СПОСОБЕН ЛИ ГЕСС ПРЕДСТАТЬ ПЕРЕД СУДОМ?

 

10 октября 1945 года Рудольф Гесс в сопровождении офицера британской армии, сержанта и доктора Эллиса Джонса сел в самолет, который должен был доставить его в Германию. Когда самолет уже готов был взлететь, было решено, что к ним должен присоединиться гражданский служащий. Но мест на всех не хватило, и сержанту пришлось сесть на пол.

Самолет был старым, а погода – плохой. Сначала укачало сержанта, затем офицера и, наконец, Гесса. Служащий улыбнулся и сказал с ехидцей:

– Какие вы все слабаки.

Но, когда они приземлились в Брюсселе, чтобы заправиться, он тоже был зеленого цвета и отказался перекусить в столовой аэропорта.

Доктор Джонс оказался единственным, кто сел за стол и с аппетитом пообедал. Он не смог удержаться, чтобы не поддеть Гесса, который часто хвастался, какой он опытный летчик:

– Что с вами, старина? Еще не проголодались?

Гесс пожал плечами и криво усмехнулся.

– Я очень волнуюсь, – просто ответил он.

Его можно было понять. После долгих лет заключения его наконец везли на суд. Перед ним замаячила перспектива освобождения. Он провел в плену почти всю войну и верил, что его не будут обвинять в военных преступлениях, которые были совершены нацистами. Более того, у него был еще один аргумент в свою защиту. Он был душевнобольным. Если его признают таковым, то, возможно, направят в больницу в Германии для лечения, а потом выпустят на свободу и отдадут под опеку семьи.

Когда самолет кружил над Нюрнбергом, бывший заместитель фюрера посмотрел в окно и, несмотря на сильные разрушения, узнал город, который когда-то был местом его политического триумфа. Он повернулся к доктору Джонсу и произнес пророческие слова:

– Не знаю, доктор Джонс, что станется со мной, но я хочу сказать, что ждет нас всех в будущем. Время покажет, что я был прав. Через десять лет Британия будет согласна со всеми моими высказываниями о коммунизме. Он станет самым главным врагом человечества!

 

В Нюрнбергскую тюрьму Рудольфа Гесса привезли поздно вечером. Его принял полковник Бертон С. Эндрюс, который объяснил ему правила, существовавшие в тюрьме, – заключенные должны были сдать все личные вещи. Услышав это, Гесс пришел в крайнее возбуждение, заявив, что он был военнопленным и высокопоставленным должностным лицом в нацистском государстве, и потребовал, чтобы ему разрешили взять в камеру все, что у него было. Полковнику Эндрюсу удалось убедить его сдать все личные вещи, за исключением нескольких пакетов, в которых, как он подумал, лежали документы. Гесс заявил, что в этих пакетах находятся материалы для его защиты. Он был согласен круглые сутки терпеть присутствие в своей камере часового, только чтобы пакеты остались с ним.

Полковник Эндрюс сказал, что все нацистские обвиняемые должны подчиняться одним и тем же правилам. Исключения не будет сделано никому. Он разрешил Гессу посмотреть, как его бесценные пакеты были опечатаны и заперты в присутствии свидетелей. Бывший заместитель фюрера помрачнел и задумался.

После этого его тщательно обследовала медицинская комиссия. В ее заключении говорилось, что он физически здоров, но чересчур худ. Его назвали понятливым и чутко реагирующим. И хотя держался он замкнуто и официально, у врачей сложилось впечатление, что он готов сотрудничать. Но его мыслительные процессы были нарушены провалами в памяти. Почти на все вопросы он давал ответы: «Не знаю. Не помню». Гесс не смог вспомнить ни даты, ни места своего рождения, ни дня, когда он улетел из Германии, ни подробностей своей жизни до плена. Он заявил, что не помнит ничего о своем пребывании в Англии и только смутно припоминает полет в Нюрнберг. Но Гесс не забыл о своих пакетах и требовал постоянных подтверждений, что они находятся в сохранности и никто их не вскроет.

Гесс по-прежнему страдал от колик в животе. Врачи назвали это «истерической реакцией без особых физиологических причин». Эти колики случались довольно часто, и было замечено, что они возникают, когда за Гессом наблюдают. Тогда он садился на постели, прижимал руки к животу и качался взад и вперед, при этом лицо его искажали сильные гримасы боли. Хотя казалось, что он невыносимо страдает, в самый разгар конвульсий он мог вдруг остановиться и начать обсуждать степень и силу своей боли. Опыт научил врачей, что самый лучший способ остановить колики – это оставить его в полном одиночестве, и через некоторое время боль пройдет сама.

Гесс по-прежнему с большой антипатией относился к врачам и к медицине. Он отказывался даже принимать витамины и никогда добровольно не шел ни на какое обследование или анализ крови. Чтобы проверить его кровь на реакцию Вассермана, трибуналу чуть было не пришлось принимать специальное постановление о применении силы. Реакция на тест Вассермана оказалась отрицательной, группа крови у Гесса была А (II).

 

30 октября 1945 года Гесса вызвали, чтобы в его присутствии вскрыть его пакеты. В них лежало множество маленьких пакетиков, тщательно запечатанных воском, ибо он считал их содержимое очень ценным. В большинстве из них лежали остатки пищи: кусочки шоколада, хлеба, сахара, различные приправы и другие вещи, которые он припрятал во время еды. Гесс заявил, что все они содержат различные яды, которыми травили его мозг, раздражали ноздри, расслабляли кишечник, вызывали запоры, ослабляли сердце и довели его до потери памяти. На всех пакетиках были указаны симптомы, которые возникали у него после того, как он съедал заключенную в них еду.

Сначала он настаивал, чтобы эти кусочки пищи подверглись анализу, но теперь, при виде этой жуткой коллекции пищевых остатков, он только мягко улыбнулся и заявил, что все это не его. Он признал, что описания на пакетиках сделаны его рукой. Гесс выбрал один или два пакетика, заявив, что вот эти принадлежат ему, но не стал читать то, что на них написано, удовлетворившись утверждением, что это его почерк. Когда его спросили, зачем он так тщательно заворачивал эти кусочки в бумагу и запечатывал их, он ответил: «Надо же было чем-то занять себя!»

 

8 ноября 1945 года Гессу показали несколько избранных кадров из немецкой кинохроники. На них был изображен он сам с другими лидерами нацистской партии, когда они были у власти. Офицеры союзных армий надеялись, что каким-нибудь своим поступком или словом он покажет, что его амнезия – простая симуляция. Наблюдая за ним, они пришли к мнению, что он приложил все усилия, чтобы не выдать своих чувств, а в некоторых местах страшно напрягался и сжимал кулаки. После просмотра он сказал: «В этих кадрах я себя не узнал. Я так давно не смотрел в зеркало».

В других случаях офицеры наблюдали, как он встречался с Герингом, Хаусхофером и Боле. Этих людей он знал досконально. Но Гесс посмотрел на них ничего не выражающим взглядом, как будто никогда до этого не встречал. И все трое заявили, что бывший заместитель фюрера, вне всякого сомнения, их не узнал.

Психическое состояние Гесса создало для Международного военного трибунала большую проблему. О готовящемся суде над военными преступниками было известно всему миру, и мировая пресса конечно же будет пристально наблюдать за процессом и подвергнет критике любое неправомочное действие. Необходимо было, чтобы все обвиняемые подверглись справедливому суду, в котором нельзя было усмотреть никакого изъяна. Все подзащитные должны были получить надлежащую легальную защиту.

Защита сумасшедшего всегда представляет особую трудность. Выдвигая обвинение, необходимо убедиться, что человек понимает, в чем его обвиняют, и может защитить себя. В противном случае он не способен признать себя виновным или невиновным.

Судья Джэксон, руководитель судейской коллегии Соединенных Штатов, хорошо знал о необычном психическом состоянии Гесса. Он обсуждал эту проблему с другими судьями, и было решено подвергнуть бывшего заместителя фюрера двум проверкам. Первую наметили провести перед судом, чтобы определить, может ли он предстать перед ним. Если Гесс появится перед трибуналом и будет признан виновным, его подвергнут второму исследованию, которое будет проводить группа психиатров, психологов и социологов всех союзных стран. Судьи надеялись, что тщательное изучение менталитета одного из главных нацистских лидеров позволит получить ценные сведения о том, как развивался нацистский образ мышления.

8 ноября 1945 года бригадный генерал доктор Дж. Р. Рис предстал в Лондоне перед Британской комиссией по расследованию военных преступлений и получил распоряжение отправляться в Нюрнберг. Королевская коллегия терапевтов предложила, чтобы вместе с ним туда поехали лорд Моран и доктор Джордж Риддок. Так был определен состав британской делегации медицинских консультантов.

Члены этой делегации допросили Гесса 14 ноября. Он сидел на краю длинного широкого стола, а правой рукой был прикован наручником к американскому солдату. Были предприняты строжайшие меры к тому, чтобы ни один из военных преступников, которые должны были предстать перед судом, не покончили жизнь самоубийством или нанесли себе какие-нибудь повреждения. (Доктор Роберт Лей, руководитель Трудового фронта, был одним из нацистских лидеров, виновным в военных преступлениях; 25 октября он сделал из полотенца петлю, привязал его к трубе в туалете и повесился.) Лорд Моран и доктор Джордж Риддок сели напротив Гесса. Бригадир (бригадный генерал) Рис был хорошо знаком Гессу, и он специально вошел на несколько минут позже своих коллег, чтобы они могли понаблюдать за реакцией Гесса. Но, хотя Гесс вежливо приветствовал Риса и пожал ему руку, у всех присутствующих создалось впечатление, что заместитель фюрера вел себя так, как будто увидел бригадира в первый раз в жизни.

Гессу было задано множество вопросов о его пребывании в Британии. Он ничего не помнил. Несколько минут он отвечал по-английски, а затем неожиданно переключился на немецкий. Он заявил, что полностью понимает только те вопросы, которые заданы по-немецки, то есть с помощью переводчика. С тех пор он говорил только на своем родном языке. Медицинская комиссия понимала, что при общении через переводчика она лишилась возможности задавать Гессу неожиданные вопросы. Пока вопрос переводился на немецкий, у Гесса было время подумать над ответом.

