Доктор Д’Арк-Ангел ставит диагноз 3 страница
Сполохи пламени не такие яркие и ровные, как бывало, и все же корабль шел вверх, набирал скорость. Вот он поднялся выше в запыленное небо, и корпус засветился.
Перегрузка вдавила Селигмана в кресло, но слабее, чем он ожидал. Просто не вполне удобно, вовсе не мучительно. Ну да, конечно, ведь от предшественников он немного отличается.
Корабль продолжал продираться сквозь земную атмосферу. Корпус стал оранжевым, потом вишневым, потом соломенно-желтым — охлаждающие установки сражались с яростно ревущим пламенем.
Снова и снова сверлила мысль — подъем не заладился. Что-то его ждет!..
Когда справа напряглась и выгнулась переборка, он уже знал, в чем дело. Этот корабль не был детищем искушенных в своем деле специалистов; при его постройке, при заваривании швов неоткуда было взять новейшее оборудование. Его создал один-единственный человек, полный решимости, но вооруженный лишь почерпнутыми из книг познаниями. И вот теперь дают о себе знать его невольные просчеты.
Корабль вышел из атмосферы, и Селигман с ужасом увидел, как трескаются и разлетаются вдребезги листы обшивки. С шумом унесся из кабины воздух; он попытался вскрикнуть, но звуков уже не было. Почувствовал, как пустота высасывает воздух из легких.
И потерял сознание.
Корабль миновал Луну, а Селигман все сидел, стянутый ремнями, обратив лицо к зияющим прорехам среди разодранного металла, туда, где раньше была стена кабины.
|
|
|
Внезапно двигатель заглох. И, будто по сигналу, веки Селигмана шевельнулись, задрожали. Он открыл глаза.
Уставился на стену. Воскресающий мозг осваивал последнюю истину. Не осталось в нем больше ничего человеческого, ни малейшего следа. Чтобы жить, ему больше не нужен воздух.
Шея его сдавлена, живот намертво перетянут ремнем, кровь по всем законам давно должна была закипеть и сгустками забить горло. Утрачено последнее сходство с теми, кого он искал. Если до сих пор он был урод, то кто он теперь? Чудовище?
Вся эта сумятица разрешилась сама собой, когда корабль ринулся вперед, а он увидел без прикрас, кем он стал, и понял, как ему быть.
Теперь он не просто вестник. Он — светящийся символ заката земного человечества, символ зла, человечеством содеянного. Люди оттуда никогда не оценят его, не примут его, не сложат о нем величавых легенд. Но и отвергнуть его они не смогут. Он — вестник из могилы.
Они увидят его в кабине без воздуха, еще до того, как корабль его сядет. Они никогда не смогут жить рядом с ним, но выслушать его им придется, и поверить — тоже.
Селигман сидел в кресле пилота. В кабине ни пятнышка света, лишь жутковатое сияние — часть его существа. Он один, один навеки. Губы тронула мрачная улыбка.
|
|
|
Да, вот что двигало им все это время. Два года потратил он на то, чтобы вырваться — сбежать от смерти, от одиночества разрушенной Земли. Невозможно. Одного Селигмана достаточно.
Один? До сих пор он не знал, что это такое. Он еще убедится, что он один — один среди людей.
Во веки веков.
Спасблок
Карл Юнг сказал однажды: «На этой планете следует бояться только человека». Точнее не скажешь. Достаточно лишь посмотреть вокруг сквозь трещины в каменной стене современности, чтобы понять — мы создали для себя сумасшедший дом иррациональности и отчаяния. Безумия нашего мира вскрываются ежедневно, подобно фурункулам на пораженном болезнью теле цивилизации. Что это — надежда на пробуждение совести, или, что более вероятно, преломленная боль отрицания наших душ? Отчуждение.
Ключевое слово, которым столь легко манипулируют как социологи, так и неумелые писатели. Объяснение расовой вражды, беспричинного насилия, безумия толпы, издевательства над нашей планетой. Человек ощущает себя отрезанным ломтем. Отвергнутым. Одиноким. Он отчужден.
