ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 45 страница
В сенцах жалобно заскрипели половицы, и на пороге распахнувшейся двери появился Иван Иваныч Нефедов.
– Олюшка, родная, здорово!
– Ванюшка, сколько лет, сколько зим!
Иван Иваныч расправил седые усы, и старики степенно со щеки на щеку трижды поцеловались.
Ольга Иннокентьевна доводилась Ивану Иванычу свояченицей.
– Откуда, Ваня?
– С разведки. Знаешь небось Ушмунский голец[21], туда за кедровыми орехами всё ездят. Там теперь разведку ведут, а я десятничаю… а вот студент из Ленинграда… прошу любить и жаловать…
Из темных сеней выдвинулась крупная фигура практиканта‑геолога Васи. Студент почтительно пожал руку Муратовой.
Полевод вышел задать корма коням приезжих.
– Пустишь переночевать? – спросил старик.
– Ночуйте, ночуйте, гости дорогие! А у меня беда завелась, – пожаловалась Ольга Иннокентьевна, – медведь повадился овес сосать! Не столько сожрет, сколько потопчет да изваляет… Так и кони без корма останутся…
Муратова подошла к окошку и показала на сладко храпевшего деда Гараму.
– Погляди ты на него; вот бы медведя так напоить! – добавила она.
Нефедов разразился таким ядреным смехом, что удод обиженно повернул голову, взмахнул крыльями и улетел.
– Я еще на Тимптоне слыхал про одного: он медведей медовухой[22] спаивал, вязал и домой привозил, – сказал Нефедов. – Которых живьем в зверинец или в Шмаргонскую академию продавал; там их обучали, а которых на мясо и шкуру били…
|
|
|
* * *
На муратовском дворе, где гуляли белые, как комья снега, куры леггорны, начались хлопоты…
Коля Рязанов принес килограммов пять меду, Вася купил литр спирта, а дочка Муратовой разжигала плиту летней кухни, приютившейся под навесом в углу двора. Маленькая внучка, пятилетняя Наташа, тоже помогала – носила щепки к плите.
Варить медовуху взялся Иван Иваныч.
– Хватит ли? – с сомнением сказала Ольга Иннокентьевна, кивнув в сторону тускло поблескивавшей на врытом в землю столе литровки со спиртом.
– Чай, не дед Гарама, к водке привышный: литр спирта любого медведя с ног свалит. А впрочем, пошто не добавить для верности? Паря Вася, – обратился Нефедов к студенту, – слетай принеси еще пол‑литра!
Выложив мед в таз, Нефедов поставил его на раскалившуюся плиту. Когда мед распустился, старик выгреб лишний жар из плиты и стал осторожно, тонкой струей, вливать спирт.
Душистый запах привлек уже угомонившихся к вечеру пчел и ос. Они закружились над тазом.
Влив спирт, Нефедов стал размешивать варево.
– Дедушка, расскажи, как цыгане медведиков учили, – попросила Наташа; она пристроилась на колени к студенту, пытаясь открутить блестящую пуговицу на его форменной тужурке.
|
|
|
– В Шмаргонской академии медведей всем наукам обучали, особливо плясать. Были для этого ямы выкопаны. Насыпят туда углей горячих, а сверху лист железа бросят и туда же медведя столкнут. Наверху цыган со скрипкой дожидается… Шлепнется медведь на лист, а как лист начнет накаляться, встанет Топтыгин на задние лапы… Лист всё горячее – медведь начинает с ноги на ногу переступать, а цыган на скрипке в лад медведю наигрывает… Лист накаляется, Топтыгину подошвы жжет, он всё скорее и скорее лапами перебирает, а цыган всё быстрее играет. Угли на холодной земле тухнут, лист железный помалости остывает. Что теперь измученному, с опаленными подошвами медведю делать?… Понятно, он всё реже с лапы на лапу попрыгивает, а цыган всё тише да медленнее на скрипице наигрывает… Десять таких уроков – и любой медведь уже без углей просто под скрипку весь век плясать будет.
– Иван Иваныч, ведь это привитие условного рефлекса, который академик Павлов открыл, – удивился Вася.
– Может быть, академик как‑нибудь по научности и сам дошел, а цыгане знали это еще тысячу лет назад. Шмаргонская академия – самая, поди, старая на свете… – добавил старик.
