О чем говорят имена наших улиц

 

Я шел по Ленинграду, по Большому проспекту Петроградской стороны. Неожиданно ко мне подошли три девочки‑пионерки, так примерно класса третьего или четвертого.

– Дяденька! Можно у вас спросить?… – начала было одна и замолчала. А остальные девочки, отвернувшись, засмеялись.

– Пожалуйста, – сказал я. – Что спросить?

Девочки продолжали пересмеиваться и толкать друг друга локтями. Мне это надоело.

– Если вы сами не знаете, что вам надо, так зачем же вы меня останавливали? – не сердито, но не без упрека сказал я.

– Ой, нет! – заговорила тогда главная девочка. – Мы знаем… только мы… Мы боимся, что вы смеяться будете… Нам велели… Мы хотели спросить, где здесь… Бар‑ма‑ле‑е‑ва‑я улица? Вот!

Я очень удивился.

– Бармалеева? Вот эта! – сказал я, указывая на узенький пере – улочек, куда не попадало солнце. – Чего ж вы боялись? По‑моему, смеяться тут не над чем…

– Ну да, – сказали сразу две девочки, – «не над чем»! Очень есть над чем! Мы шли и думали: это, наверное, нас обманули. Это в честь какого же Бармалея назвали улицу?

– А Мухи‑Цокотухиной улицы нет? – фыркнула третья.

– Ну да! Или Мойдодыровой…

– А в общем, спасибо, дяденька… – И они убежали.

Я, распростившись с ними, пошел по своим делам. Но чем дальше я шел, тем больше я думал о нашем коротком разговоре. А в самом‑то деле ведь и верно, – только в сказках Корнея Чуковского впервые появился такой страшный разбойник Бармалей. Но сказки эти написаны лет тридцать‑сорок назад, а Бармалеева улица в Петербурге существует уже не меньше ста лет. Кто же и почему так ее назвал? Ведь не может же быть, чтобы просто сели люди и начали думать: «Как бы нам эту узенькую уличку почуднее окрестить?» Наверное, были причины более веские!

В самом деле – существуют на свете людские имена, но рядом с ними есть имена и у разных мест на земле: у городов, рек, морей, озер, горных вершин. Реки и горы существуют сами по себе, а имена им дают люди. Иногда имена эти очень понятны: «Река Белая», «Гора Великий Камень». Иногда же голову сломаешь, не поймешь, что могло бы такое имя обозначать и откуда оно взялось.

Вот, например, есть в Казахстане населенный пункт, который называется так: «Ней‑Галка». Слово «галка» всем знакомо: это порода птиц. Но скажите мне, что может значить слово «Ней»?

Впрочем, нет надобности забираться в такие дебри, чтобы убедиться в этом. Имя города «Ленинград» понятно каждому. «Ленинград» – это «город Ленина». Но объясните мне значение слова «Москва» или другого слова‑имени – «Тула». Ничего тут объяснить вам не удастся; вы, вероятно, скажете мне, что это «просто имена», что они «ничего не значат». Однако это совсем неправдоподобно. Люди никогда не называют вещей пустыми, выдуманными словами. И, несомненно, каждому населенному пункту, каждой реке или озеру имя тоже было дано со смыслом. Дело только в том, что многим из них они были даны очень давно, так давно, что тогда в этих местах жили еще люди, говорившие не на нашем, русском, а на других, мало нам знакомых языках. Потом те люди ушли отсюда, их место заняли наши предки, а имена остались старые. Вот, например, ученые думают, что название реки «Нева» по‑карело‑фински означает «Новая река»; так ее назвали в те времена, когда могучий поток этот на глазах древних людей впервые прорвался в море из Ладожского озера. Нева в те дни, и верно, была совсем молодой рекой, «новой».

Бывает и иначе: имя‑то дали русское, но потом за много лет забыли, почему его выбрали. А теперь очень трудно доискаться, как это произошло. Есть в Сибири город Игарка. С огромным трудом ученые дознались, что имя свое он получил от давнего охотника‑эвенка, первого поставившего когда‑то там, на безлюдном берегу могучего Енисея, свой домик‑зимовку. Эвенка звали Егор, Егорка, но на языке его племени имя это произносилось как Игарка; по нему и окрестили «Игаркиной» заводь на огромной реке. Хорошо, что в старых документах сохранились сведения о том, как это произошло. Иначе нам, возможно, никогда было бы не добиться ответа на вопрос о происхождении загадочного имени. Но надо признать, что в данном вопросе выручил нас только случай.

Чаще бывают несколько иные положения; там же на севере имеется речка с довольно непонятным названием «Сергей‑юряга». Поскольку «Сергей» – русское имя, приходит в голову, что и «юряга» – тоже искажение русского имени «Юрий», что‑то вроде «Сергей Юрьевич». Удивляться такому названию не пришлось бы, – есть же неподалеку от Читы станция, именуемая «Ерофей Павлович», в честь знаменитого русского землепроходца Е. П. Хабарова, фамилией которого назван соседний Хабаровск. Но на деле – никакого Юрьевича тут нет. Слово «юряга» на одном из местных языков что‑то означает, повидимому то же, что в низовьях Волги «ерик» – «речной рукав», проток. Может быть, «Сергей‑юряга» значит «Сергеев проток»; вероятнее всего, это имя дано речке также по имени какого‑нибудь первого поселенца в этих далеких местах.

Как видите, не так‑то легко разобраться в этих довольно запутанных вопросах. Да, кстати говоря, стоит ли ими заниматься?

Стоит!

Есть на свете глубокая и увлекательная наука – языкознание. Как и всякая наука, она имеет целый ряд отделов; каждый из них интересен и поучителен по‑своему. Но, пожалуй, один из наиболее интересных – тот, который работает над изучением географических названий, который объясняет смысл и происхождение имен той или другой местности. Отдел этот называется «топонимика». Это очень нужная наука: иной раз она позволяет найти свидетельства о таких древних событиях, о которых до нас не дошло никакого известия, доказать спорные факты и явления древних времен.

Нам сейчас было бы очень нелегко в подробностях восстановить карту древней Европы, если бы не названия географических мест.

Когда‑то по Эльбе, по Одеру жили многочисленные небольшие славянские племена. Позднее они утратили свою самостоятельность, подчинившись чужеземцам. Они позабыли даже свои языки. Самая память о их прошлом бытии могла бы исчезнуть. Но остались неопровержимые свидетели прошлого – старые названия городов, рек, отдельных местностей. Ученые давно уже установили, например, что странное и даже непонятное название «Бранденбург» (что по‑немецки означает нелепицу: «пожарный замок») на деле есть искаженное славянское «Бранный бор». На слух немца имя города «Штеттин» довольно бессмысленно: это просто сочетание звуков, не имеющих значения. А оказывается, когда‑то этот населенный пункт назывался по‑славянски «Щетин»; точно так же имя «Лейпциг» становится понятным только после того, как доберешься до его старой славянской формы: «Липецк».

Или возьмите Северную Америку. Почти исчезли когда‑то нераздельно властвовавшие над ее землями племена отважных индейцев. От многих из них давно уже не осталось и следа. Но пройдут века и века, а древнеиндейские названия мест, такие, как Ниагара, Массачузетс, Оклагома, Миннезота, Мичиган, Гурон и тысячи других, будут хранить память о былой славе индейского народа. Эти «слова» решительно ничего не означают ни на одном из языков земли, кроме индейского; на нем же они полны каждое своего значения. В географических именах любой страны отражается ее история. Но совершенно так же, только в меньшем масштабе, жизнь, прожитая любым городом, отражается в названиях его улиц, площадей, проездов, в именах рек и каналов, пробегающих по нему, островов и перешейков, образуемых ими.

Как и повсюду, в Ленинграде есть немало старых названий; они рассказывают о том, что было на месте нынешнего города еще до его возникновения и в первые годы его существования.

Почти в центре города проходит теперь Загородный проспект. Он получил такое имя потому, что в свое время, и правда, лежал за городом, на его границе с окружающими полями. Тот, кто захочет наглядно судить о том, насколько вырос наш город за какие‑нибудь полтораста лет с небольшим, пусть поинтересуется номерами домов по проспекту Сталина от его начала до Загородного, то есть до старой границы города, и от Загородного до нынешнего конца этой великолепной магистрали. Новая часть во много раз длиннее старой; номер дома, где, на углу Загородного, помещается Технологический институт, – 26‑й, а теперь проспект Сталина заканчивается двухсотыми номерами.

В наши дни уже мало кто помнит дореволюционное наименование района, пересеченного Суворовским проспектом и Советскими улицами. Район этот тогда назывался «Пески». Название, очевидно, дано не напрасно: местность здесь лежит на сравнительно возвышенном берегу очень древнего моря, десятки и сотни тысяч лет назад простиравшегося тут; она раскинута на его бывших «пляжах» и песчаных дюнах.

Неподалеку от этих мест проходит улица «Болотная». Несомненно, что она возникла на некогда заболоченной почве; на окраинах песчаных невысоких холмов болота располагаются довольно часто.

Нужно думать, что о песчаной почве свидетельствуют так же имена двух «Песочных» улиц. Одна из них теперь называется «Улицей Попова»; она лежит за речкой Карповкой на Аптекарском острове Петроградской стороны. Тут среди города, под мостовой и тротуарами, трудно сегодня воочию убедиться в качестве ее почвы. Зато другая «Песочная», на Выборгской стороне, в конце проспекта Энгельса, и поныне упирается прямо в песчаные дюнные холмы Сосновки. Здесь связь между местом и его именем ясна до сих пор.

«Боровая» улица, которая тянется от нынешнего Сталинградского проспекта (бывшей Литовской улицы) к Обводному каналу; бывшая «Грязная» улица на Петроградской стороне (теперь улица Эдисона) – все указывают на географические и топографические детали той местности, на которой теперь расположился наш город.

В районе Боровой некогда в самом деле был хвойный лес, шумел темный бор, остаток тех самых лесов, из тьмы которых, по словам Пушкина, «вознесся» юный град Петра.

Гораздо больше, однако, в названиях улиц содержится воспоминаний о другой поре, о той поре, когда эти леса уже были вырублены и на их местах протянулись шумные городские «стогны»[25].

У Ленинграда, как у всякого большого города, много различных обликов. И все они, как в зеркале, отражены в этих названиях.

Со времен Петра Первого наш город был и остается городом флота, старым гнездом моряков. Тут строились корабли Балтики; сюда они возвращались из дальних плаваний, здесь хранили сухим свой боевой порох.

Целый район Васильевского острова до сих пор сохранил название «Гавань» (а ранее – «Галерная гавань»), В наши дни морской порт города переместился юго‑западнее, перешел на другой берег Невы; но в XVIII веке сюда и на самом деле причаливали легкие военные гребные суда, те самые петровские «галеры», которые решили у мыса Гангэ‑Уда судьбу Гангутского победоносного сражения.

Им же обязана была своим названием и параллельная Неве улица, та, что тянется к устью реки от площади Декабристов. Теперь она носит название «Красной», а до революции тоже называлась «Галерной».

Эти старинные названия говорят о влиянии морского дела на «ленинградскую топонимику». И примеров такого влияния множество.

На самом взморье лежит Канонерский остров. Маленькие островки неподалеку от него именуются «Подзорными»: на них когда‑то стояли маячные башни, с высоты которых зоркие глаза караульных следили за приближением к городу со стороны залива дружеских или вражеских «флагов». Вспомните Пушкина: «Сюда, по новым им волнам, все флаги в гости будут к нам…» Жемчужно‑серая водяная гладь далеко была видна с подзорных пунктов.

Есть у нас в городе набережная Шкиперского протока, хотя сам проток давно уже засыпан. Есть Штурманская улица, как раз на одном из этих Подзорных островов, от набережной Подзорного канала до речки Екатерингофки. Всё это и по сей день недалеко от морских прибрежий.

Но и в центральных частях города встречаются названия, отзывающие морем и делами флота. На Петроградской стороне имеется улица, носящая название «Большая Зеленина». Что значит слово «зеленина»? Может быть, оно происходит от слова «зеленый»? Нет, историки и языковеды говорят нам: улица эта когда‑то называлась не «Зелениной», а «Зелейной»: вдоль нее тянулись избы, где жили мастера «зелейного», то есть «порохового», дела; ведь «порох» раньше назывался «зельем».

Неподалеку от бывшей Зелейной на той же Петроградской стороне имеются две Пушкарских: Большая и Малая. Тут в старые времена была расположена Пушкарская слобода, населенная пушкарями, рабочими пушечных заводов. Невдалеке тянется улица Мира, которая до революции носила совсем не мирное название – «Ружейной».

Пороховые, Пушкарские, Ружейная улицы очень ясно определяли лицо этой части города и его тогдашнего населения.

Тесно связаны с флотом, правда уже торговым, и такие наименования, как различные «буяны». Смольный буян (то место, где и сейчас стоит Смольный, бывший Смольный институт) – здесь некогда сгружали идущую из страны речным путем, нужную на осмоление кораблей смолу. Пеньковый буян (у Тучкова моста) – тут были склады флотской пеньки, сырья для заготовки морских канатов. Сельдяной буян…

«Буян, – говорится в Энциклопедическом словаре, – торговая площадь. Название это служит также для обозначения речной пристани, места выгрузки товаров, в особенности кож, масла, сала, льна, пеньки..»

Стоит упомянуть при этом еще Таможенную набережную, на приморском Гутуевском острове, и Таможенный переулок, который расположен, наоборот, на самом прекрасном центральном месте города, на Стрелке Васильевского острова, возле Ростральных колонн, Биржи и зданий Академии наук.

То, что Таможенная набережная есть на Гутуевском острове у самого морского порта, никого не удивит. Но откуда взялся Таможенный переулок посреди города? Может быть, он назван «просто так»? Отнюдь нет. Старшее поколение ленинградцев еще очень хорошо помнит чугунную «таможенную» решетку, которая перегораживала Тучкову набережную у самого Биржевого моста, и тяжелые ручные подъемные краны на гранитной стенке за ней. Именно тут когда‑то была морская окраина города, сюда причаливали те суда, которые шли в Петербург, привозя из‑за моря «всё, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный и по балтическим волнам за лес и сало возит к нам; всё, что в Париже вкус голодный… изобретает для забав…» Тут, у стрелки Васильевского острова, товары выгружались, осматривались, оценивались. С них взималась государственная пошлина, по‑старорусски «мыт». Недаром и набережная, что тянется в этом месте за Невой по Петроградской стороне, именуется Мытнинской набережной. Многие гуляющие сегодня по ней думают, что название это происходит от слова «мыть», что «мытня» – это баня или прачечная. На деле же «мытней» несколько веков тому назад называли именно таможню, место, где налагался «мыт» – пошлина.

Часто очень трудно, иногда просто невозможно, определить правильно на слух, откуда произошло название, что оно означает. Нужно очень хорошо знать и историю русского языка, и историю нашего народа, и самого города, чтобы правильно судить об этом.

Все ребята Ленинграда знают Моховую улицу: на этой улице находится ТЮЗ. Моховая лежит параллельно Литейному проспекту.

Но если каждому из нас ясно, что «Литейный» происходит от слова «лить», и значит, от тех металлургических, сталелитейных заводов, которые некогда стояли тут, возле Невы, между нынешними улицами Воинова и Чайковского, по нечетной стороне проспекта, то на первый взгляд кажется, что название «Моховая» скорее говорит о топографической особенности места: вероятно, тут было болото, «мшара», «моховая трясина»? На деле же оказывается, что это совсем не так. Нынешняя Моховая на старых планах носит название «Хамовая». Слово это звучит странно, даже как‑то грубовато. Что может значить такое имя?

