В российском революционном движении 36 страница
Писала об этом и газета «Киевлянин» [[1277]]. «Несчастные евреи! Чем виноваты эти тысячи семейств… На своё горе и несчастье евреи не удержали своих безумцев… Но ведь безумцы есть и между нами, русскими, и мы не могли их удержать».
Безумствовала революционная молодёжь – а расплачиваться досталось пожилому и мирному еврейству.
Так – мы копали бездну с двух сторон.
По одесскому же погрому мы имеем аналогичный и детальнейший отчёт о ревизии сенатора Кузминского [[1278]].
В Одессе, и всегда революционно настроенной, сотрясения проступили и нарастали уже с января; а взорвались 13 июня (независимо от пришедшего вечером 14‑го на одесский рейд броненосца «Потёмкин»). Весь день 14‑го Одесса бурлила, больше молодёжь, на этот раз и рабочие: «значительные толпы их стали насильственно прекращать работу на заводах и фабриках». Толпа «человек в 300 пыталась проникнуть в развесочную [чая]… произвела несколько выстрелов в околоточного надзирателя, удерживавшего толпу от вторжения, но была рассеяна» залпом полицейского наряда. «Вскоре, однако, она снова собралась», пошла на полицейский участок, перестреливалась с ним, также и из дома Докса «из окон и [с] балкона… было произведено в полицейских чинов несколько выстрелов». Другая толпа «из лежавших на улице строительных материалов устроила баррикаду, из‑за которой стреляла по наряду полиции»; ещё на одной улице подобной толпой «было опрокинуто несколько вагонов конно‑железной дороги». «Довольно большая толпа евреев ворвалась во двор жестяной фабрики, засыпала [городовому] глаза табаком… при появлении полицейского наряда разбежалась, открыв огонь из револьверов, причём, из числа стрелявших, четыре еврея [перечисляются] были тогда же задержаны»; ещё на одном перекрестке «из собравшейся… толпы евреев [двое] стреляли из револьверов и ранили конного стражника»; «вообще в течение всего дня 14 июня на всех почти улицах города происходили постоянные стычки евреев с нарядами полиции, во время которых евреи пускали в дело огнестрельное оружие и камни» и ранили нескольких городовых. «Со стороны евреев было также ранено до 10 человек», толпа уводила их и скрывала. И ещё, убегая от городового, мещанин Ципкин бросил бомбу, от которой погиб и он, и городовой Павловский.
|
|
|
И тут‑то подплыл к Одессе «Потёмкин»! В собравшейся до 5000 человек толпе «многие мужчины и женщины… произносили речи, призывавшие народ к восстанию против правительства»; среди студентов, проникших на броненосец, выделен Константин Фельдман (где он, на заседании комиссии, убеждал поддержать городское движение бомбардировкой города, но «большинство команды не согласилось»).
|
|
|
А что же власти? Одесский градоначальник, то есть глава полиции, Нейдгарт в день прихода «Потёмкина» уже полностью растерялся, определил (сходно с Киевом), что «гражданская власть бессильна водворить порядок и потому он передаёт все дальнейшие распоряжения по прекращению беспорядков военному начальству», то есть начальнику одесского гарнизона генералу Каханову. (А была ли ещё над Одессой губернаторская власть? Да, была, генерал‑губернатор Карангозов, как читатель уже догадался – тоже временный, и ведущий себя неуверенно.) А генерал Каханов не мог придумать лучше, как запереть войсками в порту все скопившиеся там тысячи «неблагонадёжны[х] элемент[ов] городского населения», дабы отделить их от чистого города.
15 июня два мятежа, одесский и потёмкинский, слились: одесситы, «в том числе много студентов, курсисток и рабочих», посещали броненосец и склоняли «команду к совместным действиям». Запертая в порту толпа ринулась «разграбл[ять] сложенны[е] в порту товар[ы]», начиная с ящиков вина, потом учинила беспрепятственный грабёж и поджог пакгаузов, так что скоро одна из гаваней была вся охвачена огнём (издержалось имущества – свыше 8 млн. руб.) – и пожар угрожал карантинной гавани, где стояли иностранные корабли и склады с иностранными товарами. Остановить же бесчинства в порту стрельбой Каханов не решался, чтобы не вызвать стрельбу «Потёмкина» по городу. Так прокипело ещё 15‑е. 16‑го «Потёмкин» стрелял по Одессе тремя холостыми и двумя боевыми 6‑дюймовыми и вызывал к себе командующего войсками, дабы потребовать от него вывода всех «войск из города и выпуск[а] из тюрьмы всех политических». В тот же день, 16 июня, когда матросы хоронили своего убитого, – «едва процессия вступила в город, как со всех сторон к ней стали присоединяться разные лица, образовавшие вскоре тысячную толпу, преимущественно молодых евреев», и над могилой произносивший речь «с криком “долой самодержавие”, призывал товарищей действовать смелее и не бояться полиции».