* * *
По затихшей улице села шли Нефедов, студент и полевод. Лунные отблески играли на стволах их охотничьих ружей. Вася нес в мешке большой туес[23]. В руках у полевода белели корытца. Проходя мимо правления колхоза, Нефедов, поправив связку веревок, перекинутую через плечо, глянул на облитый голубоватым светом забор.
|
|
|
Там, где еще недавно лежал ночной сторож, виднелась только помятая трава.
Наступила ночь, звездная, лунная. В траве зажгли зеленоватые фонарики светляки. Бесшумно прочерчивали воздух летучие мыши. Пролетел филин; он повернул круглую, как водолазный скафандр, голову; стеклянным блеском сверкнули его глаза. Маленький зверек бился в когтях ночного хищника. Какая‑то птица настойчиво и жалобно плакала, непрерывно повторяя одни и те же звуки: «у‑тю‑тю, у‑тю‑тю…»
За взрослыми увязался неизвестно откуда взявшийся мальчик.
– Ты чьих будешь? – спросил старик.
– Широких Петька! – просипел паренек, почесывая босой пяткой икру другой ноги.
– Деда Гарамы внучок, – пояснил полевод.
– А дед давно вернулся? – спросил студент.
Петька недовольно отвернулся и чуть слышно пробурчал:
– Часа два как пришел, чуть тепленький, в сарае спать завалился!
– Плохо ты за ним смотришь, а еще председатель совета отряда! – шутливо укорил паренька Коля Рязанов.
|
|
|
Слова попали в больное место.
– Меня сколько раз в школе за деда прорабатывали, – в голосе мальчика звенели слезы, – а что я могу сделать? Вредный он, никого не слушает…
Шедший впереди полевод свернул на боковую тропинку, – слабо блеснули воды реки Газимура; дорожка пошла вдоль заросших аиром и белокрыльником заводей. От реки потянуло свежестью, с нагретых за день лугов легкий ветерок доносил медвяные запахи. Перешли через шаткий деревянный мосток, миновали прибрежные кусты – и перед глазами путников открылось широкое, серебристое овсяное поле. Луна высоко стояла над сопкой Сестричкой.
– Вон давеча с той елани вышел, нынче с сопки спустился, – сказал Коля Рязанов.
– Откуда он сегодня пожалует? – сам себя спросил Вася.
Поставив мешок с туесом на землю, он сжимал и разжимал онемевшие пальцы.
– А кто его знает? – Коля сдвинул на лоб шапку и поскреб в затылке..
Мальчик, переступая с ноги на ногу, впился глазами в старика, но Нефедов не торопился с ответом.
– А если мы и у елани, и под Сестричкой по корытцу поставим, – предложил Вася, – да поровну в них нальем?
Пыхнув раза два из коротенькой трубочки, Иван Иваныч покачал головой и проворчал сквозь седые усы:
– Однако так, паря, не пойдет: медведь вполпьяна напьется и еще хальнее[24] нагрезит!
Старик с плеча не рубил, зато и попадал всегда в самую точку.
– Вот что, – неторопливо продолжал Нефедов, – медведь на мед любитель страшный. Если только попробует, – нипочем не отступится, весь мед подберет до капли.
Нефедов выколотил трубку и продолжал:
– Однако так: со стороны елани мы плеснем в корытце самую малость, подразним только, а по овсу медком дорожку к Сестричке пробрызнем, граммов сто для запаха, а весь остатний мед в другое корытце под Сестричкой выльем. Я так полагаю, что он с сопки выйдет – и сразу напьется допьяна, а ежели с елани пожалует, сперва во вкус войдет, а затем и до Сестрички доберется.
* * *
В маленьком открытом сторожевом шалашике, сложенном из молодых ветвей даурской лиственницы, лежали, опершись на локти, Нефедов и Вася. Аромат вянущей лиственничной хвои напоминал жасмин, но был тоньше и нежнее: к сладости примешивалась легкая хвойная горечь.
Лунный свет обливал овсы и запутывался в древесных зарослях сопки Сестрички; от них тянулись темные узорчатые тени на дальний край овсяного поля.
Вдали направо чуть виднелся такой же сторожевой шалашик, в котором залегли полевод с внучонком деда Гарамы.