Британские врачи, как и их американские и русские коллеги, пришли к выводу, что Гесс действительно производит впечатление человека, потерявшего память. Но, к их удивлению, его амнезия не распространялась на фюрера. Специально продуманные вопросы показали, что он сохранил очень четкую концепцию роли фюрера, хотя его самого помнил очень плохо. Гитлер в памяти Гесса чудесным образом избежал забвения, в которое погрузилась большая часть прошлой жизни заместителя фюрера. Но эта особенность амнезии Гесса не удивила врачей – ее отмечали и во время прошлых исследований, которым он подвергался, находясь еще в заточении в Британии.

18 ноября Гесса решили подвергнуть «шоковой» проверке. Во время допроса, когда он сидел спиной к двери, в комнату неожиданно вошла фрейлейн Хильдегард Фат. Одно время она была секретаршей Гесса. Всем показалось, что он узнал ее и очень расстроился. Фрейлейн Фат тепло поздоровалась с Гессом, заговорила о его семье и показала несколько фотографий его сына, но он не проявил никакого интереса к тому, что она говорила. Он сказал ей, что ничего не помнит. Позже он отказался от знакомства с Хильдегард Фат.

Вскоре после этого таким же способом ему была представлена Ингеборга Шперр, еще одна его личная секретарша. Но к тому времени он уже был готов к таким трюкам и не проявил никаких чувств и никаких признаков узнавания. И все-таки он себя выдал, и врачи это заметили. Ему задали вопрос, на который он обычно отвечал: «Не помню». Ингеборга Шперр с сочувствием протянула ему фотографию жены и сына, сказав при этом:

– Посмотрите. Надеюсь, это поможет вам вспомнить.

Но Гесс раздраженно отбросил фотографию и низким голосом быстро произнес:

– В помощи не нуждаюсь!

Мнение британской медицинской комиссии о психическом состоянии Гесса было выражено в следующем заключении:

«1. Физических нарушений нет.

2. Его психическое состояние относится к смешанному типу. Он человек неуравновешенный, что в психиатрии называется психопатической личностью. Судя по информации о его болезни за последние четыре года, полученной одним из членов нашей комиссии, под чьим наблюдением Гесс находился в Англии, он страдал от навязчивой идеи, что его хотят отравить, а также от аналогичных параноидальных идей.

Частично из-за провала его миссии эти идеи усилились и привели к нескольким попыткам самоубийства.

Кроме того, у него имеется сильно выраженная истерическая направленность, которая привела к развитию различных симптомов, а именно к потере памяти, которая наблюдалась с ноября 1943 по июнь 1944 года и не поддавалась никакому лечению. Второй период потери памяти начался в феврале 1945 года и продолжается по настоящее время. Когда обстоятельства изменятся, симптом амнезии пройдет.

3. В данный момент его нельзя назвать сумасшедшим в строгом смысле этого слова. Потеря памяти не скажется на его способности понимать происходящее, но не позволит ему защищать себя и понимать события прошлого, которые будут ему представлены в качестве доказательств.

Мы рекомендуем провести наркоанализ пациента, и, если суд решит, что он может предстать перед трибуналом, все вопросы необходимо будет потом подвергнуть психиатрической экспертизе.

Подписано:

Моран,

Дж. Р. Рис,

Джордж Риддок».

 

Медицинская комиссия Соединенных Штатов пришла к такому же заключению:

«В ходе исследований и проверок мы обнаружили, что Рудольф Гесс страдает от истерии, которая, в частности, характеризуется потерей памяти. Однако природа этой потери не помешает его пониманию происходящего, но не позволит ему отвечать на вопросы, связанные с его прошлым, и помешает ему защищать себя.

Кроме того, Гесс сознательно преувеличивает свою потерю памяти и стремится использовать это для защиты себя от медицинского обследования.

Мы считаем, что существующее истерическое поведение, присущее подзащитному, возникло как форма защиты от обстоятельств, в которых он оказался в Англии; сейчас оно уже частично превратилось в привычку, и будет наблюдаться до тех пор, пока он будет ощущать угрозу неминуемого наказания, хотя оно может помешать ему прибегнуть к нормальной форме защиты.

Нижеподписавшиеся пришли к единодушному заключению, что Рудольф Гесс в настоящее время не является сумасшедшим в строгом смысле этого слова.

Д. Ивен Камерон,

Джин Дилей,

Пол Л. Шрёдер,

Нолан Э.К. Льюис».

 

Русская (советская) медицинская комиссия дала такое заключение:

«В настоящее время Рудольф Гесс не сумасшедший в строгом смысле этого слова. Его амнезия не мешает ему полностью отдавать себе отчет в том, что происходит вокруг, но помешает осуществлять свою защиту и понимать детали прошлого, которые будут ему предъявлены в качестве фактических данных».

Но на следующий день после публикации этого заключения, за то время, которое позволило советскому правительству выразить членам русской медицинской комиссии свое недовольство, эта комиссия выпустила следующее дополнение:

«Рудольф Гесс до своего полета в Англию не страдал никакой душевной болезнью, не страдает от нее он и сейчас. В настоящее время он демонстрирует истерическое поведение с признаками сознательного (симуляционного) характера, которое не освобождает его от ответственности и позволяет подвергнуть суду».

Судебные эксперты всех трех стран были единодушны в своем заключении, что Гесс из-за амнезии не сможет себя защищать. Они также считали, что он не сумасшедший. Он был способен понять обвинения, выдвинутые против него, но его психическое состояние не позволит ему защищать себя против этих обвинений.

Тем не менее было решено, что заместитель Гитлера способен предстать перед судом в Нюрнберге.

 

Глава 22

ОБВИНЯЕМЫЙ

 

Суд над Рудольфом Гессом и двадцатью другими нацистскими лидерами начался в Нюрнберге во вторник 20 ноября 1945 года.

Нюрнберг во время войны подвергся страшным бомбежкам англо-американской авиации. Его красивые дома с фронтонами и живописные улочки, вымощенные камнем, превратились в горы развалин, через которые бульдозерами прокладывали узкие проходы. Тысячи тел все еще лежали под обломками, и рабочим, которые убирали изогнутые балки и битый кирпич, приходилось терпеть запах разложения. Люди, лишившиеся крова, все еще ютились в поврежденных бомбами подвалах, в которых водилось огромное количество разжиревших крыс.

Нюрнбергский Дворец правосудия был полностью перестроен для суда над нацистами. Зал суда имел прямоугольную форму, а стены его были отделаны деревянными панелями. Зеленые бархатные портьеры на окнах были плотно закрыты, чтобы в зал не проникали солнечные лучи, а с потолка мощные люстры заливали ярким светом людей, которые должны были разыграть самое драматическое судебное представление в истории человечества.

На одном конце суда была сооружена длинная скамья обвиняемых, которая должна была вместить всех подсудимых. Вдоль стен тянулись небольшие звуконепроницаемые будки для переводчиков и кинохроникеров. Журналисты числом двести пятьдесят человек сидели там, где в английском суде располагаются адвокаты. Американские охранники носили хорошо заметные белые шлемы и белые пояса. На галерее размещалось сто пятьдесят зрителей. Все сиденья были покрыты обивкой и снабжены наушниками. На правом подлокотнике каждого кресла располагался специальный диск, с помощью которого можно было настроиться на английский, французский, немецкий или русский перевод.

Наконец, наступил момент, которого все ждали, – обвиняемые были введены в зал суда и заняли свои места на скамье подсудимых. Их политические и философские идеи стали причиной гибели миллионов людей разных национальностей. Многие в суде в тот момент ощутили чувство ужасного разочарования: ведь если даже этих людей признают виновными, ни одно показание не сможет стать адекватным возмездием за их чудовищную жестокость. Наказание никогда, никогда  не будет соответствовать преступлению.

Среди подзащитных находились:

Герман Геринг. Он был одет в выцветшую форму летчика люфтваффе без знаков отличия. Занимая место на скамье подсудимых, он удовлетворенно кивнул. Это было первое место, которое он, после гибели фюрера, занимал теперь в нацистской иерархии.

Рядом с ним сидел Рудольф Гесс. Лицо заместителя фюрера было изможденным, а глубоко посаженные глаза безо всякого выражения глядели в пространство.

Иоахим фон Риббентроп, который обладал искрящимся характером, похожим на шампанское, теперь потерял весь свой блеск. Его плечи были подавленно опущены.

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель выглядел усталым.

Альфред Розенберг, главный идеолог нацистов, оглядывался вокруг, словно пораженный суровой реальностью.

Юлиус Штрейхер, беспощадный борец с евреями, был лысым стариком, который сильно потел, но глаза его по-прежнему пылали от ненависти. Он смотрел на своих судей с осуждением, как будто они были евреями. И как только они осмелились подвергать его суду!

Фриц Заукель, организатор рабского труда в Третьем рейхе, имел небольшие глазки-щелки, которые делали его похожим на кабана.

Бальдур фон Ширах, сидевший рядом с ним, напоминал раскаявшегося студента, которого выгнали из колледжа за безнравственное поведение. Он был первым руководителем гитлерюгенда, и в его жилах текло больше американской крови, чем немецкой.

Доктор Вальтер Функ, когда-то бывший президент Рейхсбанка, бросал косые взгляды вокруг себя и, очевидно, очень сильно нервничал.

Доктор Ялмар Шахт кипел от негодования за то, что союзники осмелились судить его как военного преступника, ведь последние несколько месяцев существования Третьего рейха он провел в концлагере в качестве заключенного.

Франц фон Папен, в свое время много раз находивший выход из самых неудобных ситуаций, имел лицо умудренного опытом человека и лисьи глаза. Он, казалось, думал о том, что снова оказался в сложной ситуации, из которой надо как-то выпутываться.

Барон Константин фон Нейрат, который был первым гитлеровским министром иностранных дел и относился к немцам старой школы, выглядел совершенно сломленным человеком.

Среди других обвиняемых были:

Альберт Шпеер.

