Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 2 страница
Но есть другая, гораздо более многочисленная группа ничтожных сделок. Это сделки, которые квалифицируются как ничтожные в силу присущих им отдельных пороков, хотя они совершены намеренно и открыто как сделки. Это - то множество обычных, повседневных хозяйственных сделок, стороны которых имеют намерение именно создать юридические последствия, но сделки эти таковы, что по точному смыслу закона являются ничтожными. По самым поверхностным прикидкам, подавляющее их большинство <1> никогда не попадают в суд, не аннулируются, спокойно исполняются, и реституция по ним не производится. В то же время оборот имущества по этим сделкам облагается налогами по правилам для действительных сделок, причем Налоговый кодекс, что весьма замечательно, вообще не различает понятия ничтожной сделки, не говоря уже о тонких их градациях, даваемых экзегезой. И в этом с НК согласен, пожалуй, и здравый смысл. О том же свидетельствует и тот факт, что никто никогда и не пытался вычислить, сколько же ничтожных сделок оказались фактически действительными, - это занятие не только безнадежное, но и бессмысленное.
--------------------------------
<1> В тот день, когда я это писал, мне пришлось между прочим подписать доверенность о передаче председателю дачного товарищества права участвовать от моего имени на общих собраниях. В заготовленной доверенности (без даты) было указано, что она "действует без ограничения сроком". Не знаю, были ли учтены мои кроткие замечания по этому поводу, но можно не сомневаться, что в десятках других доверенностей этот реквизит остался именно в таком виде, причем без особой угрозы юридическим актам товарищества. Впрочем, для оценки числа ничтожных сделок в обороте я апеллирую, конечно, не к этому примеру, а к опыту юристов-практиков. Никто из них, уверен, не станет отрицать, что видел немало исполненных сделок с самыми серьезными пороками, которые никто оспаривать не стал. И таких сделок намного больше, чем тех, которые попали в суд.
|
|
|
Сложившийся правопорядок, стало быть, основан на том, что если ничтожная сделка не нарушает чьих-либо прав (интересов), то она существует в обороте как действительная, как сделка. Конечно, сторонники той теории, что ничтожная сделка не является юридическим фактом (а заслуживает только именования "юридического нуля" <1>), скажут: если такова хозяйственная жизнь, то тем хуже для жизни.
--------------------------------
<1> Эта теория "нуля" оспаривается, например, с той позиции, что всякая ничтожная сделка - это юридический факт, потому что она является правонарушением (см., например: Чуваков В.Б. К теории ничтожных сделок // Очерки по торговому праву: Сб. статей / Под ред. Е.А. Крашенинникова. Ярославль, 2008. Вып. 15). Это, возможно, верно, если мы имеем дело со сделкой, аннулированной судом (или хотя бы намеренно скрытой). Хотя ничтожная сделка имеет свойства юридического факта и вне плоскости правонарушения (подробнее этот вопрос обсуждался в главе о реституции). Если же сделка, открыто исполненная, сыгравшая роль акта реализации товаров, работ, услуг (по терминологии НК РФ) в гражданском обороте, а также и факта, с которым связан переход прав, осталась не оспоренной в суде, то трудно отрицать за ней значение юридического факта, причем никак не правонарушения. А такова судьба большинства сделок с теми пороками, которые означают "ничтожность саму по себе".
|
|
|
Я бы считал более уместным иной взгляд: между сделками и аналогичными актами, которые сделками не являются (назовем их бытовыми соглашениями), существует еще пограничная сфера (при весьма размытых границах) ничтожных сделок, не все из которых по своей сути деликты, в том числе латентные. Большинство вовсе не выступают как правонарушения, никем не скрываются и открыто заключаются и исполняются. При этом, коль скоро никто не обратился за защитой своих прав или интересов, такие сделки полноценны для оборота и его участников. Впрочем, даже и в случае аннулирования они сохраняют качества юридического факта, но факта специального - недействительной сделки.
|
|
|
По своей сути все сознательные действия одинаковы в том отношении, что без воли, мотивов и цели они не совершаются. Поэтому имеет смысл задуматься над тем, почему же в сделках значение воли так велико, а в поступках, реальных актах и других действиях становится не важным; ведь воля есть в любом сознательном действии и механизм ее реализации, воплощения принципиально один и тот же.
