О роли образования в супружеской жизни 4 страница
удостоверяется ли украдкой, хорошо ли сидит парик, и каков этот самый парик — светлый или темный, завитой или гладкий;
бросает ли он взгляд на свои ногти, дабы убедиться, что они чисты и аккуратно обстрижены;
холеные ли у него руки, хороши ли на нем перчатки и предпочитает ли он накручивать усы или бакенбарды на палец или же расчесывать их черепаховым гребешком;
любит ли он то и дело легонько наклонять голову, трогая подбородком узел галстука;
ходит ли он вразвалку, засунув руки в карманы;
часто ли ему случается, вперив взор в собственные сапоги, рассматривать их, словно желая сказать: «Да, нога-то, пожалуй, недурна!..»;
ходит он пешком или ездит в экипаже и старается ли перед тем, как войти в дом, удалить с обуви малейшие пылинки;
хранит ли он невозмутимость и бесстрастность, словно голландец, курящий сигару;
пожирает ли он глазами вашу дверь, словно душа, выходящая из чистилища и алчущая узреть святого Петра с ключами от рая;
медлит ли он перед тем, как позвонить, или же дергает за шнурок сразу, быстро, небрежно, с бесконечной уверенностью в себе;
как он звонит — робко, так что звук колокольчика тотчас замирает, словно первый удар колокола, зимним утром сзывающего на молитву монахов-францисканцев, или резко, несколько раз подряд, гневаясь на медлительность лакея;
жует ли он пастилку, дабы уста его благоухали смолистым соком акации катеху;
берет ли он с важным видом понюшку табаку, тщательно сдувая крошки, дабы они не осквернили снежную белизну его белья;
|
|
|
разглядывает ли он лампы, освещающие вход, ковер, перила лестницы с видом знатока, больше подобающим торговцу мебелью или строительному подрядчику;
наконец, молод этот холостяк или стар, холоден или горяч, скор в движениях или нетороплив, улыбчив или печален и проч., и проч.
Одним словом, не успеет гость ступить на порог вашего дома, а вы уже сделаете поразительное множество важных замет.
Даже те слабые наброски, которые мы предложили вашему вниманию, показывают, что характер вашего гостя — настоящий нравственный калейдоскоп, чьи стеклышки могут складываться в миллионы различных картин. А ведь мы нарочно выбрали для примера существо мужского пола: имей мы дело с женщиной, вышло бы, что наблюдениям нашим, и без того весьма пространным, несть числа, словно песчинкам на морском берегу.
Отчего же мужчина на пороге чужого дома выбалтывает внимательному наблюдателю столько секретов? Оттого, что он чувствует себя перед входной дверью в полной безопасности и, если ему приходится немного подождать, начинает произносить некий безмолвный монолог, заводит непостижимый разговор с самим собой и выдает всем своим видом и даже походкой свои надежды, желания, намерения, тайны, достоинства, изъяны, добродетели и проч.; одним словом, мужчина на чужом крыльце уподобляется пятнадцатилетней девочке в исповедальне накануне первого причастия.
|
|
|
Вам нужны доказательства?.. Проследите за теми стремительными изменениями, какие претерпят лицо и манеры холостяка, лишь только он переступит порог вашего дома. Рабочий сцены не переменяет так быстро вид театра, а туча — погоду на улице.
Стоит ноге гостя коснуться первой половицы вашей прихожей, и лицо его, на котором вы сумели прочесть столько мыслей, пока он всходил на крыльцо, становится непроницаемым. Условленные ужимки, предписываемые обществом, укрывают истинное лицо человека густой пеленой, что, однако, не должно мешать проницательному мужу отгадывать с первого взгляда цель прихода любого из гостей и читать в его душе, как в книге.
Следите за тем, как он подходит к вашей жене, как говорит с ней, как смотрит на нее, как прощается и раскланивается... — поле для наблюдений здесь бесконечное.