Доктор Артур Зейсс-Инкварт, австрийский «квислинг» (Квислинг Видкун (1887–1945) – руководитель норвежских фашистов (нацистов), в 1933 г. основал нацистскую партию «Нашунал самлинг». После захвата в 1940 г. немцами Норвегии стал главой марионеточного правительства. По приговору норвежского суда казнен. Его имя стало нарицательным в обозначении коллаборационистов. – Ред. ).

Генерал Альфред Йодль.

Гросс-адмирал Эрих Редер.

Гросс-адмирал Карл Дёниц.

Доктор Эрнст Кальтенбруннер.

Ганс Франк.

Вильгельм Фрик.

Ганс Фриче, министр официальной геббельсовской пропаганды.

Ни один из этих людей не внушал ужаса, страха или благоговения. Все они обладали огромной властью и богатством, но, лишившись всего этого, потеряли и всю свою наглость и гордость. Они попробовали на вкус те муки, которым подвергли миллионы людей, и они им не понравились.

Каждый из них жил в одиночной камере на первом этаже Дворца правосудия. На дверях их камер были прикреплены таблички с фамилиями обитавших в них заключенных. Они спали на железных кроватях, прикрепленных к стене, и ели на простых столах, привинченных к полу. Днем им разрешалось сидеть на деревянном табурете, но на закате его из камеры уносили. В камерах никогда не гасили свет, и заключенные должны были спать лицом к двери, положив руки поверх одеяла. Через определенные промежутки времени охранник открывал окошечко в двери и осматривал их. У них отобрали очки, галстуки, подтяжки и шнурки от ботинок. Их брил заключенный немец безопасной бритвой под наблюдением американского охранника.

Всем пленникам разрешили являться в суд в костюме или в форме без значков и медалей. Каждый день после судебного заседания одежду забирали и тщательно исследовали, нет ли в ней флаконов с ядом или других средств для самоубийства.

Люди, многие годы обедавшие изысканными блюдами и винами со всей Европы, ели теперь свой обед из жестяных тарелок металлическими ложками, какие обычно используют в столовых. На завтрак им подавали овсяную кашу и печенье, на обед – суп, картофельное пюре и капусту, а на ужин – яичницу, морковь и хлеб. Еда была сытной, но не вкусной. Если в камеру входил начальник тюрьмы, офицер одной из союзнических армий или гражданский человек, заключенный обязан был подняться, встать по стойке «смирно» и оставаться в ней до тех пор, пока ему не скажут «вольно». Все заключенные должны были сами подметать свои камеры, а их работа заключалась в чистке мусорных бачков. Им разрешалось гулять в тюремном дворе. Между каждым из них должно было сохраняться расстояние в девять метров, им запрещалось останавливаться и поднимать что-нибудь с земли.

Они должны были четко выполнять команды, а за нарушение режима наказывались лишением различных привилегий.

Заключенных могли посещать священник, врач и парикмахер. Им разрешалось читать тщательно отобранные книги; им выдавали карандаш и бумагу, месячную порцию табака. Они могли посещать службу в церкви, что делали все, кроме Гесса, который заявил, что является христианином, но не будет ходить в церковь, опасаясь, что люди могут подумать, что он боится смерти.

Когда заключенных вели в зал суда, опускались щиты, чтобы другие пленники в камерах, мимо которых они проходили, не могли их увидеть. Это стали делать после того, как в первый раз, когда их вели на суд, при проходе открытого пространства один из эсэсовцев, увидевший их, бросил в них нож.

В конце коридора располагался стальной лифт, в котором обвиняемых доставляли в зал суда. Он был разделен на отдельные секции, чтобы пленники не могли ничего передать друг другу.

Строгая дисциплина и условия тюремного заключения наложили на лидеров нацизма свой отпечаток. Исчезла их наглость и бравада. От тяжелой работы и скудного питания они похудели, за исключением Геринга, который по-прежнему оставался толстым, хотя раньше был еще толще.

Вместе с этими людьми на скамье подсудимых должны были сидеть еще пятеро. Четверо из них умерли: Гитлер, Геббельс, Гиммлер и Лей. Мартина Бормана тоже считали мертвым, хотя его трупа никто не видел (нашли гораздо позже – Борман погиб при попытке прорыва из Берлина. – Ред. ).

Против двадцати одного заключенного были выдвинуты следующие обвинения:

1. Подготовка или участие в качестве руководителей или помощников в преступлениях против мира; совершение преступлений против мира путем составления планов, подготовки, начала и ведения захватнических войн.

2. Военные преступления, включая убийства, депортацию людей для рабского труда, убийства заложников и издевательства над военнопленными.

3. Преступления против человечества, включая убийство, истребление, обращение в рабство, депортацию и преследование по политическим, расовым и религиозным мотивам.

Обвинение насчитывало сорок три страницы и тридцать тысяч слов. В нем прослеживалось развитие нацистской партии от момента ее возникновения до подчинения немецкого народа власти Гитлера. Каждая страница содержала все больше и больше ужасных подробностей. Из двухсот двадцати восьми тысяч французских политических заключенных выжил только каждый десятый. В Ленинграде погибло сто семьдесят две тысячи человек (в Ленинграде во время блокады, говорилось на Нюрнбергском процессе, погибло 650 тыс. – Ред. ), а в Сталинграде – сорок тысяч (40 тыс. погибло только во время известной тотальной бомбежки 23 августа 1942 г. (немцы сделали 2000 самолето-вылетов). – Ред. ). В концлагере Майданек было уничтожено более полумиллиона человек, в Аушвице (Освенциме) – четыре миллиона. (Эта цифра сильно преувеличена – в настоящее время считается, что не более 1 млн, хотя и это колоссальное число. – Ред. )

Нюрнбергский процесс стал вехой в истории человечества. Впервые люди попытались поставить вне закона войну в глобальном масштабе. Но законность этого суда была сомнительна, а союзники не имели нравственного права судить нацистских лидеров – у них у самих рыльце было в пушку. Союзные армии сами совершали военные преступления. Победители (англо-американская авиация), решившие судить побежденных, безжалостно бомбили незащищенный Дрезден, пока пожар не поглотил весь город, уничтожив больше мужчин, женщин и детей, чем столь же бесчеловечные атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Русские, давно уже применявшие в «исправительно-трудовых» лагерях рабский труд заключенных, безжалостно убивали жителей захваченных ими деревень (такие случаи были, но за них также безжалостно наказывали).

Предание военных преступников суду стало шагом вперед в развитии цивилизации. Все, что способно контролировать и ограничивать жестокость войны, является благом для человечества. Суд в Нюрнберге был порожден желанием сделать так, чтобы организованное уничтожение людей никогда больше снова не повторилось. Но судебные заседания проходили в атмосфере гнева и желания отомстить. Таков был дух времени. Итальянские партизаны убили Муссолини и его любовницу и повесили их вверх ногами на рыночной площади. Лаваль, премьер-министр Франции во время оккупации, был схвачен, подвергся скорому суду, был признан виновным и расстрелян. Даже флегматичные британцы осудили Вильгельма Джойса (лорда Хоу Хоу) и приговорили его к смерти на основании улик, которые современные судебные эксперты признали неубедительными, но дух времени посчитал Джойса виновным и приговорил к смерти еще задолго до того, как он предстал перед судом.

Война держится на зверствах, и то государство, которое является наиболее жестоким, имеет больше шансов победить. Во время Второй мировой войны царила безграничная жестокость, и ни одна из стран, которая участвовала в этой войне, не может похвастаться, что вышла из нее с чистыми руками.

Но среди немецких зверств было одно, столь дикое и бесчеловечное, что возмутило весь мир. Это было их стремление уничтожать людей по расовому признаку. Немцы сделали попытку стереть с лица земли целый народ, всех его мужчин, женщин и детей. И они приводили в исполнение свой план, применяя все средства, которые дает современное государство. Миллионы евреев за время войны загнали в грузовые вагоны для перевозки скота (или войск. – Ред. ) и доставляли в специально оборудованные центры уничтожения, где ликвидировали, а трупы сжигали в крематориях концлагерей.

 

Глава 23

СУД

 

С самого первого дня Нюрнбергского процесса Гесс демонстрировал полное безразличие к судебной процедуре. Его поведение разительно отличалось от поведения его нацистских коллег, которые глядели во все глаза, нервничали и прекрасно понимали, что речь идет об их жизни и смерти.

Гесс сидел, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза. Он делал вид, что спит. Он не надевал наушники, чтобы слушать перевод речей обвинителей и свидетелей. Заявил, что не считает суд законным, и всем своим видом демонстрировал это.

На третий день он принес в зал книгу и все заседание читал ее. Это вызвало раздражение у других нацистских лидеров, которые собирались всеми силами отстаивать свою жизнь и честь Германии. Герман Геринг наклонился к бывшему заместителю фюрера и с негодованием произнес:

– Вы нас позорите!

Но Гесс не обратил на это никакого внимания. Устав от чтения, он откладывал книгу и окидывал зал невидящим взглядом.

– Он не обращает внимания на происходящее на суде, поскольку убежден, что все нацистские лидеры получат смертные приговоры, – объяснил его адвокат. – Он уже смирился с этим и предпочитает тратить время на чтение.

 

30 ноября 1945 года в зале суда демонстрировали кадры кинохроники, где были запечатлены чудовищные злодеяния, которые творили нацисты в концлагерях. Эти документальные свидетельства, подтверждавшие обвинение, оказали огромное влияние на всех, кто их видел. Даже подзащитные были поражены теми ужасами, которые им показали, и потрясены ими до глубины души. Все, кроме Гесса, который был поглощен чтением и ни разу не взглянул на экран.

После этого председатель трибунала судья Лоуренс из Великобритании произнес:

– Я вызываю адвоката подзащитного Гесса.

