О новом отношении к консервативной историографии: через критику к синтезу 15 страница
Возражая Николаю Михайловичу, А. Галанте-Гарроне, напротив, полагал, что Ромм, изменив ранее намеченный маршрут путешествия по Франции, поехал в Париж именно для того, чтобы продолжить образование своего подопечного. Правда, итальянский исследователь считал, что такое образование должно было состоять, прежде всего, в приобретении юным графом политического опыта, необходимого для будущего государственного мужа. Принятое Роммом решение отправиться в столицу, по мнению этого историка, "не было результатом компромисса между обязанностями наставника и нарождающейся страстью к политике; тем более это не было изменой его прежней деятельности; оно было продиктовано совершенно искренним убеждением, что понаблюдать воочию за перипетиями столь великих событий может оказаться не менее полезно для образования молодого россиянина, чем посещать промышленные предприятия и изучать иностранные языки"[772]. Впрочем, перемену фамилии Строгановым А. Галанте-Гарроне тоже связывал с политической ситуацией: "Зачем потребовалась такая мера предосторожности? Вряд ли тогда ещё Ромм предполагал, что его ученик окажется замешан в политических событиях, однако он, несомненно, считал, что имя наследника русского аристократического рода будет в Париже помехой в тот момент, когда французская буржуазия начала борьбу за свои права и общественное мнение раскалилось до предела. Для юного российского аристократа лучше было сохранить своё инкогнито, чтобы раствориться в огромной толпе народа, который уже поднял голову и преисполнился надеждой"[773]. В.М. Далин также полагал, что Павел Строганов принял псевдоним по политическим мотивам, правда, датировал это несколько более поздним периодом: "Вскоре, 7 августа [1790 г.], он получил диплом члена Якобинского клуба... Из предосторожности он присвоил себе имя Павла Очера (так называлась речка, у которой в Пермской губернии был расположен один из уральских заводов Строгановых)"[774].
|
|
|
Однако изучение всей совокупности известных к настоящему моменту документов по данной теме позволяет уточнить представление о том, с какими целями Ромм и Строганов прибыли в Париж. На мой взгляд, все вышеназванные авторы, помня о последующей судьбе Ромма, переоценивали влияние политического фактора на его планы того периода. Хотя желание воочию узреть исторические события, связанные с созывом Генеральных штатов, и побудило Ромма изменить маршрут путешествия, тем не менее главной целью для него по-прежнему оставалось образование воспитанника, прежде всего в области естественных и точных наук. А где, как не в Париже, имелись для этого наиболее благоприятные возможности! В дополнении к упомянутому выше письму Павла от 16 декабря (ст.ст.) 1788 г. Ромм делится с отцом ученика следующими педагогическими соображениями: "Ваш сын должен прослушать здесь такие необходимые для своего образования курсы, как естественная история и горная химия, к коим мы добавим также все то, что позволит сделать оставшееся от занятий ими время. Здоровье у него весьма крепкое. Он прошел сотни лье пешком по декабрьским холодам через Франш-Конте, изучая солеварни. Ростом он уже значительно превзошел меня и, думаю, вас тоже, насколько я могу судить по памяти"[775]. Об основательности педагогических планов Ромма свидетельствует и его письмо А.С. Строганову от 12/23 февраля 1789 г., где изложена развернутая программа обучения Попо[776]. Этот документ в значительной степени проливает свет на причины изменения Роммом фамилии своего подопечного. Жизнь инкогнито должна была, по мысли наставника, избавить молодого человека от необходимости вращаться в светских кругах с их многочисленными соблазнами, а потому рассматривалась Роммом прежде всего как необходимое условие нравственного воспитания юноши. Вот почему вопрос о перемене имени встал одновременно с принятием решения о поездке в Париж – в октябре 1788 г., когда ещё никому и в голову не приходило, что некоторое время спустя во Франции возникнет необходимость скрывать аристократическое происхождение по политическим мотивам. Впервые упоминание о псевдониме Павла Строганова появляется в письме Ромма Дюбрелю, отправленном из Лиона 4 октября 1788 г.: «Я счел уместным изменить имя Попо. Барон [Г.А. Строганов] также захотел изменить своё, о чем он известит вас лично. Попо выбрал имя "Очер" по названию одного из владений его отца в Сибири. Пожалуйста, примите это во внимание. Во время пребывания в Париже его надо называть просто г-н Очер. Графа Строганова там быть не должно»[777]. Павел известил об этом решении отца в письме из Лиона от 21 октября / 1 ноября: "...как господин Ромм хочет, чтоб я был не известен в сем городе [Париже], то он мне присоветовал переменить мое имя, и я избрал Очер – имя вашего завода"[778].