Тембр голоса, манера себя держать, смущение, улыбка, даже молчание, грусть, предупредительность по отношению к вам — все имеет особый смысл: научитесь же угадывать его быстро и без труда. Пусть даже выводы окажутся самые неблагоприятные, умейте скрыть тревогу за непринужденной светской болтовней. Не имея возможности входить здесь во все бесчисленные подробности рассматриваемой темы, мы всецело полагаемся на мудрость читателя, которому надлежит самостоятельно оценить могущество науки, позволяющей читать мысли не только по глазам, но и по движениям пальцев ноги, обутой в сатиновую туфельку или в кожаный сапог.
|
|
|
А уход гостя!.. Если вы не успели подвергнуть пришлеца самому строгому осмотру до его прихода, наверстайте упущенное, когда он будет уходить; присмотритесь к тем деталям, что мы перечислили, только в обратном порядке.
Особенно важен тот миг, когда враг окончательно покинет вашу территорию и преисполнится уверенности, что вы его уже не видите. Умному человеку довольно бросить на визитера, выходящего из ворот, один-единственный взгляд, чтобы угадать все обстоятельства его визита. Примет в этом случае меньше, но зато как они красноречивы! Уход — развязка драмы, и по лицу героя ясно видно, чем кончилось дело — удачей или неудачей, радостью или огорчением.
В уходящем человеке знаменательно все: бросает ли он взгляд на дом или окна квартиры, откуда вышел, идет ли он медленной походкой праздношатающегося гуляки, потирает ли руки с глупым видом, фатовато подпрыгивает или, напротив, невольно застывает, как человек, глубоко взволнованный; одним словом, если, глядя, как ваш гость стоит перед дверью, вы могли с четкостью провинциальной академии, учреждающей премию в сто экю за удачное рассуждение, сформулировать интересующие вас вопросы, то, глядя, как ваш гость удаляется, вы можете получить на свои вопросы столь же четкие и ясные ответы. Исчислить многообразные способы, какими люди выдают свои чувства, — задача поистине непосильная: тут все дело в такте и чувстве.
|
|
|
Если вы внимательно наблюдаете за посторонними, сам бог велел вам подвергнуть тем же наблюдениям собственную жену.
Женатый человек обязан самым тщательным образом изучить лицо своей супруги. Сделать это не составляет труда; изучение происходит постоянно и как бы невольно. В прекрасном лице жены не должно остаться для мужа никаких тайн. Ему надлежит знать, как именно выражает его благоверная свои чувства и под какой маской она пытается их скрыть.
Едва дрогнувшие губы, слегка раздувшиеся ноздри, на мгновение потухший или вспыхнувший взгляд, чуть-чуть изменившийся голос, внезапно пробегающие по лицу облачка или освещающий его изнутри огонь — для вас все должно быть исполнено значения.
Увидеть женщину дано всякому, но не всякому дано проникнуть в ее душу. Ваша жена еле заметно поджала губы, чуть-чуть поникла или слегка оживилась, зрачки ее сузились или расширились, потемнели или посветлели, брови шевельнулись, по лбу, похожая на морскую зыбь, пробежала и тотчас скрылась легкая морщинка... — для вас все эти мелочи должны быть красноречивее любых слов.
Если, сравнявшись со Сфинксом, вы научитесь разгадывать те мысли жены, какие она скрывает от вас, мужа, тогда, разумеется, таможенный досмотр станет для вас не более чем детской забавой.
Входя в свою спальню или выходя из нее, одним словом, пребывая в священной уверенности, что ее никто не видит, женщина забывает об осторожности и порой даже говорит сама с собой, высказывая вслух самые заветные свои желания; при виде вас жена стремительно натянет маску, но вы успеете понять, какой она бывает в ваше отсутствие, и научитесь читать в ее душе, как по нотам. Вдобавок ваша жена частенько будет произносить монологи, застыв на пороге комнаты, а слушать их — отличный способ изучить ее чувства!
