Исторические источники «Вадима» 23 страница
Хоть расплачься, высокой барон;
А захочешь узнать — я скажу почему!..»
На этом запись Лермонтова обрывается. Рядом возле последней строки, справа по-русски чьей-то рукой приписано: «Лермантов». Слева возле той же строки — по-немецки: «Bis hierher Lermontoff’s Hand» — «До этого места рука Лермонтова».
Продолжение баллады писано другим почерком и занимает две с половиной страницы, заключая в себе еще 29 строк. В конце вместо подписи, той же рукою, что указала «границу» лермонтовского текста: «В. Анненкова». А ниже две строки по-французски: «Composé pendant quo je lisais une lettre de mon fiancé par Michel Lermontoff et Barbe Annenkoff» — «Сочинено Михаилом Лермонтовым и Варварой Анненковой в то время, когда я читала письмо от моего жениха».
Впервые эта баллада под названием «Югельский барон», пародирующая знаменитую балладу Жуковского «Смальгольмский барон», была напечатана в 1844 году в Москве, в сборнике стихотворений Варвары Анненковой «Для избранных»[484]. В середине 39-й строки Анненкова поставила знак тире и сделала сноску. «Начало Лерм[онтова] до знака — конец мой».
Сейчас мы имеем возможность убедиться в том, что она приписала Лермонтову двадцать шесть с половиной собственных строк. И это понятно: те пять с половиной строчек, которые она объявила своими, ничем не отличались от обширного текста, приписанного ею Лермонтову.
Но, может быть, написанное почерком Анненковой представляет собою плод коллективного авторства? И, скажем, Лермонтов диктовал, а писала она?
|
|
Нет, в тексте, записанном рукой Варвары Анненковой, не имеется ни одной помарки: ясно, что он был сочинен отдельно, потом аккуратно вписан в альбом в виде продолжения баллады. К тому же, написанное ее рукой намного слабее начала («Мелких птиц, как везде, нет в орлином гнезде» и т. п.). Поэтому, мне кажется, автограф раз и навсегда выясняет степень участия Лермонтова в сочинении баллады.
Варвара Николаевна Анненкова (1793–1866) — малодаровитая поэтесса, автор нескольких стихотворных сборников[485], в свою первую книжку «Для избранных» включила стихи, написанные под сильным влиянием Лермонтова; некоторые даже связаны с ним: «К памяти М. Ю. Лермонтова», «К Е. А. Арсеньевой», «К М. Ю. Лермонтову». Видно было, что она хорошо знала Лермонтова и его бабку, и тем не менее факт ее участия в создании «Югельского барона» оставался необъяснимым, неизвестно было, какое отношение могла иметь она к Верещагиной и к ее мужу Хюгелю (название «Югольский барон» образовано Лермонтовым от его имени). Все это объяснилось в тот миг, когда, сняв со стены в замке Вартхаузен портрет матери Верещагиной, я увидел, что она была урожденная Анненкова и что, таким образом, ее родная племянница Варвара Анненкова приходится двоюродной сестрой «Сашеньке» Верещагиной.
|
|
Начиная с 1891 года «Югельский барон» входит во все полные собрания сочинений Лермонтова, в раздел «Dubia» — «второй раздел», произведений предположительных, коих автор документально не подтвержден. Альбом, которым владеет д-р Вильгельм фрайхерр фон Кёниг, решает вопрос: отныне начало баллады следует вводить в раздел бесспорных посвящений Лермонтова, заглавие «Югельский барон» заключать в прямые скобки, а продолжение, представляющее плод творчества Варвары Анненковой, использовать в примечаниях.
Сочинять эту балладу Лермонтов мог только в начале 1837 года, по пути в кавказскую ссылку, когда в последний раз виделся в Москве с Верещагиной, уже помолвленной с бароном Хюгелем и уезжавшей навсегда за границу. Варвара Александровна Лопухина была в это время замужем. В ее альбом писать стихи Лермонтов в ту пору не мог. Тем самым еще раз подтверждается, что альбом принадлежал Верещагиной. А это помогает понять обнаруженное в альбоме «Послание» — самый интересный из всех, найденных в ФРГ, текстов Лермонтова.
Послание
Катерина, Катерина!
Удалая голова!
|
|
Из святого Августина
Ты заимствуешь слова.
Но святые изреченья
Помрачаются грехом,
Изменилось их значенье
На листочке голубом.
Так, я помню, пред амвоном
Пьяный поп отец Евсей,
Запинаясь, важным тоном
Поучал своих детей;
Лишь начнет — хоть плачь заране…
А смотри, как силен Враг!
Только кончит — все миряне
Отправляются в кабак.
М. Л.