Вспомним, что одна из старых улиц Москвы называется «Хамовники». «Хамовник» – древнерусское слово, означающее ткач, человек, который занимается ткацким ремеслом. И в Москве и в Петербурге в этих районах жили ткачи с ближайших «мануфактур», тогдашних заводов. Значит, наша «Моховая» означает: «улица ткачей, ткацкая».

Ленинград всегда, еще будучи Петербургом, был не только городом моря и моряков, он был и городом рабочих, мастеровых городом промышленным. Это его лицо так же отражено и закреплено в именах его частей и улиц.

В нашем городе есть Бумажная, Ватная, Прядильная, Стеклянная, Глазурная улицы. И если мы посмотрим, где они находятся, то увидим, что названия их возникли не случайно. Так, например, и Глазурная и Стеклянная расположены возле старого «Стеклянного завода», где теперь фарфоровый завод. Рядом с ним есть и Фарфоровая и Фаянсовая улицы.

Дегтярная улица тянется от Невского проспекта в направлении Смольного и бывшего Смольного буяна. Там, на буяне, выгружалась и готовилась для нужд флота смола; весьма естественно, что неподалеку располагались и склады технического дегтя.

Чугунная улица находится в старом заводском районе Выборгской стороны. Старые справочники показывают, что на ней действительно были расположены строения металлургических заводов. Любопытно, что пересекает ее Лабораторное шоссе.

Пожалуй, самым неожиданным в этом роде является название одной из улиц, расположенных за Обводным каналом: «Альбуминная улица». «Альбумином» в химии именуется белок, сложное химическое вещество. Каким образом оно могло дать имя городскому проезду? Загадка разрешается очень просто: рядом с Альбуминной улицей издавна находились старые городские бойни. Различные вспомогательные предприятия при них, вероятно, выделывали разные химические препараты, в том числе и альбумин.

Есть у нас даже такие улицы, которые уводят в область теоретических наук. Таков Филологический (то есть языковедческий) переулок, упирающийся в Университетскую набережную Васильевского острова. Таков и переулок Зоологический, ведущий от проспекта Добролюбова к Биржевому мосту. Любопытно заметить, что примерно на равных расстояниях от концов этого переулка находятся, к западу, Зоологический музей Академии наук, к востоку – Городской зоологический сад, Зоопарк, а прямо во входные ворота Зоопарка упирается Зверинская улица.

Пройдут годы, и, возможно, оба эти учреждения будут переведены на новые места. И наши потомки, только разбираясь в старых документах и планах, смогут установить, почему и когда переулок и улица получили такие необычные для улиц имена.

Точно так же нелегко будет тогда, после тех изменений в городском хозяйстве, которые, несомненно, к тому времени произойдут, решить, какие причины заставили другой городской проезд назвать Водопроводным переулком, хотя сейчас для нас это не составляет вопроса: он проходит как раз рядом с учреждениями городского водопровода.

На южной окраине города, возле путей Витебской дороги имеется улица с летучим именем – «Воздухоплавательная». Рядом расположена и первая железнодорожная остановка Витебской дороги: Воздухоплавательный Парк. В наши дни даже само слово «воздухоплаватель» почти забылось: летающих людей мы теперь называем летчиками, реже – авиаторами. Но тот, кто, едучи в Пушкино на электричке, будет внимательно наблюдать окружающий пейзаж в правые по ходу поезда окна, тот, миновав Обводный канал, скоро увидит поодаль силуэт странного здания, напоминающего стоящую прямо на земле высокую крышу, снабженную громадными воротами. Это старый эллинг; тут некогда, в самом начале века, стояли на причале первые русские дирижабли – «Лебедь», «Учебный» и другие. Рядом была расположена и «Воздухоплавательная школа». Всё это отошло в прошлое, а название улицы и станции осталось и сохранится, вероятно, еще долгие годы, как бы сообщая будущим поколениям ленинградцев о прошлых судьбах этого городского района.

Интересны названия, связанные с той или иной ошибкой населения. Мы уже говорили о Зелениной и Моховой, которые было бы правильнее называть Зелейной и Хамовой. Но ими дело не ограничивается. Рядом с Васильевским островом, к северу, отделенный от него одной из трех Черных речек, протекающих в Ленинграде, лежит остров с суровым дореволюционным названием: «Голодай». Откуда и почему возникло это имя? Связано ли оно с какой‑нибудь катастрофической голодовкой или же в нем отразилась вся нелегкая, полуголодная жизнь населения городской окраины в старое время? Оказывается, эти предположения лишь отчасти совпадают с истиной. На территории острова находились когда‑то земли богатого петербургского купца, англичанина, по фамилии Холлидэй. Слово «холлидэй» по‑английски значит «праздник». Но русское население окрестных мест по‑своему поняло значение этой «веселой» фамилии. Вполне возможно, что рабочие, служившие у Холлидэя, были не слишком довольны его жалованием и продовольствием. Они превратили чуждое слово в понятное всем русское «голодай»; казенное обозначение: «Остров Холлидэя» понемногу забылось и заменилось народным: «Остров Голодай». Постепенно это название‑ошибка вошло в официальные документы, и теперь уже никто не помнит купца Холлидэя, а остров Голодай, на котором погребены казненные Николаем Первым декабристы, только после революции был переименован в остров Декабристов.

Среди населения же его и сейчас нередко по старой памяти именуют Голодаем.

Другой такой случай произошел на Петроградской стороне. Там, вдоль одного из переулочков, тянулись в свое время земельные участки, принадлежавшие англо‑шотландским выходцам по фамилии Дункан. Городские власти обозначили небольшой проезд, не имевший особого имени, как переулок Дункана. Но народ затруднялся понять, что значит это Дункан. Поэтому он превратил непонятное слово в другое, понятное. Переулок стал именоваться Дунькиным; обычно всё же до самой революции его писали во всех справочниках, нарушая правила русской орфографии, как Дункин переулок: без мягкого знака.

Жизнь города проходит разные ступени. Кончается одна эпоха, наступает другая. Каждая из этих эпох наслаивает новые пласты на древнейшие городские названия. Порой бывает трудно, а то и невозможно установить, кто, когда и при каких обстоятельствах, и почему дал эти имена тому или другому месту. Иногда уже много позже образуются целые сложные предания и легенды, будто бы объясняющие эти названия. Немало таких сомнительных объяснений связано, например, с именем «Васильевский остров». Ссылаются на некоего перевозчика Василия, работавшего на Неве, приводят другие догадки, но точного объяснения никто не знает, легенды остаются легендами. По сути дела, не имя объясняется этими преданиями, а, наоборот, предания появляются потому, что народ хочет хоть как‑нибудь истолковать себе не понятное для него имя. Примеров этому много.

Так, скажем, нынешний город Пушкин когда‑то назывался Царским селом. Огромное большинство ленинградцев, хоть немного знающих историю наших пригородов, уверено, что так он назывался потому, что издавна был резиденцией русских царей, что там имелся царский дворец и даже не один. На деле же это название возникло совершенно иным образом. На месте нынешнего Пушкина в начале XVIII века существовала шведская мыза, носившая финское имя «Саари‑мойсе» – «Островная мыза». Позже это название было переделано на русский лад – «Саарская мыза» – «Саарское село». И лишь после того, как Екатерина Вторая, воздвигнув в «Саарском селе» дворец, поселилась там, слово «Саарское» превратилось в «Царское». В языкознании такие превращения, замена непонятного чужеязычного слова похожим на него русским, называются «народной этимологией».

Бывает и так, что чужое слово оказывается просто неудобным для русского произношения и переделывается на другой лад. Около Пушкина, чуть ближе к Ленинграду, есть маленькая станция со странным именем Шушары. Не подумайте, однако, что это название дано в честь злой крысы Шушары из сказки «Золотой ключик» А. Н. Толстого. Это то же самое финское слово «саари» – остров, еще раз переделанное на русский лад. В XVII–XVIII веке место это и деревня именовались «Суо‑Саари» или «Суй‑Саари» – «болотный остров»; так и сейчас именуется небольшой островок в Финском заливе.

Многие ленинградцы знают дачное, место Парголово, но очень мало кто может догадаться, что, возможно, слово это есть измененное финское название «Перкеле‑ярви», то есть «Чертово озеро»[26].

Так обстоит дело с большим числом старых имен. Многие из них вполне понятны нам, но нет ни исторических указаний, ни даже легенд о их возникновении. Конечно, немыслимо установить, когда именно и кто первый назвал «Песками» район Суворовского проспекта: назвал его народ. Найти прямого автора названия здесь так же невозможно, как определить, кто именно сочинил народную песню, пословицу или поговорку.

Однако среди городских имен мы встречаем и другую группу, прямо противоположного характера. Это названия, данные уже в более поздние времена и, так сказать, совершенно официально.

Можно подробно проследить историю главной улицы нашего города и довольно точно выяснить, что сначала она была просто длинной просекой среди окружающего дремучего леса и носила название «Главной перспективы». Потом получила такое же официальное название «Невской перспективы». И лишь позднее, в XIX веке уже окончательно превратилась во всем нам сейчас знакомый «Невский проспект» или просто «Невский». Теперь же мы (и на это стоит обратить внимание!) так свыклись со словом Невский, что нужно некоторое усилие, чтобы понять, что слово это – прилагательное, образованное от существительного «Нева».

Про громадное большинство названий наших улиц можно точно сказать, кто, когда и почему их придумал.

Люди издавна привыкли всему окружающему их, будь то природа или поселения, давать имена в память о великих событиях или людях, заслуживших их признательность, славу. Посмотрите на карту мира: какое множество островов, проливов, заливов, рек, гор, озер связано с такими воспоминаниями. Мыс Челюскина, мыс Дежнева, остров Баранова, острова Октябрьской Революции, пик Ленина, – всё это названия‑памятники, данные либо в честь путников, открывших тот или иной уголок мира, либо в память о военных событиях и великих людях.

Точно так же и городам, улицам, площадям, даже отдельным домам чаще: сего даются имена, связанные с драгоценными воспоминаниями народа. Ленинград с этой точки зрения является огромным музеем, колоссальным собранием мемориальных памятных досок, в громадном большинстве своем связанных с людьми и событиями, имеющими прямое отношение к самому городу. Однако всё множество этих имен необходимо, прежде чем рассмотреть, разбить на две части: данные до Октября, до 1917 года, и после него. Между теми и другими великая разница.

В дореволюционном Петербурге называнием улиц и площадей ведало царское правительство. Оно ничуть не было заинтересовано в том, чтобы увековечить память событий и действительно великих людей из народа, тех, кто любил свой народ и по‑настоящему служил ему.

Едва ли не единственной областью государственной жизни, которая в глазах правительства еще как‑то заслуживала внимания, было военное дело. Но, конечно, даже вспоминая славные даты военной истории, царские градоправители тоже думали не о русском солдате. Эта история рисовалась им цепью громких генеральских имен. Только они заслуживали увековечения, да и то имена не тех военачальников, которых знал и любил народ, а главным образом тех «воинов», которые звенели шпорами при дворе, тех, кто помогал царю держать в повиновении простых русских людей.

Нужны были поистине необыкновенные заслуги, блестящая слава, чтобы полководец удостоился великой чести и какая‑нибудь улица оказалась названной его именем.

Суворовский проспект на Песках, в те времена бывших почти что его окраиной; маленький Румянцевский сквер на Васильевском острове рядом с Академией художеств, да Александро‑Невская площадь и улица в далеком конце Старо‑Невского проспекта – вот, пожалуй, и всё, чем царское правительство почтило память великих русских воинов. Да и то Александр Невский вспоминался в этом названии не как замечательный полководец, а главным образом как «святой», в честь которого был построен на этой площади богатый монастырь – лавра.

Значительно большее число улиц названо в память знаменитых сражений прошлого. Измайловский проспект, который тянется к Варшавскому вокзалу, напоминает о замечательном штурме, проведенном Суворовым. Бородинская улица на Загородном наименована так в память о 1812 годе, об Отечественной войне.

В дореволюционном Петербурге был Забалканский проспект, названный в честь трудных кампаний русской армии, освобождавшей южных славян от турецкого владычества. Были в Петербурге улицы Березинская, связанная с бесславным концом наполеоновской «великой армии», Артурская, получившая свое название после героической и несчастной обороны Порт‑Артура в японскую войну 1904–1905 годов.

Но надо признать, что даже эту наиболее ценимую им сторону истории правительство царя не умело и не заботилось достойно почтить в городских названиях. Достаточно сравнить их незначительное число с бесконечным множеством названий, данных в честь царей, великих князей и даже просто никому не интересных вельмож и толстосумов, чтобы убедиться в этом.

В дореволюционном Петербурге было больше десятка объектов, носивших имя «Александровский», в честь трех царей Александров: два проспекта, улица, мост, колонна на Дворцовой площади и многое другое. Имелись тут и бесчисленные «Николаевские»: вокзал и сама железная дорога; улица (ныне Марата); вторая улица на Крестовском острове; набережная Невы на Васильевском острове; мост (теперь лейтенанта Шмидта); военное училище и прочее и прочее…

Еще большее число мест удостоивалось наименования по самым ничтожным и неинтересным поводам. Какой‑нибудь Апраксин рынок вовсе не увековечивал память знаменитого петровских времен флотоводца Федора Матвеича Апраксина, как можно было бы думать; он был просто назван «по фамилии владельца зданий какого‑то графа Апраксина», который «получил их в наследство от своей бабки, графини Разумовской». Так сказано в справочнике. Сохранившийся до последнего времени в верхнем течении Невы Палевский проспект стал им только потому, что вдоль него были расположены участки некоего «потомственного почетного гражданина Кондратия Паля», богатого фабриканта и заводчика. До сих пор в нашем городе есть бесчисленное множество улиц, улочек и переулочков, в названиях которых живет еще последний след деятельности людей, никому не дорогих, никому не любопытных, ничем не примечательных, но в свое время «именитых», правда, порою лишь в данном маленьком участке. Таковы мелкие улочки Петроградской стороны – Плуталова, Шамшева, та же, насмешившая девочек, Бармалеева, названная в честь каких‑то домовладельцев и купцов.

Таковы улицы Крестовского острова: Белосельская, располагавшаяся на землях князей Белосельских‑Белозерских, Эсперова. Таковы Горсткина улица у Сенного рынка, пригородные станции Ланская (были графы Ланские), Кушелевка, Левашово, Бернгардовка. Память обо всех этих людях давно уже стерлась и превратилась просто в названия, которые даже неинтересно расшифровывать.

На Охте, уже на окраине города, есть речка, название которой звучит совершенно неожиданно. Это речка Оккервиль. Спросите у десяти своих друзей, в какой стране такая речка может течь, и они наверняка укажут вам на Англию или на Ирландию. «Собака Баскервилей», «Кентервильское привидение», «Оккервиль» – пахнет далеким западом!

Надо произвести довольно сложные изыскания, чтобы обнаружить, что в XVIII веке возле этой речки имелась мыза, принадлежащая полковнику шведской армии господину Оккервилю. Кости его внуков давно уже истлели в земле, а имя «Оккервиль» всё еще звучит среди жителей Охты.

