinoda), op. 92, d. 167, l. 5; f. 1405, op. 542, d. 254, l. 21 ob.; f. 1409, op. 6, d. 948, l. 4 ob.

[62] GAT f. 152, op. 37, d. 869, ll. 126–30, 144–45 ob.

[63] GAOO f. 25, op. 1, d. 80, l. 87; d. 139, l. 7.

[64] GATO f. 10, op. 1, d. 63, l. 67 ob.; d. 67, ll. 14–16; d. 133, l. 10.

[65] Ibid., d. 73. ll. 6–6 ob., 26–26 ob.; d. 133, ll. 7–7 ob.

[66] Ibid., d. 134. ll. 1, 6–8

[67] GAT f. 479 (Tobol'skii gubernator), op. 2, d. 74, ll. 4–11.

[68] RGIA f. 1405, op. 542, d. 254, l. 115.

[69] PSZ, series 3, vol. 16, no. 12995.

[70] RGIA f. 1409, op. 6, d. 948, l. 4 ob.

[71] GATO f. 3, op. 6, d. 1, ll. 57–58.

[72] R. L. Veisman, “Iarkie nedostatki sibirskogo suda,” Sibirskie voprosy, no. 3–4 (1908): 45.

[73] GAT f. 152, op. 37, d. 893, ll. 1–8.

[74] GATO f. 3, op. 6, d. 1, l. 91.

[75] Veisman, “Iarkie nedostatki sibirskogo suda,” 45.

[76] GATO f. 3, op. 6, d. 1, l. 2.

[77] GAT f. 158, op. 2, d. 53, ll. 4–4 ob.

[78] GAOO f. 25, op. 1, d. 139, ll. 11–11 ob.; d. 261, l. 64.

[79] GAT f. 158, op. 2, d. 43, ll. 158, 164–65.

[80] RGIA f. 1405, op. 542, d. 254, ll. 50–62 ob.

[81] GAT f. 158, op. 2, d. 97, ll. 28, 43–43 ob., 49–49 ob.

[82] Gosudarstvennaia Duma. Tretii sozyv. Stenograficheskie otchety 1912 g. Sessiia piataia. Chast' IV. Zasedaniia 120–153 (s 30 aprelia po 9 iiunia 1912 g.). (St. Petersburg: Gosudarstvennaia tip., 1912), 461–65.

[83] GAOO f. 25, op. 1, d. 239, ll. 15–22, 34.

[84] Ibid., d. 317, l. 3.

[85] Ibid., f. 190, op. 1, d. 21, ll. 13–14.

[86] Sbornik statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1910 g., issue 26 (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1911), 238–39, 254–55.

[87] Sbornik statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1909 g., issue 25 (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1911), 236–39.

[88] See Evgenii A. Krest'iannikov, “Realizatsiia Idei Sud'i-Sledovatelia v Mirovoi Iustitsii Dorevoliutsionnoi Sibiri,” Cahiers du Monde russe 58, 4 (2017): 555–88.

[89] “Reforma mestnogo suda v Sibiri,” in Trudy Iuridicheskogo obshchestva pri Imperatorskom Tomskom universitete, 2 (Tomsk: Tip. Sibirskogo tovarishchestva pechatnogo dela, 1911): 3, 19.

[90] Gessen, Sudebnaia reforma, 249.

[91] Anuchin, “Pasynki Femidy,” no. 49–50: 30.

[92] GAT f. 152, op. 37, d. 869, ll. 31–32; f. 158, op. 2, d. 31, l. 45.

[93] GATO f. 10, op. 1, d. 188, l. 1.

[94] Ibid., d. 63, ll. 79–83 ob.

[95] GAOO f. 25, op. 1, d. 242, ll. 12–13 ob.

[96] RGIA. Kollektsiia pechatnykh zapisok. No 101. Otchet o sostoianii Tobol'skoi gubernii za 1909 g., 13.

[97] GAIO f. 245, op. 1, d. 8, l. 17.

[98] See Krest'iannikov, “Realizatsiia Idei Sud'i-Sledovatelia v Mirovoi Iustitsii Dorevoliutsionnoi Sibiri,” 578–580.

[99] GAIO f. 245, op. 1, d. 8, ll. 14–14 ob., 24–25 ob.; GATO f. 10, op. 1, d. 63, l. 29; d. 67, l. 14.

[100] GATO f. 10, op. 1, d. 133, l. 10.

[101] А. Kh., “ Mirovoi sud'ia v Sibiri,” Sibirskie voprosy, no. 5–6 (1911): 42.

[102] N. S., “Tobol'skie krest'iane o reforme suda,” Sibirskie voprosy, no. 8 (1908): 36–37; Nuzhdy Sibiri, no. 3 (1906): 4.

[103] “Reforma mestnogo suda v Sibiri,” 1–2, 5–8.

[104] Назначен 22 января 1905 г. послом в Италию. “Proshchanie stats-sekretaria N. V. Murav'eva s chinami Ministerstva iustitsii,” Zhurnal Ministerstva iustitsii, no. 2 (1905): 77.

[105] RGIA f. 1158 (Finansovaia komissiia Gosudarstvennogo soveta), op. 1, d. 233, l. 52.

[106] PSZ, series 3, vol. 31, no. 35330.

[107] GAT f. 158, op. 2, d. 371, ll. 135–39.

[108] GAOO f. 25, op. 1, d. 321, ll. 11, 50–52.

[109] Ibid., d. 218, ll. 10–10 ob.

[110] Vsepoddanneishii otchet ministra iustitsii za 1910 g. ([St. Petersburg: Senatskaia tip., 1911]), 54.

[111] RGIA f. 1405, op. 542, d. 254, l. 77.

[112] PSZ, series 3, vol. 20, no. 17973.