|
|
|
Но в тот день, и надолго, было введено в городе военное положение. 18‑го «Потёмкин» вынужден был уйти от эскадры, пришедшей его захватить. И хотя четырёхдневная стоянка его на одесском рейде и «беспрепятственные сношения его с берегом значительно подняли дух одесских революционеров» и «надежды на возможную в будущем поддержку военной силы», всё же лето кончалось спокойно и, может быть, никаких бурных событий в Одессе бы не было – однако 27 августа воспоследовал несравненный закон об автономии высших учебных заведений. Тотчас «студенчество выделило из своего состава “коалиционный совет”», а он «решительным и смелым образом действий вполне подчинил своему влиянию не только студенчество, но и профессорский состав» (профессора опасались «неприятных столкновений с студентами, в роде бойкота, изгнания профессора из аудитории и т. п.».) Начались многолюдные сходки в университете, «сбор денег на вооружение рабочих и пролетариата, на вооружённое восстание, на покупку оружия для будущей милиции и самообороны», «обсуждался… образ действий организаторов будущего восстания», и на собраниях сочувственно присутствовала «профессорская коллегия», «иногда с ректором университета Занчевским во главе», который обещал «предоставить студентам все находящиеся в его распоряжении средства для активного участия [их] в освободительном движении».
|
|
|
Затем 17 сентября первая же сходка в университете происходила «при участии посторонней публики, нахлынувшей в таком громадном количестве, что пришлось устроить две отдельные сходки», эсер Тэпер «и два студента‑еврея произносили речи, призывая слушателей вести борьбу за освобождение страны от политического гнёта и разлагающегося самодержавия». – 30 сентября военное положение в Одессе было снято – и теперь на университетские митинги повалили и «воспитанники всех учебных заведений, даже в возрасте 14 лет; на этих митингах евреи „являлись главными ораторами, призывавшими слушателей к открытому восстанию и вооружённой борьбе“.
12 и 13 октября, раньше других средних учебных заведений «прекратили занятия ученики коммерческих училищ императора Николая I и Файга, как наиболее восприимчивые к революционной пропаганде», – а 14 октября, вслед за коммерческим, постановили прекратить занятия и в остальных средних учебных – и «коммерсанты» со студентами отправились повсюду насильственно прекращать занятия в гимназиях. У гимназии Березиной по жалобе профессоров университета – обнажёнными шашками городовых были якобы ранены три студента и три гимназистки. Но «расследованием точно установлено, что никто из детей не пострадал и учащиеся не успели ещё выйти из гимназии на улицу». – А такие‑то инциденты и нужны для лучшего накала революции! В тот же день прекратились едва начатые на днях занятия в университете, бастующие студенты ворвались в городскую думу с криками «смерть Нейдгарту» и прекратить денежное содержание полиции.