Зоркие глаза Ивана Иваныча – белку в глаз дробиной бил – впивались в темную опушку. Тонко, нудно ныли и больно покусывали комары. Вася глядел то на сопку, то поворачивал голову в сторону елани. Вдруг ему показалось, что с правого края поля пологая ветровая волна измельчала, сморщилась… Привстав на колени и тронув Ивана Иваныча за плечо, он молча показал рукою. Нефедов вскинул ружье наизготовку. Подождали вглядываясь. Ветровые волны шли по овсам попрежнему плавные и низкие; видимо, Васе померещилось.
Время тянулось медленно, как караван верблюдов в степи.
– Паря Вася, – шепнул Нефедов на ухо вздрогнувшему от неожиданности студенту, – погляди, видишь под сопкой..
В черной узорчатой тени что‑то ворочалось, то слегка приподнимаясь, то скрываясь в овсах. Что бы это могло быть? Для барсука велик, а для медведя слишком мал… Через минуту неведомое существо исчезло, как бы растаяло в воздухе.
– Нет, это не медведь, – с сомнением прошептал старик. – Николи не слыхал, чтобы косолапый от меда ушел бы!
Васю вдруг охватило чувство подавленности и тревоги: только что всё было невозмутимо и ясно и вдруг стало каким‑то ненастоящим, неуловимым, призрачным – и колышущиеся легкие пласты тумана, наползавшие сзади с Газимура, и тяжелые волны, пробегавшие по наливающимся овсам, и голос непрерывно плачущей птицы, и упорное уханье выпи.
В этом призрачном, залитом лунным светом мире вызывали доверие, казались дружественными только крупные, рано созревшие звезды, локоть лежавшего рядом Нефедова и собственный палец, покоившийся на спусковом крючке.
Студент глянул направо и толкнул Нефедова локтем. Со стороны елани не торопясь шел медведь. Его бурая шкура отливала серебром при луне. Он важно проследовал в нескольких метрах от рязановского шалаша и припал к пьяному меду. Покончив с ним, он уселся на землю, взял корытце в передние лапы и стал его вылизывать, затем глухо заворчал… Раздался слабый треск – посудина разлетелась в мощных лапах разлакомившегося зверя. Встав на задние лапы, медведь закружился, вытянув шею, как будто к чему‑то принюхивался. Потом он опустился на все четыре ноги и, прихватывая на ходу языком обрызганные медом метелки овса, прямиком направился ко второму корытцу. Урча от жадности, он засунул морду в заманчивое пойло.
В это время к Нефедову с Васей подбежали запыхавшиеся полевод и Петька. Все четверо не отрываясь глядели на медведя. Вот он встал на задние ноги и, протяжно заревев, начал перепрыгивать с лапы на лапу…
– Чистый цирк, – восторженно прошептал Петька.
Вдруг медведь опустил голову, уперся передними лапами в землю и перекувырнулся.
Все четверо дружно захохотали.
Затем косолапый, издавая хриплое ворчанье, стал кататься по овсу…
Душа полевода не выдержала – заряженное ружье взлетело к плечу. Не ударь старик Колю под локоть, – быть бы медведю покойником.
– Пошто стрелишь, мы его живым возьмем! – сердито сказал Нефедов, сверкнув глазами из‑под нависших бровей.
Эхо выстрела донеслось с сопок, но медведь уже ничего не слыхал, – всё медленнее перекатывалась бурая туша по овсу и, наконец, стала неподвижной. Раздался мощный храп. Подождав несколько минут, трое взрослых, взяв ружья наперевес, пошли к медведю. Мальчик с дубинкой в руках припрыгивал сзади.
Медведь лежал на боку и мирно храпел. Петя осторожно погладил его по темени, а затем по спине. Вдруг медведь жалобно застонал и махнул когтистой лапой по носу, – паренек испуганно отскочил; весь мишкин нос был усыпан, как крупным бисером, напившимися кровью комарами.
Вася и Коля принялись связывать сперва передние, а затем задние лапы беспомощного зверя. Нефедов, стоя с ружьем наперевес, внимательно следил за медведем: пьян‑то он пьян, а вдруг очнется. Надо быть начеку!
Ноги медведя связали попарно, а передние лапы, для верности, еще прикрутили к груди. Зверь не шелохнулся, только посвистывал носом.