Посвящение, неожиданное для стиля Лермонтова, полное иронии, и даже более, злой насмешки, построенной на сопоставлении «греховного» поведения «Катерины» и ее благочестивых речей, на сравнении выспренных изречений, заимствованных из писаний священного Августина и проповедей пьяного попа.
Почти с полной уверенностью можно сказать, что Лермонтов подразумевает Екатерину Александровну Сушкову. Именно для нее характерны разговоры, полные экзальтации, пристрастие к цитатам, неумеренные переживания над книгами: «Я плакала навзрыд над смертью Виргинии», — вспоминает она о чтении романа Бернардена де Сен-Пьера. «Я не могла сохранить обычного спокойствия, говоря о Ламартине…», «С его минутным отсутствием, как глубоко поняла я значение стиха графа Рессегье…». Эти строки из «Записок» Сушковой, так же как и эпиграфы, заимствованные ею из д’Арлинкура и Бланвейе, и пересказы собственных маргиналий на полях романа Деборд-Вальмор, хорошо согласуются с текстом лермонтовского послания[486]. А то, что «Послание» записано в альбом Верещагиной, только подкрепляет предположение. По порядку в альбоме — оно стоит первым. И может относиться к 1835 году. Именно в 1835 году Лермонтов сообщил Верещагиной об окончании романа с Сушковой. И в конце 1835 года приехал в Москву, где, встретившись с Верещагиной, без всякого сомнения, разговаривал с ней о попытках Сушковой завлечь Алексея Лопухина, о своей в этом деле роли, и, наконец, внес в альбом Верещагиной это сатирическое послание. А возвратившись в Петербург, приступил к созданию романа из светской жизни, в котором под именем Негуровой фигурирует та же Сушкова. Скромная подпись в альбоме «М. Л.» должна скрыть от непосвященных, о ком идет речь, и в то же время возбудить любопытство. Очевидно, Сушкова так оскорбила самолюбие Лермонтова какой-то переданной ему после первой разлуки фразой, что эти слова продолжают язвить поэта даже в 1838 году, когда двадцатишестилетняя Сушкова, используя последние шансы на замужество, идет под венец со своим давним поклонником А. В. Хвостовым.
|
|
Но как бы то ни было, «Послание» открывает новую грань сатирического дарования Лермонтова и хотя бы отчасти заполняет непостижимую брешь между стихотворениями 1832 и 1836 годов.
Таковы итоги командировки в Федеративную Республику Германию и первые скромные результаты изучения разысканных материалов.
«Послание» («Катерина, Катерина!..»). Автограф Лермонтова из альбома А. М. Верещагиной. Собственность барона доктора Вильгельма фон Кёнига (ФРГ, замок Вартхаузен).
Я уехал. Но поиски продолжаются. Владимир Ильич Иванов вместе с советником посольства Михаилом Михайловичем Деевым снова побывал в замке Вартхаузен. Получил разрешение на публикацию автографов и рисунков, составляющих собственность д-ра Вильгельма фрайхерр фон Кёнига, за что я хочу выразить господину фон Кёнигу и его супруге глубокую благодарность.
Самого г. Кёнига они не застали — он был в отъезде. Зато его вторая сестра, с которой нам в тот раз познакомиться не пришлось, показала им еще один альбом Верещагиной. Правда рисунков и автографов Лермонтова Иванов и Деев в этом альбоме не обнаружили.
Через несколько дней господин фон Кёниг прислал в посольство письмо. Он сожалеет, что отсутствовал и не встретил гостей. Относительно передачи нам подлинников обещает подумать — он не решил еще для себя этот вопрос. Зато хочет дать нам совет: у одного из графов Берольдинген, живущего за пределами ФРГ, могут быть лермонтовские автографы. Фрайхерр фон Кёниг рекомендует ему написать, сообщает нам адрес… А тем временем открылось другое.
Чудеса телевидения
Это было вскоре после возвращения из Федеративной Республики Германии.
Выступаю по Центральному телевидению. Рассказываю о командировке, демонстрирую лермонтовские автографы и рисунки, говорю телезрителям, что в замке Вартхаузен мне посчастливилось получить вот этот неизвестный портрет…
И с этими словами показываю фото с той литографии, на которой представлена Верещагина…
Могу ли я знать, что происходит в этот момент в Москве на Кутузовском проспекте, 11?!
Восемнадцатилетняя телезрительница — Наталья Константиновна Комова видит это изображение и… узнает в нем литографию, такую же точно, которая висит в окантовке над постелью ее бабушки — Инны Николаевны Солнцевой, по мужу Полянкер! Бабушка живет отдельно, в другом районе Москвы.
Комова хватает телефонную трубку:
— Ты телевизор смотришь?
— Смотрю.
— Видела?
