Константинополь, 28 термидора II года Французской республики (15 августа 1794 года по старому стилю). 18 страница
Мы увидим, однако, что Сиверсу пришлось применить гораздо более жесткие меры, чтобы вынудить ассамблею подписать договор с Пруссией: он ввел российских генералов и немалое количество офицеров в зал заседаний, усилил городской гарнизон, разместил военных в самом замке, окружил собрание представителей нации солдатами, вооруженными штыками, и навел на него пушку – так было получено согласие сейма. Как будто столь необходимо было доказать обществу, что поляки испытывают гораздо большее отвращение к уступкам Пруссии, чем то было по отношению к России!
По распоряжению сейма канцлеры передали российскому представителю ноту от 26 июля 1793 года, в которой просили вмешательства российской императрицы, чтобы защитить Польшу от бед, которыми грозила ей декларация прусского короля. На следующий день был получен официальный ответ, из которого здесь приведены наиболее примечательные фрагменты.
«Нижеподписавшееся лицо считает долгом незамедлительно ответить на ноту, которой ассамблея сейма просит вмешательства Е[е] В[еличества] императрицы в переговоры, которые должны быть начаты с представителем Е[го] В[еличества] короля Пруссии.
Нижеподписавшийся польщен этим новым доказательством полного доверия сейма своей государыне, но при этом не может пойти на какую-либо отсрочку, чтобы не впасть в противоречие с ее распоряжениями и недавно полученными вполне определенными приказаниями…
|
|
|
Он вынужден, следовательно, заявить ассамблее сейма, что сейму не остается никакой иной возможности, как незамедлительно начать переговоры с представителем Пруссии, снабдив соответствующую депутацию инструкциями и требуемыми полномочиями .
Добрые намерения, которые проявит сейм в ходе переговоров с берлинским двором, послужат поводом к вмешательству, которое Ее императорское величество не замедлит оказать, чтобы устроить дела, столь живо волнующие сиятельную Речь Посполитую. Эти же намерения расположат Е[го] В[еличество] короля Пруссии к благотворным решениям в области коммерции и в других областях, которые могут быть предложены депутацией к рассмотрению в ходе переговоров и т. п. и т. д.
Составлено в Гродно, 16 (27) июля 1793 года.
Подписал Яков фон Сиверс»
Спустя три дня Сиверс передал сейму вторую ноту, в которой шла речь о том же, но в очень взвешенных выражениях.
Эти две ноты отличались своим умеренным тоном от всех полученных ранее и порождали надежду на то, что российский двор лишь по видимости поддерживает претензии короля Пруссии и что здесь можно рассчитывать на значительный выигрыш во времени и некие непредвиденные события. Поэтому было принято смелое решение создать затруднения посланнику Пруссии, направив ему через канцлеров ноту, на которую ему было бы очень нелегко ответить: не преуменьшает ли он свои трудности, рассчитывая на занятие части Польши войсками своего повелителя-короля и на поддержку со стороны России?
|
|
|
Вот эта нота от 31 июля 1793 года.
«Король и ассамблея сейма рассмотрели ноту г-на Бухгольца от 20-го числа текущего месяца и обнаружили, что в ней идет речь о новых договоренностях между Польшей и Е[го] В[еличеством] королем Пруссии. Поскольку между этими двумя государствами уже существуют договоры 1773 и 1790 годов, в уклонении от которых Речь Посполитая не может себя упрекнуть, то нижеподписавшиеся уполномочены запросить г-на посланника, считает ли Его прусское величество себя связанным вышеуказанным альянсом или нет.
