Осень на Пискаревском кладбище
Проливная пора в зените,
дачный лес
почернел и гол.
Стынет памятник.
На граните
горевые слова Берггольц.
По аллеям листва бегом...
Память в камне,
печаль в металле,
машет вечным крылом огонь...
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет.
Память к ним пролегла сквозная,
словно просека
через жизнь.
Больше всех на свете,
я знаю,
город мой ненавидел фашизм.
Наши матери,
наши дети
превратились в эти холмы.
Больше всех,
больше всех на свете
мы фашизм ненавидим,
мы!
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет...
Иван Демьянов
В Пулкове
Фундамент лег по котлованам дзотов,
Засыпан щебнем и золой окоп...
Давно уже на Пулковских высотах
Сменил зенитку зоркий телескоп.
А мне, в просторе ночи необъятном,
На шлеме выплывающей луны
Мерещатся чернеющие пятна
Пробоинами грозных лет войны!..
Я мог бы их увидеть по‑иному,
Но в памяти живет жестокий бой...
Вселенную для взора астронома
Открыли мы солдатскою рукой!
|
|
|
У Египетских ворот
Здесь озверелый вражеский солдат
На нашу песню поднял автомат...
Но Пушкин от горячего свинца
Не отвернул сурового лица.
Гремел бронею сорок пятый год,
В бою огнем дышал орудий русских.
За подлость
У Египетских ворот –
Нам заплатил наш враг
У Бранденбургских!
Михаил Дудин
Соловьи
О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все‑таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.
Трехсотпятидесятый день войны.
Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы...
Вот это место. Здесь он умирал –
Товарищ мой из пулеметной роты.
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас, и молча ждал конца,
|
|
|
И как‑то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась.
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком‑то новом сочетанье качеств.
Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва.
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
Еще минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.
Еще мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика...
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника.
Лесная яблонь осыпает цвет.
Пропитан воздух ландышем и мятой...
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще второй, еще – четвертый, пятый.
|
|
|
Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где‑то возле, где‑то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.
А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.
Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».
И сразу канул в омут тишины
Трехсотпятидесятый день войны.
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
И может быть, в песке, в размытой глине,
|
|
|
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».
И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем‑нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.
Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.
Июнь 1942 Ленинградский фронт
И нет безымянных солдат
Громят над землею раскаты.
Идет за раскатом раскат.
Лежат под землею солдаты.
И нет безымянных солдат.
Солдаты в окопах шалели
И падали в смертном бою,
Но жизни своей не жалели
За горькую землю свою.
В родимую землю зарыты,
Там самые храбрые спят.
Глаза их Победой закрыты,
Их подвиг прекрасен и свят.
Зарница вечерняя меркнет.
В казарме стоит тишина.
Солдат на вечерней поверке
В лицо узнает старшина.
У каждого личное имя,
Какое с рожденья дают.
Равняясь незримо с живыми,
Погибшие рядом встают.
Одна у них в жизни Присяга,
И Родина тоже одна.
Солдатского сердца отвага
И верность любви отдана.
Летят из далекого края.
Как ласточки, письма любви.
Ты вспомни меня, дорогая,
Ты имя мое назови.
Играют горнисты тревогу.
Тревогу горнисты трубят.
Уходят солдаты в дорогу.
И нет безымянных солдат.
Снег
Метель кружится, засыпая
Глубокий след на берегу,
В овраге девочка босая
Лежит на розовом снегу.
Поет густой, протяжный ветер
Над пеплом пройденных путей.
Скажи, зачем мне снятся дети,
У нас с тобою нет детей?
Но на привале, отдыхая,
Я спать спокойно не могу:
Мне снится девочка босая
На окровавленном снегу.
Николай Егоров
Мы с тобою
Мы с тобою не лыком шиты
И не скроены кое‑как.
Если были однажды биты, –
Значит, битым
Был трижды враг.
Полыхали,
Туманились дали.
Цвел пришкольный
Под взрывами сад.
