Рассуждение о политике, подобающей мужьям
Очутившись в том положении, какое мы изобразили в первой части нашей книги, мужчина, по всей вероятности, возмутится при мысли, что жена его принадлежит другому, и — из самолюбия, эгоизма или корысти — вновь воспылает к ней страстью; в противном случае мы были бы вправе сказать, что он последний негодяй и наказан по заслугам.
Мужу, проходящему столь тягостное испытание, трудно не совершать ошибок: ведь большинство супругов так же плохо владеют искусством управлять женой, как и искусством ее выбирать. Меж тем политика, подобающая мужьям, сводится к искреннему приятию и последовательному соблюдению всего трех принципов. Первый заключается в том, чтобы никогда не верить ни единому слову женщины; второй — в том, чтобы всегда искать за буквой ее поступков их дух; третий — в том, чтобы твердо знать: болтливее всего женщина, когда молчит, а деятельнее всего — когда ничего не делает.
Мужчина, вооруженный этими тремя принципами, подобен всаднику, который оседлал норовистую лошадь и должен, если не хочет очутиться на земле, не сводить глаз с ее ушей.
Впрочем, главное — не знание принципов, а способ их применения: в руках невежд любой принцип — все равно что бритва в лапах обезьяны. Первая и самая насущная из ваших обязанностей, которою большинство мужей пренебрегает, — держаться с неизменной скрытностью. Заметив в поведении жены недвусмысленные минотаврические симптомы, мужья, как правило, тотчас выказывают ей оскорбительное недоверие. В их речах и манерах начинает сквозить раздражение, а страх, мерцающий в их душах, словно газовый рожок под стеклянным колпаком, освещает их лица так ярко, что все их поступки получают исчерпывающее объяснение.
|
|
Женщина разгадывает все подозрения, написанные на вашем челе, едва ли не прежде, чем вы сами успеете отдать себе в них отчет.
Ведь у нее есть перед вами огромное преимущество: с утра до вечера она обдумывает свое поведение и наблюдает за вашим. Она ни за что не простит вам этих незаслуженных оскорблений. Выдав себя, вы произнесете приговор своему браку: при первом же удобном случае, хоть назавтра, жена ваша не замедлит перейти в разряд женщин, грешащих непоследовательностью.
Итак, на данном этапе борьбы вы должны выказать вашей жене то же безграничное доверие, какое выказывали прежде. Но не вздумайте усыплять ее бдительность медоточивыми речами; она вам не поверит, ибо если у вас есть своя политика, то и у нее есть своя. Следовательно, ваш долг — сочетая хитрость с простодушием, исподволь внушить ей то драгоценное чувство покоя, которое позволит ей прясть ушами, сколько ей вздумается, а вам — не взнуздывать и не пришпоривать ее без нужды.
|
|
Кто, впрочем, дерзнет сравнить лошадь, невиннейшее из животных, с существом, которое причуды мысли и тонкость чувств делают порой более осмотрительным, чем сервит Фра Паоло[167], ужаснейший из духовных наставников венецианского Совета Десяти, более скрытным, чем любой из королей, более ловким, чем Людовик XI, более глубоким, чем Макиавелли, более хитроумным, чем Гоббс, более лукавым, чем Вольтер, и более сговорчивым, чем невеста Мамолена[168], и которое вдобавок ко всему не боится в целом мире никого, кроме вас?
Значит, к скрытности, благодаря которой движители вашего поведения должны сделаться столь же незаметны, что и движители Вселенной, вам следует добавить абсолютное самообладание. Хваленая невозмутимость господина де Талейрана станет зауряднейшим из ваших достоинств; отменная учтивость и изящество манер, достойные этого дипломата, будут пронизывать все ваши речи. Послушайтесь моего совета: если вы желаете в конце концов приручить вашу очаровательную Андалузку, ни в коем случае не прибегайте к хлысту.
LXI. Мужчина, который бьет любовницу — грубиян, но мужчина, который бьет жену, — самоубийца!
Но разве существуют на свете правительства без жандармерии, поступки без силы, власть без оружия?.. Это — вопрос, на который мы постараемся дать ответ в следующих Размышлениях. Пока же мы предложим вашему вниманию два предварительных замечания. Они раскроют вам смысл двух теорий, лежащих в основе всех наших рекомендаций касательно средств обороны. Впрочем, пора освежить сии сухие и бесплодные рассуждения живым примером: итак, перейдем от слов к делу.