Есть ли на свете человек, который настолько равнодушен к тайнам любви, что ни разу в жизни не любовался легкой, кокетливой походкой женщины, летящей на свидание? Она скользит среди толпы, словно змея в траве. Напрасно выставленные в витринах шедевры портных и белошвеек пытаются пленить ее своим блеском; словно верное животное по невидимым следам хозяина, она идет вперед, не слыша адресованных ей комплиментов, не видя обращенных на нее взоров, не обращая ни малейшего внимания даже на неизбежные в многолюдном Париже столкновения с прохожими. Еще бы! ведь у нее каждая минута на счету! Ее походка, наряд, глаза тысячу раз выдают ее с головой уже тогда, когда она спешит на свидание. Но насколько же восхитительнее для праздного наблюдателя и насколько страшнее для мужа лицо этой счастливицы, когда она возвращается назад из тайного приюта, куда вечно стремится ее душа!.. Блаженство изменницы запечатлено даже в неописуемом беспорядке растрепавшейся прически, которой сломанный гребень холостяка не сумел придать того блеска и той безупречной элегантности, какую без труда сообщает ей умелая рука камеристки. А сколько пленительной непринужденности в походке женщины, возвращающейся со свидания! Откуда мне взять слова, чтобы описать, какой дивный румянец окрашивает ее щеки, какой меланхолии и одновременно веселости, какой невинности и одновременно гордости преисполняется ее взгляд, теряющий всякую самоуверенность!
Если так красноречив облик женщины, чьи приметы по справедливости следовало бы поместить в Размышление, посвященное «Последним симптомам», женщины, которая стремится скрыть обуревающие ее чувства, вы без труда поймете, какую обильную жатву для наблюдателя представляет женщина, еще не изменившая своему долгу и по возвращении домой одним своим видом простодушно выдающая мужу свои тайны. Будь моя воля, я бы с большой охотой украсил каждую лестничную площадку розой ветров и флюгером.
В заключение скажу, что способы превратить собственное жилище в некую обсерваторию зависят всецело от своеобразия места и обстоятельств: так что всякий ревнивец волен выходить из положения по-своему.
Размышление XVI
Брачная хартия
Сознаюсь, мне известен в Париже всего один дом, устроенный так, как требует описанная в двух предыдущих Размышлениях система. Впрочем, должен добавить, что, собственно говоря, система и была выведена из наблюдений за этим домом — восхитительной крепостью, в которой царствует хмельной от любви и ревности молодой докладчик по кассационным прошениям.
Узнав, что есть на свете человек, вознамерившийся усовершенствовать брачные установления во Франции, он великодушно отворил мне двери своего особняка и пригласил осмотреть сей гинекей. Я восхитился изобретательностью, которая позволила ему с помощью элегантной мебели, роскошных ковров и прекрасных живописных полотен скрыть следы ревности, достойной восточных деспотов. Я убедился, что изменить супружескому долгу в этих стенах решительно невозможно.
— Сударь, — обратился я к Отелло из Государственного совета, который показался мне не слишком сведущим в вопросах высшей брачной политики, — я не сомневаюсь, что госпожа виконтесса с радостью обитает в вашем маленьком раю; больше того, я уверен, что она безмерно счастлива, особенно если вы часто составляете ей компанию, однако рано или поздно сей райский уголок наскучит вашей супруге, ибо человек, сударь, пресыщается всем, не исключая вещей возвышеннейших. Как же поступите вы, когда госпожа виконтесса, перестав находить в ваших выдумках прежнюю прелесть, откроет ротик и зевнет, а после, чего доброго, напомнит вам о двух неотъемлемых правах женщины, попрание которых лишает ее счастья: о личной свободе, то есть праве гулять где вздумается, по своей собственной воле , и свободе печати, то есть праве отправлять и получать письма, не опасаясь вашей цензуры?..
Не успел я договорить, как господин виконт де В*** сильно сжал мне руку и вскричал:
— Вот какова женская неблагодарность! Во всем свете неблагодарнее короля только народ, но женщина, сударь, превосходит в неблагодарности их обоих. Замужние женщины — все равно что подданные конституционной монархии: сколько бы правительство ни уверяло их, что они благоденствуют, сколько бы ни поручало жандармам и чиновникам, парламенту и армии заботиться о том, чтобы народ не умер с голоду, чтобы улицы освещались газовыми рожками за счет граждан, солнце согревало нашу сорок пятую параллель своими яркими лучами, рабочие худо-бедно мостили дороги, а деньги у граждан отнимали исключительно сборщики податей, эту прекрасную утопию никто не ценит! Гражданам хочется чего-то иного!.. Они без зазрения совести требуют у правительства права прогуливаться по этим дорогам и права знать, на что расходуются уплаченные ими налоги, а в довершение всего, если поверить болтовне иных писак, окажется, что король обязан поделиться с каждым из граждан толикой своей власти и проникнуться новомодными трехцветными идеями[237], которые распространяют так называемые патриоты, а говоря проще — висельники, всегда готовые продать свою совесть за обладание миллионом франков, порядочной женщиной или герцогской короной.
