Архимандриту Спиридону, миссионеру 53 страница
– Батюшка, а в заботах о ближних не растеряет ли душа радость молитвы?
– Духовная радость во всей полноте приходит лишь тогда, когда душа начинает трудиться ради блага и спасения ближних после того, как она сама окрепла в благодати. Отец Симон, собственные страдания приводят нас к отречению от мира, а страдания ближних – к состраданию и рождают в сердце неиссякающую любовь Христову. Нельзя владеть другими людьми, словно вещью, это и есть эгоизм, приводящий к полной деградации души в муках и отчаянии. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною (Ин. 17:19). Вот чему следует подражать, отче Симоне. В этих словах Христовых дух и жизнь. Вся жизнь человеческая – путь ко все большему возрастанию в смирении и любви. Тогда душа беспрерывно находится под Божественным покровом. Вершиной смирения является смерть во всяком благочестии и чистоте, а венцом любви – отдать жизнь ради ближних, как завершение жизненного пути. Кто больше любит Бога, тот больше познает Его и отдает свою жизнь ради блага ближнего своего.
– Батюшка, сестры, приехавшие на Псху, теперь устроены и живут здесь, в Москве, на подворье. Мне продолжать помогать им? – задал я волнующий меня вопрос.
– Знаю, знаю, они у меня исповедуются… А помогать продолжай, да, продолжай… Они, как в Древнем Патерике сказано, подобны горным ланям, которым нет места в миру. Жалей их, это хорошо… Но опасайся, опасайся, отец Симон, нечистых поползновений.
|
|
|
Похоть – самый беспощадный мучитель! И в преклонном возрасте старцы попадались в ее сети, да… Бойся ее паче огня! Всякий раз, отправляясь в мир, призывай на помощь Пресвятую Богородицу, Она – Хранительница целомудрия. Имей Дух любви Христовой, но не мирской дух влюбленности, дух эгоистической привязанности, в которой весь мир тонет…
– Батюшка, а как победить эгоизм?
– Все, что мы имеем, – наши вещи, пища и даже тело, – даны нам Богом для служения ближним. Все это необходимо отдать людям и даже пожертвовать своей жизнью ради них, подобно Христу, чтобы вырваться из клетки эгоизма. Царство Мое не от мира сего (Ин. 18:36). Не забывай эти слова Господа. Необходимо полностью повернуть ум к Богу и отдать Ему все, что мы любим и ценим, для обретения духовной свободы – бессмертной жизни в Царстве вечной истины. Мы здесь исповедуем людей, а вы молитесь на Афоне – в этом наше служение людям. У каждого человека свой дар, из всех даров самый ценный – дар слова. Его нужно всемерно развивать, а не закапывать в землю. Духовное слово требует полного самоотречения, только тогда оно дойдет до сердец людей и проникнет в их души. Такое слово должно быть искренним приношением Богу, а не угождением самому себе и не потворством людям мира сего.
|
|
|
Но если человек думает лишь о собственной выгоде в духовной жизни, ему нет помощи Божией в спасении, и он становится подобен сухой бесплодной ветке, которая потом отсекается и сжигается. Часто бывает, что любят только свою семью, а до других – нет дела. Люди молятся Богу, а живут для себя. Это тоже проявление того же самого эгоизма. Нельзя читать Евангелие просто так, как читает большинство людей. Нужно, чтобы каждое слово священных заповедей Христовых проникало в душу и преображало ее. Посвяти свою жизнь другим, и так избавишься от самолюбия. Защищай ближних, как защищаешь себя, и так победишь эгоизм. Победа над эгоизмом – это прямой путь к спасению. Если не отдашь свое личное счастье в обмен на чужое страдание и боль, невозможно преодолеть самолюбие и саможаление и прийти к спасению. В Христе все люди – одна семья, и тот, кто придет к такому пониманию и станет жить им, уподобится Христу и воссядет рядом с Ним, как друг Его и сродник… Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин. 17:21). В этом главная суть Христова Евангелия. Нужно учиться любить людей до конца жизни, потому что самый ничтожный человек носит в себе Христа и однажды может стать святым! Держись этого правила постоянно. Прими боль души за всякого человека, рожденного в мир, так возрастет сила твоей молитвы и благодать. А главное, рассуждение имей во всем, отче Симоне, рассуждение… Без него – ни шагу! Помни: все, что не ведет к спасению, – бесполезно!
|
|
|
– Батюшка, не знаю, как благодарить Бога, что Он дает радость встречи с вами и великое утешение видеть и слушать вас! У меня для вас подарок, стихи с Афона. Посвятил их вам от всего сердца! Надеюсь еще не раз увидеть вас в добром здравии и говорить с вами, – не сдержав слез, выпалил я.
