О новом отношении к консервативной историографии: через критику к синтезу 6 страница
Столь же двойственное отношение к предложенному Кошеном и развитому в работах Фюре и Алеви социологическому подходу к изучению масонства можно наблюдать и в трудах Пьера-Ива Борепэра, являющегося сегодня лидером французского "масоноведения". Будучи членом, а затем и одним из руководителей Общества робеспьеристских исследований, П.-И. Борепэр разделяет присущий большинству историков-"робеспьеристов" критический настрой в отношении традиционных оппонентов "классического" направления историографии. Правда, в отличие от старших товарищей, он не касается вопроса об идеологических противоречиях, а ведет речь исключительно о расхождениях в сфере методологии. Так, в своей первой монографии – о масонах Клермон-Феррана – П.-И. Борепэр критикует О. Кошена и Р. Алеви за "упрощенческую" ( simpliste ), на его взгляд, трактовку лож как ячеек "новой социабельности"[544]. По мнению самого П.-И. Борепэра, декларируемые масонами принципы равенства отнюдь не всегда, либо не в полной мере находили воплощение в реальной практике функционирования лож. Однако подобные различия в точках зрения едва ли можно счесть принципиальными: спор идет о нюансировании выводов, а отнюдь не о целесообразности самого по себе применения социологического подхода к изучению масонства. Более того, к своим выводам Борепэр как раз и пришел в результате историко-социологического исследования клермонских лож.
|
|
|
В новейшей (и уже десятой по счету!) монографии П.-И. Борепэра "Масонское пространство: социабельность в Европе XVIII в." мы и вовсе не найдем каких-либо выпадов в адрес Кошена, чье имя вообще упоминается лишь вскользь. Отголоском былых споров является разве что скептический отзыв о достоинствах работы Р. Алеви, на которого "оказали влияние чтение Кошена и учеба у Фюре". Впрочем, автор тут же сворачивает тему, отсылая тех, кого интересует его мнение о работе Алеви, к своей первой книге[545]. В то же время, рассуждая о методологии современных исследований темы масонства, П.-И. Борепэр высказывает сожаление, что в этой области французской историографии до сих пор господствует позитивистский подход, поскольку её обошли стороной новые веяния, связанные с достижениями школы "Анналов" в сфере социальной и культурной истории[546]. Подобное методологическое отставание, считает П.-И. Борепэр, чревато для "масоноведения" утратой самостоятельности как отдельной отрасли историографии и растворением в полноводном потоке исследований, посвященных развитию в Век Просвещения различных новых форм социабельности. В этих работах, выполненных, отмечает автор монографии, на высочайшем уровне современной науки, масонство рассматривается наряду с другими новыми формами социабельности, такими, как салоны, академии, читальные клубы и т.д., причем далеко не всегда оказывается в центре внимания исследователей[547]. Чтобы сохраниться в качестве самостоятельной отрасли историографии, "масоноведение" должно радикально обновить свои научные методы, считает П.-И. Борепэр. Кстати, замечу от себя, к нему самому тезис о методологическом отставании никоим образом не относится: этот автор успешно применяет в своих исследованиях и социологический, и культурно-исторический подходы.
|
|
|
Между тем, его обеспокоенность вполне обоснованна. За пределами сообщества историков масонства вопросы становления новых форм социабельности в предреволюционной Франции активно изучаются на протяжении нескольких последних десятилетий многими специалистами по XVIII в.[548] Причем даже те историки, кто вовсе не разделяет идеологических пристрастий О. Кошена и готов согласиться отнюдь не со всеми его выводами, отдают ему должное за предложенный им социологический подход к данной проблеме[549].