Приходящее первым на ум объяснение, что сделка, являясь всегда только целью промежуточной, средством (об этом уже говорилось), - это всецело акт, имеющий только социальное, но не реальное бытие (т.е. не действие с вещами), не может быть признано удовлетворительным. Любое реальное жизненное благо так или иначе получается через общество. В этом смысле едва ли не все греховные действия (т.е. направленные против общества) могут быть представлены как действия по получению материальных благ. Но ведь именно в рамках рассуждения о грехе началась глубокая разработка воли, прежде всего Ансельмом Кентерберийским. Иными словами, сделка - это не просто акт, направленный на достижение материального блага через общество, через других людей.
|
|
|
Видимо, дело в том, что сделка имеет специфику, состоящую в том, что она сама по себе вовсе не затрагивает ничего вещественного, материального, она создает связь только идеальную, юридическую. Она потому и такова, что совершается вне процесса воздействия на вещное, материальное окружение. Мне кажется, что это отрицательное, "нереальное" <1> качество сделки никак нельзя упускать при анализе.
--------------------------------
<1> "Нереальность" не означает нематериальности сделки: сделка всегда действие, т.е. материальна. Но она принципиально не полезное действие с вещами, не действие по производству полезности вообще. (Под непосредственной полезностью следует понимать, конечно, и передачу готовой вещи другому человеку.)
Как действие, лишенное полезной материальности, сделка принципиально отлична от иных актов, преследующих жизненные цели своей исключительной направленностью на будущее, на то, что возникает после сделки. Напротив, как только действие человека, имеющее, в отличие от сделки, непосредственную материальную полезность получения искомого блага, достигает желаемого <1>, оценка волевого содержания этого действия с точки зрения соотношения воли и ее изъявления вовне, а также соотношения мотивов и цели утрачивает смысл, хотя вполне возможна и часто оправданна с психологической точки зрения <2>. На самом деле едва ли важно выяснять, какая цель ставилась актором, если она уже достигнута (упущена). С точки зрения возложения риска на того, кто принял решение, также не имеет смысла распределять последствия решения, когда риск уже реализован в виде получения выгоды и/или понесенных расходов.
--------------------------------
<1> Впрочем, и недостижение желаемого результата ничего не изменит в наших рассуждениях.
<2> Кроме того, именно отношением к материальной цели оценивается воля в деликте, и этим отличается юридическое значение воли в деликте от воли в сделке.
Эти вполне тривиальные суждения нам нужны, чтобы вернуться к вопросу о сделке как цели и возможности удвоения воли. Как уже говорилось, ситуация удвоения воли возникает всякий раз, как конструкция вещного договора переносится в российское право <1>. Удвоение состоит, напомню, в том, что вещь якобы отчуждается дважды: в момент заключения договора об отчуждении вещи и в момент передачи самой вещи.
--------------------------------
<1> Марк Твен говорил, что веру получают всегда из вторых рук и всегда без проверки. Вот такое религиозное качество получил в нашей литературе (не всей, конечно) германский вещный договор.
Впрочем, сторонники вещного договора в нашем праве имеют преимущество перед иными отечественными цивилистами, которые полагают действительной продажу чужого имущества и без последующего вещного договора. Ведь если первый акт отчуждения ничтожен, так как пока еще никто не говорит, что можно отчуждать чужое, а второй (вещный договор) вовсе не происходит, то получается, что отчуждения так и не случилось. Стало быть, допускать действительность продажи чужого без вещного договора можно только в одном случае - если не дать себе труда понять, что этого просто не может быть, что само это представление лишено смысла, несостоятельно. В этом отношении сторонники концепта вещного договора в российском праве похвально отличаются от иных своих коллег, говорящих о возможности продажи чужого без всяких дополнительных допущений, тем, что они все же как-то обдумывали свои суждения, хотя бы таким образом, что распространили действие Германского уложения на другую страну.
Мы уже могли убедиться, что весь процесс совершения действия принципиально един <1>: воля формируется вокруг своей цели, и они не могут быть отделены либо раздвоены (умножены) по своей сути. У одной воли не может быть двух целей, так как цель - это и есть воля.
--------------------------------
<1> В общем виде такой процесс условно представляется как выбор цели и инициация действия по достижению такой цели: Ильин Е.П. Психология воли. 2-е изд. СПб.: Питер, 2009. С. 64 (серия "Мастера психологии").
Если целью является совершение сделки, то воля состоит именно в совершении сделки. Сложный договор (обычно соглашения представляют собой множество сделок) является на самом деле множеством волеизъявлений (на этом и основана конструкция частичной недействительности сделки).
Каждая воля достигает (или не достигает) только своего собственного результата, своего изъявления вовне - волеизъявления, которое и является ее целью.