Доктор фон Роршайт поднялся на трибуну и сказал:

– С разрешения трибунала я выступаю здесь как адвокат подзащитного Рудольфа Гесса…

Суд должен решить… способен ли мой подзащитный отвечать перед судом и существуют ли условия, которые не позволят ему нести ответственность… я лично… придерживаюсь мнения, что мой подзащитный не способен отвечать перед судом. Поэтому я считаю своим долгом и вынужден сделать следующее заявление: я прошу, чтобы слушание по делу Гесса было временно прекращено; во-вторых, в случае, если трибунал признает его неспособность осознать свою вину, я вынужден буду просить трибунал не продолжать слушание его дела, если подзащитного в зале суда не будет. Если же трибунал признает Гесса способным осознать свою вину, я просил бы, чтобы по этому вопросу высказался какой-нибудь произвольно выбранный эксперт… Я хотел бы сказать от имени подзащитного, что сам Гесс считает, что он способен осознать свою вину и хотел бы сам сообщить об этом суду…

Я хотел бы сослаться на мнение врачей, уже известное трибуналу. Эксперты пришли к следующему выводу… что способности подзащитного Гесса ограничены. Иными словами, его способность защищать себя, общаться со свидетелями и понимать выдвинутые против него улики… Эксперты утверждают, что амнезия Гесса не помешает подзащитному понимать происходящее… способность подзащитного Гесса защищать себя ограниченна… Эксперты также утверждают, что подзащитный не является душевнобольным. Но это не так уж важно… поскольку в заключении экспертов указывается… что подзащитный не в состоянии выполнять все, что от него потребуется, вследствие того, что его умственные способности ограниченны.

Я лично… убежден, что подзащитный не способен выразить себя таким образом, чтобы его поняли, как обычно выражает себя человек, разум которого находится в нормальном состоянии.

Я считаю, что подзащитный… не способен понять, что скажет ему трибунал… поскольку на его память полагаться нельзя. Из-за потери памяти он ничего не знает ни о событиях, которые произошли в прошлом, ни о людях, которые имели с ним дело в прошлом. Поэтому я… придерживаюсь другого мнения, чем подзащитный, который верит, что способен отвечать перед судом… я… придерживаюсь мнения, что судебное разбирательство в отношении подзащитного Гесса должно быть прекращено.

Мы не можем сказать, принесет ли улучшение… лечение, предложенное медицинскими экспертами, не знаем мы, каким образом и за какой период здоровье подзащитного может быть восстановлено. Медицинские эксперты упрекают подзащитного в том, что он отказывается от лечения. Подзащитный же, наоборот, сказал мне, что хотел бы подвергнуться лечению, но в данном случае отвергает его, поскольку, во-первых, думает, что готов отвечать перед судом и поэтому считает это лечение не нужным. Во-вторых, потому, что он против насильственных методов, наконец, потому, что убежден, что насильственное лечение, проведенное сейчас, как раз и сделает его неспособным отвечать перед судом…

Если трибунал примет мое прошение и объявит подзащитного Гесса неспособным отвечать перед судом, тогда, согласно статье 12 хартии, можно вести слушание по делу подзащитного в его отсутствие… Но в интересах ли правосудия вести слушание по делу подзащитного без его присутствия? Я придерживаюсь мнения, что объективное правосудие не может допустить этого, поскольку у нас имеются свидетельства того, что способности подзащитного ограниченны из-за его болезни…

Подзащитный обвиняется в таких ужасных преступлениях, что не исключен смертный приговор. Но это не совместимо с понятием объективной справедливости, ибо медицинские эксперты утверждают, что он не способен защищать себя… Параграф 12 хартии… дает право на защиту, а также право предоставлять в свою защиту личные доказательства и проводить перекрестный допрос свидетелей… Судебная процедура, проводимая в отсутствие подзащитного, не позволит сделать это и потому не может считаться правосудной…

Поскольку хартия четко определила права подзащитных в отношении их собственной защиты, мне, как адвокату подзащитного, кажется несправедливым лишать подзащитного его права… из-за его болезни… проведение судебной процедуры против подзащитного в его отсутствие можно допускать только в виде исключения, если подзащитный сам не захочет присутствовать в зале суда. Подзащитный же Гесс сказал мне и подчеркнул, что он явится в трибунал, что хочет присутствовать в зале суда, и он, конечно, будет чувствовать, что с ним обошлись несправедливо, если он готов отвечать за свои действия, а его не допустят на заседание и будут судить в его отсутствие.

Поэтому я прошу трибунал, если он объявит подзащитного неспособным отвечать перед судом, не проводить судебные заседания в его отсутствие…

Председатель трибунала:

– Я хочу задать вам один вопрос. Разве из заключения всех медицинских экспертов не ясно, что подзащитный способен следить за ходом судебной процедуры и что он страдает только от одной болезни: он не помнит того, что случилось с ним до полета в Англию?

Доктор фон Роршайт:

– Мистер председатель, эксперты и вправду утверждают, что подзащитный Гесс способен следить за процедурой… Но они также подчеркивают, что он не способен защищать себя… Трибунал обратился к ним с просьбой высказать свое мнение по следующему вопросу: находится ли подзащитный в здравом уме или нет? На этот вопрос все эксперты дали положительный ответ, то есть он находится в здравом уме. Но это не исключает того, что подзащитный в данный момент не может отвечать за свои действия… У меня сложилось мнение, что эксперты… дали ответ, что подзащитный не способен адекватно защищаться, то есть возражать против свидетельских показаний или позволять приводить подробности улик… Я считаю, что если толковать эти утверждения так, как хотели эксперты, то это означает, что, по их мнению, подзащитный не сумасшедший, он может следить за ходом процедуры, но не может защищать себя из-за потери памяти.

Судья Бидл:

– Вы согласны с мнением экспертов?

Доктор фон Роршайт:

– Да.

Председатель трибунала:

– Это все, что мы хотели от вас узнать.

Роман Руденко (обвинитель от СССР, один из 4 главных обвинителей, тогда генеральный прокурор УССР (с 1953 г. – генпрокурор СССР). – Ред. ):

– В связи с заявлением защиты и по поводу мнения докторов я намерен сказать следующее: Гесса обследовали… эксперты, назначенные трибуналом, которые согласились, что он находится в здравом уме и может отвечать за свои действия. Главные обвинители обсудили результаты экспертизы согласно приказу трибунала и дали на вопрос трибунала такой ответ: во-первых, у нас нет никаких вопросов и сомнений по поводу отчета комиссии. Мы придерживаемся мнения, что Гесса можно судить…

Главное заключение, которое эксперты привели в своих отчетах, в котором мы не сомневаемся и которое не вызывает никаких сомнений у защиты, гласит, что Гесс находится в здравом уме. А если он находится в здравом уме, то его нужно судить, и, согласно этому, я считаю, что запрос защиты следует отвергнуть.

Сэр Дэвид Максвелл-Файф:

– С позволения трибунала… Вопрос, который стоит перед трибуналом, заключается в том, способен ли этот подзащитный отвечать за поступки, перечисленные в обвинении, и можно ли его судить в настоящее время.

После этого главный британский обвинитель заявил, что Гесса следует судить.

Председатель трибунала:

– Спасибо, сэр Дэвид. Хочет ли доктор Роршайт добавить что-нибудь в ответ?

Но перед тем, как доктор поднялся, председатель остановил его. Он заметил, что американский обвинитель тоже хочет что-то сказать.

– Один момент, мистер Джэксон, из слов сэра Дэвида я понял, что он говорит от вашего имени и от имени французского обвинителя. Это правда?

Судья Джэксон:

– Я намерен согласиться со всем, что он сказал. Я хотел бы добавить лишь несколько слов, если можно.

Председатель трибунала:

– Доктор Роршайт, мы должны сначала дать слово судье Джэксону.

Судья Джэксон:

– Я согласен со всем, что было сказано, и не буду повторять… Он (Гесс) отказался от всех видов лечения, которые ему предлагали. Он отказался от самых простых вещей, которые мы делаем ежедневно – от анализа крови, обследования, – и заявляет, что согласится на это только после окончания суда. Ему предлагали сделать уколы, которые помогли бы вывести его из истерического состояния… это должны были быть внутривенные вливания лекарств из группы вероналов – либо амитала натрия, либо фенотала натрия – то есть обычных успокоительных средств, которые все мы пьем, чтобы побыстрее уснуть. Но мы не решились прописать ему эти лекарства, поскольку чувствуем, что, несмотря на их безвредность, – в более чем тысяче случаев, описанных майором Келли, не было отмечено никаких побочных эффектов, хотя некоторые и наблюдали этот эффект, – мы предполагаем, что, если Гесса через месяц после этого убьет, например, молнией, будут высказаны обвинения, что его смерть наступила в результате наших действий, и мы не хотим подвергать его подобному лечению.

Но я, со всем своим уважением, не верю в то, что человек может находиться за пределами суда и утверждать, что его амнезия является способом избежать судебного разбирательства и в то же самое время отказываться от простых медицинских средств, которые, с нашего общего согласия, могли бы быть использованы…

Поэтому мы чувствуем, что, пока Гесс отказывается от простых медицинских средств, даже если он действительно лишился памяти, он находится не в том положении, когда можно требовать, чтобы его не подвергали суду. Мы думаем, что его надо судить, и не в его отсутствие, а здесь, в этом зале.

Судья Бидл:

– Разве Гесс не говорил, что он хочет, чтобы его судили?

Судья Джэксон:

– Я ничего об этом не знаю. Гесс был допрошен и допрошен нами, как и все другие подзащитные, и я не решился бы сказать, что он теперь заявит, что он хотел бы быть судимым. Я не заметил, чтобы это доставляло ему большое огорчение. Честно говоря, я очень сомневаюсь, чтобы он желал отсутствовать на заседаниях, но я не решаюсь говорить за него.

Председатель трибунала:

– Хочет ли сказать что-нибудь мистер Добост?

