О новом отношении к консервативной историографии: через критику к синтезу 12 страница
Кутон в гораздо большей степени был практиком, нежели теоретиком. Приступая к введению совершенных, на его взгляд, порядков в своём департаменте, он не имел четкого плана всесторонних преобразований и занимался преимущественно той сферой общественных отношений, которая, согласно его убеждениям, должна была стать основой для наилучшего строя, а именно – сферой морали. О том, как в соответствии с принципами "естественной" нравственности будут изменены другие стороны социальной жизни, Кутон в период миссии практически ничего не говорил. А между тем ход событий подвел робеспьеристов к необходимости яснее определить свои дальнейшие намерения.
К концу 1793 г. положение Республики существенно упрочилось. На всех важнейших направлениях иностранные армии были вытеснены за пределы Франции. В упорных боях республиканские войска нанесли вандейцам ряд сокрушительных поражений и рассеяли их главные силы. Вслед за Лионом пал мятежный Тулон, в остальных же департаментах оппозиционные выступления удалось подавить ещё раньше. Правители Республики получили возможность перейти к созидательной деятельности, тем более что в их руках оказалось весьма эффективное средство воздействия на общество – мощное централизованное государство. Концентрация власти в стране к концу 1793 г. достигла высочайшей степени. Декрет 14 фримера (4 декабря), проведенный через Конвент при непосредственном участии Кутона, наделил Комитет общественного спасения фактически диктаторскими полномочиями, а террор, поставленный по требованию плебса "в порядок дня" ещё в сентябре, явился действенным орудием осуществления этой диктаторской власти. Надо было только наметить себе ясные цели, для достижения которых будет использована машина государственного принуждения.
|
|
|
В письме из действующей армии от 14 декабря Сен-Жюст просил Робеспьера привлечь внимание якобинцев к "фундаментальным принципам общественного блага", дабы они позаботились о способах управления "Свободным государством"[684]. Необходимость развернутого теоретического обоснования путей построения нового общества понимал и сам Робеспьер. 25 декабря он объявил в Конвенте, что задача нации "дать восторжествовать принципам, на которых должно покоиться процветание общества"[685]. В программной речи 5 февраля 1794 г. Неподкупный снова подчеркнул: "Настало время ясно определить цель революции и предел, к которому мы хотим прийти"[686]. В течение следующего полугода практически в каждом большом выступлении лидеры робеспьеристов освещали те или иные стороны утопического идеала, того, по меткому определению О. Кошена, "мира в облаках", который Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и их сподвижники хотели перенести на землю.
|
|
|
Любопытно, что из всей "партии" лишь "триумвиры" пользовались привилегией делать программные заявления. Причем среди них существовало своеобразное распределение обязанностей. Робеспьер в пространных речах, насыщенных абстрактно-метафизическими рассуждениями, рисовал общие контуры совершенного строя. В докладах Сен-Жюста делалось теоретическое обоснование таких важнейших политических мер, как, например, уничтожение эбертистов и дантонистов, изменения в порядке таксации цен, создание общей полиции, и др. В многочисленных и, как правило, не слишком продолжительных выступлениях Кутона высокая теория увязывалась с текущими вопросами повседневной политики.
Какой видели конечную цель Революции идеологи и вожди робеспьеристов? Каков был, по их мнению, тот социальный идеал, к которому Франции предстояло прийти в недалеком будущем?
Верные духу просветительской философии XVIII в. и, прежде всего, идеям Руссо робеспьеристы все проблемы общества рассматривали в этическом аспекте. Революция представлялась им кульминацией великой битвы Добра и Зла, продолжавшейся на протяжении всей истории человечества. "Порок и добродетель составляют судьбу земли: это два противоположных духа, оспаривающих её друг у друга ... Революция, которая стремится установить добродетель, – это лишь переход от царства преступления к царству справедливости", – говорил Робеспьер в Конвенте[687]. Та же мысль звучит во многих выступлениях Кутона. Революция, заявлял он, это "смертельная схватка между преступлением и добродетелью"[688].
|
|
|
Соответственно победа Революции, по мнению Робеспьера, Кутона и их соратников, должна состоять в окончательном изгнании порока и торжестве "естественной", "разумной", "вселенской" морали. Только победа добродетели, считали робеспьеристы, позволит решить все социальные проблемы. Материальная сторона жизни, в частности вопросы экономики, сами по себе мало привлекали внимание мечтателей, отступая на второй план перед блистательной перспективой построения идеально нравственного общества. "О! Сколь безрассудны люди! – восклицал Кутон. – Что нужно им для жизни и счастья? Несколько унций пищи в день, радость творить добро и сознание того, что совесть чиста – вот и всё"[689]. Разумеется, при таком подходе едва ли можно было ожидать от него и его сподвижников понимания реальных чаяний различных социальных слоев.
