НАИЛУЧШИЙ ИЗ ВОЗМОЖНЫХ КОМПРОМИССОВ 17 страница
В 1708 г., когда «Опыт» был широко известен из журнальных и энциклопедических статей, Джонатан Свифт саркастически высказался об интересе Локка к разуму и идеям. Обсуждая писателя, который предложил исследовать, «что содержится в идее правительства», Свифт походя заметил:
Этот утонченный способ высказывания был представлен мистером Локком… Все философы мира, от эпохи Сократа до наших дней, невежественно вопрошали: «Quid est imperium?» [Что есть власть?] Но теперь кажется, что мы должны изменить нашу манеру изъясняться и, следовательно, наше современное «улучшение человеческого разумения»; вместо того, чтобы ждать от философа, что он опишет или определит мышеловку или скажет мне, что это такое, я должен всерьез спрашивать, что содержится в идее мышеловки?53
Локк предвидел такую критику и извинился за частое использование термина «идея». Но он объяснял, что это слово «лучше других обозначает все, что является объектом мышления человека»54, отмечая, что, поскольку он хотел проанализировать природу и границы мышления, он едва ли мог избежать этого слова. Кроме того, суждения Локка в основном касаются идей, представляющих особый философский интерес: Бог, бесконечность, материя и так далее. Если бы мышеловки представляли одну из величайших философских загадок своего времени, он, несомненно, разбирал бы и идею мышеловки.
Свифт, однако, был прав, полагая, что под влиянием Локка, а до него Декарта философия в некоторых отношениях обращена к внутреннему миру. В романе Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентельмена» (1759) «Опыт» описывается так: «Книга эта… посвящена истории… того, что происходит в человеческом уме»55. Получается, она задумывалась как работа по психологии, а не философии? Этот вопрос озадачил бы Локка, поскольку лишь в конце XIX в., когда некоторые немецкие философы создали экспериментальные лаборатории, психология стала отдельной дисциплиной. Однако Локк говорил, что его не интересуют физиология мозга, органы чувств или отношения между духом и материей. Кто-то может задаться вопросом, как такие вещи могут не иметь значения в работе сознания. Разве все, что он сказал, не должно в наши дни устареть? Похоже, что нет. Некоторые из мыслителей XVIII в., которые считали себя последователями Локка, например Дэвид Хартли и Джозеф Пристли, делали забытые со временем попытки дать грубые физиологические объяснения умственной деятельности. Хартли пытался объяснить мозг как своего рода ксилофон, состоящий из трубок, в которых одна вибрация вызывает другую в звучащей цепи психических ассоциаций. Но актуальность большинства предположений Локка о мышлении не зависит от его механизмов, поэтому они все еще могут представлять интерес и сегодня.
|
|
|
В некоторых отношениях ему созвучен Гассенди, французский эпикуреец, оказавший влияние на Декарта и Гоббса. За четыре десятилетия до выхода «Опыта» Локка Гассенди писал:
|
|
|
Человек, родившийся слепым, не имеет представления о цвете, потому что у него нет зрения, которое могло бы дать ему это представление; а человек, рожденный глухим, не имеет представления о звуке, потому что у него нет слуха, с помощью которого он мог бы о звуке узнать. Это верно до такой степени, что, если бы мог жить человек, лишенный всех чувств… тогда он ни о чем не имел бы понятия и, следовательно, ничего не мог бы вообразить.
В этом суть известного высказывания: «Нет ничего в разуме, чего не было раньше в чувствах», а также утверждения, что сознание — это пустая табличка, на которой ничего не выгравировано или не нарисовано56.