Ощущение того, что "масоноведение" в методологическом плане всё больше отстает от других отраслей историографии, похоже, появилось в последние годы и у его представителей старшего поколения. Попытки внести определенные коррективы в традиционную интерпретацию темы "Масоны и Революция" нашли отражение в вышедшей недавно "Истории масонства Франции 1725-1815 гг.", которую подготовил коллектив авторов под руководством Д. Лигу, при участии А. Ле Бийяна и Д. Роша. В главе о роли масонов во Французской революции содержится, правда, и немало положений, уже известных нам по рассмотренным выше старым работам историков "классического" направления: опровержение "теории заговора" в версиях О. Баррюэля и Г. Мартена, критика концепции Б. Фэя, апология трактовок данной темы А. Матьезом и А. Собулем[550]. Однако появились и новые моменты, в частности признание, хоть и очень сдержанное, правомерности выводов О. Кошена и Ф. Фюре о радикально изменившейся в XVIII в. роли институтов "ассоциации" и "представительства". Правда, тут же отмечается, что к аналогичным заключениям пришел в своё время ещё Мунье[551].
|
|
|
Обсуждается в книге и вопрос о влиянии масонских практик на организацию революционных институтов. И если авторы по-прежнему отрицают, что оно проявилось в определении порядка работы революционных законодательных ассамблей, то относительно организации деятельности политических клубов осторожно замечают, что там оно, возможно, всё же имело место[552].
|
|
|
Таким образом, мы можем констатировать, что если длящаяся уже два столетия дискуссия о роли масонов во Французской революции ещё далека от своего завершения, то, по крайней мере, в последние годы наметились перспективы достижения консенсуса и успешного решения этой, одной из старейших в историографии Революции, проблемы. Подобные перспективы связаны с расширением арсенала применяемых для изучения масонства исследовательских методов, которое становится возможным благодаря постепенному идеологическому "охлаждению" темы и преодолению представителями "классической" историографии былой "аллергии" на те научные подходы, которые предложены их идеологическими оппонентами, в частности на социологический подход О. Кошена.
Глава 3
ЯНСЕНИСТЫ И РЕВОЛЮЦИЯ: ОТ "ЗАГОВОРА" К ..?
Маленькие муравьи могут большое дерево загубить.
Японская пословица
Посвящая последние годы своей жизни написанию обширного теологического труда "Августин", епископ Ипра Корнелиус Янсений (1585-1638) преследовал самую что ни на есть благую цель – укрепить догматы католицизма в соответствии с решениями Тридентского собора. Однако всё получилось прямо наоборот. Когда эта книга, до публикации которой сам Янсений, увы, не дожил, увидела свет в 1640 г., споры вокруг изложенных в ней идей привели к новому, самому крупному после Реформации, расколу в католической церкви. Едва ли благочестивому епископу и в страшном сне могло привидеться, что когда-нибудь его именем нарекут целое религиозное течение – янсенизм, приверженцы которого, начиная с середины XVII в., будут на протяжении более ста лет вести борьбу против верховной иерархии католической церкви Франции, а затем – и против самого папы римского. Тем не менее, именно так всё и случилось. Более того, последователи Янсения позднее даже окажутся причислены к виновникам самой страшной за последние три столетия катастрофы в истории католической церкви – Французской революции XVIII в.
Утверждение о том, что янсенизм сыграл одну из решающих ролей в подготовке Французской революции, было выдвинуто ещё современниками последней. Причем – редкий случай – оно встретило благосклонный прием как в левой, так я в правой частях политического спектра. Творцом того, что в современной историографии называют "республиканским мифом о янсенизме"[553], стал известный деятель Революции Анри Грегуар. Некогда аббат, затем – конституционный епископ, депутат Учредительного собрания и Конвента, он в 1801 г. опубликовал эссе "Руины Пор-Руаяля" о некогда знаменитом монастыре, главном духовном центре янсенизма, разгромленном в 1709 г. по приказу Людовика XIV. Грегуар описал легендарную обитель как сообщество людей, вдохновлявшихся христианскими и республиканскими идеалами, и объявил янсенистов "предтечами Революции"[554].