|
|
|
Однако уже многие десятилетия значительная часть историков придерживается традиции рассматривать сторонников Робеспьера как выразителей интересов той или иной социальной группы, либо класса. Ещё современник Революции, один из лидеров "болота", Дюран де Майян в "Истории Национального Конвента" назвал Неподкупного "народным диктатором, мало-помалу возвысившимся благодаря расположению к нему черни"[690]. В новейшее время Робеспьера признавали идеологом и лидером то мелкой[691], то средней буржуазии[692], то "блока демократической (средней и низшей) буржуазии, крестьянства и городского плебейства"[693]. Несмотря на подобные расхождения во мнениях и даже острые споры друг с другом историков, разделявших такой "социальный подход", всех их объединяет убежденность в том, что своей политикой робеспьеристы сознательно или, по крайней мере, объективно служили интересам определенного общественного слоя.
Правда, слова и дела Робеспьера и его окружения, в нашем случае – его ближайшего сподвижника Кутона, не могут не вызвать сомнения в правомерности такой трактовки. Самим робеспьеристам какой-либо "социальный подход" был абсолютно чужд. Они оценивали людей исключительно по этическим критериям и делили общество на две неравные части: на "добродетельных" граждан, составляющих большую часть нации – собственно "народ", – и "порочное", "нравственно развращенное" меньшинство. Суть робеспьеристской политики в отношении этих групп заключена в афористической формулировке Кутона: "Война – мошенникам и негодяям, мир и почет – добродетели"[694]. О тех, кто, по мнению Неподкупного и его соратников, принадлежал к числу приверженцев "естественной" морали, о "патриотах" и "республиканцах", они действительно проявляли горячую заботу. Так, Кутон не раз поднимал вопрос об оказании государственной помощи семьям погибших или ушедших на фронт республиканцев. Но всё это были единичные акты, относившиеся к отдельным лицам. А был ли какой-нибудь значительный социальный слой, которому принесла бы пользу робеспьеристская политика создания совершенного строя?
К настоящему времени в ряде серьезных исследований весьма убедительно показано, что деятельность данной "партии" противоречила интересам и устремлениям городского плебса[695]. Знакомство с произведениями Кутона позволяет лучше понять идеологическую подоплеку этого конфликта. Хотя Кутон неизменно с теплотой отзывался о "народе", о простом люде, он практически никогда не говорил об экономическом положении плебса. Его любовь к санкюлотам была довольно абстрактна. Искренне убежденный, что для счастья достаточно "несколько унций пищи в день", Кутон, который сам, надо признать, жил более чем скромно, не понимал и не разделял желания "низов" улучшить материальные условия жизни. Идеальному гражданину Республики, каким его представлял Кутон, должны были быть чужды подобные проявления "корысти". Недаром в качестве одной из важнейших добродетелей истинного республиканца Кутон считал умеренность[696]. Неудивительно, что экономические требования, выдвигавшиеся время от времени санкюлотами, на самом деле мало похожие на выдуманный мечтателями-утопистами идеал, расценивались Кутоном и его единомышленниками как результат развращающего влияния врагов революции. Так, когда в порту Парижа произошли беспорядки – женщины захватили привезенную в город партию мыла, Кутон тут же объявил это результатом происков контрреволюционеров-подстрекателей, похоже, даже не задумываясь о том, что причина волнений – действительный недостаток в Париже жизненных припасов[697]. Живая заинтересованность простого люда в столь "низменных" вещах плохо вписывалась в представления Кутона о подлинных социальных ценностях: "счастье состоит в исполнении своих обязанностей и практическом применении добродетели"[698]. Отсюда и его враждебность к секционным обществам Парижа, выражавшим чаяния плебса, а, по мнению робеспьеристов, представлявшим собой рассадник порочного влияния противников Добродетели[699]. И уже совсем парадоксально, с точки зрения "социального подхода", звучат выдвинутые Кутоном в адрес "заговорщиков" обвинения в том, что они хотели, придя к власти, создать в Париже изобилие[700].
Столь же слабо "партия" Робеспьера была осведомлена о нуждах крестьян. Так, когда на заседании Якобинского клуба депутаты Дюкенуа и Изоре предложили обратиться к Конвенту с просьбой законодательным путем установить практику продажи национализированных земель малыми участками, что облегчило бы покупку земли крестьянам, Кутон начал убеждать собравшихся, что все необходимые акты Конвент давно уже принял. Любопытно, что своим выступлением он не только продемонстрировал незнание истинного положения дел в деревне, но и, что для юриста особенно непростительно, свою полную неосведомленность относительно аграрного законодательства Конвента[701]. Так, он сообщил, что якобы существует закон, разрешающий брать национализированные земли эмигрантов в аренду[702], между тем соответствующее положение декрета от 3 июня 1793 г. было отменено ещё 13 сентября! Отрыв от реальности превращал все его рассуждения о перспективе ликвидации нищеты в демагогию.