После потёмкинских дней Нейдгарт снова вступил во власть – но и до середины октября не принимал мер против вызывающих революционных сходок – да и много ли он мог, при автономии университета? 15 октября он получил из министерства внутренних дел распоряжение не допускать на университетские сходки посторонних лиц, – и с 16‑го оцепил университет солдатами для этой цели, одновременно велев изъять из оружейных магазинов револьверные патроны, до тех пор свободно продававшиеся. «Закрытие посторонним лицам доступа в университет вызвало сильное брожение среди учащейся и еврейской молодёжи», возникла громадная толпа, закрывающая по своему пути магазины (а американский магазин оружия разграбила), стала валить трамваи, конки, на улицах спиливать деревья для баррикад, рвать телеграфно‑телефонные провода для той же цели, разбирать садовые решётки. Нейдгарт попросил Каханова занять город войсками. Тогда «из‑за баррикад, за которыми разместились группы демонстрантов, большею частью евреев, с женщинами и подростками в их числе, стали обстреливать войска; стреляли по войскам также с крыш, балконов и [из] окон»; войска отвечали огнём, демонстранты были рассеяны, а баррикады разрушены. «Число убитых и раненых в этот день с точностью не может быть установлено, так как появившийся… санитарный отряд… преимущественно из студентов и евреев, в белых одеждах Красного креста, поспешно убрал с улицы раненых и убитых и доставил их в клинику университета», т. е. автономно‑недоступную, в «еврейскую больницу, или на перевязочные пункты… возле баррикад, почти во всех аптеках». (Отпуск лекарств во всех аптеках прекратился ещё раньше того.) По сведениям же градоначальника убито было 9 человек, ранено около 80, и несколько человек со стороны полиции. «Из участников беспорядков в этот день было задержано полициею 214 человек, в том числе 197 евреев, много женщин и 13 детей, в возрасте от 12 до 14 лет».
И всё это произошло – ещё за день до зажигательного действия Манифеста.
Многократное выделение роли евреев в революционных действиях может показаться пристрастностью сенаторского отчёта. Но стоит учесть, что в Одессе евреи вообще составляли треть населения и, как мы видели выше, весьма ощутимую долю в студенчестве; во‑вторых, общую еврейскую активность в российском революционном движении и особенно в черте оседлости. Да отчёт сенатора Кузминского и неоднократно свидетельствует свою беспристрастность.
Вот и о 16 октября. «Задержанные, по доставлении в участок, подверглись избиению со стороны городовых и солдат», однако на это «своевременно ни градоначальником, ни полициею не было обращено внимания… и никакого расследования не было произведено», лишь позже более двадцати из побывших в том полицейском участке заявили, что «задержанных систематически избивали; сначала их сталкивали по лестнице в нижний подвал… многие из них падали, а затем стоявшие шеренгами городовые и солдаты наносили им побои шашками, резинами, ногами и кулаками», в том числе и женщинам. (Правда, в тот же вечер задержанных посетили гласные думы и мировые судьи, осмотрели и то подвальное помещение и выслушали жалобы о побоях. А сенатор и в ноябре при расследовании установил нескольких в тех побоях виновных и отдал под суд.)
«17 октября весь город был занят войсками, по улицам ходили военные патрули и порядок весь день ничем не нарушался». А городская дума заседала, обсуждая экстренные меры, и в частности: как бы взамен правительственной полиции учредить городскую милицию. – В этот день местный комитет Бунда постановил устроить торжественные похороны погибших накануне на баррикадах, но Нейдгарт, понимая, что такие похороны, как и всегда, вызовут новый революционный взрыв, «распорядился тайно вывезти из еврейской больницы» эти пять трупов и «похоронить их раньше назначенного времени», что и было сделано в ночь на 18‑е. (Днём организаторы похорон потребовали вырыть гробы и возвратить их больнице. Разыгрались события – трупы бальзамировали, и они ещё долго лежали.) А тут‑то и разнёсся высочайший всемилостивый царский Манифест – толкая Одессу к новым бурным событиям.
Приведём сведения сперва от участников отряда еврейской самообороны. «Во время погрома недурно функционировал некий объединительный центр… Университеты сыграли гигантскую роль в подготовке октябрьских событий… В Коалиционный совет [одесского] университета перед погромом входили»: большевик, меньшевик, с‑р, бундовец, по одному от сионистов‑социалистов, армян‑дрошакистов, от грузинского землячества и от поляков. «Составлялись студенческие отряды и до погрома», на «громадных митингах в университете» сборы денег на оружие, «конечно, не только для обороны, но и на случай вооружённого восстания». «Сам Коалиционный совет собирал деньги для вооружения студенчества», «к началу погрома в университете было 200 револьверов» и «один профессор… достал ещё 150». Во главе отряда назначался «диктатор», и «не разбирался партийный цвет» диктатора, «случилось, что отрядом, состоявшим в большинстве из бундовцев, командовал с‑с [сионист‑социалист] или наоборот»; «в среду [19 окт.] много оружия было роздано в одной сионистской синагоге»; «в отряды входили студенты, и русские, и евреи, еврейские рабочие, еврейская молодёжь всяких оттенков, очень немного русских рабочих» [[1279]].