В данном случае оно даже не изменилось, не превратилось, как остров Холлидэя в Голодай и переулок Дункан в Дунькин переулок.

Улицы, названные именами великих русских художников, поэтов, музыкантов, попадались столетие назад редко, очень редко. До 1917 года в Петрограде были только улица Глинки, улица Гоголя, улица Жуковского, Пушкинская улица (узенькая, второразрядная уличка с еле заметным, похожим на куклу, памятничком на ней); на Выборгской стороне улица знаменитого врача Боткина (так же, как и больница «Боткинские бараки», за Московским вокзалом); набережная, названная в честь прославленного хирурга Пирогова. Но всё это редкие исключения. Самая мысль об увековечении истории города и памяти его славных граждан в названиях городских проездов и площадей мало кого занимала.

Положение резко изменилось после Октябрьской революции.

Жизнь каждого города проходит разные ступени. Кончается одна эпоха, наступает другая. В очень древних городах, таких, как Рим или Стамбул, рядом попадаются имена, данные не одним, а несколькими различными народами. В нашей столице Москве, например, среди ее названий немалое число имеет татарское происхождение – Балчуг, Арбат и другие. Они возникли в эпоху, когда тогдашняя Русь была под владычеством татарских ханов.

Сравнительно молодой город Ленинград не прошел такого долгого исторического пути, как другие его старшие братья‑города.

Ни разу по его улицам не ступала нога иноязычных захватчиков. Владела им всегда одна страна – Россия, один народ – русский народ.

Но в 1917 году этот народ, сбросив с себя иго царей, стал одним из народов великого и свободного содружества наций – Советской республики, а позднее Советского Союза. В жизни нашего города произошли грандиозные перемены. Они, естественно, отразились и на «топонимике» его. Наши улицы теперь громко возглашают народную славу во всех областях жизни советского народа. Их имена служат памятными вехами, напоминающими важнейшие события в жизни города, неизгладимыми пометками, рассказывающими о жизни и деятельности его великих сынов.

Нередко случается так, что имя, данное той или другой местности, улице, заводу, фабрике по самому ничтожному поводу, постепенно приобретает совсем новое, грозное или славное значение: таким его делает история, пролетающая над ним.

У нас есть славные имена «путиловцев», «лесснеровцев», «обуховцев». Так с гордостью именовали себя лет тридцать назад суровые и стойкие воины революции, питерские пролетарии, рабочие заводов Путилова, Лесснера, Обухова. В начале Великой Отечественной войны московские рабочие, обращаясь к ленинградцам, назвали их именно этими старыми именами: с каждым из них связались самые незабвенные страницы нашей истории. И нам давно уже нет дела до того, что Обухова, основателя огромного Петербургского завода, звали Павлом Матвеичем, что он родился в 1820 году и был по образованию горным инженером. Нам важно другое: от его фамилии родилось название, прогремевшее по всему миру.

Даже сегодня, когда «Обуховский завод» давно уже так не называется, улица, ведущая к нему, продолжает носить имя улицы Обуховской обороны, – в память жестокого боя, данного тут когда‑то рабочими завода царской полиции и войскам.

Выборгская сторона получила свое имя просто потому, что с нее начиналась дорога, ведущая на Выборг, Выборгское шоссе. А для нас теперь слова «Выборгская сторона» звучат как могучий призыв к мужеству, стойкости, как напоминание о благородных борцах за революцию, живших здесь в далекие от нас дни.

Рядом с такими названиями мы встречаем во всех районах города улицы, площади, мосты, уже сознательно названные в память о великих людях и замечательных событиях революции и дореволюционной борьбы.

Мост лейтенанта Шмидта – самый нижний по Неве, самый близкий к морю – напоминает о герое‑офицере, нашедшем в себе мужество в самые тяжкие времена царского строя стать на сторону революции и гордо погибнуть во славу будущего.

Очень большое число городских названий связано с героическими днями 1918–1919 годов, с теми моментами истории, когда враг приближался к непокорному городу на Неве, но был разбит и уничтожен революционным народом под водительством бессмертной и славной коммунистической партии, по планам, выработанным народными вождями.

Вот параллельно Невскому проспекту идет улица Ракова. Она говорит нам о подвиге славного сына народа, комиссара красноармейской бригады, товарища Ракова. В ночь с 28 на 29 мая 1919 года товарищ Раков, преданный изменниками, был захвачен врагами в деревне Выра у станции Сиверская и, не желая сдаваться живым, в горячем бою приберег последний патрон для себя.

Улица и трамвайный парк имени Блохина на Петроградской стороне, Дом культуры имени Капранова на проспекте Сталина, многие другие проезды, заводы, учреждения Ленинграда носят имена вышедших из народа героев и тружеников этих горячих лет.

Есть имена всем хорошо известные, которые прямо и непосредственно говорят нам о событиях Октября, славят величайших людей советской страны, напоминают нам отдельные эпизоды из их славных жизней, связанные так или иначе с нашим городом. Улица Восстания, начинающаяся от площади Восстания, площадь Революции на Петроградской стороне, рядом с Кировским мостом, девять Советских улиц на бывших Песках, длинный ряд Красноармейских улиц у Варшавского вокзала – все они повествуют о создании советской власти и борьбе за нее.

Проспекты Фридриха Энгельса и Карла Маркса, улица Ленина, проспект Кирова увековечили славнейшие из славных имена учителей и вождей народа. В нашем городе есть улица Ленина, здесь Владимир Ильич жил сразу по приезде в Россию в 1917 году; есть у нас и переулок Ильича, между Загородным и улицей Дзержинского; он назван так потому, что здесь помещалась некогда одна из квартир того, кого суровые рабочие тех лет называли теплым и почтительным словом‑отчеством – Ильич.

А есть и другой ряд городских имен, – тех, что увековечивают память людей науки, культуры, искусства, жизнь которых так или иначе, частью или полностью, была прямо связана с нашим городом.

Есть у нас, скажем, улица Гоголя. Спрашивается, – почему именно этот сравнительно небольшой городской проезд заслужил честь именоваться так, в память одного из величайших русских писателей?

Пройдите по правой стороне этой улицы, внимательно оглядывая ее дома. И вот, между улицей Дзержинского и проспектом Майорова, вы заметите на одном из небольших старых домов мраморную мемориальную доску. Здесь жил и работал автор «Ревизора», гениальный создатель «Мертвых душ». По этой именно причине бывшая Малая Морская была переименована в свое время в улицу Гоголя.

На параллельной ей улице, на бывшей Большой Морской, или просто Морской, вы тоже можете отыскать памятную доску. Тут проживал некогда великий публицист, страстный борец за свободу Александр Иванович Герцен. Удивительно ли, что улица, по которой ходил он так часто, названа теперь в его честь улицей Герцена.

Есть в Ленинграде тихая улочка имени академика Павлова (бывшая Лопухинская); в конце ее вы можете разыскать научное учреждение, во дворе которого находится странный «памятник»: на высоком пьедестале сидит бронзовый пес. Это не случайно и не смешно: здесь помещался институт экспериментальной медицины. Делая замечательные опыты на собаках, великий физиолог совершил тут открытия, во многом перестроившие науку о нервной деятельности организма, о самой работе мозга живых существ. По его желанию и была воздвигнута здесь любопытная статуя‑монумент неведомому псу, так сказать «отдавшему жизнь» для торжества науки.

Неподалеку от улицы Павлова проходит параллельная ей улица Попова (бывшая Песочная). Здесь высится здание Электротехнического института имени В. И. Ульянова‑Ленина, в котором долго работал А. С. Попов, изобретатель радио. Да как раз сравнительно недалеко находится и одна из крупнейших наших телевизионных станций.

Блуждая по нашему городу и вчитываясь в названия его улиц, начинаешь постепенно всё яснее понимать, какое огромное число светлых умов, гениальных художников, поразительных мастеров техники жило в его стенах, трудилось и училось здесь.

Здесь провел почти всю свою жизнь гениальный помор – Михаил Ломоносов. Здесь, по тем же плитам набережных возле университета, по которым размашисто шагал он в XVIII веке, быстрой походкой проходил сто лет спустя человек в черной разлетайке – русский гений, Дмитрий Иванович Менделеев, перестроивший на новый лад всю химию. Недаром ближняя улица называется теперь Менделеевская линия.

Пройдите по Лермонтовскому проспекту, поглядите сквозь чугунную решетку на памятник второму из величайших поэтов нашей Родины, стоящий в сквере перед военным училищем, где когда‑то учился он. Остановитесь над широким разливом Невы между Ростральными колоннами на новой Пушкинской площади; здесь когда‑то и сам Пушкин стоял так же, как вы, смотрел на «Невы державное теченье», на «береговой ее гранит», вспоминая прошлое родной страны, мечтая о ее будущем.

На углу улицы Некрасова и Литейного проспекта – дом, где жил сам поэт‑борец. Вот его окна, а точно напротив них, на другой стороне Литейного проспекта, – огромное здание с роскошным подъездом, принадлежавшее во времена Некрасова одному из вельмож тогдашней России. Именно у этого подъезда он увидел жестокую сцену холуйской расправы с пришедшими из далекой деревни крестьянами‑ходоками; именно в этой квартире за этими окнами написал Некрасов свое пламенное стихотворение «У парадного подъезда».

В нашем городе жили, творили, страдали, радовались Белинский и Чернышевский, Добролюбов и Писарев, Глинка и Чайковский, Мусоргский и Римский‑Корсаков. Великие зодчие сооружали его здания. Гениальные художники расписывали его внутренние стены.

Великий и талантливейший народ наш создал всё это. Так разве не справедливо, если теперь наши улицы и площади, проспекты и мосты будут называться именами его героев, вождей, ученых и художников?

Таких имен со времени революции становится всё больше и больше. Изучайте их, знайте их, цените их! По ним, как по издалека видным вехам, можно судить об истории нашего города и всей нашей страны.

 

Р. Берилов, М. Лободин

Парк Победы

 

 

I

 

Шла Великая Отечественная война. Фронт приблизился к самому Ленинграду. Пустырь за Московской заставой оказался невдалеке от переднего края обороны.

По пустырю тянулись противотанковые рвы. Саперы строили на нем дзот. За рвами редкой цепочкой зеленели молодые деревца.

Как‑то рано утром солдаты саперного батальона заметили подле деревьев двух ребят. Один, белоголовый, курчавый, повыше ростом и с виду посмелее, стоял, широко расставив ноги, заложив руки за спину. Второй, с бледным остроносым лицом, совсем малыш, хоть и храбрился, но на всякий случай укрылся за спиной своего товарища.

Первый паренек держал в руках небольшой кусок фанеры.

– Куда забрались, пострелы? Вам тут не место!.. – крикнул им пожилой солдат.

Мальчуганы сделали вид, что не слышат, и продолжали осматривать дерево.

Тогда солдат подошел к ним и прикрикнул построже.

– Мы только вот это на березу подвяжем и уйдем, – сказал паренек постарше, протягивая солдату кусок фанеры. На нем было выведено несколько строк. Солдат с удивлением прочитал:

«Эту березку посадил Герой Советского Союза В. М. Голубев в сентябре 1941 года в знак победы над врагами. Пионеры 149‑го отряда Московского района просят сохранить дерево до полной победы над фашистами».

– Уходите, ребята! Увидит старшина, – и вам и мне нагоняй будет.

– А нам, дяденька, как раз старшина и нужен. Сведи нас к нему.

Мы честное пионерское старику дали эту березку сберечь! – попросил солдата белоголовый паренек.

– Какому старику?

– Садовнику – деду Никите. Эту березу один летчик посадил с ним вместе. А то пропадет! Жалко ведь! – убеждал паренек.

Солдат помог укрепить фанерку на дереве и взглянул на ребят.

– Не тронем вашу березку! И мы давали клятву Родине – победить врага. А теперь – марш отсюда! – строго сказал он.

– Дай нам, дяденька, свой адрес! – нерешительно попросил второй паренек.

– Адрес наш такой: полевая почта 105/890, бойцу Колюшкину Николаю Осиповичу. А вас как зовут? – спросил солдат.

– Меня Ванюшкой, а его Сергеем! – солидно ответил старший. Ребята записали адрес и зашагали через пустырь к большим домам, в окнах которых не осталось ни одного стекла.

 

II

 

В далекий степной город Казахской республики, куда были эвакуированы Ванюшка и Сергей, пришло письмо – маленький треугольничек со штампом: «Просмотрено. Военная цензура».

Края письма склеились. Видимо, письмо побывало в воде. Друзья старались осторожно вскрыть его, но бумага кое‑где порвалась, и не всё удалось разобрать из сообщения бойца Колюшкина и его товарищей.

«Дорогие ребята, Ваня и Сергей! – писали они. – Ваше письмо получили. Спасибо за память и подарочки. Махорка солдату всегда во‑время, и карандаши нужны, и почтовая бумага. За всё наше солдатское спасибо.

И еще сообщаем, что ваше поручение мы выполнили. Березка Героя Советского Союза сохранена».

Дальше строчки письма оказались размытыми и разобрать отдельные слова было трудно.

«Командование разрешило выкопать ее и перевезти в арк ота че туте Когда вер атно рад, зайдите ктору. Он вам ее покажет в сти нности.

По поручению товарищей сержант Колюшкин».

Ребята много раз перечитывали письмо и никак не могли разобрать последние строки.

Было понятно, что сержант и его товарищи, желая сохранить березку, вырыли и перевезли ее на новое место. Но куда? После некоторых усилий удалось восстановить только два слова: «обратно в Ленинград».

Стали разбирать дальше.

Взяв листок бумаги, ребята записывали слова, оканчивающиеся на «ктору». Непонятное сочетание букв, видимо, означало не место, а человека, должностное лицо, к которому следовало обратиться.

– К директору! Вот что! – торжествующе заявил Сергей, рассматривая листок с записанными на нем словами. – Просто‑то как! – смеялся он. – Ну, конечно: «зайдите к директору».

Так были восстановлены еще два слова.

Оставалось самое трудное и самое важное: расшифровать адрес.

Ребята бормотали: «перевезти их в арк ота че туте»; «перевезти их в арк ота че туте».

– В «арк»?… Это, пожалуй, в парк! – высказывал предположение Ванюшка. – А вот что дальше?

Как ни старались они расшифровать обрывки слов, – ничего не получалось. Наконец ребята не выдержали и написали сержанту, чтобы тот объяснил им адрес.

Сержант не отвечал.

Через две недели послали второе письмо.

Скоро пришел ответ от политрука роты. Он писал, что сержант Колюшкин погиб смертью героя.

Адрес так и остался нерасшифрованным.

 

III

 

Летом 1945 года Ванюшка и Сергей вернулись в родной город. За эти годы дружки подросли, повзрослели, но попрежнему Ванюшка задавал во всем тон.

Через несколько дней после приезда они решили начать поиски березки. Из письма сержанта ребята знали, что деревцо пересадили в какой‑то парк. Но в какой?

– Сколько в Ленинграде парков? – рассуждал вслух Ванюшка.

– ЦПКиО! – подсказывал Сергей.

– Вряд ли! Не годится!

– Екатерингофский?

– Не то!

– Зоопарк?

– Нет!

– Парк имени Бабушкина?

– Не подходит!

– Шуваловский парк?

– Это, брат, уже за городом!

– Таврический! – спохватился Сергей.