Если позволите еще одну цитату, то слова Оскара Уайльда — классического исследователя отчуждения — дадут нам его описание: «Отвергать собственный опыт — значит останавливать собственное развитие. Отрицать собственный опыт значит вкладывать ложь в уста собственной жизни. Это есть не что иное, как отрицание души».
|
|
|
Одинокий против мира, современный человек обнаруживает, что боги покинули его, брат отрастил клыки, машина громыхает все ближе к его пяткам, страх — единственный любовник, стремящийся в его объятия, и он, не находя ответов, мечется, натыкаясь лишь на мрак.
Творческий интеллект борется с жалкой реальностью, давя с неослабевающей интенсивностью на содрогающуюся мембрану отчуждения, отделяющую его от свободы души. Художник пытается найти выход при помощи магии слов, движений и цвета. И все же окружающая его неумолимая инерция отчужденного общества находит в себе силы катиться дальше, крушить и давить. Похоже, свободен лишь разум безумца.
Пусть даже так, но художник настойчив. Он говорит о человеке, одинокий в ночи, одинокий против звезд, одинокий против будущего — где еще меньше звезд и больше темноты, чем даже сейчас.
Он говорит о мирах за пределами нашего мира, о днях за пределами наших дней, о местах невозможных и трудно вообразимых, надеясь, что ветер подхватит его предупреждения и кто-нибудь их услышит.
|
|
|
Это рассказ, в котором тема отчуждения доминирует. Это ни в коем случае не рассказ о безнадежности, потому что на примере проклятых и потерянных мы отыскиваем надежду внутри себя. Отчужденные — возможно. Но все же не одинокие.
* * *
Правая рука роботу не видна. Терренс потихоньку подтянул ее к себе. От невыносимой боли в трех сломанных ребрах на миг широко раскрылись глаза. Тут он опомнился и снова смежил веки. За роботом можно наблюдать и сквозь узкие щелочки.
Одно движение глаз — и я покойник.
Приглушенный неразборчивый рокот механизмов спасблока вернул его к действительности. Снова он не мог отвести взгляда от стены рядом с рабочей нишей робота — там висела аптечка.
Банально. Близок локоть, да не укусишь. Что здесь она, что на базе в Энтерсе — проку все равно никакого. Он чуть не хохотнул. Тихо! Позади — три дня кошмара, но если ржать в голос, только приблизишь конец. Вот уж этого хотелось меньше всего. Но долго ли еще он продержится?
Терренс согнул пальцы правой руки — больше никакого движения позволить себе не мог. Лежал и молча проклинал инженера, который выпустил с конвейера этого робота. Политика, с ведома которого спасблоки оснащают таким никудышным оборудованием — им лишь бы огрести комиссионные с правительственного контракта. Ремонтника — даже не потрудился как следует проверить механизм. Всех их; он проклинал их всех.
И они того заслуживали.
Он умирал.
Смерть начала подкрадываться к нему задолго до того, как он вошел в спасблок. Терренс начал умирать, как только ввязался в эту войну.
Он закрыл глаза, отключился от звуков. Журчание текущей по трубам охлаждающей жидкости, стрекот радиопередатчиков, без устали принимающих сообщения со всей Галактики, жужжание вращающейся над куполом антенны — все звуки постепенно угасли. Воцарилась тишина. За последние три дня к этому средству — уходу от реальности — он прибегал не раз. Либо так, либо замереть под неусыпным взглядом робота, и тогда в конце концов шевельнешься.
А движение — это смерть. Так просто.
Он гнал прочь звуки спасблока. Слушал шепот внутри себя.
— Господи! Их, должно быть, миллионы! — зазвучал в наушниках голос Резника, командира эскадрильи.
— И как же они устроены? — вступил другой голос. Терренс взглянул на экран радара. Мерцающими точками отмечены кибенские корабли.
— Поди разбери, — отвечал Резник, — на вид точь-в-точь поганки — не поймешь, что за корабли. Только помните: вот эта часть, зонтиковидная, вся утыкана пушками, так что радиус поражения у них — дьявольский. Ладно, рты не разевайте, удачи вам, — и задайте им жару!
Точно стайка голубей против кибенской армады.
Из космической бездны донесся шум битвы. Игра воображения. Сюда, в эту могилу, звуки не проникают.