Несколькими годами позже Жаботинский писал, что в погромах Пятого года «новая еврейская душа уже достигла своей зрелости» [[1280]]. – А в розовости Февральской революции всероссийская газета опишет эту картину так: «Когда в Одессе во время нейдгартовского погрома девятьсот пятого года юноши‑самооборонцы расхаживали с ружьями, эти юноши были трогательны и прекрасны, и сердце трепетало от сочувствия им, от сострадания…» [[1281]].
Наш современник пишет: «Мужество, проявленное гомельскими бойцами, зажигает десятки тысяч человек. В Киеве в отряды самообороны вступает 1,5 тысячи человек. В Одессе несколько тысяч» [[1282]]. – И численностью и настроением одесских отрядников – и, встречно, ожесточением полиции – ход событий здесь отличался от киевского.
Вернёмся к отчёту Кузминского. После объявления Манифеста, с утра 18‑го, командующий Одесским военным округом генерал Каульбарс, чтобы «дать населению возможность беспрепятственно использовать предоставляемую Манифестом свободу во всех видах», – распорядился всем войскам не показываться на улицах – «дабы не нарушать среди населения радостного настроения». Однако «такое настроение недолго продолжалось». Со всех сторон начали стекаться к центру города отдельные группы, преимущественно евреев и учащейся молодёжи», с красными флагами, с криками «долой самодержавие», «долой полицию», и ораторы звали к революции. Из металлического изображения на думе слов «Боже, Царя храни» – первые два слова выломали; ворвались в думский зал, «был изорван большой портрет Государя Императора, а на думе национальный флаг заменён красным. С проезжавших на извозчике на панихиду протоиерея, дьякона и псаломщика сбили шапки, а когда они потом шли при похоронах: – останавливали процессию „и прерывали пение “Святый Боже” криками “ура”“. „Возили чучело без головы с надписью “вот самодержавие” и носили дохлую кошку, производя тут же денежный сбор “на избиение царя” или “на смерть Николая”“. „Молодёжь, и в особенности еврейская, с видимым сознанием своего превосходства стала указывать русским, что свобода не добровольно дана, а вырвана у правительства евреями… открыто говорили русским: “теперь мы будем управлять вами”“, и также: „мы дали вам Бога, дадим и царя“. „Большая толпа евреев с красными флагами гналась“ долго за двумя городовыми, один через двор и крышу бежал, другого же, Губия, эта толпа, „вооружённая револьверами, топорами, колами и железными палками, ворвавшись во двор, нашла спрятанным на чердаке и так изувечила, что он по дороге в больницу умер, два же отрубленные пальца его руки найдены дворником“. Позже были избиты и поранены трое полицейских чинов, а у пяти городовых отобраны револьверы. Затем стали освобождать арестованных из одного, другого, третьего полицейского участка (где избивали 16‑го, двумя днями раньше, – там уже были прежде освобождены распоряжением Нейдгарта; в одном участке освободили в обмен на труп Губия), ещё в других – не оказалось арестованных, в этом всём содействовал ректор университета, который предъявил требование прокурору „от имени пятитысячной толпы“, а „студенты угрожали чинам полиции насилием“ вплоть „до повешения“. – Городской голова Крыжановский вместе с университетским профессором Щепкиным, вызванные Нейдгартом для совещания, вместо этого потребовали, чтобы Нейдгарт, „разоружив немедленно полицию, спрята[л] её“, иначе, добавил Щепкин, „не обойдётся без жертв мщения и… полиция будет разоружена захватным правом“. (На следствии у сенатора он потом отрицал такую резкость своих выражений, но, видимо, они не были мягче, судя по тому, что он в тот же день передал студентам 150 револьверов, а на следствии отказался указать источник приобретения.) И Нейдгарт вслед за этим разговором распорядился: снять постовых городовых со всех постов (даже не предупредив о том полицмейстера), – „таким образом, с этого времени весь город оставлен был Нейдгартом без наружной полицейской охраны“ – что ещё можно понять как спасение жизни постовых, но ведь при этом – и без всякой воинской охраны на улицах, что уже было вполне маразматическим распоряжением. (Да ведь и в Петербурге именно этого требовали газетчики от Витте, он еле устоял.)