Старец углубился в стихотворение.
– Да, да, это так, это так, – задумчиво промолвил отец Кирилл, закончив читать и глядя куда‑то вдаль. – А как дальше будет, Бог знает, отец Симон, Бог знает… А за стихи спасибо! Пиши еще…
Нагруженный подарками, я вышел, счастливый, из кельи старца. У двери меня ждали инокиня София и ее знакомая Елена.
– Ну, как батюшка себя чувствует?
– Слаб, конечно, но, слава Богу, духом еще бодр! Вот сколько подарков надарил…
После исповеди Софии и Елены, с благословения отца Кирилла, мы составили прошение в банк, где работал муж Елены. Благодаря их помощи, мы впоследствии на Афоне приобрели маленький трактор, расчистили от завалов дорогу от моря наверх к корпусу, сделали ремонт, изготовили иконостас, стасидии, Престол, жертвенник и смогли освятить заново храм Вознесения Господня. С благодарностью вспоминаю эту добрую женщину, вложившую не столько деньги, сколько душу в возрождение Новой Фиваиды.
|
|
|
В Троице‑Сергиевой Лавре меня ждала нежданная встреча с иноком Харалампием.
– Батюшка, отец Симон, благослови! Счастлив тебя видеть…
– Я тоже, дорогой отец Харалампий! Ну, рассказывай, как твоя молитвенная жизнь?
– Что рассказывать, отче? Даже не знаю, не жизнь, а сплошное искушение… Прошлой зимой попал я на исповедь к отцу Кириллу и говорю: «Батюшка, у нас на Псху убили участкового милиционера, нашего покровителя! Жить мне на Решевей или меня что‑то плохое ожидает?» Помолчав, отец Кирилл мне говорит: «Жить». Потом сделал паузу и снова: «Жить, жить, жить». Затем пауза и как бы скороговоркой «Жить, жить, жить, жить». Подходил я и к старцу Никодиму здесь, в Лавре, у преподобного Сергия. После молитв он мне сказал: «Поезжай на Решевей, да будь примерным пустынником! И меня в молитвах не забывай…» Но уехать тогда мне было не суждено…
Мой собеседник вздохнул.
– А что случилось, Харалампий?
– Искушение… потерял я паспорт и в Абхазию мне путь был закрыт. А тут, не знаю как, познакомился я с молодой женщиной Зинаидой, ей двадцать шесть лет, а дочке шесть лет. Мне сорок пять. Ладно. Ездили мы с ней на Остров к отцу Николаю Гурьянову, да вы знаете его?
– Слышал о нем много хорошего и сам чуть было не поехал к нему… Ну, и что дальше?
Мне нравился этот простой и блаженный пустынник, с которым мы когда‑то не один год делили хлеб и соль.
– Так вот, говорю ему, – продолжал инок. – Мол, можно мне жить с Зинаидой, как брат с сестрой? Отец Николай крестом перекрестил меня при ней: «Жить, жить…» Так и сказал. А перед нашей встречей с ней, подруги говорят ей: «Зина, что ты замуж‑то не выходишь?» Она ведь с мужем развелась. Ну так вот… А она им отвечает: «За кого сейчас выходить‑то?» Знаете, батюшка, к ней сваталось много ребят. Зина еще красивая была и выглядела моложе своих лет, как будто еще в школе учится. И что вы думаете? Она подружкам отвечает: «Я согласилась бы жить, как брат с сестрой, да кто сейчас на этой пойдет? Может только монах из монастыря какого…» А тут я и подвернулся…
Мы помолчали, затем пустынник возобновил свой рассказ.