– Верно! Постой, постой! Кажется, нашли! Таврический! – Ванюшка даже покраснел от радости. – Ты понимаешь: «че»! «че»! – вскрикнул он и стал быстро, быстро повторять одно и то же слово: «Таврический, Таврический, Таврический!», делая ударение на слоге «че».

– Что «че‑че»? – переспросил его Сергей.

Ванюшка объяснил. Раз в письме стоит «че», – значит, Таврический.

Сергей рассмеялся и пообещал «начекать» таких слов целый десяток, только успевай подсчитывать. И он стал загибать на руке пальцы.

– Политехнический! Лесотехнический, Зоологический! Ботанический! – выпалил он и остановился.

– Честное слово, – Ботанический! – завопил Сергей.

Ванюшка не без ехидства заметил, что Ботанический всегда считался садом, а Сергей его в парк переделал.

– При чем здесь: «ота» и «туте»? – задумался он и предложил сходить в Ботанический сад.

Так и сделали.

Повернув с набережной реки Карповки на Аптекарский проспект, ребята остановились и стали разглядывать старую надпись, укрепленную на высоких столбах за оградой:

«Академия наук СССР. Ботанический институт и сад».

Ванюшка хлопнул себя по лбу.

– «Бо‑та‑ни‑че‑ский институт!» – закричал он на всю улицу. – Как мы раньше не догадались?

Сергей ничего не понимал.

Достав из кармана листок письма, Ванюшка поднес его к носу приятеля и приказал: «Читай», – но стал читать сам.

– …«и перевезти их в парк при ботаническом институте». Ясно? Теперь идем к директору! – предложил он.

Директор сада оказался в отъезде. Ребят принял старший садовод. Он выслушал их объяснения, прочитал письмо сержанта и подтвердил, что действительно во время войны солдаты привезли в Ботанический сад березку и просили сохранить ее.

– Помню, они говорили, что от пионеров наказ получили. Цела ваша березка.

Вместе с садоводом ребята отправились в тот угол сада, куда три года назад сержант Колюшкин пересадил деревцо.

Оно окрепло, вытянулось и словно приветствовало ребят, помахивая своими тонкими ветвями.

 

IV

 

Шла первая послевоенная осень. В середине сентября комсорг школы, где учились Сергей и Ванюшка, объявил:

– Во время большой перемены общее собрание!

В просторном зале верхнего этажа школы собрались учителя и ученики старших классов. На сцену вышел инструктор райкома комсомола и сказал, что городской комитет партии и исполком Совета депутатов трудящихся обращаются к ним с призывом создать в городе парки в честь победы советского народа над фашистами.

– В таком деле комсомольцы должны быть впереди всех! – говорил инструктор.

Иначе никто и не думал.

В последний воскресный день сентября тысячи людей вышли, чтобы заложить новые парки.

Ванюшка и Сергей шли к Московской заставе вместе со своими товарищами, десятиклассниками Двадцать восьмой школы. Ванюшка волновался. Еще бы, доверили засаживать комсомольскую аллею! Он прибавлял шаг, чувствуя себя участником важного события.

– Глядите, как на колхозном поле! – вскрикнул Ванюшка, показывая на расположенные вдоль участка тракторы, бороны и плуги.

Еще вчера все эти машины, орудия бороздили площадь пустыря, подготавливая участки под посадку.

Маленький молодежный отряд Двадцать восьмой школы в один миг растворился в потоке людей, стекавшихся отовсюду к территории будущего парка.

Для всех находилось здесь дело. Одни откапывали небольшие ямки, другие разбивали аллеи, третьи разносили по бригадам саженцы.

Ванюшку с Сергеем вызвали в контору. Скоро они устроились в «полуторке» и отправились в Ботанический сад.

Наконец, ямы выкопаны, саженцы розданы по бригадам. Грузовые машины с ветвистыми деревьями остановились у посадочных площадок. Подвижные автокраны подняли свои хоботы из цепей и крюков.

Все ждали сигнала. Грянул оркестр…

Посреди людского моря пробиралась легкая «полуторка». На ней стояли Ванюшка и Сергей. Они поддерживали подтянутую кверху березку. Ее корни были заделаны в большой деревянный ящик.

По бортам машины виднелись выведенные белой краской слова:

«Береза дважды Героя Советского Союза В. М. Голубева».

Начали посадку комсомольцы Московского района. Первой они посадили березу, привезенную из Ботанического сада.

Под звуки оркестра ее опустили в яму и забросали корневища землей.

Сотни людей с лопатами в руках глядели, как комсомольцы, весело смеясь и переговариваясь между собой, хлопотали подле березы.

Из толпы вышел старый рабочий в праздничной куртке.

– Товарищи! – сказал он. – Мы с вами – участники важного события. Сегодня посажено первое дерево победы, дерево мира. Посадим, товарищи, тысячи деревьев мира!

– Ура! – прокатилось над головами работающих.

Кого только здесь не увидели Ванюшка с Сергеем! Вот старые рабочие с «Электросилы», вот комсомольцы с Мясокомбината, ремесленники, студенты, домохозяйки, офицеры, курсанты, моряки и еще много молодых и пожилых сажали дубки, клены, осины, березы, каштаны и липы.

– Ваня, гляди, дзот!.. – вскрикнул Сергей.

– Да, ребята! – откликнулся вместо Ванюшки моряк‑офицер с дубком в руках. – Это огневая точка подразделения сорок второй армии. Здесь, на этом месте, проходил боевой рубеж.

– Дзот так дзот, товарищ командир, – весело сказал молодой рабочий с «Электросилы», – а только мы закидаем его землей, горушку на месте дзота насыплем, а рядом дубки посадим, чтоб о дзоте не осталось и помину!

Парень лихо заработал лопатой. Человек десять присоединились к молодому рабочему. Земля, пласт за пластом, ложилась на забытую огневую точку. Работа шла дружно.

– Нажимай, Серега! – командовал Ванюшка, бросая с каким‑то ожесточением мягкую, рыхлую землю.

– Жму! – откликался Сергей.

Горушка росла; и тем, кто работал у дзота, уже казалось, что они видят на нем изумрудного цвета траву, зелень кустарников, могучие, в три‑четыре обхвата, дубы.

– Сынок, – обратилась к Сергею женщина. – Скажи, где яблоньку посадить?

Женщина держала в руках совсем маленькое, слабенькое деревцо.

От неожиданности Сергей растерялся. Он привык выполнять распоряжения других, а здесь приходилось решать самому.

– Так скажешь, куда мне с яблонькой?

«Спрошу у Ванюшки!» – подумал было Сергей, но, увидев садовода из Ботанического сада, опомнился и, кашлянув для солидности, спросил:

– Куда нам с яблонькой?

Спустя минуту садовод вместе с архитектором парка выбирали подходящее место.

– Мне бы получше местечко! – говорила женщина. – Это в память мужа. Погиб мой муж на войне с фашистами.

– Сажайте здесь, среди лип, лучшего места не найти! – сказал архитектор, указывая на свободную ямку подле липок.

Школьники едва успевали снимать с машин саженцы и разносить их к заготовленным ямам. Пот катил с ребят градом, а они не унимались.

– Двадцать восьмая школа вызывает на соревнование Семьдесят вторую! – Ванюшка задорно сверкал глазами. – Мы одну сторону аллеи, вы – другую! Кто быстрее и лучше! Идет?

– Идет! – отвечал ему комсорг Семьдесят второй.

– Принимаем! – кричали хором школьники.

И деревья, одно за другим, становились в линии и уже покачивались под легкими порывами ветра.

Так рождался парк Победы – памятник героям Великой Отечественной войны.

 

 

СТРАНИЦЫ ЮМОРА

 

Вл. Лифшиц

Знаток

 

 

Говорит он каждый раз:

– Вы со мной не спорьте!

Я, ребята, больше вас

Понимаю в спорте!.. –

 

И пойдет судить‑рядить

О футбольной встрече!

И пойдет произносить

О футболе речи:

 

Мол, на редкость хороша

В «Спартаке» защита!

Мол, команды всей душа –

Симонян Никита!

 

А «Зенит» хоть и силен, –

Это безусловно, –

Но играет весь сезон,

Как всегда, неровно!..

 

 

Что добавить

Я хочу

К этому

Рассказу?

Что знаток наш

По мячу

Сам

Не бил

Ни разу!

 

Но, прищурив левый глаз,

Молвит: «Вы не спорьте!

Я, ребята, больше вас

Понимаю в спорте!..»

 

И пойдет он толковать

Бойко и речисто.

Как бы

Надо бы

Играть

Нашим хоккеистам:

 

Мол, команда ЦДСА, –

Ей усилить край бы, –

Нам покажет чудеса

В обработке шайбы!

 

Что ускорить только бег

Хоккеистам надо,

И реванш тогда вовек

Не возьмет Канада!..

 

 

Что б добавить

Я желал

К этому рассказу?

Что знаток наш

Не вставал

На коньки

Ни разу!

 

Что над ним

Смеется класс:

– Вы уж с ним не спорьте!

Он, ребята, больше нас

Понимает в спорте!

 

В боксе,

В плаванье,

В борьбе

Под названьем «Самбо»,

Но хоть чем‑нибудь

Знаток

Занялся бы

Сам бы!..

 

 

Всё на свете знает он!

Вы уж с ним не спорьте!

Он – известный чемпион

Болтовни о спорте!

 

 

Вл. Лифшиц

Случай на реке

 

 

Говорят, что было так:

Жил в реке усатый рак.

А большой любитель раков,

Мой приятель, Петя Маков,

Перейдя в четвертый класс,

Похвалялся как‑то раз:

 

– Я какой?

А я – такой!

Я словлю его рукой!

Ну‑ка, рак,

Усатый рак,

Вылезай из‑под коряг!..

 

«Нет, – подумал старый рак, –

Я, брат, тоже не дурак!

Я вариться не хочу,

Лучше сам тебя схвачу!..»

 

Я там не был,

Но, однако,

Мне рассказывали так:

Что не Петя

Цапнул рака,

А что Петю

Цапнул рак!

 

Может, это просто враки,

Но рассказывали мне,

Что в реке от смеха раки

Чуть не лопнули на дне!..

 

Помнит случай на реке

Всё семейство Петино.

Есть у Пети на руке

С той поры отметина!

 

 

С. Погореловский

Витины открытия

 

 

Мой братишка младший – Витя

Жить не может без открытий.

Он, при помощи клещей,

Проникает в суть вещей.

 

Что в приемнике поет?

Он дознается, найдет!

Он дознался бы совсем, –

Стал приемник глух и нем.

 

Почему часы идут?

Разобрался он и тут.

Доискался

до причины,–

Докопался

до пружины,

На отвертку приналег, –

Прыг пружина в потолок!

 

Я без радио тоскую,

Без часов не веселей.

Снес я вещи в мастерскую.

За починку – сто рублей!

 

Говорит сияя Витя:

– Мне так дороги открытья!

Я согласен с ним вполне:

– Очень дороги и мне!

 

 

Якоб Томм

Рыжуха

 

 

Из эстонских басен

 

Чернуха как‑то на лугу

Удар рогами нанесла Рыжухе –

Возможно,

что была она не в духе,

Возможно, тешилась, – сказать вам не могу.

Чернуха ведь была сильней,

Ну, значит,

и причин довольно.

Рыжухе стало очень больно,

Злость и обида

закипали в ней.

Но слабый с сильным не вступает в бой;

В другую сторону Рыжуха зло взглянула

И, видя слабую Пеструшку пред собой,

Рогами в бок ее что было сил

боднула…

Могу добавить:

не одни скоты

Так действуют среди родного стада,

И средь людей

пример увидишь ты,

Где сильному

иного бить – услада.

А битый слабый в ярости своей

Того находит,

кто еще слабей.

 

Перевел с эстонского Борис Тимофеев.

 

Я. Райнис

Поцелуй мира

 

 

К петуху пришла лисица.

Вмиг петух взлетел повыше.

Говорит лисица нежно:

«Ах, сосед! Ну, что за страхи?

Смело на землю спускайся!

Весть пришла: вражды нет больше!

Вечный мир настал отныне.

Будут в дружбе целоваться

Зверь лесной и зверь домашний..»

«Ты права, – петух ответил,

Шею вытянув с нашеста, –

Глянь: бежит такой же вестник!»

«Кто?» – «Наш пес; в знак мира,

видно,

Целовать тебя он хочет…»

«Ах, он рот свой плохо моет!» –

И лисица в лес умчалась…

 

Перевел с латышского Борис Тимофеев.

 

А. Шмульян

Восточная мудрость

 

 

ЧУДАК АХМЕД

 

Не очень стар еще Ахмед,

Но всем известен он в краю.

Он как пчела трудолюбив,

Он любит родину свою,

Он вечно весел, он шутник.

– Но говорят, что он чудак? –

Ну что ж – дурного в этом нет.

Ахмед чудак?

Пусть будет так!

 

 

ИДИ!

 

Ахмед обкладывал арык

Пластинами известняка.

Усталый путник подошел.

– Что, далеко до кишлака?

– Иди!

– Не понял ты меня.

Я говорю: далек ли путь?

– Иди!

– Как видно, ты в уме,

Дружище, тронулся чуть‑чуть. –

И путник в путь пошел опять,

Но через несколько минут

Ахмед вскричал:

– До кишлака

Полдня пути!

– Так что же, плут,

Ответить сразу ты не мог?

Зачем приказывал идти?

– Не знал, как быстро ты пойдешь.

Теперь узнал –

Полдня пути.

 

 

ГОЛОВА СТАРШЕ

 

К Ахмеду заглянул сосед:

– Ахмед, ты совершенно сед,

Меж тем усы твои черны,

В них незаметно седины.

Как это так? –

Ахмед в ответ:

– Друг, это ясного ясней:

Усы на целых двадцать лет

Моложе головы моей.

 

 

ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО УВИДЕТЬ

 

– Ахмед, к тебе привел я сына.

Дай мне, пожалуйста, совет, –

Чему учить его, дружище?

Взгляни, способен он иль нет. –

Ахмед, прищурившись, в ответ:

– Его не вижу я.

– Так подойдет он ближе.

– Нет, пусть заговорит, –

Тогда его увижу.

 

 

А. Усанова

Гипноз

 

 

Отец и мать ушли в кино.

Остался брат с сестренкой.

У брата дел полным‑полно,

А тут возись с девчонкой!

Ревет Танюша целый час,

Как заводная прямо,

Слезинки катятся из глаз.

«Пускай приходит мама!»

Давал поесть, грозил побить, –

Не помогла угроза.

Решил сестренку усыпить

При помощи гипноза.

Встал наподобие столба

На коврик у постели,

Взглянул в глаза, коснулся лба.

«Уснешь ты в самом деле?»

Руками машет перед ней,

Шипит над самым ухом, –

Танюша плачет всё сильней,

Упал Никита духом.

И вдруг знакомый, громкий стук

Послышался в передней.

Летит на помощь Вовка‑друг

Из комнаты соседней.

Володька топает ногой,

Кричит: «Не мучь сестренку.

Оставь гипноз! Подход другой

Необходим ребенку!»

К постели Вова подошел:

«Давай‑ка вытрем глазки.

Танюша, слушай хорошо,

Я почитаю сказки».

Читает Вова в тишине

Волшебные страницы.

Уснула Танечка. Во сне

Чуть‑чуть дрожат ресницы.

 

 

А. Усанова

Вельможа

 

 

Портфель у бабушки в руке,

И, как всегда, Алеша

Шагает в школу налегке,

Избавившись от ноши.