И все же он ясно различил свист — бластер его космолета-разведчика испускает луч за лучом, пытаясь достать головной корабль кибенов.
Его космолет снайпер-класса был почти на острие смертоносной фаланги землян, клином врезавшейся в гущу вражеских кораблей, рассекая их беспорядочный строй. Вот тогда-то это и случилось.
Он ринулся в самое пекло — и тут под его выстрелом вспыхнул малиновым огнем левый бок мощного кибенского дредноута.
В следующее мгновение Терренс уже далеко оторвался от своей эскадрильи — она замедлила ход, чтобы не попасть под огонь кибена и получить возможность маневра. А он шел все тем же курсом, на той же скорости — лоб в лоб с кибеном, прямо под прицел торчащих веером пушек.
Первым выстрелом противника снесло орудийную вышку и радиоаппаратуру, пятнами выжгло хромированную обшивку кормовых отсеков. От второго удалось увернуться.
Радиосвязь прервана. Надо попробовать вернуться в Энтерс, на базу — если получится. А если нет — найти какой-нибудь планетоид, совершить аварийную посадку, а подразделение запеленгует его по радиомаяку спасблока.
Так он и сделал. Нашел на карте астероид под номером 1-333, 2-A, M&S, 3-804. 39#. Цифры эти не значили бы ровным счетом ничего, кроме трехмерных координат, не будь в конце маленького указателя «#», что где-то на астероиде есть спасблок.
Вот невезуха — выбыть из боя, оказаться в спасблоке. Но еще хуже, если топливо вытечет раньше, чем он доберется до места. Болтайся тогда в космосе, пока не наткнешься на искусственный спутник какой-нибудь малой звезды.
Корабль сел почти неощутимо — лишь пару раз подбросило, потом миль десять тащило по поверхности, разваливался на ходу хвостовой отсек… Но в конце концов Терренс оказался всего в паре миль от притаившегося в скалах спасблока.
Две мили по пустынной, лишенной воздуха поверхности планетоида. Преодолев их высокими прыжками, он добрался до герметичного купола среди скал. Поскорее бы включить маяк, чтобы эскадрилья засекла его на обратном пути.
Протиснулся в декомпрессионную камеру; не снимая громоздкой перчатки, повернул — выключатель и, услышав, как со свистом врывается в камеру воздух, наконец снял шлем.
Потом стянул перчатки, открыл внутреннюю дверь и вошел в спасблок.
«Благослови тебя Господь, спасблок», — подумал Терренс, отбрасывая прочь перчатки и шлем. Огляделся. Вот радиопередатчик — принимает сообщения, сортирует, передает дальше. Вот на стене аптечка, вот холодильник — наверняка всего хватает, если только успели пополнить запасы после предыдущего постояльца. Вот робот многоцелевого назначения, замер неподвижно в своей рабочей нише. У настенного хронометра разбито стекло. Да нет, вдребезги разнесен, если присмотреться повнимательнее.
Благослови Господь тех, кто выдумал эти спасательные станции, кому пришло в голову разместить их тут и там — на такой вот непредвиденный случай.
Он сделал шаг.
В этот самый момент робот-слуга, что поддерживал здесь порядок в промежутках между постояльцами и выгружал с кораблей припасы, с лязгом покатился к Терренсу и, взмахнув стальной рукой, одним сокрушительным ударом швырнул его через всю комнату.
Резкий удар о стальную переборку, и все тело спину, бок, руки, ноги — пронзила боль. Робот сломал ему три ребра. Мгновение Терренс лежал, не в силах двинуться. Оглушенный ударом, пару секунд он даже вздохнуть не мог — это его и спасло. Боль ненадолго обездвижила его — и за этот короткий промежуток времени робот, приглушенно лязгая шестеренками, успел отступить в свою нишу.
Терренс попытался сесть — робот как-то странно загудел и двинулся с места. Терренс тут же замер. Робот вернулся в нишу.
Еще пара попыток развеяли все сомнения. Нет, он не ошибся: положение — хуже некуда.
В механизме робота что-то засбоило. То ли стерлась, то ли исказилась часть программы, управляющая его поведением, и теперь он готов крушить, сносить с лица земли все, что движется.