Где досрочно
Экзамен мы сдали
Из раздела:
«Ни шагу назад!»
Вера Инбер
Энская высотка
Возле полустанка
Травы шелестят,
Гусеницы танка
Мертвые лежат.
Черную машину
Лютого врага
Насмерть сокрушила
Русская рука.
Смелостью и сметкой
Кто тебя сберег,
Энская высотка,
Малый бугорок?
Пламенной любовью
Родину любя,
Кто своею кровью
Защитил тебя?
О тебе лишь сводка
Скажет между строк,
Энская высотка,
Малый бугорок.
Чуть заметный холмик.
Но зато весной
О тебе напомнит
Аромат лесной.
О тебе кузнечик
Меж высоких трав
Простучит далече,
Точно телеграф.
Девушка‑красотка
О тебе споет,
Энская высотка.
Малый эпизод.
Песнями, цветами
Век отчизна‑мать
Все не перестанет
Сына поминать.
Сентябрь 1942 Ленинград
Ленин
Он не украшен свежими цветами,
Ни флагов, ни знамен вокруг него, –
Укрытый деревянными щитами,
Стоит сегодня памятник его.
Он мог бы даже показаться мрачным,
Но и сквозь деревянные щиты,
Как будто стало дерево прозрачным,
Мы видим дорогие нам черты.
И ленинских бессмертных выступлений
Знакомый жест руки, такой живой,
Что хочется сказать: «Товарищ Ленин,
Мы здесь, мы отстояли город твой».
Лавиною огня и русской стали
Враг будет и отброшен и разбит.
Мы твой великий город отстояли, –
Мы сами встали перед ним, как щит.
И близится желанное событье,
Когда тебя опять со всех сторон
Взамен глухого, темного укрытья
Овеет полыхание знамен.
Ты будешь вновь приветствиями встречен.
Как возвратившийся издалека.
И вновь, товарищ Ленин, с кратком речью
Ты обратишься к нам с броневика.
Все захотят на площади собраться,
И все увидят жест руки живой,
И все услышат: «Слава ленинградцам
За то, что отстояли город свой!»
Январь 1943 Ленинград
Юрий Инге
Инге Юрий Алексеевич (1905–1941). Погиб 28 августа 1941 года при переходе кораблей КБФ из Таллина в Кронштадт. Именем Инге названы улицы в городах Кронштадте и Ткварчели.
Полночь
Опять дорогой круговой
Иду по улицам, тревожась,
Стоят ли сфинксы над Невой
У Академии художеств.
Давно мосты разведены,
А там, где неба полуциркуль,
Как предисловие страны
Кронштадт мне машет бескозыркой.
Все спит. Сквозь синеватый дым
Глядят на запад батареи.
Он горд сознаньем молодым,
Что никогда не постареет.
И волны отбивают ямб
Ночной таинственной поэмы.
Воды и неба по краям
Расставлены штыки и шлемы.
Замаскирован часовой
Листвы тончайшей филигранью,
Но у меня над головой
Его негромкое дыханье.
И там, где повторяет гул
Кронштадта сумрачная пристань,
Стоит надежный караул
У школы лучшего чекиста.
Все говорят о прошлых днях,
Навек оставшихся в помине,
О бурях, крови и огнях,
Немеркнущих поныне.
О спящий город! Над Невой
Ты столько лет стоишь, как песня.
Привратник мира, часовой,
Страны моей ровесник!
1941
Полина Каганова
Ленинградская весна
Опять весна. Как прежде, снова
Сверкает солнце с высоты.
Дома, одетые в обновы,
Стоят спокойны и просты.
Звучит трамваев голос звонкий,
Как будто радостный салют.
К засыпанной землей воронке
Ручьи весенние бегут.
Раскрыв чугунные ворота,
Весну встречает Летний сад.
Восстановительной работой
Весенний занят Ленинград.
Она кипит, как будто в сказке,
Над величавою Невой.
Здесь каждый камешек обласкан
К труду привычною рукой.