Усталых бабушкиных рук

Совсем не жаль мальчишке.

Лишь в раздевалке важный внук

Берет небрежно книжки.

Согнулась бабушка дугой

И грязные галоши

Своей морщинистой рукой

Снимает с ног Алеши.

Ребята шепчутся вокруг,

Вытягивая шеи:

«Смотрите, бабушку‑то внук

Определил в лакеи!»

Сердито шапку теребя,

За всех сказал Сережа:

«Смотреть противно на тебя,

Бессовестный, вельможа!»

 

 

А. Валевский

Требуется подруга!

 

 

Фельетон

Как жаль, что редакция «Пионерской правды» не принимает от школьников никаких объявлений! Ну, скажем, таких, как в газетах для взрослых:.

 

ТРЕБУЕТСЯ ТОКАРЬ 7‑го РАЗРЯДА.

 

Или:

 

НУЖНЫ ИНЖЕНЕР‑ТЕХНОЛОГ.

СЕКРЕТАРЬ‑МАШИНИСТКА

И ГЛАВНЫЙ БУХГАЛТЕР.

 

Нина, например, с радостью поместила бы самым жирным шрифтом вот такое объявление:

 

СРОЧНО НУЖДАЮСЬ В ПОДРУГЕ

ЗВОН. ТЕЛ. 555–55.

 

Читатели, конечно, удивленно спросят: как, у девочки школьного возраста нет подруги? Может ли это быть?

Может! Вы думаете, для Нины легко найти подругу? Как же, попробуйте!

С Лидой Прониной они, как говорится, не сошлись вкусами. Нина в восторге от мороженого, она может поглощать его порцию за порцией. А Лида мороженого терпеть не может.

– Это же ненормально! – возмущается Нина. – Не делай сумасшедшие глаза! Я тебя научу любить мороженое. Пробуй!..

И Нина пытается насильно засунуть Лиде в рот эскимо. Лида отворачивается и виновато оправдывается:

– Мне мама не разрешает. У меня гланды увеличены…

– Подумаешь! Мамочки боится! Как маленькая!

И Нина с негодованием резко поворачивается на каблуках. Дружбе конец! Подруга должна любить то, что любит Нина.

С Машей Гуляевой дружить совершенно невозможно! Она не желает хранить секреты. Ну, пусть бы сболтнула нечаянно… Нет, она нарочно! В сентябре были выборы совета отряда. Кто‑то из девочек назвал кандидатуру Нины. Что же вы думаете? Поднялась Маша и говорит:

– Нина не подходит! Она тайно от своих родителей бегает в кино. А вчера она обманула учительницу французского языка Софью Николаевну. Получила незаслуженную пятерку: Нина отвечала урок по шпаргалке.

И вот Нину не выбрали. Какая же это подруга? Предательница – и всё! Нина ее видеть не может!

Вера Баранова тоже хороша! Хоть и сидит с Ниной на одной парте, чувства товарищества у нее ни чуточки! Судите сами: на уроке истории учительница предложила Нине рассказать об Иване Грозном. В голове у Нины путались два события и две даты: осада войсками Ивана Грозного Казани и покорение Астраханского ханства. Но что было в 1552, а что в 1556, вот этого Нина не могла вспомнить. Наугад она начала с Казани, и это было правильно, но она забыла год и взглянула на подругу, взывая о помощи: «Подскажи окончание даты, два или шесть». Нина умеет читать по губам. Никто же не просит шипеть змеей на весь класс, чтобы услышала учительница.

Но «подруга», приняв от Нины взволнованный сигнал о помощи, покраснела и отвернулась. Вы думаете, она сама не знала? Знала! Когда учительница спросила: «Кто же может ответить?» – Вера первая подняла руку. Жалкая эгоистка! После урока на перемене Нина ее отчитала. Ого, как отчитала! И «жалкая эгоистка» расплакалась. Она же еще расплакалась! И бормотала, всхлипывая, что подсказка – это бесчестный поступок. Конечно, надо же чем‑нибудь оправдать свой эгоизм! Нет, с такими себялюбцами Нина дружить не может.

Не лучше и Соня Брузжак! Попросила однажды у Нины ее бамбуковые лыжные палки. У нее, видите ли, тяжелые палки, а ей надо участвовать в лыжных соревнованиях. Хорошо, допустим, что Нина не участвует в этих соревнованиях, но ведь ей тоже хочется в воскресенье походить на лыжах! Так что же, отдать лыжные палки, а самой как? Нина была возмущена бесцеремонностью Сони и палок не дала. И так Нине стало обидно, что в воскресенье она совсем не каталась на лыжах! А на другой день Соня пришла в школу такая надутая, что не хотелось с ней разговаривать. С кем дружить после этого, скажите!

С Кирой Садовской? Что вы! Совсем ненадежная девочка. Она променяет встречу с подругой на любое дело в школе. То у нее самодеятельность, то стенгазета, то подготовка к сбору. С такой подругой и поболтать‑то некогда!

Тоня Бакчеева – юннатка. Помешана на своих кактусах и домашних лимонах. А что хорошего? Колючки и кислятина!

Милочка? Эта скучна. Только и говорит, захлебываясь, о прочитанных книжках. Ну что ж, пусть и ходит с книгами.

Вот летом чуть‑чуть не завязалась настоящая дружба. Нина жила на даче. К ней на два дня приехала погостить Надя Ширяева. Они так весело играли в мяч, купались, катались на велосипеде! А в воскресенье собрались ехать в город на детский утренник. И надо же было случиться такой беде! Когда они выходили из дома, в пруду, рядом с дачей, раздался какой‑то отчаянный писк. Оказывается, маленький щенок сорвался с плота в воду и стал тонуть. Надя прямо в нарядном платье и новых сандалиях бросилась спасать этого противного щенка. Это было бы еще полбеды, если бы она не утопила свою сумочку, где лежали театральные билеты. Конечно, Нина очень рассердилась! Как тут не рассердиться? А Надя обиделась и ушла домой пешком (двенадцать километров!) мокрая и грязная. Она же еще обиделась! В благодарность за то, что ее пригласили в гости, испортила Нине на три дня настроение. Вот какие бывают люди!

Ну, разве это подруги? Сколько Нина переменила их, передружив за год чуть ли не со всем классом! И вот результат: одна‑одинешенька.

Конечно, жаль, что нельзя поместить объявление в «Пионерской правде». Одна надежда, что, может быть, найдется девочка из соседней школы. Другого выхода нет!

 

Е. Серова

Мечтатель

 

 

На мягкой кушетке

Спокойненько лежа,

Мечтает о подвиге

Лапин Сережа.

………………

Сережу ищите

Уже не в квартире –

На станции

«Северный полюс – четыре».

И справа,

и слева,

и спереди – снег.

По снежной равнине

Идет человек.

 

 

Вы видите ясно,

Что это – Сережа,

Но только постарше,

повыше,

построже.

И вдруг

загудела,

завыла пурга

Не видно ни зги,

За четыре шага!

 

Вот ветер Сергея

Хлестнул, как бичом…

Но он – закаленный,

Ему нипочем.

«А ну‑ка, поборемся

Ветер‑ветрило!»

…………………

Тут в комнате форточку

Мама открыла.

 

 

– Ой‑ой!!! –

Завопил на кушетке герой,

Мне холодно!

Дует!

Сейчас же закрой!

 

– Ведь жарко, –

промолвила мама уныло

Но форточку всё же

Покорно закрыла.

 

 

Сережа закутался

В мамин платок

И вновь погрузился

В мечтаний поток.

…………………….

Опять он – полярник

Бывалый, умелый.

Он ловко берется

За каждое дело.

 

 

На полюсе

мамушек‑нянюшек нет:

Он ставит палатку,

Он варит обед.

Немножко кореньев,

Немножко морковки,

Немножко терпенья,

Немножко сноровки, –

И суп закипает

И каша пыхтит.

………………….

И тут разыгрался

Его аппетит.

 

– Я кушать хочу! –

раскричался Сережа, –

Поесть не дадут,

ни на что не похоже! –

Сыночек на мягкой кушетке лежит,

А мама из кухни к сыночку бежит.

 

 

Чтоб мог он поесть,

Не вставая с кушетки,

Ему принесли

На кушетку котлетки.

 

Котлетки Сергей

Снисходительно съел,

А вымыть тарелку

Сестренке велел.

 

 

Сестренке недавно

Исполнилось пять –

Большая,

к хозяйству пора привыкать!

……………………………

И снова он в царстве

Медведей и льда…

Тревога!!!

С Сережиным другом беда:

 

Медведи напали!..

И в бурную ночь

Выходит Сережа,

чтоб другу помочь.

 

 

Он слышит сквозь рев

Разъяренной пурги:

«Сережа!

Сережа!

Спаси!

Помоги!»

……………………….

Но кто это крикнул?

Кричала сестренка:

В корзинку залезла

Она головенкой.

Застряла головка –

Ни взад, ни вперед! –

И брата на помощь

Сестренка зовет.

– Ты глупая рева, –

Сказал ей Сережа, –

Вот мама придет,

Так она и поможет.

 

А ты не ори

И не смей мне мешать –

Я, может быть, подвиг

Иду совершать!

 

 

Р. Погодин

Рябиновая ветка

 

За лесом прокричал паровоз. Его зычный хрипловатый гудок запутался в мохнатых еловых лапах, и до деревни долетело только глухое усталое «Уу‑у‑у‑у‑у…»

– Скорый прошел… Четыре часа уже. – Володька прилег на край канавы, свесил ноги в широкие, жилистые лопухи и лениво, одним глазом посмотрел на Симку.

Симка пыталась схватить прилепившуюся к высокой травинке пеструю рогатую гусеницу, сложила щепоткой пальцы, надула щеки.

– Р‑раз…

Гусеница угрожающе выгнула спину.

Симка отдернула руку, покосилась на брата и незаметно вытерла пальцы о сарафан.

Володька сплюнул, не разжимая губ, и поддал по травинке ногой так, что гусеница перелетела на другую сторону канавы.

Остренькие Симкины реснички задрожали, нижняя губа, став квадратной, медленно поползла к подбородку.

– Только зареви – встану и совсем раздавлю твоего червя…

Симка шмыгнула носом, подобрала губу и повернулась к брату спиной.

– Во‑олодька‑а!..

От колхозного гаража, размахивая руками, мчался Володькин дружок Ильюшка Шершень. Загорелый, в отцовской тельняшке, с желтыми патлатыми волосами и облупленным до ссадин носом, Шершень затормозил у канавы пяткой.

– Володька, кончай антимонию разводить. Айда на станцию! Там сегодня кино показывать будут.

– Не могу, – уныло вздохнул Володька. – За Симкой глядеть надо.

– Чего глядеть‑то? Не украдут небось… – Шершень покружил вокруг Симки, словно видел ее в первый раз. – Заберем с собой… Сейчас со станции шофер приехал, говорит, – про шпионов картина.

Володька даже приподнялся.

– Ври!?..

– Чтоб я сгорел!..

Володька засунул под себя ногу и задумчиво поскреб исцарапанное колено.

– Всё равно с Симкой нельзя, – не дойдет она.

– Дойдет. – Шершень тряхнул головой. – Она выносливая…

– Я, может, еще подальше твоего дойду, – заявила Симка.

Володька метнул на нее уничтожающий взгляд:

– Ты молчи, когда говорят старшие.

Потом он сжал кулак и протянул его к самому Симкиному носу.

– Ну, разожми!

– Не буду, – Симка насупилась. – Он грязный.

– Эх ты, принцесса!.. Мазут от грязи отличить не можешь… Нет, Шершень, не пойду. С нею по дороге натерпишься…

– Брось ты. – Шершень выпятил грудь, поискал на своих длинных, по колено, трусах карманы и важно добавил: – Я ее на свою ответственность беру… Идти‑то всего три километра.

Володька подумал еще, но уже больше для авторитета, и согласился.

– Ладно… Только мамке ни гу‑гу… Поняла?

Сначала ребята шагали по дороге, затем свернули на тропинку. Справа, за густыми кустами, тянулось полотно железной дороги, слева – лес.

– Шпионы – самый зловредный народ… – Шершень подобрал с земли кривой, похожий на пистолет корень и ткнул им в старую замшелую ель.

– Руки вверх!.. Полковник Штрунк, мы с вами еще в гражданскую войну встречались, тогда вы были удачливее… Отпираться бесполезно.

– А зачем отпираться? – спросила Симка, прыгая перед молоденькой, невысокой рябинкой.

– Натура такая, – ответил Шершень, нагибая увешанную алыми кистями ветку. – Навредят, а потом выкручиваются.

– Пошевеливайся!.. – Володька подтолкнул сестру. – Не за ягодами пошла.

Симка сунула в рот блестящую горьковатую ягодку и подвинулась ближе к Шершню.

– Вот бы шпиона поймать!.. – продолжал Володька. – Только в нашей местности они не водятся, – заводов нету.

Шершень заложил руку с корнем за спину и снова зашагал по тропке.

– Ты не смотри, что заводов нету, зато у нас железная дорога. По ней всё возят. Я читал, как шпионы под рельс мину заложили..

В лесу было тихо. Пахло сухим мхом, муравьиными кучами. А на маленьких, звенящих от неутомимой воздушной живности полянках стоял аромат густого шмелиного меда.

– Вот, может, мы идем, а шпионы лес поджигают..

«Дзинь… дзинь…» – послышалось из‑за кустов.

Симка споткнулась.

– Иди, иди! – проворчал на нее Володька. – Это обходчик костыли подколачивает.

«Дзинь… дзинь…», – снова зазвенел рельс.

Ребята остановились.

Шершень заправил выбившуюся из трусов тельняшку, приложил палец к губам и нырнул в кусты. Скоро оттуда послышался легкий переливчатый свист. Володька растерянно посмотрел на сестру.

– Ты, Симка, за мной иди… На два метра.

Шершень лежал под кустом.

– Смотри… – он кивнул в сторону насыпи.

Там на рельсе сидел согнувшись мужчина в светлой шляпе и полосатой рубашке с короткими рукавами. Через плечо у него висел фотоаппарат.

В животе у Володьки стало тоскливо, словно он натощак проглотил ложку уксуса.

– Шпион, да? – дернула его Симка.

Володька тихонько цыкнул на нее и приказал лечь рядом с Шершнем.

Мужчина на насыпи встал, посмотрел себе под ноги, зачем‑то потоптался на месте и пошел в сторону станции.

– Песок притоптывает. Это их первая повадка, – шепнул Шершень.

Через несколько минут над насыпью высунулись и снова спрятались три головы, – мужчина еще не дошел до поворота.

– Симка, беги в кусты, – мину разрывать буду. – Шершень на животе перевалил через рельс и начал осторожно разгребать песок в том месте, где было больше всего следов.

Володька уцепился за его руку.

– Не рой!.. Бахнет – косточек не соберешь.

Глаза у Шершня стали круглые; он медленно, не дыша, вытащил из песка руки. Облизал пересохшие губы и ткнул пальцем в шпалу.

Там на самом краю лежал маленький металлический шпенек. Один конец его был острым, другой закручен в колечко.

– Чека, – выдохнул Шершень. – Предохранитель. – Он быстро схватил шпенек и посмотрел по сторонам.

На полотне уже никого не было.

– Упустили!.. Шпиона упустили, диверсанта. – у Шершня был совсем удрученный вид. – Ты вот что… – повернулся он, наконец, к Володьке: – Оставайся здесь с Симкой, а я побегу за ним.