Если применить эти вполне очевидные суждения к акту передачи вещи во исполнение договора об отчуждении вещи, traditio (или исполнения обязательства dare, о передаче вещи в собственность), то в первую очередь возникает вопрос: насколько уместно квалифицировать это действие как сделку? На мой взгляд, основания для такой квалификации, если исходить из самой сути явлений, едва ли усматриваются. В крайнем случае традицию можно считать сделкой, направленной на прекращение обязательства <1>. (При этом под сделкой понимается в данном случае действие, направленное на прекращение обязательства (ст. 153 ГК).)
--------------------------------
<1> Такой взгляд не имеет никаких причин, кроме конъюнктурных, позволяя не слишком радикально отказываться от давно высказываемых, но никогда до конца не обоснованных взглядов. Этот компромисс позволяет, стало быть, не обострять и без того конфликтную дискуссию.
Кроме того, этим несколько облегчается и возможность распространения на действия по исполнению обязательств некоторых (отнюдь не всех) правил о сделках в специальных случаях, например при банкротстве. Такая возможность основана, конечно, на том, что любое сознательное действие человека является волевым, о чем мы уже говорили.
Вообще говоря, действия должника по исполнению обязательств в процедуре банкротства нельзя считать столь же жестко предопределенными ранее выраженной волей, как это присуще обязательству исправного должника. Нетрудно убедиться в существовании общего (и весьма древнего) правила игнорирования воли неисправного должника (некоторый материал был приведен на завершающих страницах главы 8 книги). Возможны и нюансы этого подхода, которые ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" замечательно обозначены как подозрительность сделок неисправного должника (ст. 61.2). Это позволяет говорить о том, что в случае неисправности воля должника утрачивает свое действие и более не имеет права на уважение.
Соответственно, последующие действия такого должника в той или иной мере освобождаются от связанности этой волей и приобретают самостоятельное значение. Поэтому возникает юридическая возможность отдельной оценки и отдельного оспаривания этих действий, не затрагивая предшествовавшую им сделку, просто отбрасывая ее и отвлекаясь тем самым от фундаментального принципа "обязательства должны быть исполнены".
Последствия такого оспаривания существенно отличаются от общих правил о реституции, закрепленных в ст. 167 ГК, и представляют собой совокупность весьма специфических норм.
Квалификация передачи вещи в качестве реального акта <1> (поступка), но не сделки, как в немецком праве, не только не исключена, но и более последовательна в проведении взгляда на сделку как на акт нематериальный в том смысле, о котором уже говорилось. Поэтому она кажется предпочтительной.
--------------------------------
<1> Общая оценка соотношения сделки и реального акта такова: сделки содержат одну или больше деклараций о намерениях с добавлением последующего акта, который, поскольку его больше не нужно поддерживать специальным намерением при совершении, именуется реальным актом (Realakt). Так, передача собственности в соответствии с § 929 BGB требует вещного договора и передачи фактического владения, причем передача, как и вещный договор, не требует специального намерения (Markesinis B., Unberath H., Johnston A. German Law of Contract. A Comparative Treatise. 2nd ed. Oxford; Portland (Oregon): Hart Publishing, 2006. P. 27 - 30). Дело, однако, в том, что реальный акт не только не нужно поддерживать особой волей, но, более того, недопустимо требовать после сделки снова проявления воли, ее подтверждения, так как подобный взгляд на исполнение исходит из ошибочного допущения, что воля может быть пересмотрена после совершения сделки и потому нуждается в повторении (обновлении, подтверждении и т.д.). Именно из-за непонимания этого обстоятельства и возникли тупики с пониманием передачи собственности в нашем правоведении.
Обе квалификации исходят, впрочем, из того, что передача вещи - сознательное действие, направленное именно на вручение вещи другому лицу (его участие требует признать это действие совместным, что в данном случае не обсуждается).
Везде одно и то же, и различия интерпретаций состоят лишь в том, что в одном случае считается, что воля на передачу права уже выражена раньше, в договоре, причем эта воля проявилась как действие (договор), а в другом случае считается, что договор о передаче права "мысленно присоединяется" к реальному акту передачи вещи.
Преимущества обоих подходов в том, что в них предприняты попытки создать логичный механизм связи между волей обладателя права и переходом права.
Отсутствием такой логики страдает то удвоение, которое возникает у тех наших цивилистов, которые считают передачу вещи и сделкой, прекращающей обязательство (что неизбежно, если вообще считать традицию сделкой), и одновременно - сделкой, "передающей" право собственности.
Получается, что одно действие - это две сделки или одна сделка с двумя целями. Сторонники этих взглядов не стремятся выбрать один из этих двух вариантов; впрочем, любой из них является невозможным суждением.
Попробуем наметить пути выхода из этого тупика.