И люди в воинских спецовках
Дробят здесь камни и гранит,
Здесь в окнах светомаскировка
Печать войны в себе хранит.
И город, грозный и суровый,
Не знает отдыха и сна.
Здесь даже тучею свинцовой
Замаскирована луна.
Еще на куполах соборов
Лежит войны седая пыль,
Еще, как страж, стоит в дозоре
Адмиралтейства гордый шпиль.
Апрель 1945
* * *
Это Красное Село,
А вот это Гатчина...
Сколько лет с тех пор прошло,
В сердце обозначено.
А колеса вдаль бегут,
В небе звезды ранние,
И навытяжку встают
Вдруг воспоминания...
Здесь друзья мои ушли
В путь‑дорогу дальнюю,
Здесь любая пядь земли –
Сплошь мемориальная.
Я совсем одна в куне,
Все огни потушены,
Проезжаю у КП,
Где мечты разрушены.
Это было так давно,
Тоже в ночь осеннюю,
С ночи той мне все равно
Нет нигде спасения...
Бронислав Кежун
Васильки
Под огнем, на берегу реки
Залегли усталые стрелки.
Золотая рожь сверкала рядом,
А во ржи синели васильки.
И бойцы, уже не слыша гуда
И не ощущая духоты,
Словно на невиданное чудо,
Радостно смотрели на цветы.
Синевой небесной, нестерпимой,
Полыхая, словно огоньки,
Как глаза детей, глаза любимых,
На бойцов глядели васильки.
Через миг, усталость пересилив,
Вновь пошла в атаку цепь стрелков.
Им казалось: то глядит Россия
Синими глазами васильков.
1944 Карельский фронт
Петроградская сторона
Жил я дома, беды не зная,
Но пришла разлука – война,
Проводила меня родная
Петроградская сторона.
И пошел я дорогой солдатской,
Побывал в краю не одном.
Только думы о Петроградской
Всюду были в сердце моем.
На высоких полярных кручах,
Где мерцают снега и льды,
И в карельских лесах дремучих
Вспоминал я ее сады.
С этой думой о Петроградской
Я прошел в огне и во мгле
По земле Болгарии братской,
По румынской прошел земле.
Ты была мне видна с Дуная,
С гор австрийских была видна,
Сторона ты моя родная –
Петроградская сторона!
А потом на сопках маньчжурских
И в даурских глухих степях,
В сахалинских долинах узких
Я опять вспоминал тебя.
Обойдя за четыре года
Север, Запад, Дальний Восток,
Я вернулся после похода
В дом, где путь мой берет исток.
Здравствуй, тихая, молодая,
Здравствуй, светлая, как весна,
Сторона ты моя родная –
Петроградская сторона!
Иосиф Колтунов
Девушка в ватнике
Она носила, словно латы,
Обороняя Ленинград,
Простую стеганку из ваты –
Привычный времени наряд.
Узорчатый и аккуратный,
К лицу казался ей вполне
Костюм из серой ткани, ватный,
Какие носят на войне.
Теперь он весь забрызган мелом,
Но ей и нам не все ль равно?
Ей в этом выгоревшем, в белом,
Войти в историю дано.
И даже если это мода,
Мы занесем ее в приход, –
Живи и здравствуй, дочь народа,
Законодательница мод!
1944
Мария Комиссарова
В сиянье ратных подвигов
В сиянье ратных подвигов и славы
О сколько раз ты снился мне во сне!
И пушкинские пели мне октавы,
И струи невские сверкали мне.
Как далека была к тебе дорога!
Не высказать.
Блокада и фронты.
Разлука длилась тягостно и долго,
И вот опять в садах твоих цветы.
Цветут цветы. Засыпаны траншеи,
Отгрохотал вдали сражений гром.
Ты с каждым днем, мой город, хорошеешь,
Растет на пепелище новый дом.
Жилище мирное из пепла встало,
Глядит очами ясными вокруг.
Благословенно светлых дней начало,
Благословенна боль далеких мук!