– Да он тебе, как цыпленку, шею свернет, – возразил Володька. – Вдвоем нужно.

– А мина?

Симка сидела, наклонив голову, и торопливо перебирала оборочки своего голубенького сарафана.

– А что надо делать? – прошептала она.

– Молчи, гусениц ловить!.. – прикрикнул Володька.

– Что делать? – Шершень схватил Симку за руку. – Дождаться обходчика и рассказать про мину… А если поезд пойдет, помахать чем‑нибудь красным.

– А чем? – спросила Симка. Пальцы ее еще проворнее забегали по волнистым голубым оборочкам.

Ребята беспокойно оглядели друг друга.

– Вот всегда так: когда нужно, то ничего нет. – Шершень засопел от досады. – Знаешь что?… Ты просто рукой маши и кричи. Машинист услышит, – остановится.

Володька тяжело вздохнул.

Симка кивнула, и голова ее при этом опустилась еще ниже.

Скоро мальчики уже бежали, пригнувшись, по тропинке вдоль насыпи.

– Будет сидеть и реветь… – Володька дышал прямо в затылок Шершню.

Они миновали поворот, когда их снова остановил звук ударов об рельс.

«Дзинь… дзинь…»

Ребята юркнули в кусты.

– Наверняка вторую мину закладывает… Если на первой осечка получится, то, значит, здесь… – облупленный нос Шершня сморщился, а сам он отодвинул ветку и выглянул из куста.

Мужчина в полосатой рубашке сидел к ним спиной.

– Ну чего? – Володька навалился на приятеля, стараясь выглянуть из‑за его плеча.

Мужчина сердито проворчал себе под нос, махнул рукой – и что‑то блестящее упало прямо к ногам ребят.

Шершень быстро нагнулся. Володька, напиравший сзади, полетел в куст.

Вот тут‑то ребята вплотную увидели лицо неизвестного. Красные, обожженные солнцем щеки, большие очки в светлой оправе и совершенно выгоревшие, казавшиеся розовыми брови.

– Кхе… – кашлянул мужчина. – Мальчики, нет ли у вас веревочки?

Володька попятился на четвереньках вглубь куста.

– Смывайся! Связать хочет.

Но Шершень исподлобья глянул на диверсанта, проглотил какой‑то противный, ставший поперек горла, комок и хрипло произнес:

– Нету у нас веревки. У нас соб‑собака с собой… Трез‑зор, спо‑спокойно…

Володька почувствовал удар пяткой по боку.

Мужчина удивленно поднял брови, очки у него смешно шевельнулись.

– Что? – сказал он. – Собака? А зачем мне собака? Может, у вас хоть шнурочек какой‑нибудь найдется?

– Ишь, крутит! – шептал Володька. Он уже поднялся и стал рядом с Шершнем. – Шнурочек ему понадобился…

Мужчина быстро наклонился к рельсу.

Шершень с Володькой бросились обратно в куст.

Но ничего не взорвалось, – в руке у мужчины оказалась обыкновенная сандалия.

– Куда же вы?.. Пряжка у меня вот сломалась… Чинил, чинил и совсем доломал. – Мужчина смущенно улыбнулся, посмотрел на каленые ребячьи пятки и добавил: – А босиком не привык еще..

– Привыкать нужно… – Володька помигал глазами и покосился на Шершня.

Шершень стоял красный и потный. Шпенек, который он принял за предохранительную чеку, был явно от пряжки. Шершень незаметно бросил его в куст и хмурясь подошел к мужчине. Около рельса не было видно ничего подозрительного. Только валялась половина разломанной пряжки.

– А булавка вам не пригодится? – Шершень оттянул резинку трусов, вытащил приколотую ко шву булавку. – Вот… У нас вода в речке ключевая. Всегда ношу на случай судороги: кольнешь – и всё пройдет.

Мужчина взял булавку, прикрепил ею ремешок сандалии, встал и потоптался на месте.

– Ну вот, теперь крепко… Только я же отдать ее не смогу.

Шершень великодушно махнул рукой:

– Ладно, пусть вам на память.

Мужчина взглянул на часы.

– Десять минут до поезда. Побегу! – Он поблагодарил ребят и, придерживая одной рукой очки, другой – фотоаппарат, побежал.

– Дачник. – покачал головой Шершень.

– Сандаль. – процедил сквозь зубы Володька. Он вдруг присел и уставился на Шершня.

– А Симка‑то! Поезд ведь сейчас пойдет!

Шершню словно подзатыльник дали; он подпрыгнул, лягнул в воздухе ногами и зачастил по шпалам. Володька бежал впереди него, делая большие скачки. За поворотом ребята увидели худенькую Симкину фигурку. Она одиноко и как‑то очень беззащитно голубела на пустынной насыпи.

Невдалеке послышался гудок, и, опередив состав, уже несся по рельсам, как по проводам, дробный цокот колес.

Услыхав за спиной шаги, Симка обернулась. Лицо ее было бледным, а пальцы крепко сжимали ветку рябины с тремя тяжелыми пурпурными гроздями.

– Упустили, да?…

Володька схватил ее за руку, и все трое мигом слетели с пути.

Из леса уже надвигалась черная громада поезда.

Симка вырвалась и начала махать веткой, держа ее высоко над головой. Из паровозной будки высунулся машинист, обтер руки паклей и улыбнулся ребятам.

– Дачный… – машинально отметил Володька. – Шесть часов.

– В кино опоздали. – проворчал Шершень, морщась и разминая отбитые о шпалы пятки.

– Опоздали?… – Губы у Симки дрогнули, но за шумом мелькавших мимо вагонов не было слышно, всхлипнула она или сдержалась.

Когда поезд прошел, Володька зачем‑то оправил на сестренке сарафан, а Шершень заглянул ей в глаза и сказал:

– Ну, Симка. – он виновато улыбнулся. – Кино завтра к нам в деревню привезти обещали…

 

Е. Успенская

Метеор

 

Отец Славы был штурманом дальнего плавания. Недавно он возвратился из рейса и привез посылочный фанерный ящик с надписью по‑английски – Uruguay[27]. Ящик был без крышки, обтянут сверху марлей и оказался очень тяжелым. Папа объяснил Славе, что ящик наполнен песком. И еще сказал, что он привез его в подарок своему другу, зоологу. А друг уехал на целый месяц в командировку в Сухуми.

– Теперь всё пропало. Не знаю, что и делать с этим подарком, – прибавил расстроенный папа.

– Разве песок портится? – спросил Слава.

– Не то, что портится… а всему свое время, – загадочно ответил папа.

Слава ничего не понял из этого ответа. Но мама спросила ледяным голосом:

– Я чувствую, это «время» наступит лишь с приездом твоего друга?

Папа кивнул головой и сконфуженно пожевал, как маленький, губами. Затем перочинным ножиком он срезал марлевую покрышку.

Слава придвинулся поближе к ящику, а мама наблюдала издали, как папа осторожно отсыпал блюдцем влажный песок на черный эмалированный поднос.

Но каково же было их разочарование, когда он извлек из песка самое обыкновенное гладкое гусиное яйцо!

– Только и всего? – удивился Слава.

– По крайней мере, это яйцо очень породистой гусыни? – спросила мама, поправляя прическу и бросая взгляд в висящее в простенке зеркало.

– Да, это яйцо очень редкое, – сказал папа, поспешно зарывая яйцо в песок.

Однажды Слава зашел мимоходом в папин кабинет, для того чтобы набрать чернил в автоматическую ручку.

После своего приезда папа для чего‑то повесил у себя над письменным столом градусник и следил, чтобы в кабинете была температура не ниже двадцати восьми – тридцати градусов.

«На улице пятнадцать градусов тепла, а тут – как в оранжерее. Чудит „старик“», – решил Слава.

Но где отец прячет чернила? Слава деловито обвел глазами стол и заметил бутылку с чернилами рядом с американским ящиком.

Небрежным жестом Слава потянул к себе бутылку, задев по пути ящик.

«Интересно, как обстоят дела с новомодным гусем?» – подумал Слава и решил тут же немедленно обследовать гусиное яйцо.

Он снял марлевую покрышку. Песок был слегка влажный.

Слава стал вычерпывать песок ладонями прямо на стол.

Наконец яйцо вынуто. Но что это? Слава ясно почувствовал, как в яйце дернулся гусенок.

Он поднес яйцо к уху: да, точно, гусенок собирается вылупляться. Как удачно подоспел он, Слава! Еще бы немного, и птенец мог бы задохнуться.

В передней зазвонил телефон. Звонил одноклассник Шура. Он спрашивал, пойдет ли Слава в кино.

– Какое там кино! Иди сейчас же ко мне без проволочки, – скомандовал Слава в трубку торжественным голосом – дело идет о спасении породистого гуся.

Через десять минут оба мальчика стояли у письменного стола. Медлить было нельзя.

Гусенок усиленно толкался в скорлупу. Скорлупа была твердая и никак не поддавалась. Затаив дыхание ребята наблюдали, как положенное на стол яйцо судорожно дергалось. Оно дергалось уже минут пять..

И вот, наконец, яйцо, как паутиной, опуталось сетью трещин.

– Гляди, гляди, Славка! – закричал Шура. – Сейчас покажется клюв!

– Главное, не пропустить момент. – Слава многозначительно поднял указательный палец. А гусенок всё не показывался.

– Вот окаянное, крепкое! – рассердился Шура. Схватив со стола автоматическую ручку, он стукнул по яйцу раз, еще раз…

Яйцо с хрустом распалось на две половины, – страшное хвостатое существо длиной с карандаш медленно вылезло из скорлупы, доползло до края стола и свалилось в кадку с большой пальмой. Мальчики стояли в оцепенении.

– Вот так штука! – воскликнул Шура.

– И что это может быть? – спросил озадаченный Слава.

Надо было что‑то предпринимать, а то чудище еще вылезет из кадки и ночью всех перепугает не на шутку.

– Шурка, а Шурка, – дрожащим шопотом сказал Слава, – ты стой тихо‑тихо, а я его… попробую утопить… Я сейчас.

На цыпочках, чтобы не спугнуть невиданное чудо, Слава вышел из комнаты. Чудо, не шелохнувшись, сидело в кадке. Оставаться наедине с этим таинственным существом Шуре было страшновато. А Слава возился больше положенного.

Кто знает, может быть, он и не собирается вернуться, оставив друга на произвол судьбы!

Но вот в комнату бесшумно вошел Слава с ведром.

– Да скорей ты! – скривив лицо, зашипел Шура и яростно поманил его рукой.

– В кране нет воды, пришлось отлить из водогрея теплой воды, – также прошипел в ответ Слава.

После недолгих совещаний ведро подставили к пальме. Шура наклонил кадку. В воздухе мелькнула коричневая спинка, и чудище с плеском плюхнулось на дно ведра.

– Есть! Утонуло… – со вздохом облегчения сказал Слава.

Помедлив, мальчики опасливо подсели к ведру.

Вдруг вода в ведре всплеснулась, обрызгав им лица: прямо на ребят уставилась желтоватая коротенькая мордочка маленького звереныша с пристально глядевшими синеватыми глазками.

Друзья от неожиданности онемели.

– Славка! – крикнул пораженный таким видением Шура и больно вцепился в локоть Славы. – Ведь это же крокодил!

– Врешь, врешь, – повторял Слава, но он уже и сам понял, что товарищ прав. Собираясь прикончить неведомого зверя, друзья второй раз спасли крокодиленку жизнь: без теплой воды он бы погиб.

Час от часу становилось не легче. Но Слава, видавший виды, уже успел обрести спокойствие.

– Что ж, пусть будет крокодил. Мы поселим его в ванне и воспитаем.

Произнесена эта фраза была таким непоколебимым тоном, как будто для Славы воспитание крокодилят было будничным делом.

– Вот было бы здорово! – Шура в восторге потер ладонь о ладонь.

В передней опять раздался телефонный звонок. Слава нехотя отправился к телефону. Шура слышал, как он говорил нарочито спокойным, ленивым голосом.

– Папа? Еще не пришел. Всё в порядке. У нас крокодил. Честное‑расчестное, я не дурачусь. Ничего особенного! Сама увидишь.

Тут разговор оборвался. Мама, видимо, бросила трубку.

Положение становилось катастрофическим.

Наверно, после разговора с сыном мама отправилась прямо на службу к папе, потому что они пришли домой вместе. Большой, смелый папа сконфуженно улыбался и с опаской поглядывал на маленькую, худенькую маму.

– Неужели уже прошло полтора месяца? – удивлялся он. – По моим расчетам, этот паршивец должен был появиться на свет еще через две недели.

Мама Славы с чемоданчиком, наполненным покупками, стояла у порога в кабинет и произносила время от времени одну фразу:

– Не хватало нам только крокодила…

Крокодиленок же безмятежно отфыркивался в воде и, наверное, удивлялся, почему возле нет мамы‑крокодилихи и трех‑четырех десятков сестер и братьев – крокодилят‑близнецов.

Неизвестно, чем бы кончилось это происшествие, если бы в это время не пришел долгожданный папин друг – зоолог.

– Николай Иванович, спасите нас, – умоляюще протянула к нему руки мама.

– Ну, что там у вас? – спросил зоолог. – С удовольствием «чем могу помогу». – И Николай Иванович, которому, вероятно, был нужен для опытов зародыш, а не живой крокодил, после нескольких слов удивления и сожаления, взял ведро с крокодилом, покрыл его другим опрокинутым ведром и крепко обмотал петли у дужек проволокой. С таким сооружением, в сопровождении Славы и Шуры, огорченных печальным концом, он двинулся к зоологическому парку.

Но крокодиленка в зоопарке не приняли, объяснив, что такая порода крокодилов у них уже имеется: крокодиленок оказался из породы южноамериканских «кайманов тупорылых»!

За решеткой зоопарка все трое остановились в нерешительности.

– Увезу‑ка я его с собой в Сухуми, – сказал ребятам Николай Иванович: – уничтожить его мы всегда успеем, а когда вырастет, – мы его наверняка пристроим.

Николай Иванович поправил пенсне, шутливо поплевал на руки, как будто собираясь сдвинуть с места гору, крякнул и поднял на плечо сооружение.

Вечером Николай Иванович с крокодиленком улетел из города.

Время от времени друзья получали письма от Николая Ивановича; зоолог описывал поведение своего воспитанника, – хитрец притворяется ленивцем, но, завидев кормушку, подобно метеору устремляется к еде, за что и назван Метеором; за год он вырос вдвое.

Потом письма стали приходить реже. В конце второго года от Николая Ивановича пришло еще письмо; в нем сообщалось, что Метеор вырос еще на тридцать сантиметров.

Всё шло своим чередом: папа уходил в плавание и возвращался домой, Слава с Шурой успешно переходили из класса в класс.

Так они дошли до десятого класса, потому что со времени отъезда Николая Ивановича прошло три года.

И вот однажды папа получил от друга телеграмму; в ней говорилось:

«Срочно вылетаю целинные земли Метеор вылетает с попутчиком договорился о приеме в вашем зоопарке встречайте и устраивайте».

Слава решил пока не говорить маме о телеграмме: зачем ее волновать, – они сразу же отвезут крокодила в зоопарк.

Стояло жаркое южное лето. По лицам людей, заполнявших аэродром, струйками стекал пот. Слава с Шурой, оба в светлых «бобочках» и пестрых тюбетейках, находились среди встречающих. Оба были взволнованы. Кто его знает, как выглядит сейчас этот Метеор? И в чем его везут?