– Долгое время мне, батюшка, паспорт не выдавали. Через год мы опять поехали к отцу Николаю. Она мне говорит: «Ты же не сказал старцу, что ты инок!» А тут мать ее плачет, убивается: «Зинка, дура, мало ли тебе парней, что ты со стариком связалась?» Правду сказать, дочку ее я полюбил как свою, и она меня… Поругаемся мы, значит, с Зинаидой, а дочурка нас мирит. Зинаида‑то мне всегда говорила: «Вот, твоя защитница!» Да, такие‑то дела… Приезжаем мы, в общем, с ней к отцу Николаю. Она батюшке говорит при мне: «Жить мне с иноком Харалампием?» А батюшка как бы строго так по столу рукой стучит: «Жить, жить!» Но осенью восстала на меня мать Зинаиды и говорит ей: «Если он сейчас не уедет, я милицию вызову!» И я, батюшка, от нее уехал… Искушение, одним словом! – со вздохом закончил рассказчик.
Помолчав, он продолжил, теребя застежку на куртке:
– А дальше пошло‑поехало… Паспорт к тому времени я получил. Поехал в Абхазию, но, не доехав до Абхазии, снова его потерял, а может, украли… Но мне, спаси Господи, сделали абхазский паспорт с видом на жительство на пять лет. Приехал я на Псху, отец Симон, положил паспорт в дупло в лесу и забыл где, представляете?
Я невольно кивнул головой.
– Сейчас еду, можно сказать, в Орел. Буду жить под крылом священника Петра. Батюшка – духовник хороший, а главное – делатель молитвы Иисусовой, учился у знаменитых старцев. Поэтому у меня пока, слава Тебе, Господи, все хорошо в духовном плане! А вы‑то как там, отче, на Святой‑то Горе?
– Живем братством в шесть человек на Новой Фиваиде. Если сделаешь паспорт, приезжай, будем рады тебя принять! – ответил я.
– Куда мне, отец Симон! Слава Богу, что Матерь Божия снова собрала братьев под твое духовное руководство, как когда‑то на Решевей! Поминай недостойного инока Харалампия, отче!
Я с сердечным чувством обнял и поцеловал этого угодника Божия и замечательного молитвенника. Чем‑то он мне всегда напоминал Странника из «Откровенных рассказов». Жаль, что больше с ним не пришлось увидеться…
С отцом Агафодором, вернувшимся из Харькова, мы остановились на Московском подворье у игумена Пимена. Москва не сразу отпустила нас с иеромонахом: у меня началась пора служения людям: звонки, встречи, беседы, исповеди и поездки. Столица подсыпала снежком, ударяла морозцем, мела метелью, метелью опасений, тревог и искушений…
Старец
Ему мы, горячась,
Расскажем обо всем:
Как трудно на земле,
И верим, и живем,
Как много нужно
Сделать и решить,
Как нам приходится
Без устали спешить.
Он кротко слушает,
Качая головой,
Не поднимая глаз
От Библии святой.
Мы говорим,
Мы жаждем
Рассказать,
Как трудно нам
Слова его понять.
Как быстро пролетают
Дни за днями,
Как важно то,
Чтоб он всегда был с нами…
И тихо старец
Взор подъемлет
Свой: «Пойми, сынок,
Ведь я всегда
С тобой…»
Троице Единосущная, да святится имя Твое через дух мой, преображенный Тобою, в котором Ты отражаешься, словно солнце со всеми его лучами в кусочке разбитого бутылочного стекла. Далеко виден свет его, отраженный от маленького стеклышка, а подойдешь, и дивишься ничтожеству разбитой стекляшки, испускающей такой яркий свет. Не так ли и я, Боже, словно бутылочное стекло, сверкающее издали, но сам по себе я, ничтожный, лишь отражаю нестерпимо сверкающий свет славы Божества Твоего? Хочу сердечными очами моими видеть лишь прекраснейший Лик Твой, Иисусе, а этот мир пусть расплывется в зрении моем, словно радужное пятно, ибо нет в этом мире ни опоры, ни твердости. Не нужна мне печать его, печать смерти, причуда греховного ума, ведь не ради нее Ты родил меня. А нужна, больше воздуха, святая Твоя печать, печать дара Духа Святого, печать самой истины, проистекающей из Твоих недр, Троица Животворящая, созерцание души моей.