|
|
|
|
|
|
В Париже учебные занятия Павла Строганова продолжались, как и прежде, а объем их, возможно, даже увеличился. Согласно данным книги расходов, которую вел Ромм, сразу после их приезда был нанят учитель немецкого языка, а немного погодя Павел и присоединившийся к нему Григорий Строганов стали посещать курсы военного искусства[779]. Круг их общения также составляли в основном люди, связанные с науками. В письме от 12/23 февраля Павел отмечает: "Мы здесь часто видим господина de Mailli, и у него видели часть привезенных им из России руд; кои доказывают чрез их драгоценность его великим охотником, и бывшим в дружестве с теми, которые имеют лутчия рудники в Сибири"[780]. В письме от 31 марта / 11 апреля он сообщает отцу о встрече со знаменитым швейцарским натуралистом и философом Горацием-Бенедиктом Соссюром[781], с которым познакомился ещё в Женеве. Любопытно, что письма Павла и его учителя в Петербург зимой и весной 1789 г. не содержат ни малейшего упоминания о политических событиях. Может быть, ни тот, ни другой просто не хотели лишний раз волновать старого графа? Однако другой источник, а именно – переписка Ромма с его риомскими друзьями, также свидетельствует о том, что и наставник, и его ученик до мая 1789 г. обращали на политику мало внимания, сосредоточившись в основном на занятиях науками[782].
|
|
|
В апреле пришло сообщение из Петербурга о смерти барона А.Н. Строганова, отца троюродного брата Павла. Григорий начал готовиться к отъезду в Россию. Письмо от 31 марта / 11 апреля, которым Павел откликнулся на столь печальное известие, ярко показывает глубокую и очень искреннюю религиозность этого ещё совсем молодого человека:
"Милостивой государь и почтенной отец мой,
Я весьма сожалею о смерти дядюшки; это великая потеря для всей его фамилии, а наипаче для братца весьма несчастливо, что ему должно было оставить свои учения в такое время, в которое они ему больше б пользу могли принести. Я чувствую что сия потеря должна и вас весьма оскорблять, а особливо нечаянностию, ибо дядюшка помер в таких летах, в которых обыкновенно человек бывает крепче. Но надобно думать, что сие к лутчему зделано, ибо бог ничего не делает, которое бы не было весьма хорошо; в коего вера тем весьма утешительна, что, ежели с одной стороны мы оскорблены чем нибудь, можем с другой нас утешать тем, что противное тому хуже б было..."[783]
В мае, с открытием Генеральных штатов распорядок занятий Павла Строганова претерпевает серьезные изменения. Ромм и его подопечный начинают регулярно посещать Версаль, где с трибуны наблюдают за работой Штатов. Вероятно, первое время Ромм полагал, что ему удастся совмещать столь интенсивное увлечение политикой с продолжением систематического образования своего ученика. Во всяком случае, в мае он направляет А.С. Строганову письмо с пространным планом дальнейшей учебы его сына. Без указания даты оно впервые было опубликовано великим князем Николаем Михайловичем[784]. По мнению А. Галанте-Гарроне, документ составлен в апреле 1789 г. – в момент отъезда на родину Г.А. Строганова, то есть до начала работы Генеральных штатов, сразу после которого Ромм, как полагал итальянский историк, оставил все свои педагогические начинания[785]. Судя по тексту письма, его, скорей всего, действительно повезли с собой в Петербург Г.А. Строганов и Демишель. Однако из Парижа они уехали не в апреле, как думал А. Галанте-Гарроне, а 12 мая[786] – неделю спустя после открытия Генеральных штатов. Впрочем, последнее обстоятельство пока ещё ничуть не мешало Ромму строить новые планы по образованию своего питомца: "К концу года мы намереваемся проехать по южным провинциям, оттуда направимся в Германию, Голландию и Англию, дабы продолжить занятия по различным дисциплинам (...) Пребывание в Германии будет преследовать цель упрочить наши навыки в немецком и приступить к изучению права. После овладения этим языком, знать который в России настоятельно необходимо, я хочу, чтобы он [Павел] освоил английский, дабы суметь прочесть вышедшие на нём несколько хороших книг по искусству. Изучение этих языков окажется для него менее трудным, поскольку он довольствуется освоением прозы, которая всегда проще, чем речь поэта"[787].