«Вслед за тем как городовые прекратили нести постовую полицейскую службу, в городе появились две группы самообороны: студенческая милиция и еврейская оборона. Первая из них была организована “коалиционным советом”, который… достал оружие». Посты городовых «заняла городская милиция из вооружённых в университете студентов и других лиц». Генерал барон Каульбарс и градоначальник Нейдгарт дали на это согласие, а полицмейстер Головин в виде протеста подал в отставку, его заменил помощник фон‑Гобсберг. – При городской думе создался временный комитет, из первых заявлений которого была благодарность студентам университета «за их энергичные, разумные и самоотверженные действия по охранению порядка в городе». Сам же комитет себя объявил в какой‑то неясной функции. (О члене того комитета и члене Государственной Думы О.Я. Пергаменте в том ноябре писала пресса, и ещё напоминали во 2‑й Государственной Думе, что он в те дни объявил себя председателем «Придунайско‑Черноморской республики» или «президент[ом] южно‑русской республики» [[1283]], – в угаре тех дней факт не невероятный.)
И что же могло произойти от ухода с улиц в разгорячённый момент и войск, и полиции и от взятия власти безопытной студенческой милицией и отрядами самообороны? Студенческая «милиция задерживала людей, казавшихся ей подозрительными, и отправляла их для разбора в университет»; вот студент «шёл во главе толпы евреев, около 60 человек, производившей беспорядочный огонь из револьверов»; «студенческая милиция и еврейская оборона… нередко сами прибегали к насильственным действиям по отношению к войскам и мирной части русского населения, производя выстрелы и убивая совершенно неповинных людей». Столкновение «неминуемо должно было последовать в виду образовавшихся в населении двух противоположных течений». – Вот, вечером 18‑го «демонстративная толпа с красными флагами, состоявшая преимущественно из евреев, пробовала снять рабочих с завода Гена… рабочие не исполнили этого требования; после того, та же толпа, встретив русских рабочих на… улице, потребовала, чтобы они сняли шапки перед красными флагами. После отказа рабочих» – вот тебе и пролетариат! – из той толпы «раздались выстрелы; рабочие, хотя и безоружные, успели разогнать» ту толпу и гнались за ней, пока к ней не «присоединилась ещё другая толпа вооружённых евреев, численностью до тысячи человек, которая стала стрелять в рабочих… четверо рабочих были убиты». Так «начались в разных местах драки и вооружённые столкновения русских с евреями; русские рабочие и люди без определённых занятий, так называемые хулиганы, стали ловить и избивать евреев, затем перешли к разгрому и разорению еврейских домов, квартир и лавок». Тут пристав вызвал «роту пехоты, которая прекратила дальнейшие столкновения».
На следующий день, 19 октября, «к 10‑11 час. утра на улицах стали появляться… толпы русских рабочих и людей разных профессий, которые следовали с иконами в руках, с портретами Государя Императора, национальными флагами, с пением “Спаси, Господи, люди Твоя” и гимна. Эти патриотические манифестации, состоявшие исключительно из русских людей, стали образовываться одновременно в разных частях города, но начало им было положено в порте, откуда вышла первая, особенно многочисленная толпа манифестантов, состоявшая из рабочих». Есть «основание признать, что озлобление, вызванное поведением евреев в течение всего предшествующего дня, их дерзким и наглым поруганием и оскорблением национального чувства русского населения, должно было вылиться в какой‑либо с его стороны протест». И Нейдгарт знал, что манифестация готовится, и разрешил её, и она прошла мимо зданий командующего военным округом и градоначальника, затем к собору. «По пути следования к толпе присоединялись и многие другие случайно попадавшиеся лица и в том числе много хулиганов, босяков, женщин и подростков». (Тут уместно сопоставить объяснения рассказчика из Поалей‑Цион: «Одесский погром произвели не хулиганы… В погромные дни полиция не пускала в город босяков из порта»; «свирепствовали мелкие ремесленники и лавочники, рабочие и подмастерья всяких мастерских, фабрик и производств», «бессознательные русские рабочие»; «я ездил в Одессу именно затем, чтобы найти чисто провокаторский погром, но – увы! – не обрёл его». И объясняет погром – национальной враждой [[1284]].)
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 56; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!