Локк, как известно, во многом полагал, что человеческий разум поначалу, скорее, похож на чистый лист бумаги и что никакие наши знания не являются врожденными; вскоре мы перейдем к этому часто неверно понимаемому мнению. Но сначала стоит поближе взглянуть на то, как предположительно формируются наши идеи из первичного материала опыта. Эта гипотеза была повторяющейся темой в ранней философии: она встречается не только у эпикурейцев, чьим последователем был Гассенди, но и у некоторых древних стоиков, святого Фомы Аквинского и других средневековых схоластов, Гоббса и многих других. Новизна подхода Локка заключалась в том, чтобы изучить теорию глубже, чем это делали ранние мыслители, и развить ее следствия.
|
|
|
Локк не думал, что все наши идеи возникают непосредственно из наблюдений за внешним миром. Многие из них, писал Локк, появляются из наблюдения за внутренними действиями нашей души, за тем, как она воспринимает идеи, получаемые извне, то есть из интроспекции, которую он называет рефлексией. Простые идеи, порождаемые ощущением или рефлексией, затем усложняются и обрабатываются душой, для того чтобы составлять более сложные. Таким образом, идея снега складывается из таких идей, как белый, холодный и мокрый, которые мы получаем посредством своих чувств. А теперь возьмем более замысловатое измышление — рецепт Локка для идеи Бога:
…мы приобретаем идеи существования и продолжительности, знания и способности, удовольствия и счастья и разных других качеств и способностей, которые лучше иметь, чем не иметь. И когда мы хотим образовать идею, возможно более подходящую высшему существу, мы расширяем каждую из этих идей посредством идеи бесконечности и, соединяя их вместе, составляем свою сложную идею Бога57.
|
|
|
Хотя простые идеи воспринимаемых качеств пассивно запечатлеваются на чистом листе бумаги сознания, разум далеко не пассивен, когда производит более сложные идеи. Например, идея власти формируется, пишет Локк, когда мы замечаем изменения, происходящие в мире, затем размышляем над этими изменениями и делаем вывод, что «подобные же перемены будут происходить и в будущем в тех же самых вещах, от тех же самых действующих сил и теми же самыми способами»58. Замечая, размышляя и рассуждая, мы развиваем идею, что определенные объекты обладают определенными способностями делать вещи, например что огонь обладает способностью плавить золото. Таким образом, разум активен и рационален в овладении такими сложными понятиями.
Вот почему неверно описывать представления Локка об умственной деятельности в духе «ассоцианизма». Некоторые историки и современные учебники психологии преподносят их так, будто Локк «представлял характер человека полностью как результат научения на опыте через ассоциацию идей»59. Это попадание пальцем в небо. В короткой главе, добавленной в качестве послесловия к более поздним изданиям «Опыта», Локк объяснил, что он называет ассоциацией идей:
…идеи, сами по себе вовсе не родственные, в умах некоторых людей соединяются так, что очень трудно разделить их... и, как только одна такая идея проникает в разум, вместе с нею сейчас же появляется соединенная с нею идея… <…> Обычай устанавливает привычки мышления в сфере разума… которые, пущенные однажды в ход, продолжают идти теми путями, к которым привыкли и которые от частого движения по ним превратились в ровную дорогу, так что перемещение по ней становится легким и как бы естественным60.
В качестве примера этого процесса «ассоциации» Локк упомянул детей, которые, когда бы ни оказались в темноте, думают о гоблинах, потому что им рассказывают слишком много сказок. Он также приводит пример человека, который однажды объелся меда, а потом чувствовал тошноту всякий раз, когда думал о меде. Локк рассматривал «такие неверные и неестественные сочетания идей» как мягкую, но потенциально опасную форму безумия, которая становится причиной суеверий, иррациональных страхов и на самом деле многих «заблуждений в мире»61. Эта глава имела большое, но неоднозначное влияние. Хотя Локк рассматривал пассивную ассоциацию идей как досадное заблуждение ума, совсем не типичное для его нормального функционирования, представители более позднего философского направления, «ассоцианизма», к которому принадлежали Хартли и Юм, утверждали, что это основа умственной деятельности. Локк был бы ошеломлен, обнаружив, что позже сам будет к ним причислен.