И уж тем более не могли робеспьеристы стать защитниками интересов "среднего класса" или, иными словами, торгово-промышленных, предпринимательских слоев общества. Правда, в отличие от ультралевых революционеров, сторонники Неподкупного не считали крупных и средних собственников изначально враждебными новым порядкам и, как помним, были против насильственного передела имущества. Напротив, уважение к собственности составляло одну из характерных особенностей их мировоззрения. Для Кутона, например, совершенно бесспорно, что пострадавшие от народных волнений торговцы должны получить справедливую компенсацию[703]. Даже контрибуцию на богатых граждан Пюи-де-Дома он обосновывал необходимостью дать беднякам образование, без которого те никогда не научатся уважительно относиться к чужой собственности[704].
Еще более последовательным в данном вопросе был сам Робеспьер. 16 жерминаля (5 апреля 1794 г.) в самый разгар репрессий против дантонистской оппозиции Кутон предложил депутатам Конвента отчитаться о моральной стороне своей деятельности и об имущественном положении[705]. Судя по всему, это выступление экспромтом диктовалось, прежде всего, эмоциями и не было согласовано с другими "триумвирами". В тот же день Робеспьер, не вступая, правда, в прямую полемику с Кутоном, а потому даже не упомянув его имени, высказался в Якобинском клубе против контроля за имущественным состоянием членов Конвента: "Патриоты чисты; если же судьба наделила их дарами, которые добродетель презирает, а жадность уважает, они и не думают скрывать их, они имеют сильное желание использовать их благородным образом"[706]. Кутону ничего не оставалось, как на следующий день фактически дезавуировать сделанное им ранее предложение[707]. Если учесть, что лично у Робеспьера не было оснований бояться такого отчета, то нельзя не признать, что лишь весьма принципиальные соображения могли побудить его публично продемонстрировать (пусть даже в косвенной форме) разногласие с ближайшим сподвижником в момент острейшего политического кризиса! И действительно, речь шла об одной из фундаментальных основ идеологии робеспьеризма: моральные качества человека несравнимо важнее его материального положения и социальной принадлежности.
Однако, хотя робеспьеристы и не считали себя противниками торговцев и промышленников, ригористические требования их "вселенской" морали противоречили духу предпринимательской деятельности и, будучи удовлетворены, лишили бы её всякого смысла. Напомню, что к числу главнейших нравственных ценностей робеспьеристы относили умеренность, доходящую до аскетизма. Соответственно богатство, допускаемое ими как социально-экономическая данность, с этической точки зрения квалифицировалось как источник искушений. Само по себе богатство и не зло и не добро – всё зависит от того, как им распорядиться. "Истинный патриот", конечно же, его "использует благородным образом". Что это означает, Кутон и попытался продемонстрировать "богатым эгоистам" Пюи-де-Дома при помощи чрезвычайного налога. Приобретя состояние, "патриот" должен без жалости потратить его на общественные нужды. "Мы презираем ничтожное богатство, мы создаем счастье народа", – заявлял Кутон[708]. Человека, находившего иное применение своему достоянию, робеспьеристы воспринимали как нравственно испорченного, а значит, потенциального контрреволюционера. Поэтому, не имея в принципе ничего против крупных собственников, они всё же с нескрываемым подозрением относились к этим людям, гораздо более других "искушаемых" пороком алчности. Весьма красноречив нарисованный Кутоном собирательный образ врага революции – Англичанина, который, "запершись в своём банке, занимается корыстными расчетами"[709]. Оратор полагал, что это занятие должно усилить отвращение слушателей к нравственному облику подобного человека.
Таким образом, хотя врата в сияющее "Царство добродетели" перед торговцами, промышленниками и другими представителями "средних классов" оставались открытыми, у порога им предстояло оставить стремление к прибыли и накоплению или, иными словами, то, без чего предпринимательская активность утрачивала стимулы и смысл. Для данной социальной группы такая перспектива была неприемлемой, следовательно, робеспьеристская идеология не могла отвечать и её интересам.