|
|
Прекрасным январским утром 1822 года, идя по парижским бульварам из безмятежного уголка Парижа, именуемого кварталом Маре[169], в обитель элегантности, именуемую Шоссе-д'Антен[170], я не без философической радости впервые заметил те изумительные перемены в лицах и нарядах, которые сообщают каждой части бульвара от улицы Па-де-ла-Мюль до церкви Мадлен своеобычный облик, превращая ее в особый мир, а весь этот уголок Парижа — в обширную школу нравов. Не имея еще ни малейшего представления об истинном порядке вещей и не подозревая, что настанет день, когда я дерзну объявить себя законодателем в области супружеской жизни, я шел на обед к школьному другу, который уже успел — пожалуй, немного преждевременно — обременить себя женою и двумя детьми. Поскольку мой бывший учитель математики жил неподалеку от этого школьного товарища, я обещал почтенному эрудиту, что навещу его, прежде чем ублаготворю свое чрево дарами дружбы. Я без труда проник в святая святых — кабинет ученого мужа, где все было покрыто пылью, обличавшей род занятий рассеянного хозяина. Там меня ждал сюрприз. Глазам моим предстала хорошенькая незнакомка, сидевшая на ручке кресла, как наездница[171] на английском седле, и встретившая меня той условленной гримаской, какой хозяйке дома пристало встречать гостей, ей не известных; впрочем, облачко, затмившее ее чело, довольно ясно показало мне, как неуместен мой приход. Учитель мой, без сомнения, погруженный в расчеты, еще не успел поднять голову, поэтому я, словно рыба, шевелящая плавником, простер правую руку к даме и на цыпочках двинулся к выходу, успев, однако, подарить незнакомке таинственную улыбку, означавшую: «Нет, не я буду тот злодей, кто помешает вам подвигнуть его на измену Урании[172]». Она с неописуемым очарованием кивнула мне в ответ. «Нет-нет, друг мой, не уходите! Это моя жена!» — вскричал геометр. Я снова поклонился!.. О Кулон[173]! отчего ты не присутствовал при этой сцене и не мог рукоплескать единственному из твоих учеников, кто в ту минуту вполне постиг смысл слова анакреонтический применительно к поклону!.. Вероятно, действие моего поклона оказалось весьма впечатляющим, ибо госпожа профессорша , как говорят немцы, покраснела, порывисто поднялась и направилась к двери; взгляд ее, брошенный на меня, казалось, говорил: «Восхитительно!» Муж остановил ее, сказав: «Не уходи, детка. Это мой ученик». Молодая женщина склонила головку к супругу, как птичка, сидящая на ветке и тянущаяся за зернышком. «Так вот, — произнес ученый муж со вздохом, — ты просишь невозможного, и я докажу тебе это, как дважды два». — «Ах, сударь, прошу вас, оставьте», — возразила жена, бросив взгляд в мою сторону. (Когда речь шла об алгебре, мой учитель понимал все с полуслова, но взгляды были для него сущей китайщиной.) «Суди сама, детка, — продолжал он, — у нас десять тысяч франков ренты...» При этих словах я отступил к двери и, словно охваченный внезапной страстью к живописи, вперил взор в развешанные на стенах акварели в рамках. Скромность моя была вознаграждена красноречивейшей гримаской. Увы! она не знала, что я мог бы сыграть в «Фортунио»[174] роль Слухача, умеющего расслышать, как растут трюфели. «Согласно общим экономическим принципам, — рассуждал мой учитель, — на квартиру и жалованье слугам следует тратить не больше десятой доли дохода; меж тем наша квартира и наши слуги обходятся нам в сто луидоров[175]. На твои наряды я выдаю тебе тысячу двести франков. (Эту фразу он произнес особенно выразительно.) Четыре тысячи франков уходят у тебя на стол, не меньше двадцати пяти луидоров — на детей; себе я беру всего восемьсот франков. Прачка, дрова, свет — на все это я кладу еще тысячу франков; как видишь, на непредвиденные расходы остается всего-навсего шестьсот франков — а разве этого достаточно? Чтобы купить брильянтовый крестик, пришлось бы взять тысячу экю из капитала, с которого мы получаем ренту, но если мы вступим на этот путь, красавица моя, то, дабы поправить наши расстроенные дела, нам придется покинуть твой обожаемый Париж и переселиться в провинцию. Ведь дети растут и с каждым годом будут требовать все больших расходов! Ну, будь же умницей». — «Ничего другого мне не остается, — отвечала она, — но учтите, что во всем Париже вы будете единственным человеком, не сделавшим жене подарка к Рождеству!» И она выскользнула из комнаты, точно школьник, отбывавший наказание и наконец обретший свободу. Учитель мой с довольным видом проводил ее глазами. Когда дверь за его супругой закрылась, он потер руки, мы обсудили войну в Испании, и я направился на Провансальскую улицу, столь же мало помышляя о великом законе супружеской жизни, первая часть которого была мне только что явлена, сколь и о покорении Константинополя