Впрочем, столь замечательным прожектам суждено было остаться на бумаге. Водоворот революционных событий всё глубже затягивал и учителя, и ученика. В монографии А. Галанте-Гарроне детально показан процесс быстрой радикализации в мае-июне 1789 г. взглядов Ромма, прежде достаточно безразлично относившегося к политике. О воззрениях его подопечного известно гораздо меньше. Логично предположить, что резкая смена обстановки, когда юноша, которого долгое время воспитывали анахоретом, вдруг оказался в гуще политических страстей, произвела на него достаточно сильное впечатление. Если ещё осенью предыдущего года политика имела для него более чем второстепенное значение, то с июня 1789 г. она регулярно появляется в его письмах к отцу. Так, 15/26 июня 1789 г. Павел сообщает: "Мы здесь имеем весьма дождливое время, что заставляет опасаться великаго голода, который уже причинил во многих городах бунты. Теперь в Париже есть премножество войск собрано, чтобы от возмущений удерживать народ, который везде ужасно беден"[788].
A вот Ромм в своих посланиях старшему Строганову, напротив, вообще не касается политических тем, рассказывая преимущественно об успехах своего воспитанника и учебе. Так, в письме от 16/27 июня он сообщает: "Ваш сын добился успехов в плавании: дважды он пересек Сену в достаточно широком месте"[789]. И даже в день парижского восстания и взятия Бастилии, Ромм в письме от 3/14 июля, ни словом не упомянув о происходящем на улице, ограничился обсуждением исключительно вопросов учебы: "Я не могу не обратиться к Вам снова с просьбой, повторяя которую, уже наскучил, но которая для нас важна, а именно – прислать нам те предметы, что уже давно собираете для нас и что могли бы расширить познания Вашего сына в географии, истории и экономике его родины. Он находится в добром здравии и добился больших успехов в тех физических упражнениях, которыми занимается, но особенно в плавании"[790].
Однако события 14 июля получили огромный резонанс не только во Франции, но и далеко за её пределами, а потому дальнейшее умолчание о них Ромма могло вызвать недоумение старого графа. И когда Павел 9/20 июля известил отца о случившемся: "Вы, может быть, уже знаете о бывшем в Париже смятении, и вы, может быть, неспокойны о нас, но ничего не опасайтесь, ибо теперь все весьма мирно"[791]. Ромм от себя добавил: "Господин Граф, мы могли бы Вам писать чаще, чтобы предотвратить тревогу, которую у Вас могут вызвать сообщения газет о происходящем в Париже. Теперь же вокруг нас все в совершенном спокойствии"[792].
С этого времени мало какое из писем уже не только Павла Строганова, но и Ромма обходилось без того или иного упоминания о событиях революции. Например, 24 июля / 4 августа Попо рассказывает о посещении с наставником разгромленной народом Бастилии[793]. Сам Ромм в тот же день направляет А.С. Строганову письмо с объяснением причин их задержки в Париже: "Мы отложили наше путешествие в южные провинции, поскольку при этом всеобщем брожении умов, которые повсюду заняты исключительно вопросами власти и управления, мы не смогли бы там столь же успешно обеспечить себе образование, развлечение и безопасность. Г-н де Лафайет, главнокомандующий городской милицией Парижа, и г-н Байи, мэр города, установили прекраснейший порядок во всех кварталах. Повсюду здесь царит спокойствие, и пребывание в Париже теперь более безопасно, нежели во всей остальной Франции"[794]. Утверждая последнее, Ромм мог сравнивать положение в столице с ситуацией в его родной Нижней Оверни, охваченной в те дни, как, впрочем, и многие другие французские провинции, "великим страхом". Дюбрель сообщал Ромму, что провинция взбудоражена слухами о появившихся неизвестно откуда таинственных разбойничьих шайках, одно известие о приближении которых вызывает страшную панику[795].