Сейм имеет самое высокое мнение о лояльности характера этого монарха, которая не должна оставлять никакого сомнения в его верности своим обязательствам, торжественно подтвержденным договором, и потому он поручил нижеподписавшимся указать г-ну посланнику, насколько присутствие прусских войск в части владений Речи Посполитой противоречит существу договоров, имеющих место между Речью Посполитой и Его прусским величеством. Таким образом, нижеподписавшиеся вынуждены потребовать от г-на посланника, чтобы он соизволил немедленно связаться со своим двором на предмет вывода своих войск из тех областей Речи Посполитой, которые ими заняты, и надеются получить удовлетворительный ответ на этот счет.
|
|
|
«Составлено в Гродно, 31 июля 1793 года».
В тот же день посланник Пруссии Бухгольц ответил на эту ноту следующей декларацией:
«Нижеподписавшийся и т. д. мог быть лишь удивлен содержанием ноты, переданной ему сегодня от имени сейма. Тем не менее он спешит незамедлительно ответить, что содержание этой ноты, выдержанной в уклончивой манере, не является ответом на декларацию двух высочайших союзных дворов, Берлина и Петербурга, а также на ноты, переданные при открытии заседаний настоящего сейма, как от его имени, так и от имени г-на посла России. Он должен воздержаться от более пространных объяснений по этому поводу, поскольку та же депутация, которая обсуждала те же вопросы с посланником России, уже начала переговоры и с ним».
Бесполезно входить в детали заседаний сейма, на которых рассматривался вопрос о договоре с королем Пруссии, так как это было бы бесконечное повторение весьма оживленных высказываний, которые держали всю ассамблею в состоянии постоянного возбуждения.
|
|
|
Однако нужно было подготовить инструкции, чтобы начать переговоры с Бухгольцем. Впрочем, депутатам было ясно указано не вести переговоры ни по какому иному вопросу, кроме условий и пунктов договора о коммерции. Кроме того, им было предписано и подкреплено принесенной ими клятвой уделять особое внимание во всем, о чем они будут договариваться с вышеуказанным представителем, будь то интересы торговли или какие-либо иные, – тому, чтобы тщательно воздерживаться от малейшей дискуссии, имеющей какое-либо отношение к уступкам территории, областей, городов или портов, принадлежащих Речи Посполитой.
Хотя такие инструкции ни в малой степени не отвечали намерениям представителей России и Пруссии, эти переговоры должны были начаться 5 августа, однако на первом же заседании обнаружились взаимные затруднения, связанные с полномочиями.
Бухгольц ссылался на то, что полномочия депутации были недостаточны. С другой стороны, депутация находила в полномочиях самого представителя Пруссии формальные недостатки, которые следовало устранить, прежде чем вступать в переговоры.
В ходе дебатов по этому поводу заседания сейма становились все более бурными. Король, атакуемый нунциями со всех сторон, обвиняемый во всех бедах, которые он навлек на Польшу, произнес 10 августа очень долгую речь, в которой произвел обзор всех периодов своего правления и старался найти себе оправдание, детально объясняя свое поведение в ходе всех событий, предшествовавших данному сейму. Он нарисовал трогательную картину печального положения, в котором он вынужденно оказался, будучи подвержен в одно и то же время унижениям со стороны иностранных дворов и упрекам со стороны своих соотечественников.
Эта речь произвела впечатление лишь на некоторых, кто сочувствовал судьбе этого злосчастного правителя, но не могла ни успокоить умы, ни убедить большинство членов сейма в том, что при большей твердости и храбрости король не смог бы отвратить все эти несчастья.
Тем временем ноты представителей России и Пруссии чередовались одна за другой. Ноты Сиверса постепенно приобретали тон суровый и угрожающий. Наконец он сообщил, что генерал Моллендорф получил от короля Пруссии приказ занять воеводства Краковское и Сандомирское, если переговоры с Бухгольцем затянутся. Представитель Пруссии, со своей стороны, повторял те же угрозы. И оба предрекали новые несчастья, которым Польша могла подвергнуть себя: опустошение сел, разорение крестьян и земельных собственников и прочие беды, которые неизбежны при военных действиях.