Разбитые часы на стене. Теперь ясно, что с ними случилось. Конечно! Двигались цифры на табло — и робот разнес хронометр напрочь. Сделал движение Терренс, и робот кинулся на него.
И кинется снова, если он снова шевельнется.
Если не считать еле заметного движения ресниц, Терренс не шевелился три дня.
Он попробовал было подползти к двери в декомпрессионную камеру, замирая, как только робот двигался с места, и давая ему вернуться в нишу, а потом снова двигаясь — чуть-чуть ближе. Но идея провалилась с первой же попытки. Слишком болели сломанные ребра. Невыносимая боль. И Терренс застыл в страшно неудобной позе, весь перекрученный, и в этой позе останется, пока не кончится кошмар — каков бы ни был исход.
Внезапно он снова собрался с мыслями. Прокрутил в памяти три прошедших дня. Вновь остро ощутил реальность происходящего.
До панели радиопередатчика — двенадцать футов. Двенадцать футов — и вот он, маяк, который привел бы к нему спасателей. Привел бы, пока он не умер от ран, от голода, пока обезумевший робот не забил его насмерть. Но преодолеть их — все равно что преодолеть двенадцать световых лет.
Что случилось с роботом? Времени на размышления — навалом. Робот реагирует на движение, но думать можно сколько угодно. Польза, правда, от этого невелика, но думать можно.
Компании, поставляющие оборудование для спасблоков, работают по правительственным контрактам. На каком-то этапе кто-то пустил в дело некачественную сталь или упростил процесс производства какой-нибудь микросхемы — чтобы дешевле обходилось. На каком-то этапе кто-то не проверил как следует этого робота. На каком-то этапе кто-то совершил убийство.
Терренс снова приоткрыл глаза — чуть-чуть приоткрыл, самую малость. Еще немного — и робот заметит движение век. И конец.
Строго говоря, это даже не робот. Всего лишь дистанционно управляемый, собранный из стальных деталей работяга, неоценимый помощник: постель уберет, листы металла сложит, присмотрит за растущими в чашках Петри культурами, разгрузит космический корабль, коврики пропылесосит. Корпус отдаленно напоминает человеческое тело, только головы не хватает, по существу, это лишь механический придаток.
Настоящий же мозг — сложнейший лабиринт экранов, проводов и микросхем — за стеной. Разместить такие тонкие приборы в предназначенном для тяжелой работы устройстве было бы слишком опасно. Робот может упасть в шахту лифта во время разгрузки, или метеорит в него угодит, или потерпевший аварию космический корабль. Корпус-придаток оснащен сенсорами — это «глаза» и «уши» робота. Они передают информацию расположенному за стеной мозгу.
И вот в мозгу в какой-то из микросхем что-то там разладилось, сработалась какая-то извилина. И теперь робот сошел с ума. Не так, как сходит с ума человек. Машины приходят в негодность по-разному. Вариантов уйма. Но этот механизм спятил ровно настолько, сколько требуется, чтобы убить Терренса.
«Пусть даже я смог бы его чем-нибудь ударить — эту штуку так не остановишь. Или, скажем, бросить что-то, успеть, пока он сюда не добрался — только толку-то от этого? Мозг останется цел, значит, и механический придаток не выйдет из строя. Безнадежно».
Массивные ручищи робота притягивали взгляд. Будто воочию виделось: вот сжимаются механические пальцы, вот между ними проступает кровь — его кровь. Понятно, воображение разыгралось. И все же видение не отступало. Терренс сжал пальцы невидимой роботу руки.
За три дня он ослаб от голода, то и дело накатывала дурнота. Голова кружилась, саднило глаза. Весь в нечистотах — но это уже не мучило. В боку пульсировала боль; каждый вздох, точно взрыв, опалял легкие.
Слава Богу, он не успел снять скафандр! Хоть дышать можно — иначе робот давно бы кинулся, уловив движение грудной клетки. Да, выход только один смерть. Он почти лишился рассудка.
Не раз за последний день — насколько возможно различить ночь и день без часов, без солнца — снаружи слышался рев приземляющихся кораблей. Потом до него дошло, что в эту обитель смерти звуки не проникают. Потом дошло, что этот гул — из радиопередатчиков, что он просачивается сюда, в спасблок, прямо из подпространства. Потом Терренс сообразил, что это невозможно. Потом пришел в себя и решил, что все происшедшее — лишь галлюцинации.