Доктор фон Роршайт:

– Могу ли я сказать несколько слов трибуналу, чтобы прояснить свою точку зрения? Как адвокат подзащитного Гесса я придерживаюсь следующего мнения… Подзащитный Гесс, согласно отчетам врачей, против которых никто не возражает, имеет умственный дефект… страдает от потери памяти, что признают, опять-таки, все медицинские эксперты… Из этого следует, как я полагаю, в легальном смысле, тот вывод, что подзащитный не может утверждать, что его нельзя привлечь к ответственности за его поступки. Мы предполагаем, что, когда эти действия совершались, он, несомненно, находился в здравом уме. Но существует разница, согласно германским законам, по крайней мере, в вопросе о том, способен ли подзащитный в данный момент следить за ходом судебной процедуры, иными словами, может ли он осознать свою вину. Ответ на этот вопрос, с моей точки зрения, будет отрицательным. Он не может подвергаться судебной процедуре.

Я уже отмечал, что он сам считает себя психически здоровым и потому не нуждается ни в каких внутривенных вливаниях. Подзащитный Гесс также сообщил мне, что подобные методы лечения вызывают у него отвращение. В несчастные годы господства национал-социалистского режима он всегда выступал за природные методы лечения. Он даже основал госпиталь Рудольфа Гесса в Дрездене, в котором применялись не медикаментозные, а природные методы терапии.

Судья Джэксон:

– Могу я сделать одно замечание, ваша честь?

Председатель трибунала:

– Да, можете.

Судья Джэксон:

– Это подтверждает, что память Гесса имеет избирательный характер, о котором я уже говорил. Он, несомненно, сообщил адвокату о своем отношении к этому конкретному вопросу во времена нацистского режима. Его адвокат рассказывает нам, как Гесс относился к медицинским проблемам в эпоху правления национал-социалистов. Когда же мы спрашиваем Гесса о тех делах, в которых он участвовал и которые могут носить криминальный характер, память его отказывает. Я надеюсь, суд не пропустил заявления о проблемах, о которых Гесс хорошо помнит.

Доктор Роршайт:

– Могу ли я внести поправку?

Председатель трибунала:

– Мы обычно не даем адвокату возможности отвечать во второй раз, но раз судья Джэксон высказал еще одно замечание, то мы готовы выслушать и вас.

Доктор фон Роршайт:

– Я только хочу отметить, что меня неправильно поняли. О том, что Гесс – приверженец природных методов лечения, я узнал не от него. Я давно уже был в курсе того, что он не признает традиционных методов, и поэтому рассказал вам об этом. Так что делать вывод на основе моих слов, что к Гессу возвратилась память, мы не можем.

Сообщая о его отношении к медицине, я высказал свое мнение и опирался на свой собственный опыт, желая показать, что он испытывал интеллектуальное отвращение к медицинским операциям, но это высказывание основано не на памяти подзащитного Гесса, а на моей собственной памяти.

Председатель трибунала:

– Доктор Роршайт, трибунал хотел бы, если вы не возражаете, выслушать мнение самого Гесса по этому вопросу.

Доктор фон Роршайт:

– Как защитник, я, разумеется, не могу возражать против этого, кроме того, я думаю, что подзащитный и сам хочет выразить свое мнение, и трибунал тогда сможет судить, в каком умственном состоянии он находится. Он может сказать, считает ли он себя способным осознать свою вину, прямо со своего места.

Во время долгих прений сторон Гесс улыбался, услышав ту или иную теорию относительно его состояния. Но при последних словах его защитника в его поведении произошла разительная перемена. С уверенностью, с которой он выступал на партийных съездах, он встал и направился к микрофону, находившемуся там, где сидели журналисты. Подойдя к нему, он вытащил из кармана старый конверт и начал читать записи, сделанные на листе, лежавшем в нем:

– Господин председатель, я хочу сказать следующее: в начале сегодняшнего дневного заседания я передал своему защитнику записку, где выразил мысль о том, что этот суд может закончиться гораздо быстрее, если мне позволят высказаться. Я заявляю следующее.

Чтобы предотвратить любую возможность объявить меня неспособным подвергнуться судебному преследованию, хотя я желаю постоянно присутствовать на заседаниях суда… я хотел бы сделать перед трибуналом следующее заявление, хотя первоначально собирался сделать его позднее.

Моя память снова в полном порядке. Я симулировал амнезию из тактических соображений. На самом деле я чувствую, что у меня лишь слегка ослабла способность к концентрации. Но следить за ходом суда, защищать себя, задавать вопросы свидетелям или давать ответы на вопросы – на все это я вполне способен.

Я хочу подчеркнуть тот факт, что несу полную ответственность за все то, что я делал или подписывал единолично или совместно с другими. В принципе я считаю этот трибунал не компетентным, и заявление, которое я только что сделал, никак не опровергает это мнение. Поэтому, разговаривая со своим официальным защитником, я делал вид, что ничего не помню. Поэтому он совершенно искренне утверждал, что я потерял память.

Гесс засунул конверт в карман и вернулся на свое место на скамье подсудимых. Зал взревел, а он лишь презрительно улыбался, сидя на своем стуле.

Председатель трибунала:

– Заседание суда прерывается!

– Я все-таки настаиваю, что Гесс не способен защищать себя, – сказал доктор фон Роршайт. – Это заявление, которое застало нас всех врасплох, не может вернуть его в нормальное состояние!

Гесс придерживался другого мнения: «Я выставил на посмешище психиатров пяти стран!»

Но позже добавил, что все это не имеет никакого значения, поскольку он уверен, что его все равно казнят.

 

После сенсационного заявления, что его память теперь в полном порядке, бывший заместитель фюрера в приподнятом настроении вернулся в свою камеру.

Там его допросил майор Келли. Гесс заявил, что теперь помнит все, что случилось в его жизни, но после того, как майор задал ему несколько вопросов, он признался, что многие вещи припоминает с трудом.

Он радовался как ребенок, что изображал потерю памяти так искусно, что обманул специалистов по душевным болезням. Особенно радовало его то, что он надул самого Германа Геринга. Тест с движущимися картинками, говорил Гесс, был самым трудным, и он был уверен, что некоторые люди, которые общались с ним почти постоянно, вроде майора Келли, вероятно, заметили, что его реакция на эти картинки была неискренней. Гесс рассказал майору Келли, что во время пребывания в Англии он действительно терял память. Из этого он вынес заключение, что люди, задающие ему вопросы, не настаивают, чтобы он вспомнил забытые им вещи. И это подсказало ему мысль прикинуться потерявшим память, чтобы избежать настойчивых расспросов. Гесс надеялся, что англичане отправят его домой как душевнобольного, объяснил он, а потом пересказал майору Келли в мельчайших подробностях весь свой полет в Шотландию и добавил, что Гитлер не знал о его намерении предложить Британии мир.

Майор Келли в своем отчете писал: «Во время этой беседы Гесс вел себя гораздо дружелюбнее, чем до нее и после нее. Ему очень льстили мои замечания о том, что в нем погиб талантливый актер, и он был необыкновенно счастлив, что ему удалось обвести вокруг пальца всех».

Но товарищам Гесса по заключению было не до смеха. Геринг просто кипел от ярости. Он, конечно, радовался, что Гесс сумел обмануть судей, но его возмущало то, что он надул и его. Фон Ширах считал, что так, как Гесс, ведут себя только ненормальные. Он тоже был доволен, что Гесс посадил в лужу медицинских экспертов, а с их помощью – и весь трибунал, но сожалел, что ведущий нацист уронил свое достоинство. Фон Риббентропа заявление Гесса потрясло до глубины души, и он никак не мог прийти в себя и всем говорил:

– Он не узнавал меня. Я смотрел на него. Говорил с ним. Но у него было такое выражение, будто я ему совсем незнаком. Сыграть это совершенно невозможно. Меня ведь нельзя обмануть.

Штрейхер без обиняков заявил:

– Поведение Гесса – это позор и издевательство над германским народом.

Но суд продолжался, и Гесс не мог скрыть, что в его памяти имеются серьезные провалы и он страдает от галлюцинаций. Он пытался воздвигнуть защитный барьер между собой и остальным миром и демонстрировать безразличное отношение ко всему, что его окружало, вытягивался по стойке «смирно» во время допросов, отказывался пожимать руку и отвергал любые другие дружеские авансы. Он подозревал всех и вся. Когда доктор Джин Дилей попросил его расписаться, он отказался, мотивировав это так:

– Мою подпись могут использовать на любом документе, опубликованном мне во вред.

Один из охранников в тюрьме коллекционировал автографы военных преступников, платя им за это по доллару. Он попросил Гесса дать ему автограф и протянул долларовую бумажку. Бывший заместитель фюрера отошел к стене и медленно разорвал этот доллар на мелкие кусочки.

– Наши германские подписи бесценны, – заявил он.

 

В декабре 1945 года Гесс снова стал жаловаться, что в его пищу добавляют яд. В разговоре с майором Келли он признал эти мысли очень странными, но заявил, что избавиться от них не может.

– Даже сейчас они временами приходят мне в голову. Я смотрю на кусок хлеба или на какую-нибудь другую еду, и неожиданно у меня появляется мысль, что они отравлены. Я пытаюсь разубедить себя, но иногда решаю эту проблему тем, что отодвигаю этот кусок на другую сторону тарелки. Если же я заставляю себя съесть его, то у меня тут же начинаются сильные боли в животе или кружится голова.

Охранники, которые каждый день обыскивали его камеру, постоянно находили кусочки пищи, тщательно завернутые в бумагу и спрятанные в разных местах.

Однажды Гесс в тюремном дворе подошел к Герингу и спросил его, слышит ли он звук какого-то механизма, работающего под их камерами. Геринг заявил, что это работает электрогенератор, на что Гесс ответил:

– Я уверен, что этот мотор был специально установлен для того, чтобы не давать нам спать по ночам и довести нас до нервного срыва на суде.

Геринг отмахнулся от его подозрений, но позже заявил об этом инциденте властям, добавив, что Гесс, без сомнения, сумасшедший.

После этого Геринг стал заявлять всем, что Гесс всегда был слегка не в себе. По этой причине он, Геринг, категорически возражал против назначения Гесса вторым заместителем фюрера. Он говорил, что в тот день, когда Гитлер объявил о германском вторжении в Польшу, фюрер назвал Геринга своим преемником и добавил, что если с Герингом что-нибудь случится, то Германией станет управлять Гесс. Геринг был в шоке от этих слов. После того как Гитлер закончил свою речь, он отвел фюрера в сторону и сказал, что Гесс для такой ответственной работы не годится. На это Гитлер ответил, что Гесс – его старый друг и должен получить награду за свою напряженную работу. В конце концов, добавил язвительно Гитлер, когда Геринг станет руководителем страны, он может назначить своим преемником кого захочет.