Бухгольц получил новые полномочия, и депутация не могла более отказываться от возобновления переговоров. Однако она изыскивала все возможные средства, чтобы затянуть их и даже прервать, если была такая возможность, так как чувствовала за собой поддержку той влиятельной части ассамблеи, которая открыто высказывалась против Пруссии.
Произошло еще одно событие, которое усилило всеобщее возбуждение и вызвало яростные дебаты. Посол России получил ратификацию договора, заключенного с петербургским двором, и представил его ассамблее 13 августа. На заседании 17 августа, которое длилось до двух часов после полуночи, король объявил, что после четырех дней оживленных дискуссий подряд и неуместных высказываний, которые могли вызвать справедливое неудовольствие императрицы и еще более зловещие последствия для Польши, невозможно было дольше откладывать ратификацию договора с Россией. Это предложение, обсуждавшееся с еще большей горячностью, наконец было принято большинством голосов – шестьдесят шесть голосов против двадцати одного.
Из-за настойчивости, которую проявил король в деле ратификации этого договора, со всех сторон пошли недобрые слухи о нем. Уже открыто говорилось, что король принял на себя роль ставленника императрицы, чтобы унизить нацию и покрыть бесчестьем ассамблею сейма, что он был орудием императрицы, которым она пользовалась, чтобы тиранить польскую нацию и вынудить ее прибавить к потере большой части Польши еще и санкционирование расчленения страны посредством договоров и т. п. и т. д.
Наиболее жесткие упреки в адрес короля раздавались на самом сейме. Это было неудивительно, если принять во внимание, что все его члены являлись, в соответствии с месторасположением своих владений, подданными России, Австрии или Пруссии и, следовательно, стояли перед печальным выбором: или голосовать вопреки своим убеждениям, подчиняясь силе, или отказаться от своих владений и пожертвовать благосостоянием своих семей.
Многие нунции упрекали короля в том, что он не организовал единодушного согласия в сейме сразу при его открытии, чтобы воспротивиться всем требуемым от него уступкам. Они положительно уверяли, что все представители нации разделили бы мнение короля, принесли бы себя в жертву и согласились бы подвергнуть себя всем бедам с той же готовностью, с которой пролили бы кровь за родину, если бы король встал во главе армии в начале военной кампании 1792 года. В том и в другом случае они исполнили бы свой долг, использовав шанс, может быть и неверный, но почетный, который мог бы обернуться и удачей, тогда как теперь на них смотрят как на несчастные жертвы и предают осуждению потомства.
Чтобы выиграть время, и в иллюзорной надежде, что российская императрица не будет с той же настойчивостью поддерживать притязания прусского короля, с какой она добивалась заключения договора между ней самой и Польшей, было решено попытаться облегчить ход переговоров с Бухгольцем, попросив посла Сиверса присутствовать на совместных заседаниях депутации с прусским посланником.
Это предложение было внесено королем, и Сиверс не отказался. Он даже внес некоторые небольшие изменения в проект договора, представленный Бухгольцем, но поскольку наиболее важные статьи были оставлены без изменения, то депутация продолжала вносить свои предложения, а сейм упорствовал в отказах, заявляя даже, что тот, кто осмелится одобрить территориальные уступки прусскому королю, будет осужден и наказан как изменник родины.
Один нунций, однако, имел смелость внести предложение о том, чтобы дать депутации полномочия для подписания договора с прусским королем. Во всех концах зала поднялся ропот. Упрямого оратора хотели прогнать, объявив его изменником родины, орудием несправедливости и узурпации.
Такое единодушие не было удивительным, но это были последние конвульсии в агонии сейма, когда уже не оставалось никакой надежды противостоять силе.