В свою очередь, на правом фланге тезис о "янсенистском заговоре" против церкви и государства выдвинул Жозеф де Местр в книге "О галликанской церкви" (1821)[555]. Затем эта идея в разных интерпретациях прозвучала и в сочинениях таких крупных религиозных мыслителей, как Фелисите Робер де Ламенне и Шарль-Мишель Лавижери[556].
В исторической литературе XIX в. представление о янсенистах как предтечах Революции было едва ли не общим местом[557]. Впрочем, конкретных аргументов в подтверждение этой точки зрения приводилось немного. Так, Феликс Рокэн, доказывая в известной работе "Революционный дух до Революции"[558], что противостояние нации и монархии началось задолго до 1789 г. и охватывало практически весь XVIII в., отвел янсенистам одно из центральных мест в истории политической борьбы, приведшей на исходе столетия к гибели Старого порядка. Однако при этом он дал понятию "янсенизм" излишне расширительное толкование, распространяя его фактически на всю политическую оппозицию первой половины XVIII в. По мнению автора книги, имя "янсенистов" без разбора "давалось всем врагам Рима и буллы" Unigenitus[559]. Более того, историк вообще отказался обсуждать специфику янсенизма как религиозного течения. "Считаем лишним, – писал он, – напоминать читателям различия между учением иезуита Молина и учением Янсениуса. Эти различия были совершенно забыты среди всех тех волнений, которые мы начинаем описывать"[560]. Неудивительно, что при таком подходе религиозно-идеологический феномен янсенизма начисто утрачивал свою идентичность, без остатка растворяясь в общем потоке оппозиционного движения. В результате оказывалось совершенно непонятно, в чем именно состояла та особая генетическая связь между собственно янсенизмом и Французской революцией – связь, которую одни современники Революции ставили янсенистам в вину, другие – в заслугу.
Впрочем, недостаток в конкретных фактах, подтверждающих подобную преемственность, испытывали и те авторы, кто, в отличие от Ф. Рокэна, с вниманием относился к религиозно-идеологическому содержанию янсенизма. Едва ли не единственным их аргументом была ссылка на исходившую от янсенистов инициативу введения во время Революции гражданского устройства духовенства. Причем этот довод был далеко не нов. Ещё в марте 1791 г. аббат О. Баррюэль утверждал в одном из своих памфлетов, что проводимая Учредительным собранием реформа церкви – дело рук янсенистов[561]. На протяжении последующих ста с лишним лет это мнение не раз повторялось в сочинениях разных авторов[562], пока наконец не получило весомое научное обоснование в диссертации Э. Преклена "Янсенизм XVIII века и гражданское устройство духовенства" (1929).
По мнению Э. Преклена, та активная роль, которую янсенисты сыграли в проведении церковной реформы 1790-1791 гг., определялась, прежде всего, их приверженностью идеям "ришеризма". Эта доктрина возникла ещё в начале XVII в. в ходе борьбы между иезуитами и галликанским духовенством, её автором стал Эдмон Рише (1560-1631), некогда член Католической лиги, в дальнейшем отрекшийся от неё и занявший в 1608 г. пост синдика Университета. В своих сочинениях он доказывал, что принадлежащая вселенской церкви власть издания непогрешимых законов возложена на всю общину пастырей. Иначе говоря, если сторонники ультрамонтанства представляли церковь монархией с папой во главе, а гугеноты выступали за радикальную демократизацию её устройства, признавая решающую роль за общиной прихожан, то Рише предлагал нечто среднее – умеренную аристократию, где полномочия папы были бы ограничены властью епископата и священников. Ведущую роль он отводил прелатам (первому сословию духовенства), однако и приходские священники (второе сословие) получали в его системе почетное место своего рода сената церкви. Собираясь на синоды под председательством епископа, они должны были участвовать в управлении епархией; а, будучи призваны на Собор, получали право решающего голоса[563].