генералом Дибичем[176]. Я вошел в дом моего амфитриона как раз в тот миг, когда полчаса, предписанные законами вселенской гастрономии, истекли, и хозяева, не дождавшись меня, решили сесть за стол. Кажется, мы дошли до паштета из гусиной печенки, когда прелестная хозяйка дома небрежно бросила мужу: «Александр, было бы очень мило с твоей стороны подарить мне те алмазные серьги, которые мы видели у Фоссена». — «Вот и женитесь после этого!» — пошутил мой товарищ, доставая из бумажника три тысячефранковые ассигнации, при виде которых глаза его супруги радостно вспыхнули. «Я так же не в силах отказаться от удовольствия подарить их тебе, как ты — от удовольствия их принять. Сегодня годовщина нашего знакомства; быть может, брильянты тебе об этом напомнят?» — «Злюка!» — отвечала жена с обольстительной улыбкой. Вынув из-за корсажа букет фиалок, она с ребяческой досадой бросила его в лицо моему приятелю. Взамен Александр протянул ей деньги на серьги, сказав: «Видали мы и не такие цветочки!» Я никогда не забуду, как быстро, жадно и весело, словно кошка мышку, его женушка схватила три банковских билета, аккуратно сложила их и, покраснев от удовольствия, спрятала туда, где прежде помещался букетик фиалок. Поневоле я вспомнил моего учителя математики. В ту пору мне казалось, что он отличается от своего бывшего ученика лишь тем, чем человек экономный отличается от транжиры; я не подозревал тогда, что на самом деле тот из двоих, кто выглядел наиболее легкомысленным, действовал наиболее расчетливо. Завтрак наш завершился очень весело. Устроившись в маленькой и уютной гостиной близ камина, пламя которого позволяло с приятностью расслабиться, забыть о холоде и вообразить, будто за окнами уже наступила весна, я, как и подобает гостю, с похвалой отозвался о святилище, принадлежащем влюбленной паре. «Конечно, все это стоит недешево, — отвечал мой друг, — но ведь гнездышко должно быть достойно птички! Однако, черт подери, за обои, которые ты хвалишь, еще не уплачено!.. Вместо того чтобы спокойно переваривать обед, я по твоей милости вспомнил о негодяе-обойщике, которому задолжал две тысячи франков». Услышав речь мужа, хозяйка дома оглядела свой очаровательный будуар, и глаза ее, дотоле ярко блестевшие, затуманились. Александр взял меня за руку и отвел к окну. «Не найдется ли у тебя случайно тысячи экю[177] взаймы? — спросил он шепотом. — У меня всего десять, самое большее двенадцать тысяч ливров[178] годового дохода, а нынче...» — «Александр!.. — перебила мужа прелестная жена, подбежав к нам и протягивая ему три банковских билета. — Александр... я поняла, что было бы чистым безумием...» — «О чем ты? — отвечал он. — Оставь деньги себе». — «Нет, любимый, я не хочу тебя разорять! Ты так сильно любишь меня, что я не должна поверять тебе все мои желания; мне следовало бы помнить об этом...» — «Нет, нет. Деньги — твои, это решено! А я — ну что ж, начну играть и все отыграю!» — «Играть! — повторила она с ужасом. — Александр, забери эти деньги! Не спорьте, сударь, я так хочу». — «Нет-нет, — упорствовал мой друг, отталкивая нежную белую ручку жены, — ведь ты в четверг едешь на бал к госпоже де ..., разве ты забыла?» — «Я подумаю насчет твоей просьбы», — сказал я своему приятелю и удалился, поклонившись его жене, но втайне подозревая, что здесь мои анакреонтические поклоны большого впечатления не произведут. «Должно быть, он совсем потерял рассудок, если просит тысячу экю взаймы у студента-правоведа!» — думал я, спускаясь по лестнице. Пять дней спустя я оказался у госпожи де ..., чьи балы как раз начинали входить в моду. Танцевали кадриль; среди танцующих я заметил жену моего приятеля и жену математика. Супруга Александра была в восхитительном платье из белого муслина; цветы, маленький крестик на черной бархатной ленте, оттенявшей белизну ее кожи, и длинные золотые серьги — вот и все ее украшения. На шее же госпожи профессорши сверкал великолепный крест, усыпанный брильянтами. «Вот так штука!» — сказал я простаку, который еще не прочел ни одной страницы в великой книге света и не разгадал ни одного женского сердца, иначе говоря, — себе самому. Если у меня тотчас возникло желание пригласить обеих красавиц на танец, то исключительно оттого, что я отыскал тему, способную помочь мне одолеть природную застенчивость. «Итак, сударыня, вы получили свой крест?» — спросил я у госпожи профессорши. «Да ведь я его честно заслужила», — отвечала она с загадочной улыбкой. «Итак, вы без серег?» — спросил я у жены приятеля. «Да, я мысленно наслаждалась ими в течение целого обеда!.. Но в конце концов, как видите, мне все-таки удалось переубедить Александра...» — «Должно быть, он не слишком упорствовал?» Она взглянула на меня с победоносным видом.