— Господин виконт, — перебил я его, — я совершенно согласен с вами в этом последнем пункте, но что же вы все-таки ответите на справедливые требования вашей супруги?
— Я отвечу, сударь... отвечу то же самое, что отвечают министры, которые вовсе не так глупы, как уверяют своих сторонников депутаты оппозиции. Прежде всего я торжественно пожалую своей жене нечто вроде конституции, гласящей, что моя жена совершенно свободна. Я признаю за ней неотъемлемое и законное право ходить куда ей вздумается, писать кому ей захочется и получать письма, содержание которых останется мне неизвестным. У моей жены будут все права, какими обладает английский парламент: я позволю ей говорить сколько душе угодно, спорить, предлагать сильные и энергические меры, которые она, однако, не сможет приводить в исполнение, а там... там посмотрим!
— Клянусь святым Иосифом[238]!.. — сказал я самому себе. — Вот человек, постигший науку о браке не хуже меня.
— Вы посмотрите, сударь, — произнес я затем, обращаясь на сей раз к своему собеседнику, ибо желал вызвать его на разговор еще более откровенный, — и однажды утром увидите, что не избегли общей участи и остались в дураках.
— Сударь, — отвечал он очень серьезно, — позвольте мне докончить. Великие политики именуют то, что я изложил, теорией, но эту теорию они так умело маскируют практикой, что она развеивается как дым; министры лучше любого нормандского стряпчего владеют искусством растворять содержание в форме . Господин фон Меттерних и господин фон Пилат[239], люди выдающиеся, уже давно задаются вопросом, в уме ли Европа, не грезит ли она наяву, знает ли, куда идет, задумывается ли над своими действиями, — умение, заказанное массам, народам и женщинам. Господа фон Меттерних и фон Пилат с ужасом замечают, что наш век помешан на конституциях, как предыдущий был помешан на философии, а век Лютера — на необходимости реформировать погрязшую в злоупотреблениях римскую церковь; ведь поколения воистину похожи на заговорщиков, которые разными путями движутся к одной и той же цели, сообщая своим преемникам заветный пароль. Но господа фон Меттерних и фон Пилат ужасаются напрасно, и это единственное, в чем я могу их упрекнуть, ибо во всем остальном они правы: они не желают, чтобы в назначенный день из всех шести королевств[240], входящих в империю, являлись в столицу докучливые буржуа и мешали им наслаждаться властью. Каким образом люди столь незаурядного ума не разгадали глубокого смысла, который таит в себе конституционная комедия, и не поняли, что высшая политическая мудрость заключается в том, чтобы бросить веку кость?
Я отношусь к законной власти совершенно так же, как и они. Власть — нравственное существо, в котором инстинкт самосохранения развит столь же сильно, сколь и в человеке. Инстинкт самосохранения зиждется на главном принципе, сводящемся к трем словам: «Ничего не потерять». Чтобы ничего не потерять, власть должна либо возрастать, либо быть безграничной, ибо власть, стоящая на месте, никчемна. Если же она отступает, она перестает быть властью и покоряется какой-то другой силе. Подобно этим господам, я знаю, в каком ложном положении оказывается безграничная власть, пошедшая на уступку: ведь она тем самым способствует зарождению другой власти, чья мощь со временем будет только усиливаться. Эта вторая власть непременно уничтожит первую, ибо всякое существо неизбежно стремится к наибольшему развитию своих сил. Следственно, если даже власть пошла на уступки, она старается немедленно взять их назад. Эта борьба между двумя властями, составляющая сущность нашего конституционного правления, напрасно пугает патриарха австрийской дипломатии, ибо если уж ломать комедию, то безопаснее и веселее всего делать это на английский и французский манер. Англия и Франция сказали своим народам: «Вы свободны!» — и тем весьма им потрафили; народ исполняет при правительстве роль того ряда нулей, что сообщает величие единице. Но стоит народу начать вольничать сверх меры, как тотчас разыгрывается сцена обеда Санчо Пансы[241] — оруженосца, ставшего губернатором и пожелавшего подкрепить силы трапезой. Каждый из нас, мужчин, обязан пародировать эту великолепную сцену в кругу семьи. Иначе говоря, жена моя имеет полное право идти куда ей вздумается, но перед уходом она непременно сообщит мне, куда и зачем она идет и когда вернется. Вместо того чтобы требовать у нее эти сведения с грубостью наших полицейских, которые, впрочем, рано или поздно обязательно исправятся, я стараюсь придать моим расспросам форму самую изысканную. Уста мои, глаза и весь вид обличают то любопытство, то равнодушие, то серьезность, то веселость, то страсть прекословить, то безграничную любовь. Разыгрывать подобные семейные сценки, остроумные, тонкие и изящные, донельзя приятно. В тот день, когда я снял с головы жены брачный венец, я понял, что мы, подобно придворным, участвующим в короновании короля, сыграли первые сцены долгой комедии.