Как показывает Э. Преклен, идеи ришеризма, быстро приобретшие популярность в среде галликанского духовенства, далеко не сразу встретили положительный прием у янсенистов. Однако начиная с 1675 г., в период спора французского короля и папы о регалии, сторонники янсенизма взяли на вооружение принципы Рише и на протяжении всего XVIII в. активно использовали их в борьбе против высшей церковной иерархии Франции[564]. Во время же Революции янсенисты, введя гражданское устройство духовенства, сумели, как утверждал Э. Преклен, если и не в самой полной мере, то в значительной степени реализовать принципы ришеризма на практике. "Последователи Эдмона Рише, – писал этот автор, – находились среди активных ниспровергателей конкордата 1516 г., а значит – и среди активных ниспровергателей Старого порядка ... Таким образом, ришеризм принадлежит к числу политических и социальных причин Французской революции"[565].
Солидное, хорошо фундированное исследование Э. Преклена на многие десятилетия определило характер освещения историками политической роли французского янсенизма в XVIII в. Однако сведенная исключительно к борьбе за осуществление идей ришеризма, эта роль выглядела слишком скромной, слишком ограниченной для того, чтобы можно было, действительно, отнести янсенистов к числу главных виновников падения Старого порядка.
Неудивительно, что и 60 лет спустя после выхода в свет работы Э. Преклена французский историк и философ Марсель Гоше, выступая в Версале на коллоквиуме "Янсенизм и Революция", имел все основания заметить: "Причастность янсенизма к Революции до сих пор остается – феномен поразительный – чем-то вроде слуха. Слуха научного, но всё же слуха, который, как и положено слуху, назойлив и противоречив"[566].
Версальский коллоквиум состоялся 13-14 октября 1989 г. в рамках празднования 200-летия Революции. Многие из принявших в нём участие историков были относительно молоды и преисполнены желания наметить новые подходы к исследованию этой, уже весьма почтенной по возрасту темы. Точкой отсчета для большинства выступавших стала монография Э. Преклена, положения которой они подвергли строгому критическому анализу, попытавшись если и не полностью пересмотреть их, то, во всяком случае, существенно дополнить и скорректировать.
Так, Ян Фошуа, обратившись к центральному пункту работы Э. Преклена – вопросу о введении гражданского устройства духовенства – показал, что отношение янсенистов к данной мере, обычно упоминаемой в качестве их главного вклада в Революцию, было далеко не столь однозначно положительным, как это традиционно считалось со времен О. Баррюэля. Правда, когда-то и Э. Преклен делал на сей счет некоторые оговорки, признавая, что, хотя янсенисты и сыграли решающую роль в проведении церковной реформы, её конкретное воплощение их устроило отнюдь не в полной мере[567]. Я. Фошуа, однако, пошел гораздо дальше, доказав, что эта реформа вызвала настоящий раскол в янсенистском движении[568]. Большинство депутатов-янсенистов в Национальном собрании и главный печатный орган движения Nouvelles eccl é siastiques , действительно, активно поддержали новое устройство церкви, но ряд видных деятелей янсенистской оппозиции дореволюционного периода, таких, например, как Г.Н. Мольтро и А. Жабино, выступил в 1790 г. с резкой критикой реформы[569]. Да и представленные в Собрании янсенисты были далеко не единодушны в отношении преобразований. Парадоксально, но после отказа правых депутатов обсуждать церковную реформу, главным её критиком оказалось именно несогласное с ней янсенистское меньшинство, и "дебаты в основном свелись к диалогу между самими янсенистами"[570]. Иными словами, если введение гражданского устройства духовенства и стало в целом победой ришеризма, то далеко не все янсенисты оказались готовы этот триумф разделить. Другая участница коллоквиума, Катрин Мэр, подвергла критике подход Э. Проклена за то, что, сводя политическую идеологию янсенистов к ришеризму, он упустил из виду теологическую сторону идейной борьбы, развернувшейся вокруг буллы Unigenitus[571].