Бальдур фон Ширах тоже считал, что Гесс не соответствовал той высокой должности, на которую его поставил фюрер. Он полагал, что Гесс, тихий, застенчивый человек, испытывал комплекс неполноценности по отношению к таким сильным личностям, как Геринг и Гитлер, и мечтал совершить какой-нибудь подвиг. Фон Ширах был убежден, что именно этот комплекс неполноценности и заставил Гесса совершить полет в Шотландию – благодаря этому он рассчитывал стать самым важным человеком в мире, затмив собой Геринга и Гитлера.

Эрнст Вильгельм Боле говорил: «Гесс не мог развернуться во всю ширь – ему приходилось довольствоваться лишь речами, в которых он поздравлял многодетных мамаш. Он делал вид, что это ему нравится, но каждую свою речь он просто выдавливал из себя».

В Boxing-day (день на святках, когда, по английскому обычаю, слуги, письмоносцы и посыльные получают подарки. – Ред. ) 1945 года к Гессу пришел доктор Гилберт и спросил:

– Как дела с вашей защитой? Можете ли вы сконцентрировать свое внимание?

– Я очень быстро устаю, – ответил Гесс. – Я не могу сосредоточиться в течение длительного времени. Мне надо часто делать перерывы, ложиться или прекращать работу. Во время перерывов в судебных заседаниях я стараюсь беречь свои силы, иначе вообще не смогу продумать ход своей защиты.

В другом разговоре с доктором Гилбертом, состоявшемся 6 января 1946 года, Гесс сказал:

– В первый раз, когда я в Англии лишился памяти, это было по-настоящему. Я считаю, что это было вызвано постоянной изоляцией и потерей всех иллюзий. Следующий раз, когда я потерял память, я просто притворялся.

Доктор Гилберт спросил Гесса, была ли притворной его амнезия в Нюрнберге.

– Если бы я не пережил действительной потери памяти, я не смог бы так хорошо изображать амнезию, – ответил Гесс. – Я бы просто не знал, как это делать.

– Я понимаю вас, – кивнул доктор Гилберт. – Сначала делаешь вид, что страдаешь от амнезии, а потом и вправду теряешь память.

Гесс с живостью согласился:

– Иногда самому бывает трудно понять, прикидываешься ли ты или вправду потерял память, поскольку ничего не можешь вспомнить. Вот и все.

– Скажите, вы начали узнавать Геринга и других еще до того, как к вам вернулась память или уже после того? – спросил доктор Гилберт.

– Я думаю, встреча с ними в зале суда и наши прогулки помогли активизировать мою память после начала суда, – ответил Гесс. – Потом в зале заседаний все вдруг сразу прояснилось, в тот самый день, когда вы со мной заговорили, но я все еще сильно уставал, если приходилось много думать. Даже сейчас я чувствую, что этот разговор утомил меня и мне хочется прилечь.

Потеря памяти у Гесса становилась все более заметной. 20 января он был подвергнут тесту TAT в своей камере. Доктор Гилберт показал ему ряд карточек, которые он уже видел в тот же самый день. Гесс был искренне шокирован, когда ему сказали, что эти карточки ему уже показывали, – он не запомнил ни одной. Он улегся в кровать, оперся на локоть и спросил:

– Неужели вы и вправду показывали мне эти карточки?

Доктор Гилберт подтвердил, что показывал.

– Сегодня особенно плохой день, – сказал Гесс. – Я никак не могу сосредоточиться. Я даже не работаю над своей защитой.

– Вас не должно тревожить временное ухудшение вашей способности к концентрации, – попытался успокоить его доктор Гилберт. – Вы не должны также пытаться сосредоточиться усилием воли.

– Нет, я этого делать не буду, – пообещал Гесс. – А если и сделаю, то на этот раз мне никто не поверит после того, как я заявил, что моя амнезия была притворной.

Через неделю, 27 января, Гесс впал в апатию. Когда его обследовали врачи, он казался отстраненным и не хотел выдавать своих чувств.

– Я не очень внимательно прислушиваюсь к тому, что говорится на суде, – заявил он. – Француз слишком много говорит и все время повторяется.

Гесс признал, что не помнит большую часть происходящего, а о том, что судьи часто повторяются, ему сказал кто-то другой из обвиняемых. Он не мог понять, почему немцы совершили так много жестокостей. Все заметили, что, в отличие от других подзащитных, он не проявлял никакого желания общаться со своей женой и сыном.

Доктор Гилберт пришел к заключению, что психическое состояние Гесса ухудшается из-за душевного конфликта, который создавал угрозу для его эго. Гесс стоял перед ужасным выбором: либо признать свою долю вины в преступлениях нацистов, либо отвергнуть любимого фюрера. Неспособность сделать выбор заставила его снова погрузиться в амнезию или паранойю, которая помогала ему отвергнуть реальность.

С каждой прошедшей неделей память Гесса становилась все хуже и хуже. Дело дошло до того, что он уже не мог вспомнить, что было вчера. Он забыл все обстоятельства своего перелета в Англию. Только постоянные подсказки не позволяли ему забыть основные события своей жизни.

Потеря памяти у Гесса вызвала сильную тревогу у остальных подзащитных. Когда он в начале суда заявил, что полностью владеет своей памятью, многие из них стали надеяться, что бывший заместитель фюрера поможет им оправдаться перед судом. Теперь же фон Ширах жаловался доктору Гилберту:

– Несколько недель назад я обсуждал с Гессом два вопроса, на которые он должен был дать ответ, когда его вызовут в качестве свидетеля по моему делу. На следующий день он сказал мне, что подготовил ответы и хорошо знает, о чем будет говорить, и даже пообещал назвать точные даты. Позавчера я снова напомнил ему о предстоящем допросе, а он заявил, что не понимает, о чем я говорю. Я сказал: «Но, господин Гесс, мы ведь обсуждали это всего лишь восемь дней назад, и тогда вы помнили даже даты». – Он ответил: «Мне ужасно неудобно перед вами, но я ничего не помню. Как бы я ни пытался, я не могу вернуть себе память».

Геринг поделился с доктором Гилбертом своим горем:

– Что касается Гесса, то он нанес мне удар ниже пояса. Его память мертва. Я вижу, что сейчас он уже не притворяется. Пару недель назад он признался мне, что действительно страдал от амнезии в Англии, и сказал, что теперь у него началось то же самое. О боже, каким фарсом станут его свидетельские показания!

Доктор Гилберт в своем медицинском заключении писал:

«Динамика рецидива проявляется в возвращении истерично-шизоидной личности к тому же самому механизму защиты своего эго, который помог ему отвергнуть реальность в Англии и «выздороветь» в Нюрнберге. Причин все увеличивающейся фрустрации Гесса в ходе суда две. Во-первых, постоянное накопление свидетельских показаний о грехах нацистского режима и звериной жестокости фюрера. В ответ на это Гесс может лишь повторять: «Я не понимаю», – и, по-видимому, ищет пути отрицания или рационализации суровой действительности.

Во-вторых, представление дела Гесса в суде, из-за которого его полет в Англию стал выглядеть смешным даже в глазах его собственных товарищей».

Всем стало ясно, что Рудольф Гесс не сможет защитить себя.

 

Глава 24

ГЕСС-ПОДЗАЩИТНЫЙ

 

17 февраля 1946 года судья Мервин Гриффит-Джонс начал слушание по делу Рудольфа Гесса. Он заявил, что Гесс принимал активное участие в подготовке агрессии против Австрии и Чехословакии, отвечал за переброску сотрудников СС в Польшу, где они занимались разрушением Варшавского гетто. Среди многих документов, обнаруженных в Германии, на которых стоит подпись Гесса, было несколько связанных с вопросом о наказаниях за преступления против рейха, нюрнбергские законы по поводу евреев, а также постановление, распространяющее действие этих законов на Австрию. Гесс был также верховным руководителем организаций, которые объединяли немцев, живших за границей и составивших основу нацистских «пятых колонн». Гриффит-Джонс предоставил суду множество документов, связанных с прилетом Гесса в Британию, а также его предложение о мире, переданное представителям британского правительства.

В разгар войны любая попытка заключить мир ставилась человеку в заслугу. Но на Нюрнбергском процессе, когда поверженная Германия превратилась в пустыню, покрытую дымящимися руинами, условия мирного договора, которые предлагал Гесс, казались наглыми и самонадеянными. Язвительный тон Гриффита-Джонса еще сильнее это подчеркивал.

Оглашался один документ за другим, и чувство неловкости, которое возникло у товарищей Гесса, становилось все сильнее. Геринг постоянно наклонялся к Гессу и спрашивал: неужели он действительно это говорил? И когда бывший заместитель фюрера кивал в ответ, Геринг в притворном отчаянии воздевал вверх руки. К концу дня всем стало ясно, что вмешательство Гесса в политическую дипломатию носило характер глупой детской выходки. Покидая зал заседаний, Геринг похлопал Гесса по спине: благодарю, мол, тебя за попытку заключить мир.

Все подзащитные, за исключением Шираха, отказывались верить в то, что сделал Гесс. Геринг знал, что Гитлер был в курсе бездарного замысла Гесса, и решил об этом не распространяться.

На следующий день Гесс в зале суда опять читал книгу, не обращая никакого внимания на происходящее. Доктор Гилберт спросил его, зачем он это делает. Гесс сухо ответил, что не желает слушать, как иностранцы оскорбляют его страну. Доктор Гилберт возразил: даже если он не согласен с тем, что они говорят, необходимо выслушать их обвинения, чтобы подготовиться к защите.

– Это дело касается только меня, и никого другого, – отрезал Гесс.

Доктор фон Роршайт, защитник Гесса, перед самым началом слушания дела своего пациента сломал ногу. На его место был назначен доктор Альфред Зейдл.