– Однако пора и сигнал давать! – Нефедов зарядил ружье холостыми патронами и выстрелил три раза в воздух.
* * *
Ольга Иннокентьевна сидела на сторожевой вышке – бывшей колокольне. Она решила сама ехать за медведем, – дожидалась сигнала Нефедова.
Услышав выстрелы, она быстро спустилась по крутым выщербленным каменным ступеням и отправилась на колхозную конюшню.
У ворот дежурил конюх.
– А где же Гарама?
– А кто его знает! Дома нет. Я вместо него, – ответил парень.
Во дворе уже закладывали телегу. Еще с вечера распорядилась Муратова – запрячь Марусю и мерина Рыжика. Маруся – старая белая кобылица (конюх‑балагур дед Архип шутя клялся, что знал ее еще в первую мировую войну), несмотря на годы, сохранила стать и силу; сказывалась примесь ахалтекинских кровей: высокие, тонкие, сильные ноги; прямая спина в струночку; красивая – корабликом – посадка груди, подобранный живот, легкие бока и сухая, чуть горбоносая головка. От обычных мохнатых забайкалок‑монголок, таких, как Рыжик, Маруся отличалась и ростом, – была гораздо выше их. Характер у кобылицы был кроткий и бесстрашный.
Через минуту по тихой ночной улице загромыхала телега, – вожжи держала сильными руками Ольга Иннокентьевна. Подъезжая к своему дому, она крикнула:
– Настя, выходи!
Из ворот выбежала, натягивая на ходу ватник, дочь и вспрыгнула на телегу.
Поехали в обход, – до проезжего моста через Газимур было километра три.
Когда они подъезжали к овсяному полю, первые солнечные лучи уже золотили маковку Сестрички, а у подножия сопки колыхались густые волны тумана.
Муратова завернула коней в объезд овсяного поля к подножию сопки.
Глазам женщин представилась мирная картина: лежа на боку, тихо посапывал связанный пьяный медведь, а привалившись плечами и головами к его теплой и мягкой спине, спали, плотно прижавшись друг к другу, трое взрослых и мальчик.
– Охотнички, вставайте! – крикнула Ольга Иннокентьевна, спрыгивая с телеги и хватая под уздцы дрожавшего Рыжика; он весь осел назад и с ужасом косился на связанного медведя. Верхняя губа его приподнялась, и из ноздрей вместе с паром вылетал натужный храп. Маруся повернула горбоносую голову к медведю, всхрапнула разок и более не шелохнулась.
Первым поднял грязное лицо – об медведя измазался – Нефедов.
– Дядя Ваня, на кого ты похож! – всплеснула руками Настя. – Пойди умойся, вон там ключик есть, – показала она рукой на группу низеньких ракит.
– Медведь никогда не умывается, а люди его боятся! – пробурчал старик, и все четверо ушли к родничку.
Ольга Иннокентьевна держала Рыжика под уздцы, а Настя мастерила настил – прилаживала к задку телеги привезенные с собою доски.
– Вот и ладно, – произнес умывшийся Иван Иваныч. – А ну, ребята, помогай!
Подошли к спящему медведю – не поднять!
– Ничего, покатим, как бочку!..
Связанный зверь только поворчал во сне и чуть приоткрыл один глаз, когда его вкатывали на телегу.
Спящий медведь лежал поперек телеги, его голова свешивалась через правую грядку, а связанные задние лапы болтались с другой стороны.
Рыжик пятился, храпел и визжал; круглые глаза коня настолько закатились, что были видны только налившиеся кровью белки.
– Петюнька, придержи Рыжика, – Муратова передала поводья мальчику, – да крепче держи!
Польщенный доверием парнишка почти повис на морде у обезумевшего конька.
Ольга Иннокентьевна скинула ватник и засучила рукава на мускулистых руках.
– Раз, два, – дружно! Раз, два, – взяли! – командовала она. И вот уже тяжелая туша лежит на спине вдоль телеги, протянув связанные задние ноги к лошадиным хвостам.
Медленно и торжественно (как архиерея, – усмехнулся Нефедов) повезли спящего медведя в село.
Бившегося и храпевшего Рыжика вел под уздцы Рязанов.