В центре внимания исследовательницы оказался кружок янсенистских богословов начала XVIII в., разработавших в стенах ораторианского коллежа Сен-Малюар новую теологическую философию истории – фигуризм. Название доктрины было связано с тем, что она предлагала оригинальную трактовку библейских символов (figures). Рассматривая священную историю как циклически повторяющуюся, сторонники фигуризма утверждали, что большинство священнослужителей отошли от божественной истины, так же, как это некогда сделали иудеи Ветхого Завета. Возрождения же Церкви следует ожидать от явления нового избранного народа, каковым янсенисты считали себя. В представлении приверженцев фигуризма булла Unigenitus посягала не столько на традиционные галликанские свободы, сколько на истинное толкование Евангелия, а потому они призывали к самой бескомпромиссной борьбе против её признания во Франции. По мнению Мэр, именно фигуризм стал первым решительным шагом к переносу религиозного противостояния в политическую сферу[572]. Соответственно, его создателей она не без пафоса провозглашала едва ли не отцами-основателями политической оппозиции во Франции XVIII в.: «Нет, это был не слух. "Янсенистская партия" в том смысле, какой тогда вкладывали в это слово, очень даже существовала, а именно – небольшая группа воинствующих теологов, организовавших подпольную оппозицию и призывавших к созыву Собора. Они стали предшественниками парламентских янсенистов»[573].
Еще одна участница коллоквиума, Моник Котре, обратилась к вопросу о соотношении идей янсенизма и философии Просвещения, рассмотрев его на примере творчества Ж.-Ж. Руссо. Хорошо известно, что в 1762 г. проянсенистски настроенный Парламент Парижа фактически выступил заодно с Парижским архиепископом, осудив роман Руссо "Эмиль, или о Воспитании", хотя во всём остальном советники Парламента и высший клир занимали практически диаметрально противоположные позиции. Однако М. Котре убедительно показала, что янсенисты, официально порицая идеи Руссо как "новое пелагианство", на деле многое заимствовали из его учения. Например, критикуя судебную реформу канцлера Мопу, они широко использовали понятие "общественного договора", который якобы нарушило правительство[574]. Были близки янсенистским идеологам и взгляды Руссо на взаимоотношения духовной и светской властей, его апология патриархального общества и неприятие роскоши[575]. Не удивительно поэтому, что янсенисты активно применяли руссоистский дискурс в политических дискуссиях периода Французской революции. Правда, замечает М. Котре, это делали и сторонники, и противники Революции из числа янсенистов[576].
Американский исследователь Дэйл Ван Клэй поставил на коллоквиуме, казалось бы, парадоксальный вопрос – о религиозных (!) истоках Французской революции – и попытался установить преемственность между "янсенистской партией", составлявшей ядро антиправительственной оппозиции на протяжении большей части царствования Людовика XV, и "партией патриотов" – антиправительственной оппозицией кануна Революции.
На первый взгляд между двумя движениями было мало общего, поскольку в основе их конфликтов с властью лежали принципиально различные вопросы. "Янсенистская партия" сформировалась в начале XVIII в. для борьбы против признания во Франции буллы Unigenitus. Иначе говоря, конфликт, породивший эту оппозицию, носил, прежде всего, религиозный характер. "Партия патриотов" сложилась в ходе политического противостояния короны и парламентов, связанного с реформой Мопу. Однако, проанализировав содержание дебатов вокруг этой реформы в 1770-1775 гг., Ван Клэй пришел к выводу, что между двумя оппозиционными движениями существовала прямая преемственность. В "янсенистскую партию", отмечает он, входили далеко не одни только янсенисты, но также сторонники галликанства и парламентского конституционализма[577]. И когда наступление канцлера Мопу на традиционные судебные учреждения поставило под вопрос политические прерогативы парламентов, этот пестрый конгломерат оппозиционных элементов, закаленных в предшествующей борьбе с властями, составил основу новой оппозиции – "партии патриотов". Во главе памфлетной кампании против реформы Мопу – всего вышло около 500 антиправительственных сочинений – стоял, по мнению Ван Клэя, адвокат Ла Пэж (La Paige), горячий сторонник янсенизма, лично написавший не менее 20 памфлетов[578].
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!