— У меня есть собственные жандармы!.. У меня — вообразите только, у меня! — есть собственная королевская гвардия, собственные генеральные прокуроры! — продолжал он, охваченный некиим восторгом. — Неужели я допущу, чтобы моя жена гуляла по городу без ливрейного лакея? Ведь иметь лакеев — признак хорошего тона, да вдобавок это позволяет моей супруге гордо объявлять всем и каждому: «Мои люди...» Впрочем, для пущей надежности всякий раз, когда жена моя отправляется в город, у меня тоже обнаруживаются там неотложные дела, и я подаю ей руку; за два года мне удалось убедить ее, что эти совместные прогулки для меня — неисчерпаемый источник наслаждения. Если погода плохая и не подходит для пеших прогулок, я даю жене уроки верховой езды, но можете не сомневаться: я стараюсь, чтобы она усвоила эту премудрость не слишком скоро!.. Если случайно или сознательно она решит вырваться на волю без паспорта, то есть в своей собственной карете и без меня, разве не могу я положиться на кучера, гайдука, грума? Пусть едет куда хочет, она везет с собой целую sainte hermandad[242], а значит, мне беспокоиться не о чем... Ах, сударь, разве мало у нас способов даровать жене брачную хартию в теории и тотчас отобрать ее на практике, приискав для всех параграфов соответствующее истолкование! Я заметил, что нравы высшего общества прививают женщине празднолюбие, которое незаметно для самой красавицы съедает половину ее жизни. Итак, я решил уподобиться Мюссону[243], который забавы ради привел некоего простака с улицы Сен-Дени в предместье Пьефит[244], не дав ему даже заподозрить, что он покинул священную сень колокольни Сен-Ле, — точно так же я решил довести свою жену до сорокалетия, не дав ей даже задуматься об адюльтере.
— Как! — перебил я своего собеседника. — Неужели вы своим умом дошли до тех восхитительных рассуждений, которым я собирался посвятить Размышление под названием «Искусство подмешивать в жизнь смерть!..» Увы! я полагал, что первым открыл сию премудрость. Лаконическим названием Размышления я обязан рассказу юного врача из неизданного сочинения Крабба[245]. В этом восхитительном сочинении английский поэт изображает фантастическое существо по имени Жизнь в Смерти . Существо это плавает по морям и океанам, пытаясь поймать оживший скелет, именуемый Смерть в Жизни . Помню, мало кто из гостей элегантного переводчика английской поэзии проник в смысл этой басни, столь же правдивой, сколь и фантастической. Быть может, один лишь я, выслушав ее, в тупом молчании задумался о тех поколениях, которые, покоряясь ЖИЗНИ, покидают сей мир, так и не успев пожить. Мысленному взору моему являлись тысячи, миллиарды ушедших из жизни женщин; все они проливали слезы отчаяния при воспоминании о времени, которое потеряли в пору глупой юности. Язвительное Размышление зрело в моем уме, до слуха моего уже доносились раскаты сатанинского смеха, а вы одним словом убили этот замысел... Но вернемся к вашей идее, поведайте мне, не мешкая, каким образом вы собираетесь помочь вашей жене промотать те скоротечные мгновения, когда она пребывает в расцвете своей красоты и во власти своих желаний... Быть может, я сумею подсказать вам кое-какие уловки и хитрости, до которых вы не додумались...
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 79; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!