Настя поглаживала и успокаивала золотистого меринка. Рядом со спокойной кобылицей шел Петя. Справа и слева от телеги с ружьями наперевес шагали Вася и Нефедов. Шествие замыкала Ольга Иннокентьевна.
Старый таежник с тревогой поглядывал на медведя. Он знал, что литр спирта самого крупного зверя с ног свалит, – сутки непробудно спать будет. А этот вытянул целых полтора, а спит недостаточно крепко: вот опять застонал во сне, пробует приподнять привязанные к груди передние лапы, снова приоткрыл маленький мутный глазок..
Иван Иванович повернул назад голову.
– Погляди на него хорошенько, – шепнул он Муратовой, указывая на таежного хозяина.
Несколько минут шли молча. Ольга Иннокентьевна внимательно вгляделась в беспокойно спавшего зверя.
– Ну что? – спросил, оборачиваясь, старик.
– Медведя к телеге привязать надо! Не иначе кто‑то брагу до него усидел.
– Помните, – вставил студент, – по овсу кто‑то проползал и в тени под сопкой прятался.
Старый таежник покачал с сомнением головой и в раздумье произнес:
– Всякий зверь соль любит, а сладкое один медведь обожает. Медвежонок опился бы, а до капли всё бы вылизал. А эта тварь и минуты не сомневалась!
Остановили лошадей и привязали медведя к телеге.
Миновали мост через Газимур, и телега покатилась хорошей дорогой к Тайне. Навстречу выбежали ребятишки, а затем и взрослые. Петька раздувался от гордости, видя, с какой завистью смотрят на него одноклассники.
– Молодец, паря, – похлопал мальчика по плечу Нефедов, – для того и земля, чтоб ходить по ней подбоченившись!
Вот уже видна колхозная конюшня с широко распахнутыми воротами.
Телегу окружала густая, смеющаяся и горланящая толпа.
Вдруг медведь рванулся, разорвал веревки, привязывавшие его к телеге, и так страшно заревел, что Рыжик, зажмурив глаза, бросился галопом к конюшне. От толчка медведь упал на спину и спокойно лежал в подпрыгивающей телеге. Умная кобылица старалась тормозить, но молодой, сильный Рыжик увлекал ее в своем паническом беге. С зажмуренными глазами и хлопьями падающей с губ пены он влетел в ворота. Маруся тоже успела проскочить.
Среди народа крутился дед Гарама. Его пьяно‑озорные глаза были настороженно прищурены. Редкие, как плохой частокол, зубы приоткрылись в усмешке.
Дед отмахивался от мух и пчел, вившихся вокруг его склеившейся прядками бороды, напоминавшей осенний куст с облетевшими листьями.
– Ты почему на работу не вышел с вечера? – строго спросила его Муратова.
– Голова болела! – нагло ответил старик, покачиваясь на тонких паучьих ножках.
– А ночью где был? – впилась председатель глазами в липкую бороденку, в которой запуталось несколько зерен зеленого овса.
– Вот этот пакостник вылакал мед, – крикнул Нефедов и, схватив старика, так тряхнул его, что тот только пискнул по‑мышиному.
Народ грозно загудел.
Сквозь толпу протискался Петька.
– Ты, ты, – сказал он дрожащим голосом, – ты мне не дед больше. Ты, – и не найдя подходящего слова, шмыгнув носом, добавил сквозь всхлипывания, – элемент!
* * *
Через два дня Иван Иваныч и Вася, возвращаясь с прииска Быстрого, зашли к Муратовой.
В уголке копошилась Наташа.
Поздоровавшись, Ольга Иннокентьевна протянула приезжим телеграмму:
«Везите медведя Иркутск точка Оплата три тысячи плюс транспортные расходы точка директор зоопарка Петров», – вслух прочитал Вася.
Девчурка бросилась к студенту, который усадил ее на свое широкое плечо.
– Дядя Вася, мне жалко с медведиком расстаться, – прошептала ему девочка на ухо. – Кто его там кормить будет?
– Сторожа кормят зверей и ухаживают за ними.
– А почему их так зовут? – спросила Наташа, обнимая друга за шею.
– А как же?
– Раз кормят, – значит, кормильцы, а ухаживают, – то ухажоры!
– Ах ты, умница моя! – засмеялась Муратова, снимая внучку с плеча студента.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!