Локк возражал бы против «ассоцианизма» по тем же причинам, по которым с подозрением относился к теории, что знание заложено в нас от рождения: обе концепции представляют разум более ленивым, чем он есть. Если бы мы рождались с готовым набором истин, заложенных в наших головах, мы бы не пытались сами что-то предпринимать. И если бы наши идеи формировались лишь посредством субъективных ассоциаций, для рациональности оставалось бы мало места.
Свою атаку на «врожденные понятия» Локк начал с рассмотрения двух на удивление бессодержательных максим: «Невозможно, чтобы одна и та же вещь была и не была» и «Что есть, то есть». Странный, казалось бы, отправной пункт, однако эти положения рассматривались схоластическими философами как в некотором смысле самые известные и фундаментальные истины. Утверждалось, что все их принимают и что лучшее объяснение этого всеобщего согласия состоит в том, что еще до появления человека на свет «в разуме есть некие врожденные принципы»62. Но это неправда, что все поддерживают эти максимы, доказывает Локк. Возьмите детей и идиотов: они о них просто не думают. Как такое может быть, если они запечатлены в их умах?
Кто-то, вероятно, возразит, продолжает Локк, что каждый, кто обладает силой разума, согласится с ними. Но, если вам нужно развивать свои мыслительные способности, прежде чем вы овладеете этими знаниями, в каком смысле они были у вас с самого начала? Конечно, это были бы не сами истины, а лишь способность их узнать. В таком случае, что такого особенного в этих принципах? Почему бы не сказать, что все истины, с которыми согласился бы любой разумный человек, такие как «Черное не есть белое», или «Четырехугольник не есть круг», или «Горечь не есть сладость»63, точно так же врожденные? Однако это создало бы еще больше проблем, утверждает Локк. Ибо как знание о том, что, например, белое это не черное, может быть врожденным? Это возможно, только если идеи белизны и черноты сами также являются врожденными. И конечно же, все признают, что наши представления о воспринимаемых чувствами качествах, таких как цвет, приобретаются с опытом и, следовательно, не врожденные.
Может возникнуть соблазн сказать, что «неявное» знание различных истин каким-то образом запечатлено в наших умах, но Локк настаивает: неясно, что может означать такое утверждение. Если бы что-то в каком угодно смысле естественным образом присутствовало в понимании с момента рождения, то оно наверняка проявилось бы в умах простейших существ:
…можно предположить, что… в людях, не знающих скрытности, не умеющих утаивать, все эти природные лучи света (если таковые существуют) должны сиять во всем блеске, заставляя нас так же мало сомневаться в своем существовании, как мало мы сомневаемся в любви таких людей к удовольствию и в отвращении к страданию. Но увы! Какие общие максимы и какие всеобщие принципы знания можно найти у детей, идиотов, дикарей и людей необразованных? Ребенок знает свою няню и свою колыбель, а постепенно, в более старшем возрасте, познает свои игрушки; у молодого дикаря голова, возможно, заполнена любовью и охотой, согласно с обычаями племени. Но кто от необученного ребенка или дикого обитателя лесов будет ждать этих отвлеченных максим и известных научных принципов, тот, боюсь, ошибется64.
Ну, достаточно про идею, что фундаментальные абстрактные истины заложены в наших умах с рождения. Следующей целью Локка было утверждение, что моральные принципы также являются врожденными. Многие из его современников полагали, что Бог вложил правила поведения в умы людей, например: «Богу нужно поклоняться», «Родителей нужно чтить» и «Человек должен держать свое слово». В проповеди в лондонском соборе святого Павла в 1662 г. говорилось, что такие врожденные принципы лежат в основе «всей добродетели, цивилизованности и веры»65. Но Локк легко доказал, что такой образ мышления безнадежно ограничен. Если мы рассмотрим мораль других людей, живущих в дальних странах или живших в далеком прошлом, мы вскоре обнаружим, что нет ни одного правила поведения, которое бы не отвергалось тем или иным обществом. Подкрепляя свою точку зрения, Локк откопал множество ужасающих историй: о том, как где-то в Азии людей выносят из дома и оставляют верную на смерть; о племени в Перу, которое откармливает и поедает детей; о сарацинском святом, чье обращение с козами можно описывать разве что на латыни. Даже если некоторые или все истории этих путешественников недостоверны, факт остается фактом: универсального согласия о морали не существует, поэтому нравственность не может быть врожденной в прямом смысле.