Доктор Зейдл уже выступал защитником доктора Франка. Он сказал, что не сомневается в здравом уме Гесса и может только допустить, что его клиент – странный и мрачный человек, меланхолические черты которого усилились во время пребывания в плену. Быть может, доктор Зейдл решил пощадить самолюбие Гесса, в особенности потому, что бывший заместитель фюрера постоянно говорил своим товарищам, что в подходящий момент сделает «очень важное признание», которое разрушит до основания все обвинение. Но пока это тайна, и Гесс никому ее не раскроет, даже своим товарищам. Однако он предупредил их, что кто-то «наверху» собирается помешать его защите, сделав так, что охранники лишат его способности к концентрации.

 

Доктор Зейдл начал защиту Гесса 22 марта 1946 года. Против заместителя фюрера были выдвинуты следующие обвинения:

1. Подготовка и развязывание агрессивных войн.

2. Преступления против мира.

3. Военные преступления.

4. Преступления против человечества.

Доктор Зейдл был уверен, что сумеет отвести от своего клиента обвинения в пунктах три и четыре, поскольку, когда совершались жестокости по отношению к евреям (истребление евреев началось после нападения Германии на СССР. До этого их «стимулировали» к выезду. Подыскивались места, куда можно было бы вывезти европейских евреев, в частности Мадагаскар. Когда эти планы провалились, началось «окончательное решение еврейского вопроса». – Ред. ), он был пленником в Британии. Но два первых пункта опровергнуть было труднее. Гесс, вне всякого сомнения, обсуждал с Гитлером действия, которые привели к войне, до мая 1941 года знал обо всех решениях фюрера и был с ними согласен.

Но однажды, после долгой и обескураживающей беседы со своим клиентом, доктор Зейдл уже готовился покинуть тюрьму, как вдруг до его ушей донесся разговор Геринга с Риббентропом. Риббентроп сообщил Герингу потрясающую весть. Он сказал, что во время своего визита в Москву в августе 1939 года, после заключения советско-германского пакта с Молотовым, он подписал также секретные протоколы, оставшиеся неизвестными широкой публике. Риббентроп сказал: «Это секретное соглашение должно было разграничить сферы наших интересов в случае войны». Министры иностранных дел России и Германии провели на карте линию по рекам Висла и Буг, двух рек, делящих Польшу на две половины. Потом они решили, что в случае начала войны территории, расположенные западнее этой линии, составят немецкую сферу интересов, а те, что расположены восточнее, – советскую. В советскую сферу вошли Финляндия, Эстония, Латвия (позже и Литва), Восточная Польша и часть территории Румынии. (Захваченная в 1918 г. румынами Бессарабия и населенная в основном украинцами Северная Буковина – Сталин их в 1940 г. вернул, предъявив Румынии ультиматум. – Ред. ) Риббентроп также добавил, что русские, арестовав его, пообещали, что если он на суде будет молчать о секретном соглашении, то получит более мягкое наказание.

Доктор Зейдл сразу же понял, какое огромное значение это имеет для защиты Гесса. После захвата Германией Польши, а Советским Союзом Литвы, Латвии и Эстонии в июне 1940 года (юридически вхождение трех Прибалтийских республик в СССР было полностью законным – по просьбе их правительств, сформированных на основе свободных и тайных выборов. – Ред. ) обе страны всячески отрицали, что между ними было заключено какое-либо политическое соглашение, помимо советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года. Отсюда следовало, что, если доктору Зейдлу удастся доказать, что текст секретного соглашения действительно существует, тогда Сталин и Советский Союз должны нести такую же ответственность за развязывание агрессивной войны, как и любой из нацистов, сидящих на скамье подсудимых. Доктор Зейдл сможет заявить, что если его клиента признают виновным, то Сталин и любой чиновник из Кремля должен сесть рядом с ним на эту скамью. (Секретные дополнения существовали и существуют, пока жива дипломатия. – Ред. )

Однако Зейдл понимал, что доказать наличие секретного соглашения очень трудно. Даже если Риббентроп согласится подтвердить это, его слово будет значить очень немного. Доктору Зейдлу надо было отыскать кого-нибудь, кто в 1939 году сопровождал Риббентропа в Москву и мог бы подтвердить, что соглашение было действительно подписано. Но как найти такого человека в разгромленной Германии, которая находится на грани голода? Сотни тысяч людей лишились крова, на почте царит хаос, а железные дороги работают с перебоями. Но доктор Зейдл упорно искал, и вскоре ему улыбнулась удача – он вышел на доктора Фридриха Гауса, который служил заместителем государственного секретаря и послом при министерстве иностранных дел. В этом качестве семь лет назад он сопровождал Риббентропа в Москву.

– Было ли заключено секретное соглашение? – спросил его доктор Зейдл.

– Да, – ответил доктор Гауе. – Я очень хорошо его помню.

– А где можно сейчас найти копию этого соглашения? – поинтересовался Зейдл.

Но Гауе не имел об этом ни малейшего понятия. Он знал только одно: все важнейшие документы немецкого министерства иностранных дел были перенесены в конце войны на микропленку и оказались в руках американцев.

Словесного заявления доктора Гауса, не подкрепленного никакими документами, было недостаточно. Зейдлу необходимо было найти текст договора. Он попытался получить его по официальным, чиновничьим каналам, не забывая при этом рассказывать всем американским высшим чинам, которых встречал в обществе, о том, что ему нужно, и описывал разыскиваемый документ.

Прошло много дней; доктор Зейдл сохранял жизнерадостный, уверенный вид, но внутри все больше и больше впадал в отчаяние. Однажды вечером, когда он выходил из здания суда, к нему подошел незнакомый человек в форме американского офицера и спросил по-немецки:

– Вы – доктор Альфред Зейдл?

Адвокат кивнул.

Американец представился и протянул ему простой запечатанный конверт.

– Я думаю, содержимое этого пакета покажется вам интересным, – произнес он.

Зейдл вскрыл конверт. Трясущимися руками он перелистал бумаги. Это была копия соглашения – дополнения к договору, подписанному Молотовым и Риббентропом, которое он искал.

Американский офицер деликатно удалился.

Ночью Зейдл внимательно изучил документ. Это была не фотокопия, и на ней не было официальной печати. Может быть, эта бумага поддельная? Зейдл показал ее доктору Гаусу. Гаус сказал, что она, по-видимому, является подлинной копией секретного соглашения между Молотовым и Риббентропом. Гаус охотно написал следующее заявление:

«Около полудня 23 августа 1939 года самолет, в котором я летел вместе с Риббентропом, приземлился в Москве. Я был советником министра в ходе переговоров с правительством Советского Союза.

После обеда началась дискуссия Риббентропа со Сталиным. Я не присутствовал, но там находились советник посольства Хильгер, выполнявший обязанности переводчика. Также присутствовал посол граф Шуленбург.

Риббентроп, по-видимому, был удовлетворен результатами беседы и выразил мнение, что советская сторона согласится с предложениями Германии. (После того как Англия и Франция 21 августа в Москве сорвали переговоры о заключении военной конвенции (а Польша категорически отвергла предложенную помощь), у СССР, который в это время вел боевые действия с Японией на Халхин-Голе, практически не осталось другого выхода. – Ред. )

Вечером состоялась вторая беседа, которая завершилась подписанием необходимых документов. Я подготовил для господина Риббентропа их проект. Посол граф Шуленбург и советник посольства Хильгер тоже присутствовали на подписании. С русской стороны в переговорах участвовали Сталин и Молотов. Им помогал переводчик Павлов.

Было решено подписать пакт о ненападении между Германией и Советской Россией, но Сталин высказался против фразы о германо-русской дружбе. Он заявил, что советское правительство не может внезапно опубликовать договор о германо-русской дружбе после того, как министр иностранных дел национал-социалистов в течение шести лет «поливал их ушатами грязи». Необходимо было придумать другую формулировку.

Помимо пакта о ненападении, некоторое время обсуждался особый секретный документ, который, насколько я помню, назывался «секретным протоколом» или «дополнительным секретным протоколом». В нем обозначались сферы влияния на европейских территориях, расположенных между двумя нашими странами. Не помню, употреблялось ли выражение «сферы интересов» или нет. В этом документе указывалось, что Германия не имеет никаких интересов в Латвии, Эстонии и Финляндии, но считает частью своей «сферы интересов» Литву. Одновременно Германия проявила интерес, не политического характера, к незамерзающим портам Балтийского моря. Это, конечно, было неприемлемо для России. Очевидно, Риббентроп действовал по приказу Гитлера, поскольку заранее заказал телефонный разговор с ним, и звонок раздался как раз в это время. Риббентропу было приказано принять советские условия.

Была установлена демаркационая линия для Польши. Я не помню, была ли она отмечена на карте или описана словами в документе. По поводу Польши было решено, что обе страны окончательно решат все вопросы, касающиеся этой страны, на последнем заседании. Что касается Балкан, то было решено, что Германия должна ограничиться здесь чисто экономическими интересами.

Пакт о ненападении и секретный протокол были подписаны поздно ночью.

Примерно через месяц после переговоров о втором германо-советском политическом договоре в вышеупомянутый документ были внесены изменения, в соответствии с предложением, переданным в Берлин советским правительством ранее. Литва больше не входила в «немецкую сферу интересов», за исключением литовского «лоскута», прилегающего к Восточной Пруссии. В ответ на это демаркационная линия в Польше была отодвинута на восток (примерно на линию Керзона, в основном соответствуя границе между землями, населенными поляками к западу от разграничительной линии, и украинскими и белорусскими землями, захваченными Польшей в 1920 г. – Ред. ).

Во время последующих переговоров, проведенных по дипломатическим каналам в конце 1940-го или в начале 1941 года, немцам пришлось отказаться и от этого литовского «лоскута».

В этом документе нашли свое четкое отражение политические цели Сталина и Гитлера. Оба диктатора подписали секретный пакт для того, чтобы разделить небольшие страны между собой».