[113] Sbornik statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1901 g., issue 17, part 1 (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1903), 62–71; Sbornik statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1901 g., issue 17, part 2 (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1903), 16–17.

[114] Sbornik statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1909 g., 110–19.

[115] Vsepoddanneishii otchet ministra iustitsii za 1908 g. (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1909), 36; Vsepoddanneishii otchet ministra iustitsii za 1909 g. (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1910), 41; Vsepoddanneishii otchet ministra iustitsii za 1910 g., 51; Vsepoddanneishii otchet ministra iustitsii za 1911 g. (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1912), 49.

[116] Prilozhenie k sborniku statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1904 g ., issue 20. (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1906), 23; RGIA f. 1409, op. 6, d. 948, l. 5 об.

[117] Veisman, “Iarkie nedostatki sibirskogo suda,” 46.

[118] GAOO f. 25, op. 1, d. 261, ll. 61, 64–65.

[119] GAT f. 152, op. 37, d. 904, l. 52 ob.

[120] GATO f. 3, op. 2, d. 5658, l. 11 ob.

[121] GAT f. 152, op. 37, d. 904, l. 52.

[122] Veisman, “Iarkie nedostatki sibirskogo suda,” 45–46.

[123] A. Vetrov, “Sudebnaia reforma v zemskoi Sibiri,” Sibirskie voprosy, no. 6 (1906): 96.

[124] Tomskii listok, no. 141 (1897): 1.

[125] Enisei, no. 105 (1897): 3.

[126] RGIA f. 1409, op. 6, d. 948. l. 5.

[127] GATO f. 3, op. 2, d. 5658, l. 26 ob.

[128] PSZ, series 3, vol. 30, no. 33392.

[129] GAT f. 152, op. 37, d. 904, ll. 50–52 ob., 59–59 ob.; f. 158, op. 2, d. 364, ll. 16–16 ob.

[130] RGIA f. 1158, op. 1, d. 233, l. 34; f. 797, op. 92, d. 167, l. 2.

[131] GARF f. R-4369 (Ministerstvo iustitsii Rossiiskogo pravitel'stva, Omsk), op. 5, d. 38, l. 7; f. R-131, op. 1, d. 12, ll. 4–13 ob.; d. 31, l. 41.

[132] RGIA f. 797, op. 92, d. 167, ll. 7–7 ob.

[133] Число жителей и мировых судей Тобольской и Томской губерний с 1897 по 1911 г. (с учетом усиленного штата по закону 28 мая) выросло одинаково – в 1.7 раз. Подсчитано по: Aziatskaia Rossiia, 88; Sbornik statisticheskikh svedenii Ministerstva iustitsii za 1911 g., issue 27 (St. Petersburg: Senatskaia tip., 1912), 49.

[134] See Krest'iannikov, Sudebnaia reforma, 192–93.

[135] GAOO f. 25, op. 1, d. 218, l. 47.

[136] GATO f. 3, op. 14, d. 109, l. 116 ob.

[137] В 1897 г. 53 % лиц, занявших должности в сибирских судебных установлениях, увидели край впервые. See “Zameshchenie dolzhnostei v novykh sudebnykh uchrezhdeniiakh Sibiri,” Zhurnal Ministerstva iustitsii, no. 4 (1897): 117–118. Из тех, кто раньше был или побывал здесь, лишь немногие являлись коренными сибиряками.

[138] V. Anuchin, “Mirovoi sud'ia na Kavkaze,” Utro Sibiri, no. 2 (1911): 2–3.

[139] А. Kh., “ Mirovoi sud'ia v Sibiri,” 41.

[140] Anuchin, “Pasynki Femidy,” no. 51–52: 71.

[141] Наверняка это служило причиной излишней политизации и даже роста антиправительственных настроений судей, получавших порой яркое выражение. Например, в 1905 г. судебные деятели Томска вышли на городские улицы для защиты демонстрантов от вооруженных солдат. See M. V. Shilovskii, Tomskii pogrom 20–22 oktiabria 1905 g.: khronika, kommentarii, interpretatsiia (Tomsk: Izd. Tomskogo universiteta, 2010), 30. Томскую юстицию Пуришкевич вообще характеризовал “левым судебным ведомством.” Gosudarstvennaia Duma. Tretii sozyv. Stenograficheskie otchety 1912 g., 461.

[142] Vetrov, “Sudebnaia reforma v zemskoi Sibiri,” 98–99.

[143] See R. S. Uortman (Wortman), Stsenarii vlasti: Mify i tseremonii russkoi monarkhii. 2. Ot Aleksandra II do otrecheniia Nikolaia II (Moscow: OGI, 2004), 493–677.

[144] Veisman, “Iarkie nedostatki sibirskogo suda,” 46.

[145] Намечалось реализовать 25 законопроектов о суде. GARF f. R-4369, op. 5, d. 77, ll. 78–79 ob.

[146] Ibid., f. R-131, op. 1, d. 12, l. 4 ob.

[147] После закона 28 мая 1911 г. учреждение потеряло значение для запада Сибири, но оставалось очень важным для востока. Так, в Енисейской губернии на 1914 г. судей-следователей было 24 из 39 мировых судей. GAKK f. 42, op. 1, d. 274, ll. 15–17.

[148] GARF f. R-4369, op. 2, d. 1, l. 6 ob.

[149] “Sibirskoe pravosudie,” Sibirskie voprosy, no. 39 (1910): 12.

[150] Полиция иногда вообще теряла из поля зрения тысячи подданных и приведенный выше пример станицы Верх-Алейской не являлся единичным. К примеру, в 1910 г. во время учреждения Барнаульского окружного суда обнаружились две волости, не отнесенные ни к одному судебному округу. Utro Sibiri, no. 7 (1911): 3.

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 41; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!