ШТОРМ
Боже, коль скоро тело станет прахом под копытами лесного зверя, а глаза мои – тысячами цветов, смотрящих в небо с безбрежных лугов, а сердце – немолчным морским прибоем, тогда пусть ум, неразрушимый даже временем, станет звездной пылью, усыпавшей ночной небосвод – все отдаю без сожаления безмолвной вселенной, тоже имеющей свой конец. А дух мой, слившийся с Духом Твоим, победит мир одним мановением святой воли Твоей, ибо хотя он – словно пылинка в безбрежности, пылинка родившегося в Тебе духа человеческого, но даже всей вселенной, подобной весу комара, никогда и ни в кои веки не перевесить духа человеческого, ставшего единым с Единосущной Троицей! Сотканный из не‑созданного Божественного света, дух мой поищет границы любви Твоей и не найдет пределов ее, ибо и сам обнаружил себя безграничным и беспредельным по неисповедимой Твоей милости, Боже Светодавче и Даритель Богоподобия в святых созерцательных откровениях Твоих!
На одной из центральных улиц возле подворья нас остановила худенькая невысокая старушка в очках.
– Вы батюшки? Простите за неожиданный вопрос.
Незнакомка пристально разглядывала меня и отца Агафодора.
– Батюшки, – немного смутясь, ответил я.
– А где вы служите?
– На Афоне. Приехали навестить нашего духовника, а живем пока на этом подворье.
– Понятно. Вот что, батюшки мои, я пенсионерка, всю жизнь проработала учительницей. Меня зовут Мария Степановна. Под старость осталась одна. Скопила денег и решила так: как увижу батюшек, которые мне сразу понравятся, им и пожертвую!
– Мы от старушек денег не берем! – твердым голосом отклонил я ее намерение.
– Нет, прошу вас, возьмите! Здесь шесть тысяч долларов!
Старушка вытащила из‑за пазухи деньги и совала их мне в руки.
Я упорно не давался, отталкивая деньги. Проходившая мимо женщина заметила:
– Вы что, сумасшедшие? Что вы деньгами на улице размахиваете? Хоть бы зашли куда‑нибудь!
– Пойдемте в ваше подворье! – сказала бывшая учительница голосом, не допускавшим никаких возражений.
Сидя на скамье в притворе храма, мы разговорились. Чем больше я слушал ее, тем больше она мне нравилась, словно появилась из далекой моей юности, когда я учился в школе. Теперь эта пожилая женщина как будто в своем лице оправдала всех учителей, в которых мне впоследствии пришлось разочароваться, настолько она была мила, интеллигентна и симпатична, но продолжала упорно стоять на своем:
– Если вы не возьмете от меня пожертвование, вы меня кровно обидите. Я хочу, чтобы меня помнили и после смерти, и поминали на службах!
– Мария Степановна, так пожертвуйте свои деньги в храм! – уговаривал я ее.
– Нет, я прошу и умоляю вас, чтобы именно вы поминали меня!
– Хорошо, Мария Степановна! Тогда мы на ваши деньги купим все необходимое для нашего храма святых апостолов Петра и Павла…
– Это вам виднее, а для меня самое главное – чтобы поминали учительницу, рабу Божию Марию!
Мы подружились с этой удивительной женщиной и побывали у нее в гостях, в ее квартире неподалеку. Мария Степановна приходила к нам в гости каждый день по вечерам, пока мы жили на подворье. Наверное, она в нас с отцом Агафодором увидела своих бывших учеников, потому что при каждой встрече приносила нам скромные угощения со своей пенсии: печенье, конфеты, шоколадки. В этот период мне благословили служить ранние литургии на подворье, и наша старушка старательно приходила на все службы, если позволяла погода, и благоговейно причащалась. Светлая тебе память, дорогая Мария Степановна! Слышишь меня?..
Запомнилась поездка с генералом, посещавшим нас на Каруле и Фиваиде, и его женой в крупный женский монастырь под Москвой. Монахини организовали для нас встречу: сначала выступали дети, потом сестры порадовали нас своим проникновенным церковным пением. Потом началась основная часть: ответы на вопросы монахинь. Как‑то незаметно эта беседа перешла в критические откровенные замечания со стороны сестер в адрес игуменьи, волевой энергичной монахини. Но она довольно быстро нашлась:
– Видите, отец Симон, как у нас все просто? Может подняться любая монахиня и при всех запросто критиковать меня!