Наконец самолет прибыл. Из самолета вышли последние пассажиры. Где же Метеор? Но вот показался еще один прибывший; пятясь, он тащил по трапу большой решетчатый ящик.

Пассажир сошел на землю, поставил ящик у ног, вытер платком лицо и осмотрелся; он оказался молодым пареньком.

– Это как будто то, что нам нужно, – определил Слава.

– Точно, – согласился Шура.

Через минуту они уже разговаривали с прибывшим.

Выслушав наставление паренька о том, как нужно кормить крокодила, и заручившись письменной инструкцией Николая Ивановича, которую им передал паренек, друзья взяли ящик с двух сторон за обшивку и пошли пешком к зоопарку.

– Не робейте, ребята, – услышали они вдогонку, – он покладистый, как говорится в инструкции, а в случае чего – за хвост и в воду.

У входа в зоопарк какой‑то гражданин, заметив юношей, сам пошел к ним навстречу; он назвался старшим научным сотрудником и поинтересовался:

– Это, верно, тот самый крокодил? Прошу прощения, но у нас заболел рабочий, который должен делать стеклянную клетку‑загон для вашего крокодила. Директор просит немного повременить. Мы вам сообщим… Ваш телефон? – Научный сотрудник вытащил из кармана блокнот и записал телефон Славы.

Огорченные друзья притащили Метеора в квартиру тогда, когда мамы не было дома.

Шура посчитал за лучшее сразу уйти домой. А Слава с папой долго совещались в кабинете.

Возвратившись домой, мама очень встревожилась, увидев сына с отцом, старательно запирающими на ключ дверь в ванную.

– В чем дело? – спросила она.

Отец растерянно улыбнулся, а Слава проговорил нарочито развязным баском:

– Так, пустяки, главное – спокойствие. Дело в том, что мы должны временно принять Метеора у себя. Ведь, по справедливости, он жил целых три года у Николая Ивановича, а теперь настала наша очередь.

Пришлось маме смириться. К крокодилу она, конечно, не заглядывала и, прежде чем войти в кухню, смежную с ванной, долго топала на пороге ногами и шипела.

Из‑за крокодила пришлось перейти на рыбный рацион; рыбный суп и рыбное второе всем изрядно надоели; но что было делать, раз Метеор ел только рыбу!

Уходя в гости, мама по нескольку раз звонила домой. То она интересовалась, «не сдох ли еще крокодил», или «не откусил ли еще Славе нос», то справлялась, не съел ли Метеор ее модельные туфли.

Дни стали еще жарче. Метеор наслаждался теплом. Он сидел в воде, приоткрыв пасть и выставив на поверхность большие выпуклые глаза. Слава и Шура с миской в руках любовались своим питомцем.

– Метеор! – позвал Шура.

Крокодил в ответ глухо зарычал.

– Так, – отметил Шура, – пункт № 1 действует точно.

– А всё‑таки он идиот, этот глубокомысленный синеглазый красавец, – проговорил срывающимся баском Слава.

– Не думаю, чтоб совсем; посмотрим, на что он способен еще. – Шура взглянул на висящие на стене «инструкции» Николая Ивановича, отыскал пункт 5‑й и прочел: – «При щелкании пальцами вылезает из воды за пищей». Так, попробуем. – Шура щелкнул пальцами, и Метеор тотчас, всплеснув воду, выбрался из ванны и шлепнулся на пол, распластавшись плоской огромной ящерицей, длиной в метр двадцать сантиметров.

Его спина, состоящая из корявых чешуй, напоминавших старую черепицу, была коричневой, бока, кончик морды и живот – зеленовато‑белого цвета.

Метеор замер в тупом ожидании, глядя на мальчиков.

Слава взял из миски кусок свежей трески и подбросил его перед носом Метеора. Крокодил взметнулся вверх, подхватил в воздухе кусок и, скользнув по дровам, бросился в ванну, обдавая друзей брызгами.

Затем он снова показался из воды; стоя столбом и задрав голову, он заглатывал пищу.

– Любит выпить перед обедом, – засмеялся Слава.

Покончив с едой, Метеор усиленно топал по дну ванны: он просил добавки.

Подошел папа:

– Ишь, шельмец, как разохотился, – засмеялся он. – Однако, Слава, надо что‑то предпринимать. Мама боится крокодила.

Легко сказать: предпринимать, – но что?

Однажды рано утром позвонила молочница. Мама открыла дверь и пропустила ее вперед. Не успев войти в кухню, женщина страшно завизжала и уронила с грохотом бидон.

Разбрызгивая молочную лужу сапогами, она побежала к выходу с воплем: «Ой, смертынька!»

Мама заглянула в кухню и остолбенела: «Спасите!» – закричала и она и вдруг, обмякнув, прислонилась к стене…

Распластавшись на полу у порога, Метеор смотрел на бесчувственную маму и нервно колотил по полу бугорчатым хвостом. Он не привык к беспорядочным крикам.

Заспанный Слава уже летел в трусиках босиком по коридору; за ним, шлепая туфлями, в пестрой пижаме еле поспевал папа.

Слава усадил безжизненную маму на сундук у вешалки.

Затем схватил Метеора, по пункту № 6, за хвост и потащил в ванную.

Оскорбленный Метеор зарычал и неожиданно рывком освободил свой хвост из Славиных рук.

Высоко приподняв туловище на кривоватых лапах, Метеор побежал сам в свои «аппартаменты».

А папа виновато заглядывал маме в глаза и упрашивал:

– Мамочка, только не молчи! Ну, выругай меня, это я ходил вечером в ванную за ковриком для гимнастики и, повидимому, не прикрыл дверь…

Жизнь в квартире всё усложнялась… Маме теперь приходилось спускаться за молоком к нижним жильцам: молочница не хотела входить в квартиру, где живут крокодилы.

Мало этого: уборщица Дуся отказалась мыть полы в квартире с крокодилом.

Пришлось маме мыть полы самой. Поручить вымыть пол в ванной Славе или папе было невозможно: «Они только развезут грязь!»

И вот однажды мама убирала квартиру. Очередь дошла до ванной.

С бьющимся сердцем она потопала босыми пятками у порога и тихонько приоткрыла дверь.

Метеор сидел в воде, выставив ноздри и глаза.

«Может быть, ничего и не случится», – подумала мама и с решимостью отчаяния вошла в ванную.

Метеор не шевелился.

«Ну, конечно, развели здесь паутину!» – средним пальцем правой руки мама зацепила паутину, висевшую на колонке.

Большим пальцем этой же руки мама стряхнула паутинку с пальца; вышло что‑то вроде щелчка – и сейчас же Метеор, как по команде, вылез из ванны и шлепнулся перед мамой на пол.

Отскакивая, мама стукнулась локтем о косяк двери. На миг от ужаса она закрыла глаза.

Открыв глаза, мама увидела, что Метеор стоял очень миролюбиво, не двигаясь, полуоткрыв рот.

«Наверно, его забыли покормить. Какая непростительная оплошность!» – подумала мама.

К счастью, на окне в плошке остался кусочек рыбы.

Мама взяла рыбу и, отойдя подальше, к порогу, швырнула ее Метеору.

Метеор ловко поймал кусок и по дровам перебрался в воду.

Опасность миновала.

«А он забавный, этот Метеор», – подумала мама, наблюдая за действиями крокодила в ванне.

Потом взгляд мамы упал на висевшие на стене «инструкции».

«Пункт № 5 – при щелкании пальцами вылезает из воды за пищей».

«Так вот оно в чем дело! Нет, это, правда, оказывается очень и очень интересно».

Один раз Слава с Шурой где‑то замешкались и не пришли в час кормления Метеора.

Мама только что вымыла голову; она была в халате и с тюрбаном из полотенца на голове.

Мама посмотрела на часы раз, другой и, наконец, нервно запахнув халат, взяла плошку Метеора.

Приоткрыв дверь, мама заглянула в ванную. Метеор сидел в воде, отвернувшись к стене.

На всякий случай мама забралась на подоконник и оттуда смело щелкнула пальцами.

Тотчас взметнулся столб воды, и Метеор распластался перед мамой, как перед древнеегипетским жрецом.

Мама так увлеклась кормлением, что не заметила, как дверь ванной отворилась и на пороге показались Слава с Шурой.

– Шурка! – произнес Слава трагическим шопотом. – Я вижу, – нам изменили…

Маминому смущению не было границ.

Прошло несколько дней. Как‑то утром мама пришла с рынка. Дома она почувствовала странную тишину.

В квартире никого не было. Дверь в ванную была открыта.

Мама постояла в кухне, потопала было, по привычке, ногами, потом решительно направилась к ванной и заглянула внутрь. Ванна была пуста.

В кухне на столе стояла пустая алюминиевая плошка Метеора. Рядом лежала записка:

«Только что зоопарк забрал Метеора. Я ушел побродить с Шуркой, Слава».

Мама вздохнула, достала из чемоданчика какой‑то пакетик и развернула его. В пакетике оказалась свежая осетрина. Мама положила осетрину в плошку. Постояла, покачала горестно головой. Потом внизу на Славиной записке приписала:

«Рыбу не трогать! Завтра угостим в зоопарке Метеора. Мама».

 

 

КНИГА – ТВОЙ ДРУГ

 

В. Голант

Судьба одной книги

 

8 сентября 1943 года вся советская страна узнала из приказа Народного Комиссара Обороны о геройском подвиге комсомольца Александра Матросова.

Партия и правительство позаботились о том, чтобы подвиг Матросова никогда не изгладился из памяти народной. Гвардии рядовому Александру Матросову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Гвардейский стрелковый полк, в котором служил Матросов, стал носить его имя. А сам Александр Матвеевич Матросов навечно зачислен в списки той роты, в которой служил при жизни.

Художники и скульпторы увековечили образ Матросова кистью и резцом, поэты воспевают его в своих стихах, композиторы – в музыкальных произведениях, киноработники создали волнующий фильм о юном герое.

Но, чтобы бессмертный образ Матросова стал родным и близким для десятков миллионов советских людей, необходимо было также создать правдивую книгу не только о подвиге Матросова, но и о всей его жизни. Потому что вся его короткая жизнь была подготовкой к подвигу.

Такую именно книгу написал ленинградский писатель Павел Терентьевич Журба. Павел Терентьевич побывал во всех местах, где учился, работал и защищал Родину Александр Матросов. Писатель ездил на Украину, где родился и провел первые годы жизни будущий герой.

Он побывал в Уфимской колонии, где воспитывался Матросов, откуда тот ушел на фронт. Он прошел весь двухсоткилометровый путь, который проделал во время Великой Отечественной войны гвардии рядовой Александр Матросов.

Павел Журба разыскал и тщательно изучил все документы о Матросове, которые сохранились в колонии и в воинской части. Но еще важнее для писателя было личное знакомство с боевыми друзьями Матросова, с учителями и воспитателями. Это воспитательница Матросова Лидия Власьевна, которая и поныне работает в Уфимской колонии; воспитатель Трофим Денисович, который воевал с фашистами, а после войны вернулся в колонию; это бывший воспитанник колонии и товарищ Матросова Виктор Чайка. Отвоевав, он тоже вернулся в колонию и теперь сам стал воспитателем; это, наконец, замполит, капитан Климских, который был армейским воспитателем Матросова. Все эти люди не только выведены в книге Журбы о Матросове, но и помогли писателю создать ее.

В 1949 году книга Павла Журбы «Александр Матросов» впервые увидела свет и сразу же полюбилась советскому читателю.

За последние годы эту книгу переиздавали различные издательства – в Ленинграде, Москве, Крыму. Уже в 1953 году число экземпляров этой книги, отпечатанных в нашей стране, превысило миллион.

Книга «Александр Матросов» переведена на тринадцать языков народов Советского Союза и восемь иностранных языков. Так, по крайней мере, значится в справке, которую составили во Всесоюзной книжной палате. А нет ли тут какой‑нибудь ошибки? Оказывается, есть. Существует один перевод, который составители справки не учли. Как это произошло?

На книгах обязательно указывается место издания. А вот на том переводе, который остался неизвестным Всесоюзной книжной палате, такого указания нет. И это не случайно. Нельзя ведь указать место издания: «Где‑то в лесу». Перевод же книги на вьетнамский язык печатался именно где‑то в лесу: в ту пору все большие города Вьетнама были в руках иностранных захватчиков, поселки и деревни всё время подвергались нападениям самолетов.

На Втором Всесоюзном съезде советских писателей в Москве среди гостей из разных стран присутствовал и вьетнамский писатель Нгуэн Ден Тхи.

Гость из далекого Вьетнама рассказал, что, пока шла война, в стране не хватало бумаги и типографских машин. Поэтому переводы книг советских писателей приходилось нередко размножать даже на пишущей машинке. Каждый работник литературы и искусства перед уходом на фронт, в деревню или на завод должен был прочитать несколько советских романов, чтобы затем рассказать о них людям.

Закончив свою речь, вьетнамский писатель положил на стол президиума съезда стопку книг, которые помогли народу Вьетнама в его победоносной борьбе за мир и свободу родины. Это были произведения советской литературы в переводах на вьетнамский язык. Среди них находилась и повесть Павла Журбы «Александр Матросов».

Кто знает, как дошла весть о подвиге Матросова до офицера Народной Армии Вьетнама – капитана Тран Ку? Сам ли он читал перевод книги Журбы? Или услышал о нем от одного из тех работников литературы и искусства, которые пересказывали защитникам Родины произведения советских писателей?

Известно только, что при освобождении города Донг‑Хэ вьетнамский герой Тран Ку в точности повторил подвиг, который совершил русский герой Александр Матросов при освобождении деревни Чернушки.

Наступление роты, которой командовал Тран Ку, было остановлено пулеметным огнем из подземного укрытия, где засел враг. Взяв гранату, молодой офицер бросился к амбразуре укрытия, но был ранен. Собрав последние силы, Тран Ку поднялся и с криком «Да здравствует Хо Ши Мин!» закрыл амбразуру своей грудью.

Больше семи лет отделяют подвиг Александра Матросова от подвига Тран Ку. Много тысяч километров лежит между русской деревней Чернушки и вьетнамским городом Донг‑Хэ. Лесная поляна, на которой совершил свой подвиг русский герой, была покрыта снегом. А на ту землю, по которой бежал к вражескому укрытию вьетнамский герой Тран Ку, никогда не падала ни одна снежинка.

И всё же как похожи подвиги Александра Матросова и Тран Ку! Обоих героев воодушевляли одни и те же чувства: любовь к Родине, ненависть к врагу, стремление завоевать мир и свободу для своего народа.

Нашлись у Матросова последователи не только во Вьетнаме, но и в других странах. Не раз повторили корейские и китайские герои славный подвиг Александра Матросова.

Чтобы выбить противника из ущелья Чугок, нужно было обязательно взять высоту «602». На этой высоте враги построили дзот. Пулемет, установленный в дзоте, поливал огнем воинов Корейской Народной Армии. Карабкаясь по обледенелым скалам, бойцы подразделения Ким Чон Квора постепенно приближались к дзоту. Когда до пулемета оставалось не более 50 метров, бойцы остановились, залегли под градом пуль. Но командир их, храбрый Ким Чон Квор, продолжал ползти к дзоту и своею грудью закрыл его амбразуру. Когда отгремел бой, на груди у Ким Чон Квора нашли книгу «Александр Матросов», переведенную на корейский язык.