А потом проснулся окончательно и понял, что это наяву. Он в западне, выхода нет. Не выкарабкаться. Смерть неминуема.
Никогда Терренс не был трусом. Но и героем тоже.
Он — из тех, кто сражается, из тех, кого ведут в бой. Из тех, кого можно оторвать от дома, от семьи, швырнуть в пучину, имя которой — Космос, послать защищать то, что кто-то велел защищать. Но случаются в жизни моменты, когда люди, подобные Терренсу, начинают мыслить.
«Почему здесь? Почему так? Что я такого сделал, чтобы закончить свои дни на Богом забытом обломке камня, в загаженном скафандре? Не пасть с честью, как сказано в тех бумажках, там, дома, а сдохнуть от голода, от изнеможения, один на один со спятившим роботом? Почему я? Почему я? Почему я один?»
Ответа быть не могло. Терренс и не ждал ответа.
Никаких надежд — не в чем обмануться.
Проснувшись, он рефлекторно взглянул на часы.
Увидев разбитый вдребезги циферблат, содрогнулся спросонья и безотчетно широко раскрыл глаза. Робот загудел, из корпуса вылетела искра. Терренс замер с раскрытыми глазами. Гудение смолкло. В глазах началась резь. Долго так таращиться он не сможет.
Глаза резало вовсю. Теперь они заслезились. Точно иголок натыкали! Слезы потекли по щекам.
Он быстро зажмурился. В ушах зашумело. Робот не издал ни звука.
Может, сломался? Потерял подвижность? Что, если рискнуть, поэкспериментировать?
Чуть соскользнув, он попробовал улечься поудобнее. Робот тут же двинулся вперед. Похолодев, Терренс мгновенно замер. Сбитый с толку робот остановился в каких-то десяти дюймах от вытянутой в сторону ноги человека, что-то прогудел — звук шел и из корпуса, и откуда-то из-за стены.
Стоп! Внимание!
Будь робот в исправности, его корпус почти не издавал бы звуков, не говоря уж о мозге — тот вообще работал бы бесшумно. Но он неисправен — потому-то и «думает» вслух.
Робот откатился назад, не отводя «глаз» от Терренса. Шаровидные выступы сенсоров на корпусе придавали коренастому, приземистому телу робота жутковатое сходство с каким-то мифическим чудовищем.
Жужжание стало громче, время от времени корпус искрил, и тогда ровный гул перемежался с резким «пффф». А вдруг короткое замыкание? Только пожара тут не хватало, тем более что гасить его некому робот-слуга никуда не годится.
Где, за какой стеной находится мозг? Терренс вслушивался изо всех сил.
Так, вроде бы здесь. Или нет? За переборкой — либо у холодильника, либо за радиопередатчиком. Две эти точки отстояли друг от друга всего на несколько футов, но не исключено, что эта разница куда как важна.
Стальная переборка искажает звуки, да и корпус робота беспрерывно дребезжит-тут не сосредоточишься, поди догадайся, где же мозг — там или тут?
Глубокий вдох.
Чуть-чуть, на долю дюйма, сместились зазубренные концы сломанных ребер.
Терренс застонал.
Высокий вымученный звук тут же смолк, но долго еще отдавался в мозгу, бился, клокотал, точно гимн страданию. В уголке рта чуть дрогнул высунутый кончик языка. Робот покатился вперед. Терренс убрал язык, сомкнул губы, на самой высокой ноте оборвал беззвучный крик боли.
Робот вернулся в рабочую нишу.
О Господи! Эта боль! Что за боль, Господи Боже!
Тело покрылось испариной. Под скафандром, под джемпером, под рубашкой защекотали бисеринки пота. Невыносимый зуд сделал боль в сломанных ребрах еще мучительнее.
Он шевельнулся в скафандре — неуловимо, не меняя позы, незаметно для палача. Зуд не утихал. Чем больше пытался Терренс его ослабить, тем сильнее разъедал он кожу. Под мышками, в сгибах локтей, в обтянутых тесными — невыносимо тесными! — брюками бедрах.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 42; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!