Одно заметное различие между нравственными принципами и абстрактными истинами, которые, как предполагается, врожденные, такие как «Что есть, то есть», заключается в том, что последние кажутся самоочевидными и неоспоримыми, тогда как «не может быть предложено ни одно нравственное правило, для которого нельзя было бы с полным правом спрашивать основания»66. Локк не имел в виду, что человек не может быть уверен в своих этических взглядах или что не существует абсолютных нравственных истин. Он твердо верил в истинность христианских учений, чему Бог предоставил достаточно свидетельств. Точка зрения Локка состоит в том, что понимание наших обязательств и толкование воли Божьей требуют напряжения ума. Локк обращал внимание на то, что, даже когда разные группы людей соглашаются с каким-то моральным принципом, таким как важность выполнения обещаний, они предлагают разные обоснования в его поддержку. Так, христиане говорят, что мы должны выполнять свои обещания, потому что Бог требует от нас этого, а древний грек мог бы сказать, что поступать иначе значило бы препятствовать процветанию человечества. Если нравственные принципы запечатлены в наших умах, зачем людям рассуждать о них, спорить о них или пытаться научить им своих детей?
Многие из истин, которые богословы и моралисты относили к врожденным, касались воли Бога и обязанностей человека по отношению к нему. Локк указывал, что если какие-то такие принципы действительно присущи человеку изначально, то само понятие Бога тоже должно быть врожденным. Кроме того, было бы странно, если бы Бог не запечатлел себя, если бы у него был шанс. Но тогда почему, спрашивает Локк, в книгах о путешествиях рассказывается о целых народах — в Бразилии, на Карибах, в Сиаме, Китае и других местах, — которые, кажется, не имеют никакого представления о Боге? Почему даже в одной стране можно найти людей с совершенно разными представлениями о Боге? А как насчет мстительных, любвеобильных, лживых, буйных и порой даже телесных богов древних, которые напоминают людей больше, чем христианское или иудейское божество? Имели ли язычники схожее с нашим представление о Боге? Поговорите с сельскими жителями или с детьми, пишет Локк,
и вы увидите, что хотя имя Бога часто бывает у них на устах, но связываемые с этим именем понятия так странны, низки и жалки, что трудно представить себе, чтобы они были сообщены разумным человеком, а еще труднее — чтобы это были черты, указанные перстом самого Бога67.
Удивительно, что при такой плохой репутации разговоры о врожденных идеях тем не менее продолжаются. Одна из причин, предположил Локк, состоит в том, что люди не могут вспомнить, когда их учили базовым принципам или когда они впервые столкнулись с ними, и потому пришли к выводу, что идеи должны быть присущи им с рождения. Кроме того, тем, кто ленится думать, и тем, кто хочет управлять последними, удобно считать некоторые истины врожденными:
Это избавило ленивого от мук исканий и остановило сомневающегося в его исследованиях… А для тех, кто претендовал на роль ученых и учителей, было немалой выгодой установить в качестве принципа принципов то положение, что нельзя подвергать сомнению принципы68.
Это способствовало позиции «слепого доверия», когда людьми «легче управлять».