Другой экземпляр книги об Александре Матросове, также пробитый вражескими пулями, нашли после боя на груди у китайского народного добровольца Хуан Цзи‑гуана. Как и его соотечественники Лю Цзун‑мэн и Лю Цзу‑ман, он повторил на корейской земле подвиг Александра Матросова.

Книгу об Александре Матросове Хуан Цзи‑гуан получил в подарок. Такой же подарок получили тысячи других китайских народных добровольцев, находившихся в Корее. Всем им подарил эту книгу человек по имени Чжоу Ли‑бо. Чжоу Ли‑бо – писатель. Его книга «Ураган», переведенная на русский язык, была удостоена премии «За укрепление мира между народами». И Чжоу Ли‑бо использовал всю сумму премии для того, чтобы закупить первое издание книги о Матросове на китайском языке и послать его защитникам Кореи.

Итак, первое издание книги Павла Журбы на китайском языке почти полностью ушло из Китая в Корею. Но вслед за первым изданием книги появилось второе, вслед за вторым – третье, и так далее – вплоть до седьмого. Причем, если в первый раз было выпущено только 16 тысяч экземпляров, то в третий – уже свыше трехсот тысяч. Всего на китайском языке выпущено примерно столько же экземпляров книги об Александре Матросове, сколько и на русском.

Уже более десяти лет, как отгремели на нашей земле последние выстрелы Великой Отечественной войны. Под руководством коммунистической партии советские люди завоевали мир для себя и своих детей. Перестала литься кровь и на фронтах Кореи и Вьетнама. В этих странах мир также победил войну.

Но это не значит, конечно, что подвиги Александра Матросова, Тран Ку, Ким Чон Квора, Хуан Цзи‑гуана и других героических защитников мира и свободы ушли в прошлое, стали только страницами истории.

Образ Александра Матросова, как и других героев, продолжает вдохновлять советских людей, народы всех стран мира.

Автор книги и выпустившие ее издательства получают письма от читателей со всех концов нашей страны и стран народной демократии.

Следовать примеру Александра Матросова, воспитывать в себе матросовский характер – вот чего хотят читатели.

Много писем приходит и от ребят.

«Я хочу быть похожим на Сашу Матросова, жить так же, как он, помогать друзьям, стремиться к знанию, быть преданным своей Родине», – пишет ленинградский школьник.

«Я решила, что буду во всем подражать Александру Матросову», – пишет харьковская школьница.

Эти двое ребят никогда не встречались, никогда не слышали друг о друге. Но они выразили одни и те же чувства; это чувства многих миллионов юных патриотов, читателей книги «Александр Матросов».

Приходят письма и от китайских читателей.

Коллектив пятой группы средней школы уезда Иншань в провинции Сычуань сообщает о том, как прошла у них беседа на тему «Александр Матросов». Книгу эту они обсуждали и раньше, а на этот раз решили поговорить о том, насколько успешно следует каждый примеру советского героя.

– У Матросова есть хорошее качество – искренность и выносливость, он может мужественно признать свою ошибку, требовательно относится к себе, обладает силой волн, чтобы преодолевать всякие трудности, – сказал учащийся Ху Чжы‑нун. – А я? – продолжал он. – Хотя я сознаю, что учиться для родины необходимо, но во время уроков мысли вылетают у меня из головы. В дальнейшем я решительно хочу учиться у Матросова его благородному качеству – силе воли, и во время уроков буду владеть собою, чтобы быть внимательным.

Другие учащиеся также говорили о том, как пример Матросова помогает им избавиться от разных недостатков.

– Я в прошлом году плохо относился к своим товарищам, часто ругался с ними и не был почтительным к своим учителям, – сказал Чжоу Шао‑сюн. – Я обязательно буду учиться у Саши. Не правда ли, когда Саша был маленьким, он также был капризным и грубым? Но при помощи товарищей он решительно исправил свои недочеты и стал великим героем.

Так говорили школьники, которые живут в одной из самых отдаленных и недавно еще самых отсталых провинций Китая.

Бессмертный подвиг совершил Александр Матросов. Юный герой и его подвиг живут в светлых делах и чувствах молодежи нашей страны и стран народной демократии, живут в их нерушимой дружбе, в совместной борьбе за мир.

Книга Павла Журбы – правдивый рассказ о жизни героя. И эта книга стала любимым другом и советчиком для сотен и сотен тысяч детей, юношей и девушек – от холодного Мурмана до знойного Вьетнама.

 

О. Хузе

Прочти эти книги

 

 

ГЕРОИЧЕСКИЙ ГОД

 

«Героический год» – так называется сборник рассказов и стихотворений о 1905 годе, изданный в 1955 году Детгизом.

Стихи, революционные песни, рассказы и отрывки из романов и поэм расположены так, чтобы дать читателю полное представление о нарастании событий первой русской революции.

В рассказах М. Горького, А. Упита, А. Серафимовича, А. Неверова, отрывках из повестей М. Коцюбинского, А. Свирского и многих других запечатлены подлинные события – дни забастовок, революционные события на Черноморском флоте, баррикадные бои в Москве в декабре 1905 года.

В воспоминаниях И. Лычева «Потемкинцы», в рассказах К. Паустовского «Мужество» и Л. Островера «Последний рейс» встают перед нами народные герои – матросы «Потемкина», лейтенант Шмидт с «Очакова», машинист Ухтомский.

1905 год был великой школой борьбы за победу социалистической революции. Боевой дух русского пролетариата закалился в борьбе. Огнем и силой дышат революционные стихи латышского поэта Я. Райниса, призывающие к беззаветной борьбе за счастье народа:

 

«Бери свое сердце,

зажги его смело,

отдай его людям,

чтоб вечно горело

для общего счастья,

для общего дела!»

 

 

ТОВАРИЩ АНДРЕЙ

 

Первым годам революционной биографии Якова Михайловича Свердлова посвящена повесть Н. Попова «Юность Андрея».

Демонстрация на станции при высылке Алексея Максимовича Горького из Нижнего Новгорода, заботы о подпольной типографии, партийная работа в Сормове, аресты и тюрьмы – школа революционного опыта юного Свердлова.

В повести оживают годы рождения ленинской партии, и перед читателями возникают образы ее рядовых беззаветных бойцов: руководителей нижегородского комитета партии и рабочих‑сормовичей, студентов и гимназистов, которые честно и смело помогали делу революции. И, конечно, ярче всех запоминается обаятельный, целеустремленный и жизнерадостный «товарищ Андрей», который чувствовал себя, как рыба в воде, в буднях подпольной работы.

Мы расстаемся в повести с Яковом Свердловым, когда он после третьего ареста выходит из тюрьмы, гордый званием члена ленинской партии. «Юность осталась позади, но это и было самое замечательное – почувствовать себя на земле Человеком».

 

ЛЕНЬКА ПАНТЕЛЕЕВ

 

В Детгизе в 1955 году издан однотомник повестей и рассказов Л. Пантелеева. Имя советского писателя Л. Пантелеева хорошо известно не только советским ребятам. Его знают и любят в Китае, Чехословакии и многих других зарубежных странах.

Л. Пантелееву не было и восемнадцати лет, когда он написал свою первую книгу. А. М. Горький обратил на него внимание, дружески поддержал и ободрил его.

В первых повестях Л. Пантелеев писал о том, что пережил и близко знал, о беспризорных подростках, которым советская власть помогла стать на путь честной трудовой жизни. Этому посвящена и автобиографическая повесть «Ленька Пантелеев», напечатанная в однотомнике.

Как много мудрых советов о том, как жить, как относиться к труду, к людям, находим в его рассказах «Первый подвиг», «Платочек» и многих других! В каждой повести и рассказе Л. Пантелеева мы встречаем друга, которого запоминаем на всю жизнь. Перечитывая знакомые рассказы, мы каждый раз переживаем радость встречи с друзьями. Встречи эти неизменно окрыляют бодростью, заставляют поверить в свои силы и всегда повышают уважение к трудовому человеку.

Из небольшой вступительной статьи, помещенной в однотомнике, читатель получит основные сведения о жизни и творчестве Л. Пантелеева.

 

НАДЕЖДА МИРА

 

Встречи советских людей с трудящимися за рубежом – всегда радостные встречи. Простые люди Польши, Венгрии, Чехословакии и других стран навсегда запомнили своих освободителей от фашистского ига – воинов Советской Армии. О многих из них передают люди друг другу удивительные рассказы. Поездки наших передовых рабочих – П. Быкова, М. Рожневой и других – в страны народной демократии – тоже верный путь дружбы и сотрудничества; наши новаторы не только рассказывают о своем труде, но и показывают на станках свои приемы работы.

Рассказы советских и зарубежных писателей об этой крепнущей дружбе народов собраны в книге «Надежда мира».

О думах, чувствах и делах простых людей Польши, Венгрии, Китая, которых вдохновляет великий пример героизма и братской помощи советских людей, вы прочитаете в рассказах Б. Иллеша «Легенда о Мише‑Русском», В. Кожевникова «Живой мост», Б. Полевого «Учительница».

О встречах советских людей с друзьями за рубежом рассказывают в путевых очерках В. Василевская – «В Париже», П. Павленко – «В Турине» и К. Паустовский в рассказе «Поселок среди скал».

«Велик и прекрасен наш мир международного братства. В нем растет человеческое счастье. Не какое‑нибудь особое – польское, румынское или венгерское, – а большое для всех счастье свободных, миролюбивых людей», – пишет чехословацкий писатель Иржи Марек в маленьком очерке «Страна, которой принадлежит наше сердце».

 

СОЛНЦЕ НАД РУМЫНИЕЙ

 

Вы хотите за несколько часов совершить путешествие по Румынской Народной Республике? Увидеть красивую жизнерадостную столицу Бухарест, горные леса ее северных районов, «Мост дружбы» на Дунае?

Прочитайте книгу Александра Шестака «Солнце над Румынией», выпущенную Детгизом в прошлом году.

Автор книги более двух лет жил в новой Румынии, много бродил по улицам Бухареста.

«„Трэяскэ престенна ромыно‑советикэ!“ – эти слова часто можно увидеть и услышать в Румынии. Означают они – „Да здравствует румыно‑советская дружба!“ Их пишут большими буквами на красных полотнищах, их вывешивают на самых видных местах в городах и на новостройках. Их пишут, едва научившись выводить буквы, ученики младших классов в своих тетрадях», – сообщает автор книги. Простые люди, строители новой жизни в Румынии, искренне, с полным доверием рассказывают советскому человеку о своей жизни в прошлом, о своих успехах сегодня и планах на будущее.

Читая книгу, вы познакомитесь со многими достопримечательностями новой Румынии.

В Бухаресте строится замечательное, величественное здание. За ходом его строительства следит вся страна. Называется эта стройка. «Каса Скынтейя». В переводе это означает «Дом искры». «Скынтейя» – «Искра» – боевая газета, центральный орган Румынской рабочей партии, известная во всех уголках Румынии. В этом здании будет полиграфический комбинат, огромная фабрика книг. Постройка полиграфического комбината, откуда свет знания разольется по всей стране, особенно знаменательна для новой Румынии: в течение веков миллионы рабочих и крестьян оставались безграмотными.

В 1953 году Бухарест приобрел всемирную известность, о нем говорили во всех уголках земного шара: на IV Всемирный фестиваль молодежи и студентов съехались делегации из 90 стран! А. Шестак был на этой волнующей встрече.

Какой это был праздник мира и дружбы! Как прекрасен был Бухарест, с любовью принявший на своих стадионах и в парках друзей мира со всех концов земли!

Щедрое южное солнце озаряет и улицы Бухареста, и сияющую гладь великой трудовой реки Дуная, и поля пшеницы, и новостройки заводов. Тепло и свет дружбы с советским народом помогает труженикам новой Румынии строить небывало счастливую жизнь.

 

ВСТРЕЧИ С ДРУЗЬЯМИ

 

Давно ли путь от Москвы до Пекина казался невообразимо сложным и трудным!

Но теперь воздушная трасса Москва – Пекин – трасса дружбы, по которой уверенно держат курс на восток наши самолеты. Миновав Байкал, самолет пересекает границу СССР, летит над степями Монгольской Народной Республики и пустыней Гоби. И вот под крылом самолета прославленная земля труженика и воина – китайская земля.

«Здравствуй, Китай! Здравствуй, наш великий друг!»

Советский ученый, историк Г. Ефимов, так и назвал книгу о своей поездке по Китаю – «Встречи с друзьями».

Г. Ефимов побывал в Китае в 1952 году в составе советской делегации на конгрессе сторонников мира стран Азии и Тихого океана. Этот конгресс был встречей друзей из стран Востока, объединенных единой волей отстоять мир. Руководители коммунистической партии и правительства Китайской Народной Республики, рабочие и крестьяне, ученые, артисты и студенты – все с радостью и гордостью показывали советским друзьям, как день ото дня растет и строится новая, свободная жизнь в Китае.

В книге Г. Ефимова много рассказано о героической революционной борьбе китайского народа. Свободный китайский народ чтит своих верных сыновей и дочерей, участников революционной борьбы против чанкайшистов – изменников народа. На памятнике борцам‑коммунистам в пригороде Нанкина высечена надпись:

«Жили, как великие, умерли, как герои».

Читая книгу и рассматривая многочисленные фотоснимки, мы узнаем много нового, интересного о жизни китайского народа. Но самое главное – мы чувствуем горячее биение сердец и крепкие рукопожатия наших друзей и единомышленников в борьбе за мир, содружество и счастливое будущее народов земли.

 

 

[1] Днепропетровск

 

[2] Шелгунов действительно дожил до Великой Октябрьской революции. Его стали лечить лучшие доктора. Но было слишком поздно. Он уже ослеп, вернуть зрение ему не смогли. Умер Шелгунов в 1939 году.

 

[3] Каникулы

 

[4] Шинок – питейное заведение, кабак. Шинкарь – хозяин кабака.

 

[5] Божья матерь! (польск.)

 

[6] Полицейский.

 

[7] Пожалуйста, войдите (англ.).

 

[8] Эндемик – вид, встречающийся только в одной местности.

 

[9] Тебеневка – зимнее пастбище.

 

[10] Катун – перекати‑поле.

 

[11] Айя – нянюшка.

 

[12] Минг – земляной орех.

 

[13] Кос – мера длины; немного более трех километров.

 

[14] Один из завоевателей Чили.

 

[15] Боливар – национальный герой Латинской Америки, разбивший войска испанских завоевателей.

 

[16] Река, на которой стоит Сант‑Яго.

 

[17] Национальный герой Чили.

 

[18] Такова жизнь! (франц.).

 

[19] Плотик – постель россыпи из коренных горных пород.

 

[20] Урос – норовистый конь.

 

[21] Голец – сопка с обнаженной вершиной.

 

[22] Медовуха – медовая, очень пьяная брага.

 

[23] Туес – берестяное ведерко с крышкой.

 

[24] Хальнее – сильно; нагрезить – набедокурить.

 

[25] «Стогны » – по‑древнерусски означало «улицы».

 

[26] Так же точно имя Токсово, весьма вероятно, произошло от финских слов «Токеу‑суо» – пахучее, ароматное болото. Может быть, здесь пышно цвели когда‑нибудь заросли багульника или другой душистой болотной травы.

 

[27] Уругвай.

 

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 83; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!