Между тем, "политическое образование" Ромма и Строганова продолжалось, поглощая практически всё их время. Все другие занятия оказались заброшены. Поездки в Версаль стали практически ежедневными, а с 11 августа Ромм даже снял там квартиру, которую они с Павлом покинут лишь в октябре, с переездом Национального собрания в Париж[796]. В послании Дюбрелю от 8 сентября Ромм так описывал освоение нового и для учителя, и для ученика "предмета": "В течение некоторого времени мы регулярно посещаем заседания Национального собрания. Они мне представляются отличной школой общественного права для Очера. Он проявляет к ним живой интерес, все наши разговоры теперь только об этом. Получаемые нами со всех сторон знания обо всех важнейших сторонах политического устройства столь прочно завладели нашим вниманием и настолько заполняют наше время, что любое другое занятие для нас оказывается почти невозможным"[797].
В какой степени эти "уроки" были усвоены Павлом Строгановым? Прежде всего, надо отметить, что политика, действительно, стала наиболее подробно освещаемой в его корреспонденции темой. Любопытно, что особое внимание он уделял продовольственному вопросу, считая основной причиной народных волнений недостаток хлеба. Едва ли не в каждом письме он так или иначе касался этой темы, сообщая как обстоят дела со снабжением населения продовольствием: 9/20 сентября 1789г. – "Здесь жатва хотя и была хороша, однако же весьма трудно достать хлеба, и не знают к чему сие приписать; говорят, что много вывозят для императора (хотя вывоз весьма строго запрещен)"[798]; 23 сентября / 4 октября – "Здесь все весьма тихо, хлеб не редок, как был прежде, и так народ не бунтуется"[799]. Любопытно, что уже на следующий день, после того как это было написано, в Париже начались волнения, вылившиеся в поход плебса на Версаль. Впрочем, и в дальнейшем продовольственная проблема постоянно находила отражение в письмах Павла: 11/22 ноября 1789 г. – "все мирно теперь в Париже, и хлеб не редок"[800]; 2/13 декабря – "Здесь все мирно, и уверяют, что меры взятыя снабдили Париж хлебом на целую зиму"[801]. Письмо от 17/28 декабря 1789 г. также показывает, что перспективу гражданского умиротворения во Франции Павел Строганов связывал именно с благоприятным урожаем грядущего года. В небольшой приписке к этому посланию Ромм добавляет: "...Мы можем лишь повторить, что порядок и безопасность укрепляются с каждым днем, что все идет к установлению мира и что мы здесь пользуемся всеми благоприятными возможностями, которые нам предоставляются в данных обстоятельствах"[802]. Любопытно, что двумя неделями позже младший Строганов почти дословно повторит то же самое: "Я не имею ничего другого вам сказать, как только, что здесь все спокойно и в мире"[803].
Впрочем, это далеко не единственное совпадение в оценках ситуации учителем и учеником. Так, в их письме от 25 ноября / 6 декабря Ромм описывает её в выражениях, весьма схожих с приведенными выше высказываниями Павла: "Здесь царят порядок и мир; хлеб, столь необходимый для их поддержания в народе, обилен и хорош"[804]. Есть и другие примеры, свидетельствующие о близости взглядов Ромма и младшего Строганова. Выше уже приводилась положительная оценка Роммом деятельности маркиза де Лафайета и Байи[805]. Подобным же образом отзывается о роли Лафайета в событиях 5-6 октября и Павел Строганов, выражая в письме отцу от 4/15 октября как собственное мнение, так и мнение наставника ("я с господином Ромом думаю"). Отметим также, что из всех существовавших тогда версий о причинах стихийного похода парижан на Версаль Павел приводит ту, которой придерживались наиболее последовательные сторонники революции, а именно – действия парижан стали ответом на "заговор" противников реформ: "... Теперь Париж весьма спокоен, меры которыя взял маркиз de la Fayette для сего, не оставляют никакого страха для совершеннаго мира; нынешния мятежи меня ни под каким видом не удивляют, но на против кажутся весьма натуральными, ибо французской народ переменяет свою constitution, что и причиняет великое множество не довольных, которыя думают привесть паки древную чрез оныя, они желают внутренной войны, и есть многия, кой боятся, чтоб она не случилась, но я с господином Ромом думаю что ето совсем без основания, по хорошим мерам, которыя против ся взяты. Не давно что было еще в Париже великое смятение, причиненное одним пиром данным королевскими лейб-гвардиями, в котором они произносили в пресудствии короля и королевы многия ругательства против l'assemblee nationale и народнаго банта, которой есть синяго, краснаго и белаго цветов, бросив его под ноги, и тем вооружили против себя около пятнацати тысяч человек из парижскаго гражданскаго войска, пришедших в Версалию под предводительством маркиза de la Fayette, сии последния их прозбами принудили короля со всею его фамилиею переехать в Париж, где он и пребывает в Tuileries, охраняем гражданским войском, а не лейб-гвардиями; с тех пор все в Париже в совершенном мире. L'assemblée nationale также от ныне пребудет в Париже. Я вам советую не тревожится о нас, ибо я уверен что нечего боятся"[806].