Некоторые говорят, что атака Локка на «врожденные представления» слишком проста, чтобы быть эффективной, так как его соображения кажутся практически очевидными. Действительно ли они опровергают взгляды сколько-нибудь искушенного мыслителя? Но за этим возражением стоит непонимание стратегии Локка. Он не доказывает ошибочность продуманной доктрины, а выявляет невнятные идеи. Его тактика состоит в том, чтобы показать, что буквальные версии такого учения ложны, и побудить его приверженцев придумать что-то лучшее, в уверенности, что они не смогут этого сделать. Дело в том, что люди, рассуждающие о «врожденных» знаниях или идеях, всегда мирятся с их неточностью.
Рассмотрим Декарта. Как мы видели, когда его обвинили в том, что он считает, будто младенцы появляются на свет с изрядным количеством врожденных знаний, он категорически отрицал это. Но многое из того, что Декарт писал о познании, Боге и математике, показывает, что он явно испытывал большое искушение перед понятием врожденности, не вполне понимая, что имеет в виду. Например, Декарт писал, что «вечные истины», такие как математические истины, «врожденны нашим чувствам»69 и именно этот факт объясняет, как нам удается их постичь. Конечно, это отнюдь не настоящее объяснение математических знаний, а, скорее, попытка уйти от трудного вопроса. Это как если бы мы спросили ребенка, где он взял подозрительно большую сумму денег, а ребенок ответил бы: «Нигде. У меня они всегда были». В другом месте Декарт писал, что младенец в утробе матери «обладает… представлениями о Боге, о самом себе и всех тех истинах, что называются самоочевидными, точно так же, как и взрослые имеют эти идеи, даже не задумываясь о них»70. Но что это значит? Сказать, что взрослый человек владеет различными истинами или понятиями, даже когда не обращается к ним, значит предположить, что, если его спросят, он способен использовать их или объяснить их. Это явно не относится к младенцу в утробе матери. Итак, еще раз, разговор о врожденности кажется бессмысленной уловкой.
Тем не менее Декарт высказал одну хорошую мысль. То, что мы действительно познаем через чувства, когда воспринимаем внешний объект, всегда представляет собой некоторую форму физического движения, то есть объект касается нас, или испускает звуковые волны, газы или частицы, или отражает определенные длины волн света. Но каким образом, например, конкретные длины волн электромагнитной энергии воспринимаются нами как цвета? «При этом идеи боли, красок, звуков и так далее должны быть у нас врожденными тем более, что наш ум способен создавать их себе по поводу неких телесных движений… указанные же понятия универсальны и не имеют ничего сродного с движениями»71, — писал Декарт. В действительности он имел в виду, что мы естественным образом сформированы так, чтобы осознавать определенные модели движения как цвет и другие чувственные ощущения. Это, безусловно, правильно: как выразился бы сегодняшний биолог, наши гены заставляют наши глаза и мозг превращать длины волн в цвета. Хотя в утробе у нас нет понимания цвета, именно благодаря нашему биологическому наследию мы можем позже приобрести его. Таким образом, хотя Декарт вводит в заблуждение утверждением, что мы обладаем врожденным представлением о цвете, он прав, полагая, что у нас есть врожденная способность познания.
У Локка не было бы проблем с этим. Он неоднократно заявлял, что человек обладает всевозможными врожденными способностями и наклонностями. В одной ранней работе он четко заявил, что человек обладает «врожденным знанием закона природы»72, включая способности восприятия, рассуждения и понимания. Он отмечал, что люди от природы предрасположены к тому, чтобы действовать и чувствовать по-разному («Я не отрицаю, что существуют естественные склонности, запечатленные в человеческой душе…»73). Врожденные ограничения человеческого ума были постоянной темой «Опыта»: Бог замыслил и дал нам особую психическую конституцию для удовлетворения наших повседневных потребностей и душевного благополучия74. В своих работах по образованию Локк также допускал, что характер и нрав детей отчасти врожденны и не могут быть изменены образованием75. Поэтому неверно считать его противником представления о том, что ум в значительной степени предопределен врожденной природой76.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 55; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!