Зейдл прекрасно понимал, почему этот документ попал в его руки. Его решили сделать послушным орудием в чужих руках. Поскольку к процессу в Нюрнберге было приковано внимание всей мировой прессы, он представит этот документ в таких условиях, которые сразу же обеспечат ему известность во всем мире. Но Зейдл не возражал против этого. Его главной заботой была защита своего клиента. И он готов был представить любой документ, который помог бы оправдать Гесса.

 

22 марта 1946 года он произнес речь в защиту Рудольфа Гесса. Доктор Зейдл сказал:

– Подзащитный Гесс утверждает, что в юрисдикцию трибунала должны входить только военные преступления. Однако он признает свою полную ответственность за все указы и постановления, под которыми он подписался. Он признает также свою ответственность за все приказы и директивы, которые он подписывал в качестве заместителя фюрера и рейхсминистра. Однако он не собирается защищать себя от обвинений, которые касаются внутренних дел Германии как суверенного государства.

В этом месте Рудольф Гесс вскочил на ноги и закричал:

– Я не хочу, чтобы меня защищали! Я принимаю ответственность за все, что я сделал!

Доктор Зейдл спокойно дождался, когда его клиент сядет на место, а затем продолжил:

– Это относится, среди других вещей, и к мотивам, которые заставили Рудольфа Гесса улететь в Англию и объясняют, почему он это сделал.

Затем доктор Зейдл представил суду все документы, касающиеся полета Гесса в Англию, желая доказать, что Гесс принял решение об этом еще в июне 1940 года, то есть за одиннадцать месяцев до самого полета. В то время у Гитлера еще и в мыслях не было нападать на Россию (Гитлер всегда считал, что жизненное пространство для Германии – на Востоке. А с 21 июля 1940 г. по приказу Гитлера началась разработка плана «Барбаросса» – плана нападения на СССР. – Ред. ). Доктор Зейдл хотел показать, что поступок Гесса был вызван лишь простым человеческим желанием положить конец войне, что он никогда не совершал преступлений против мира и не участвовал в развязывании захватнических войн.

Пока доктор Зейдл выступал с речью, заместитель фюрера читал книгу, не обращая никакого внимания на происходящее. Доктор Зейдл одобрял его поведение. Он думал, что именно оно, больше чем что-либо другое, сумеет убедить суд, что Гесс находится не в том психическом состоянии, в котором можно выдержать судебный процесс. Это было также выражением искренней убежденности Гесса в том, что трибунал не имеет никакого права судить внутреннюю политику Германии.

 

30 марта 1946 года доктор Зейдл взорвал свою бомбу, подвергнув Риббентропа перекрестному допросу по поводу секретного германо-советского соглашения 1939 года. Риббентроп крайне неохотно признал существование такого соглашения. Он добавил:

– В случае начала войны эти зоны должны были быть оккупированы Германией и Россией. В то время я слышал, как Сталин и Гитлер выражали мнение, что Польша и другие территории, обозначенные в этом договоре, относятся к землям, которые обе стороны ранее потеряли в результате неудачной войны.

Пораженные судьи поспешно прервали перекрестный допрос.

Трибунал, вероятно, больше всего заботили вопросы законности, и его члены, скорее всего, не поняли, что существование секретного соглашения позволяет оправдать Гесса. Доктор Зейдл долго пытался убедить их в этом. Он добавил, что, если суд не позволит огласить секретные пункты советско-германского пакта, он потребует, чтобы в качестве свидетеля перед трибуналом предстал советский министр иностранных дел Молотов. Он заявил, что по крайней мере одна из стран-обвинительниц принимала участие в тайных договоренностях, которые привели к началу Второй мировой войны.

Тогда свидетелем выступил барон Вайцзеккер, бывший государственный секретарь немецкого министерства иностранных дел. Доктор Зейдл показал ему копию секретного соглашения Сталина и Гитлера и сказал:

– Этот документ передал мне офицер одной из союзнических армий. Как вы думаете, это действительно копия документа, который вы видели ранее?

Но тут вскочил советский обвинитель Роман Руденко. Возможно, он не знал о существовании подобного соглашения, но как юрист обладал огромным опытом и понимал, что эту улику необходимо скрыть. Свои возражения он закончил следующими словами:

– Суд расследует дела главных военных преступников, а не иностранную политику союзников. Этот анонимный документ… не играет никакой роли в данном деле.

Судьи трибунала удалились на совещание. Руденко отказался предоставить копию секретного соглашения. Его поддержали другие, но судьи решили, что следует все-таки допросить Вайцзеккера.

Речь барона Вайцзеккера произвела сенсацию:

– Секретный протокол, имевший большой объем, проводил демаркационную линию между территориями, которые при определенных обстоятельствах могли представлять интерес для Советского Союза, и теми, которые относились к германской сфере интересов. Советская сфера интересов включала в себя Финляндию, Эстонию, Латвию, восточные районы Польши и ряд областей Румынии. Все, что располагалось западнее, было оставлено Германии. Позже, в сентябре или октябре 1939 года, была достигнута договоренность о том, что Литва или большая ее часть перейдет в советскую сферу, а демаркационная линия в Польше будет значительно передвинута на восток.

Судья Лоуренс спросил свидетеля: существовал ли текст этого соглашения или это была устная договоренность?

Барон Вайцзеккер ответил:

– Я хранил фотокопию этого пакта в своем личном сейфе и без колебаний смогу ее узнать, если ее положат передо мной.

Доктор Зейдл сгорал от желания отдать свою копию свидетелю. Но тут возникли возражения. Судьи выразили сомнение в ее подлинности.

– Это действительно подлинная копия? С какого документа она сделана?

Доктор Зейдл не мог ответить на эти вопросы и только сказал, что получил документ от неизвестного офицера одной из союзнических армий.

Судьи снова удалились на совещание. Вернувшись, они огласили свое решение: поскольку происхождение представленного документа неизвестно, его нельзя считать вещественным доказательством.

Доктор Зейдл победил – и одновременно проиграл. В своей речи он сообщил всему миру, что секретное соглашение существовало, но судебная процедура не позволила ему использовать этот документ в качестве доказательства, что могло бы сильно облегчить защиту его клиента.

 

5 июля Зейдл произнес свою последнюю речь в защиту Гесса. К тому времени состояние подзащитного настолько ухудшилось, что он сидел в свидетельской будке, отрешенный от всего и апатичный, большую часть времени пребывая в прострации.

Доктор Зейдл сосредоточил все свои усилия на попытке убедить судей, что ответственность Гесса за вменяемые ему в вину преступления должна сводиться к деяниям, совершенным им до полета в Англию.

На сто шестнадцатый день суда, более чем через девять месяцев после того, как Рудольф Гесс был введен в зал заседаний, он был вызван для произнесения последней речи в свою защиту – перед тем, как судьи вынесут ему приговор.

Судья Лоуренс:

– Я вызываю подзащитного Рудольфа Гесса.

Гесс:

– В первую очередь я хотел бы попросить высокий трибунал разрешить мне произносить свою речь сидя – из-за моего состояния здоровья.

Судья Лоуренс:

– Разумеется, мы разрешаем.

Гесс:

– Некоторые из моих товарищей, находящихся здесь, могут подтвердить, что в начале суда я предсказал следующее:

1. Будут представлены свидетели, которые под присягой дадут ложные показания, сумев создать впечатление, что говорят правду, и их показаниям будет придан большой вес.

2. Следует отметить, что трибунал будет получать заявления, содержащие ложные сведения.

3. Подзащитные будут поражены и удивлены поведением некоторых немецких свидетелей.

4. Некоторые из подзащитных будут вести себя довольно странно. Они будут допускать клеветнические высказывания о фюрере, они будут обвинять друг друга, причем ложно. Возможно, они будут обвинять и самих себя, и тоже ложно.

Все эти предсказания сбылись. Что касается свидетелей и заявлений, то мои прогнозы оправдались в нескольких десятках случаев. Было много случаев, когда заявление, сделанное подзащитным под присягой, противоречило заявлению, сделанному им ранее и тоже под присягой.

С 1936 по 1938 год в одной стране проходили политические процессы. Характерной чертой их было то, что подзащитные признавали себя виновными в совершенно немыслимых преступлениях. Они перечисляли множество преступлений, которые совершили или якобы совершили. В конце суда, когда им выносили приговоры, они, к изумлению всего мира, аплодировали, одобряя их.

Просматривая номера газеты «Фолькишер беобахтер», я наткнулся на отчет из Парижа, в котором рассказывалось, какие средства были использованы при подготовке этих процессов. С помощью этих средств можно было заставить ту или иную жертву действовать или произносить то, что ей было велено.

Гесс некоторое время продолжал в том же духе, стараясь доказать, что Нюрнбергский процесс был сфабрикован точно так же, как и знаменитые политические процессы тридцатых годов в СССР.

Гесс говорил, постоянно отвлекаясь в сторону, ссылаясь на случаи из Англо-бурской войны и на свою собственную духовную связь с церковью. Трибунал заставлял себя выслушивать все это, пока наконец судья Лоуренс не выдержал и не перебил подсудимого:

– Я должен привлечь внимание подзащитного Гесса к тому факту, что он говорит уже двадцать минут. Трибунал должен заметить, что на этой стадии процесса он не может позволить подзащитным делать такие длинные заявления. Мы должны выслушать всех подзащитных. Поэтому трибунал надеется, что подзащитный Гесс завершит свою речь.

Гесс подчинился и закончил свое выступление так:

– Мне было позволено долгие годы работать под руководством величайшего сына моей страны, который появился в ней за всю ее тысячелетнюю историю. Я ни за что бы не захотел исключить этот период из своей жизни, даже если бы мог. Я счастлив от сознания того, что выполнил свой долг перед моим народом, мой долг как немца, национал-социалиста и верного последователя моего фюрера. Я ни о чем не жалею.

Если бы мне пришлось начать все сначала, я поступал бы так же, как поступал, даже если бы знал, что в конце меня ждет ужасная смерть. Пусть люди делают со мной что хотят – в один прекрасный день я предстану перед судом Господа. Я буду отвечать за свои поступки перед Ним, и я знаю, что Он меня оправдает.

На этом Гесс закончил. Он произнес последнюю публичную речь в своей жизни.

 

Глава 25

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!