Уж не во сне ли мне такое снится,
Что я по этим улицам хожу,
И не могу с тобой наговориться,
И все как будто слов не нахожу?
Любовь моя и юности горенье –
Все нерушимо связано с тобой.
Ты новый путь мой,
Новый день рожденья
И щит,
И меч,
Орлиный город мой!
Тебя в сиянье подвигов и славы
Я вижу наяву,
А не во сне.
И пушкинские вновь поют октавы,
И струи невские сверкают мне.
Эти камни
Эти камни нам расскажут были,
С уваженьем трогай их рукой.
Мы с тобой навеки полюбили
Этот город, каменный такой.
Мы, должно быть, каменными тоже
Были в тот суровый, трудный год.
Жизнь была на тяжкий сон похожа,
Столько всем нам выпало невзгод.
Даже хлеб похожим был на камень,
Но в глазах сияло торжество,
А в сердцах, как в топках, бился пламень,
Крепче камня было душ родство.
И во имя правды той великой
И непобедимой той любви
Этот камень, серый и безликий,
Ты священным камнем назови!
1945
Наталья Крандиевская‑Толстая
У трофейной пушки
Стоит короткая, как жаба,
Пудовую разинув пасть.
И преисподняя могла бы
Такое чудище проклясть.
Гляди, вот этой раскоряке
Мишенью дивный город был!
Адмиралтейства шпиль, Исаакий –
По ним огонь ее палил.
Ей вырвали из глотки жало
И выбросили из игры
В музей – а больше бы пристало
Такой лететь в тартарары!
1944
Возвращение
Ждет у моря израненный город,
Мне к его изголовью пора.
Распахнула у шубы мне ворот,
Тайно крестит меня сестра.
И, подхвачена бурей железной,
Отрываюсь легко от земли,
И лечу над привычною бездной
В полыханье заката вдали.
Так и надо для летной погоды,
Ветер сух, но все крепче, острей,
Встречный, с запада, веющий йодом,
Ветер Балтики, ветер морей.
И уже узнаю сквозь туманы,
В серебристых разливах воды,
Город, славой венчающий раны,
Город преодоленной беды.
Протянувший каналы, как струны,
Вдоль решеток дворцов и садов,
Самый мужественный, самый юный,
Самый верный среди городов!
Весна 1944
Анатолий Краснов
Памяти Сергея Орлова
– Привет! Серега говорит... –
Я больше не услышу это.
Его подбитый танк
Горит.
Огонь и дым
И бабье лето.
И не видать кругом ни зги,
И никакого в мире звука...
Но он идет из‑подо Мги,
Но он стихи читает глухо,
И время сквозь него течет
Ночным сияньем космодрома...
Подставить вечности плечо –
Ему привычно и знакомо,
Живые радовать сердца,
Хранить на свет благословенно, –
И эту службу до конца
Нести. И не просить подмены.
* * *
Это сказка или видение:
Отдохнуть от земных забот
Межпланетное учреждение
Пригласило нас в звездолет.
...Нет страшнее мысли мгновенной,
Если космосу твой визит,
Что в немой, неразумной
Вселенной,
Словно бомба,
Земля висит...
Но мне девочка
Дышит в уши,
У окна возбужденно юля,
Что похожа на шар
Воздушный
Пролетающая Земля.
Лишь такой, не в дыму и гари,
Нам нужна она в час любой,
Так увидел ее Гагарин:
Чистой‑чистой и голубой.
Вячеслав Кузнецов
Давнее
Да, в десять лет
мы были дети, но –
жесткий, в горьких складках рот.
Я жил на Волге
в сорок третьем,
бежал не с фронта,
а на фронт.
По всем вокзалам и теплушкам
за медный грош плясал и пел,
пил кипяток
из общей кружки
и только плакать не умел.
Я скорбь свою умело прятал,
я видел скорбную страну,
и только в мае, в сорок пятом,
наплакался
за всю войну...
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 113; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!