Впрочем, нет ничего удивительного, что этическая утопия робеспьеристов противоречила реальным потребностям всех слоев французского общества. Набор добродетелей, которым сторонники Неподкупного хотели одарить свой народ являлся исключительно плодом философской абстракции. В XVIII в. мыслители Просвещения, не жалевшие сил для подрыва христианского мировоззрения, проявляли повышенный интерес к дохристианским временам, идеализируя и превознося античность. Особое восхищение вызывали готовность античных героев к самопожертвованию ради государства, их аскетизм, мужество, способность к преданной дружбе и т.д. При этом поклонники спартанской и древнеримской добродетели оставляли без внимания то, что подобные достоинства живших в древности людей были неразрывно связаны с качествами, вызывавшими в век Разума лишь ужас и отвращение: жестокость, вероломство и т.д. А ведь именно совокупность всех этих черт составляла основу личности человека далекой эпохи государств-полисов, безвозвратно канувшего в историю вместе со своим временем. Итальянский философ Дж. Вико ещё в первой трети XVIII в. писал об этом так: "Героя в нашем смысле слова (подобного античному – А.Ч.) угнетенные народы жаждут, философы, поэты воображают, но гражданская природа ... не знает такого рода благодеяний"[710].
Однако к словам Вико тогда мало кто прислушивался. Властителями дум в XVIII в. были другие авторы, рисовавшие идеализированный образ античного героя, наделяя его лишь теми качествами, которые, по их мнению, заслуживали подражания. Одним из наиболее видных апологетов античной добродетели был Руссо. Он считал, что граждане Спарты и Рима в несравненно большей степени понимали ценность "естественной" морали, нежели его развращенные современники. Так же чисто умозрительно был создан этический идеал робеспьеристов. Древнеримская и древнегреческая история являлась для них постоянным источником вдохновения в их усилиях построить нравственно совершенное общество. "Но не счастье Персеполиса предлагаем мы вам, это счастье растлителей человечества; мы предлагаем вам счастье Спарты и Афин в их лучшие времена, мы предлагаем вам счастье добродетели и скромного достатка..." – восклицал Сен-Жюст[711]. К авторитету спартанского законодателя Ликурга апеллировал и "Аристид" Кутон[712]. Именно псевдоантичный этический идеал был тем прокрустовым ложем, в которое пришедшие к власти утописты хотели загнать социальную реальность Франции XVIII в. Для этого использовались разные средства.
Расправившись с ультралевой и дантонистской оппозициями, робеспьеристы активизировали свою преобразовательную деятельность. В мае 1794 г. они развернули широкую кампанию по насаждению гражданского культа Верховного существа. Атеизм был окончательно приравнен к преступлению. Может показаться, что таким образом "партия" Неподкупного отреклась от провозглашавшейся ею ранее веротерпимости. Но это не так. Она лишь последовательно осуществляла парадоксальную концепцию веротерпимости Руссо, согласно которой в истинно свободном государстве человек не должен быть преследуем за взгляды в отношении религии. Однако атеист всё же подлежит наказанию, но не за убеждения, а за то, что, не признавая гражданский культ, оказывается плохим гражданином своей страны. И для Кутона, и для Робеспьера атеизм того или иного лица означал нежелание руководствоваться нормами "естественной" нравственности, что в их глазах было равносильно посягательству на святая святых Революции. Отсюда – обличительный пафос выступлений против не разделявших веры в Верховное существо. "Общество (якобинцев – А.Ч.) должно предать публичному проклятию тех, кто хотел бы установить атеизм, кто не применял бы добродетель на практике и жил без нравственности", – говорил Кутон в Якобинском клубе[713].
Помимо гражданского культа, робеспьеристы в качестве средства утверждения "вселенской" морали использовали также просвещение, искусство, пропаганду, но главным орудием достижения данной цели для них всё же был террор. Правда, ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, ни Кутон не являлись его изобретателями. Начавшись стихийно в форме насильственных "эксцессов" охваченной массовым психозом толпы, террор, опять же по требованию парижских "низов", получил затем статус государственной политики. Поэтому, когда "партия" Робеспьера приступила к планомерной реализации своей утопии, она уже могла опираться на принятое репрессивное законодательство и активно действующие карательные органы, во главе которых стояли её сторонники.
Воспринимая мир как поле битвы Добра и Зла, робеспьеристы соответственно делили всех людей на два лагеря: приверженцев Добродетели и защитников Порока. Себя они, разумеется, относили к первым и едва ли не в каждом выступлении об этом напоминали. Так, в речах и даже кратких репликах Кутона постоянно подчеркивается: "правительство добродетельно", "добродетель и честность поставлены в порядок дня", "мы ставим в порядок дня справедливость, порядочность, нравственность и добродетель" и т.п.[714] Политических же противников робеспьеристы, напротив, наделяли всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. Это, по словам Кутона, "гнусные существа, несущие на себе печать бесчестия, безнравственности и злодеяний", "безнравственные люди, развратители и убийцы" и т.п.[715] Если верить Кутону, они даже обликом своим не похожи на обычных людей: "негодяев узнают по внешности"[716]. Это какие-то монстры, исчадия ада, стремящиеся установить над миром вечное господство Зла.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 74; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!