Неоднократно встречающиеся совпадения в оценках событий Роммом и его подопечным дают основание говорить о значительном влиянии на Павла Строганова взглядов его наставника. И всё же из этой констатации ещё отнюдь не следует, что ученик смотрел на происходящее исключительно глазами учителя и полностью разделял его воззрения. С появлением нового и общего для обоих увлечения политикой прежние противоречия в их личных отношениях не только не исчезли, но даже усилились. Если ещё осенью 1788 г., во время путешествия по Франш-Конте, Ромм сообщал старшему Строганову о том, что вполне удовлетворен поведением воспитанника, который проявляет всё большую готовность к послушанию[807], то уже летом 1789 г. конфликты между учителем и учеником возобновились. 19/30 августа Павел пишет в Петербург:
"Милостивой государь и почтенной отец мой,
Мы получили ваше письмо, писанное из Сарскаго села от 21-го июля; я весьма чувствителен к милостям, которые вы для меня всегда имеете, а наипаче в сем случае; хотя я не всегда их достоин. Я чувствую, что уже несколько времени как я не имею с господином Ромом такое поведение, каковым я ему должен; я его не слушаю, как должен слушать; и чувствую, что имевши с ним худое поведение, я не держу слова, которое вам дал, и, следовательно, против бога грешу; рассмотря все сие, я возбужден сие письмо к вам написать, и сделать сие исповедание, надеявшись на вашу милость меня в том простить; ибо я весьма в сем поведении раскаиваюсь"[808].
Ромм, со своей стороны, в письмах старому графу не раз жалуется на "моральную инертность" своего воспитанника[809]. К сожалению, из корреспонденции не ясно, в чем именно проявлялись разногласия между Роммом и младшим Строгановым. Возможно, повзрослевший Павел всё больше тяготился мелочной опекой со стороны наставника? А может, просто сказалась разница в темпераментах?[810] Во всяком случае, она весьма заметна в отношении каждого из них к происходившим вокруг событиям. Задумчивый, чувствительный и глубоко религиозный юноша далеко не в полной мере разделял тот революционный энтузиазм, которым всё больше проникался Ромм. Наставник Павла ощущал себя полноправным участником революции. Начав с того, что добровольно берет на себя миссию информировать земляков о работе Национального собрания, он к концу 1789 г. является уже одним из наиболее активных вдохновителей "левых" своего родного города. В письмах Дюбрелю, которые в Риоме зачитываются вслух перед многочисленной аудиторией, Ромм оправдывает совершаемые в стране акты революционного насилия. По горячим следам событий 5-6 октября он, например, пишет: "Доводы одного лишь разума способны повлиять только на слабых и добрых, надо, чтобы разуму предшествовал террор, способный переубедить всех"[811]. И даже в письмах А.С. Строганову, где Ромм, разумеется, умалчивает о своём личном участии в политике, он не скрывает сочувствия к происходящим переменам. Так, когда отец Павла попросил его выкупить заложенные некогда графиней Строгановой в лотерее фамильные ценности, Ромм, обсуждая возможность данной операции, мимоходом дает понять, что считает намерения сторонников преобразований благом, даже если они грозят обернуться старому графу во вред: " При том желании реформ, которое овладело всеми во Франции, некоторые люди требуют ликвидировать лотереи и Mont de pi é t é (ломбард – А.Ч.). Поскольку подобная ликвидация вполне вероятна и была бы весьма желательна для общественного блага, то, если она будет иметь место, не повлечет ли она частного зла для вас? (курсив мой – А.Ч.)"[812]. В письме тому же адресату от 14/25 января Ромм на конкретных примерах показывает, сколь благотворно, по его мнению, влияет революция на общественную мораль[813].
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 108; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!