|
|
Прошло восемь лет, и вдруг эта сцена, дотоле нимало меня не трогавшая, всплыла в моей памяти; при свете свечей и сверкании драгоценных камней я ясно различил ее мораль. Да, женщина ненавидит увещевания; если ее начинают в чем-то убеждать, она не может противиться соблазну и исполняет роль, уготованную ей природой. Для нее уступить чужим доводам — значит оказать милость; логические рассуждения раздражают и убивают ее; воздействовать на нее можно лишь с помощью той силы, к какой так часто прибегает она сама, — я имею в виду чувствительность. Отсюда следует, что опору для своего безраздельного господства муж должен искать не в себе самом, а в своей жене; подобно тому как алмаз можно разрезать только другим алмазом, с женщиной можно справиться, лишь если этого захочет она сама. Подарить серьги так, чтобы тебе их вернули назад, — вот навык, полезный во всех без исключения случаях жизни.
Теперь перейдем ко второму из обещанных наблюдений.
«Кто сумеет распорядиться одним томаном[179], сумеет распорядиться и сотней тысяч», — гласит индийская пословица; что до меня, то я толкую восточную мудрость расширительно и говорю: «Кто умеет управиться с женой, сумеет управлять и целой нацией». В самом деле, между этими двумя отраслями управления есть немало общего. Разве мужья не должны проводить примерно ту же политику, что и короли, которые на наших глазах забавляют народ, чтобы под шумок лишить его свободы; закармливают его яствами один-единственный день в году, чтобы остальные триста шестьдесят четыре дня держать на голодном пайке; запрещают ему воровать, безжалостно его грабя, и говорят: «Лично я на месте народа вел бы себя безупречно»?
Прецедентом , который следовало бы учесть всем мужьям, является политика Англии. Имеющий глаза не может не видеть, что с того момента, как искусство управлябельности [180] в этой стране усовершенствовалось, вигам[181] очень редко удается остаться у власти. Не успеют виги победить на выборах, как на смену их недолговечному кабинету приходят солидные тори[182], которые обосновываются в министерских креслах всерьез и надолго. Ораторы либеральной партии походят на крыс, которые упорно грызут острыми зубами подгнившую стенку буфета, но в тот самый миг, когда пьянящий запах королевских орехов и сала достигает их ноздрей, какие-то негодяи заделывают щель. По отношению к вашему правительству женщина и есть виг. В том положении, в каком мы ее оставили, она, естественно, принимается мечтать о все больших и больших свободах. Взгляните на ее происки сквозь пальцы, позвольте ей растратить силу на то, чтобы пройти половину лестницы, ведущей к вашему трону, а когда она протянет руку за скипетром, как можно нежнее и изящнее сбросьте ее на землю, крича при этом: «Браво!», дабы не отнимать у нее надежду на скорую победу. Эта хитрая система должна подкреплять все прочие средства нашего арсенала, к которым вам будет угодно прибегнуть для укрощения вашей жены.
Таковы общие принципы, которые обязан чтить всякий муж, не желающий допускать ошибок в управлении своим маленьким королевством.
Теперь, пренебрегши мнением того епископа, который на Маконском соборе остался в меньшинстве[183] (и невзирая на Монтескье, который, разгадав, пожалуй, самую сущность конституционного строя, сказал где-то, что в больших собраниях здравые мысли всегда звучат из уст меньшинства), мы примем за данность, что женщина состоит из тела и души, и начнем с описания тех способов, какие помогут вам приобрести власть над ее душой. Что ни говори, мысль благороднее, чем плоть, и мы предпочтем науку кухне, а образование — гигиене.
Размышление XI
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!