Другой нунций предложил вовсе прекратить всякие переговоры с представителем Пруссии, заявить протест перед Богом и всем миром против насилия любого рода, против возмутительной несправедливости и неслыханного уничижения, жертвой которых стала несчастная Польша…
Это предложение обсуждалось на нескольких заседаниях. Произносились речи, полные огня, патриотизма и красноречия, но они не имели никаких последствий, кроме новой декларации Сиверса от 22 августа (2 сентября), в которой он упрекнул ассамблею в том, что некоторые ее члены не проявляют должного почтения к королю, к национальному представительству и, что хуже всего, к высокому посредничеству России. Он приписал такое несдержанное поведение росткам якобинства в сейме, вырвать которые поставил себе задачей. Пока же он настаивает на немедленном подписании договора с прусским королем. Заканчивалась нота заявлением, что, с целью предупреждения всяких беспорядков, он видит необходимость в использовании двух батальонов гренадер с четырьмя пушками для охраны королевского дворца, что генерал-майор Раутенфельд примет командование над ними и получит приказ употребить необходимые меры вместе с великим маршалком литовским графом Тышкевичем – чтобы обеспечить спокойные условия для работы ассамблеи.
В тот же день он направил великому маршалку литовскому следующее письмо: «До меня дошел слух, что зреет заговор против священной особы короля, маршалка сейма и самых заслуженных сенаторов, министров и нунциев. Это вынуждает меня принять следующие меры для обеспечения безопасности данных лиц.
В два часа пополудни два батальона гренадер расположатся на террасе и во дворе замка. Г-н генерал де Раутенфельд расставит пикеты таким образом, что ни один арбитр[23], ни одна другая персона, не имеющая разрешения находиться в замке, не сможет туда войти.
Под окнами замка будут расставлены часовые, чтобы никто не мог туда проникнуть. Открытой останется только одна дверь, и она будет охраняться офицерами, которые будут проверять всех подозрительных арбитров. В случае если при ком-либо из нунциев будет найдено спрятанное оружие, он будет заключен в тюрьму и против него будет возбужден уголовный процесс, как против убийцы.
Нужно также произвести ревизию вооружения литовской гвардии, а также гвардии, находящейся под командованием Вашего превосходительства. Если при них будут найдены пули и порох, следует также поместить их под арест. Само собой разумеется, что эти гвардейцы должны оставаться на месте.
Арбитр, спрятавшийся в зале или в каком-либо ином месте, как и любые другие лица без определенного дела, должны быть арестованы и препровождены в тюрьму. В вестибюле будет находиться пикет из двенадцати русских офицеров, которые имеют право войти в зал и занять место на скамьях нунциев. Генерал де Раутенфельд будет иметь предназначенный для него стул рядом с троном. Он будет следить, чтобы не произошло беспорядка, особенно в отношении священной особы его величества, также как в отношении Вашего превосходительства и г-на маршалка сейма.
Ваше превосходительство соблаговолит объявить, что никто из членов сейма не может покидать своего места, если только не будет призван королем. При этом нунциям обеспечивается полная свобода слова . Я хочу лишь предотвратить крайние проявления и беспорядок – так что те, кто будет виновен в этом, должны быть осуждены по всей строгости закона. Ваше превосходительство соблаговолит передать это письмо королю, а также показать его тем членам сейма, которые захотели бы с ним ознакомиться.
Примите мои уверения и проч.
Яков фон Сиверс».
То, о чем было заявлено в ноте, переданной сейму, а также в письме, адресованном великому маршалку, было исполнено в точности, и эти жесткие меры произвели именно тот эффект, на который рассчитывал российский посол, то есть ассамблея сейма наконец отдала распоряжение депутации подписать договор с Пруссией. Но сделано это было с той оговоркой, что он не может быть ратифицирован, также как и торговый договор, пока включенные в него особые статьи, выработанные и принятые обеими сторонами при посредничестве и под гарантией России, не будут утверждены и подписаны.