— Да, это тот самый портрет.
Наташе Комовой не надо спрашивать, откуда у них литография. Она была вмонтирована в огромный семейный альбом, который хранится у них на Кутузовском. В этот альбом с водяными знаками на бумаге «1835» любители поэзии с 30-х годов прошлого века вписывали стихи Пушкина, Веневитинова, Бенедиктова, Ростопчиной, Ламартина, Гюго, Барбье. Но больше всего в этом альбоме Лермонтова. Все это вписывалось в разные годы, разными почерками, под стихами и под рисунками даты «1838», «1842», «1843»… Но главное, в этом альбоме есть карандашный рисунок. И под ним подпись: «М. Лермонтов»!
Чтобы выяснить тайну изображений — того, что хранится в Баварии, и его двойника над постелью московской бабушки, — Наталья Комова и ее брат — молодой скульптор Олег Константинович Комов привезли ко мне и литографию и альбом. Сличаем. Литография полностью совпадает с фото, полученным в ФРГ. Начиная от лица и одежды, кончая датой «1838». Никаких колебаний — Верещагина это или не Верещагина — возникнуть не может: ведь в замке Вартхаузен висит ее другой — живописный портрет, относящийся к поздним годам ее жизни и сомнений в сходстве не оставляющий. Что касается альбома Солнцевых-Комовых, то и здесь все абсолютно ясно. Как это ни удивительно, неправдоподобно почти, но это новый, неизвестный доселе лермонтовский рисунок, изображающий какую-то молодую женщину. Показываю я этот рисунок Пахомову Николаю Павловичу, — а уж он художественное наследие Лермонтова знает! — он тоже признает руку Лермонтова. Хоть и не относит этот рисунок к числу самых зрелых его работ.
Чтобы не оставалось сомнений, скажу: в этом альбоме есть рисунок с подписью Шан-Гирея — троюродного брата поэта. И датирован рисунок тем же самым 1838 годом, когда, по словам матери Верещагиной, Лермонтов «таскает и бесится с Николинькою Шангирей». И литография Верещагиной 1838 года. Очевидно, к тому же году относится и лермонтовский рисунок.
Кому принадлежал альбом — неизвестно. Но, думается, ответ на это дает странная запись на одном из его листов:
Я буду любить вечно,
Буду помнить сердечно.
…..(подпись неясна)
А строчкой ниже:
Очень нужно.
Мария Ловейко.
Да мне все равно, будете ли вы меня любить или нет.
Потом в первые строки кто-то размашисто вставил отрицание «не», благодаря чему запись приобрела обратный смысл:
Я не буду любить вечно,
Не буду помнить сердечно.
Надо думать, что подобное объяснение могло возникнуть на странице альбома только самой Марин Ловейко.
В одном из писем, принадлежавших профессору Винклеру (оно сперва поступило в Литературный музей, потом в Ленинскую библиотеку), Екатерина Аркадьевна Столыпина упоминает имя «Машиньки Ловейко». Письмо без полной даты, но, по всей видимости, 1838 года. Судя по тексту, Ловейко живет в Петербурге в доме Столыпиных.
По словам Комовых, Мария Ловейко была женой владимирского помещика Солнцева — деда Инны Николаевны Солнцевой, по мужу Полянкер. И, следовательно, им самим приходится прапрабабкой. Что Солнцевы — одного круга с Лермонтовым и с Верещагиной, в этом уже нет никакого сомнения. Сестра Валериана Гагарина, однокашника Лермонтова по Московскому университету — ее звали Варварой Павловной, — вышла замуж за Дмитрия Петровича Солнцева, впоследствии — знаменитого нумизмата[487]. В одном из старинных альбомов, который видел покойный профессор Н. Л. Бродский, было даже стихотворение за подписью Лермонтова, озаглавленное кем-то впоследствии: «Графине („княжне“. — И. А.) Варваре Павловне Гагариной (потом замужем за Солнцевым)». Бродский привел, хотя и не полностью, несколько строк, не вызывающих сомнений в авторстве Лермонтова:
Львица модная, младая,
Честь паркета и ковра.
Что ты мчишься, удалая?
И тебе придет пора…[488]
Кому принадлежал этот альбом в прежнее время и до войны, когда его видел профессор Н. Л. Бродский, выяснить пока что не удалось. Но во всяком случае, на примере с альбомом Комовых видно, как один документ приводит к новым документам, особенно если поиски начинают распространяться на другие страны, а после этого в них включается такой мощный инструмент для обнаружения неизвестных еще исторических материалов, как Центральное телевидение.
Остается сказать, что Комовы предоставили мне выбрать место хранения альбома, и от их имени я подарил его Дому-музею в селе Лермонтове Пензенской области.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 74; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!