Впрочем, вечер закончился благополучно. От множества встреч и разговоров я начал постепенно уставать. От долгого стояния в бесконечных автомобильных пробках при различных выездах на встречи с почитателями Афона, я начал задыхаться. Мне купили кислородный баллон и маску. Так я ездил по Москве, но это средство помогало очень слабо. В один из таких суматошных дней мы спустились в метро. Сырой нездоровый ветер подземки заполнил легкие, и я понял, что вместе с ним впервые в них вошла серьезная болезнь, по‑видимому, тяжелая форма гриппа. Поначалу я еще пытался бороться с недугом и даже выходил на встречу с людьми. Но температура доконала меня, и пришлось слечь окончательно.
Я лежал в келье игумена, и все плыло перед глазами. Срочно, по вызову отца Агафодора, приехали знакомые врачи из «Кремлевской» больницы. Они определили двустороннее воспаление легких. У моего дивана поставили обогреватели. Смутно помню, как доктора учили моего друга делать мне уколы антибиотиков. Но мне становилось все хуже. Я стал впадать в забытье. О моей болезни узнал Даниил и забрал меня к себе на квартиру в Юго‑Западном районе. Хотя температура держалась около сорока, я начал открывать глаза. Запомнилось, как меня навещали в болезни московские знакомые, пили чай возле кровати и непринужденно беседовали между собой. Однажды надо мной склонилось лицо отца Пимена.
– Ты еще живой? Смотрите, даже улыбается! И как это он к отцу Кириллу попал? Не понимаю… Отец Херувим приезжал, так его к старцу не пустили. Целый скандал с охранниками вышел, – говорил игумен кому‑то.
Немного придя в себя, я упросил отца Агафодора поскорее вывезти меня из зимней сумрачной Москвы в теплую Грецию.
Обратную дорогу я совершенно не помню: высокая температура и сильная слабость держали меня в полузабытьи. Осталось лишь одно ощущение: ожидание, когда все это закончится… Пришел я в себя лишь от сильного холодного ветра на полицейском причале на границе Афона. Зелеными буграми, словно гулкими залпами, шипящая вода ударялась о причал и заливала его. Нам предстояло плыть на утлой резиновой лодочке. Нас встречал Виктор, который вместе с иеромонахом начал перетаскивать продукты в лодку. Ее швыряло и крутило на волнах. Водяная пыль летала в воздухе, развеваемая колючими порывами штормового ветра.
Полицейский Георгий критическим взглядом осматривал меня. Он остановил взгляд на моих тяжелых неуклюжих ботинках:
– Патер, ты что, поплывешь в этом в такую погоду? – он указал пальцем на мою обувь.
Я пожал плечами. Мне было все равно, утонем мы или нет, лишь бы все поскорее закончилось.
– Да он же совсем больной! – крикнул полицейский отцу Агафодору, тащившему ящик с крупами. – Ты думаешь ваш патер доплывет живым?
Лодку высоко подкидывало на крутых волнах. Морская соленая вода разъедала лицо и глаза. Помню выражение лица полицейского: полное непонимание того, что мы делаем. Вдобавок ко всему пошел холодный дождь.
– Что скажете, батюшка? Поплывем или будем шторм пережидать? – прокричал мне в ухо иеромонах.
– Плывем, плывем, скорее бы в тепло… – отвернувшись от ветра, прошептал я.
Не знаю, расслышал ли мой друг эти слова. Полицейский перекрестил нас, говоря с кем‑то по мобильному телефону. Гудящее и стонущее море заглушало его слова. Отплыв от причала, резиновая лодочка, стрекоча мотором, начала с трудом переваливать через гребни волн, которые в открытом море стали чуть более пологими. Я сидел, закутавшись в куртку, на носу нашего судна и читал по памяти Акафист Матери Божией. Виктор вычерпывал консервной банкой воду. Агафодор сидел на корме, следя за лодочным мотором.
Неподалеку от ущелья Комена задул свирепый северный ветер, и первая же волна хлынула в лодку, вторая наполнила ее до краев. Не знаю почему, но лодка пока еще держалась.
– Вычерпывай, вычерпывай поскорее воду, Виктор! – кричал сзади Агафодор. – А то утонем!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 41; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!