Нужно сразу заметить, что детальное изучение процессов формирования и выражения воли психологами не дает никаких оснований для любого допущения, что воля может иметь более одной цели <1>. Вопрос о множественности возникает только в аспекте трудности формирования воли при множественности (или неясности) мотивов, вплоть до паралича воли при взаимоисключающих мотивах <2>. Мотивы могут быть, конечно, неполярными. Тогда цель может определяться легче и стремление к ней может быть сильнее в силу умножения мотивов. Но в любом случае, при любой множественности мотивов, цель, т.е. сознательное действие, будет единственной, а действие, вполне понятно, - одним действием <3>.
--------------------------------
<1> До того, как этот феномен курьезным образом вдруг обнаружился в российской цивилистике, единство воли и цели могло считаться совершенно очевидным. По своей природе эта антиномия могла бы заинтересовать до того разве что схоластов, но они решали ее вполне естественно, в духе единства цели (finis) воли и способа ее достижения как единого (eadem) (см., например: Бл. Иоанн Дунс Скотт. Указ. соч. С. 511.)
<2> Леонтьев А.Н. Воля // Вестник Московского университета. Сер. "Психология". 1993. N 2. С. 3 - 14.
Иоанн Дунс Скотт полагал, впрочем, что воля может удерживаться от акта воления и в том случае, "когда ей явлено блаженство" (Бл. Иоанн Дунс Скотт. Указ. соч. С. 469, 506 - 507).
<3> "В таком случае, когда конфликт, заключенный в борьбе мотивов, не получил разрешения, которое исчерпало бы его, особенно осознается и выделяется решение, как особый акт, который подчиняет одной принятой цели все остальное" (Рубинштейн С.Л. Указ. соч. С. 529).
Представления об удвоении действия воли связаны главным образом с квалификацией исполнения договора об отчуждении вещи (но, раз возникнув, эти представления могут обнаружиться и в других юридических конструкциях). Остановимся на этом пункте.
Нетрудно обнаружить, что германские юристы, придумав концепт вещного договора, предусмотрительно избавили себя от тупика удвоения, лишив действие по передаче вещи значения юридического акта и оставив ему лишь статус поступка (реального акта, в терминологии германских юристов). Тем самым фикция вещного договора игнорирует волевые свойства традиции.
Я не думаю, что здесь имеет смысл подробно показывать фиктивность вещного договора <1>. Можно сделать лишь несколько замечаний. Как заметил еще Гай, в праве существуют лица, действия, вещи. Нетрудно заметить, что при всех несомненных юридических опосредованиях каждое из этих явлений - это все же материальный феномен. Именно поэтому фикции прежде всего имеют своим объектом именно лиц (можно указать здесь на фикцию юридического лица), вещи (я бы сослался на такую актуальную сегодня для нас фикцию вещи, как помещение <2>) и, наконец, действия.
--------------------------------
<1> Этому вопросу посвящена следующая небольшая глава. Дополнительно к тому, что в ней сказано о фиктивности вещного договора, я бы заметил, что фикция в принципе не может быть доказана, так как она не вытекает из сути явлений, будучи лишена всякого реального бытия. А доказан может быть только факт - то, что существует. Однако фикция всегда обосновывается из практических нужд, она устраняет противоречия в системе, позволяя ей нормально функционировать. Таким образом, обоснование фикции состоит в обосновании ее удобства, а отнюдь не того, что она якобы следует из действительных фактов. Вполне понятно, что если сложившиеся фактические отношения одновременно и удобны для регулирования, то они не являются препятствием. В этом случае они не создают никакой юридической проблемы и не привлекают внимания юристов. Поиски же фикции следуют всегда за обнаружением юридического тупика, тяжелого противоречия, возникшего в реальности.
<2> Подробнее вопрос изложен в последней главе книги (в разделе "Помещение как объект права"). См. также: Егоров А.В., Церковников М.А. Права на пространство в здании: Комментарий к Постановлению Пленума ВАС РФ от 23 июля 2009 г. N 64 // Вестник ВАС РФ. 2010. N 2. Авторы говорят, что помещение - "своего рода фикция" (Там же. С. 67). Но фикция - всегда своего рода, общей фикции, конечно, быть не может.
Вещный договор и является фикцией действия (договора о передаче права), которого на самом деле как действия не существует.
Прежде всего, не существует обязательства по передаче права вообще и передаче права собственности в частности. Я бы этого не повторял ввиду очевидности этой истины, если бы вновь и вновь не слышал заявлений о якобы существующей обязанности "передать право", "наделить правом" и т.п.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 30; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!