Об этом уточнении было сообщено Сиверсу, и он, по видимости, его одобрил, однако прусский король с уточнением не согласился, и Бухгольц передал сейму весьма угрожающую ноту: в ней было заявлено, что условия, выдвигаемые сеймом, являются неприемлемыми. Сиверс также отказался от своего молчаливого одобрения и направил свою ноту ассамблее: он сообщал, что необходимо подписать данный договор без каких-либо оговорок и добавлений, чтобы избежать новых несчастий и не подвергать себя самым неприятным последствиям.
Этот демарш российского посла, которого от него не ожидали, породил живейшие дискуссии, в ходе которых многие члены сейма резко высказались против тирании обеих дворов по отношению к сейму.
В ночь с 22 на 23 августа (по старому стилю) после бурного заседания четверо нунциев были взяты в своих домах русскими солдатами.
Сиверс сделал заявление в своей ноте о том, что он задержал и депортировал четырех нунциев: Краснодембского, Шидловского, Микорского и Скаржинского, которые произносили подстрекательские речи, причем один из них осмелился восхвалять якобинские принципы предыдущего сейма и конституции 3 мая. По мнению посла, он оказал услугу сейму, употребив эти вынужденные меры, но он ни в коем случае не претендует на ограничение свободы слова, дискуссий и выражения собственного мнения .
В зале, где собрались все члены сейма, воцарилось тягостное молчание. Дважды канцлеры отправлялись к российскому послу, чтобы объявить ему, что ассамблея не возобновит заседания, пока захваченные четверо нунциев не будут возвращены. Дважды они возвращались в зал и передавали, вместо ответа, жесткие угрожающие слова Сиверса, который затем подкрепил свои устные заявления короткой грозной нотой.
В ней между прочим было сказано, что «эта манера поведения сейма является очередным оскорблением высочайшим союзным дворам; он никому не обязан отчетом об аресте четырех нунциев; он знает законы, на которые здесь ссылаются, и он положил всю свою жизнь на то, чтобы заставить их исполнять; в Польше не умеют уважать законы, и он должен здесь напомнить главный из них – это уважение к государям , которые были лишены его в соответствии с якобинскими принципами и конституцией 3 мая».
Когда эта нота зачитывалась, зал, напоминавший осажденную крепость, выслушал ее в удивительном молчании: никто не покинул своего места, никто не открыл рта. В едином порыве, не договариваясь, все члены сейма приняли решение не начинать заседание и воздержаться от всяких дискуссий.
Генерал Раутенфельд, занимавший кресло здесь же в зале, был поражен этим энергичным молчаливым сопротивлением и не знал, какое поведение в таком случае предписывает ему его служебный долг. Он обратился к королю, чтобы заставить его положить конец такому непонятному поведению сейма, но король ответил, что не имеет права принуждать нунциев прерывать молчание.
Раутенфельд вышел, чтобы сообщить послу об этом происшествии и получить от него соответствующие указания. Через некоторое время он вернулся и объявил королю, что все члены сейма обязаны оставаться в зале, пока не придут к разумному соглашению, и если это средство окажется недостаточным, то ему позволено употребить самые жесткие меры[24].
Однако эта последняя угроза произвела не больше эффекта, чем все предыдущие. Спокойствие и тишина продолжали царить в зале, ни жестом, ни движением собравшиеся не выразили чувств, которые их обуревали.
В три часа утра генерал Раутенфельд уже собирался встать со своего места, чтобы впустить в зал российский отряд, когда один из нунциев предложил способ закончить эту немую сцену и подчиниться воле обеих дворов так, чтобы никто не был вынужден выразить свое мнение вслух.
В соответствии с его предложением, маршалок сейма, столь же преданный России, как и упомянутый мною нунций, спросил, согласна ли ассамблея, чтобы депутация подписала договор без всяких добавлений. На этот вопрос, повторенный три раза подряд почти без пауз, не последовало никакого ответа. Это молчание было истолковано маршалком как согласие и позволило ему заявить, что депутация получила разрешение сейма подписать договор с королем Пруссии.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 45; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!