Исторические источники «Вадима» 19 страница
Кроме восьми стихотворений, Висковатов обнаружил в альбоме десять рисунков Лермонтова, по преимуществу шаржи, выполненные пером или карандашом, — изображения бытовых сцен, в которых фигурировали, надо думать, лица из ближайшего окружения Лермонтова.
Помимо Лермонтова, в альбом Верещагиной вписывали свои стихи и пожелания князь Василий Хованский, Барятинская, князь Алексей Офросимов, Е. С., С. Z., К… въ, А. Бистрем, П. Б-а, Д. Гл. к. в, С. S., Карлгоф, С. S., Lise. Все это, хотя и представляет второстепенный интерес, очень важно, потому что это лица, окружавшие Лермонтова.
На внутренней стороне обложки второго альбома надписано было: «avec 32 pages et 17 pages illustrées par M. Lermontoff».
«Ha 32 листах с 17 рисунками М. Лермонтова».
Стихи Лермонтова Висковатов из альбомов выписал, что же касается рисунков, то, не прибегая к помощи фотографии, которой в 80-х годах для копирования документов почти не пользовались, он решил их скалькировать: наложил папиросную бумагу и обвел твердым карандашом десять рисунков из одного альбома и один из другого. Две висковатовские копии репродуцированы[440].
Третий альбом Верещагиной прежде составлял собственность В. А. Лопухиной. В нем находился исполненный Лермонтовым акварельный портрет Лопухиной в чепце, с накинутой на плечи шалью. И акварельный портрет Ахилла — негра, служившего в доме Лопухиных, тоже работы Лермонтова[441]. Портрет Лопухиной Висковатов поручил скопировать художнику В. Шульцу[442]. Очевидно, из этого же альбома Висковатов вынул и оставил у себя рисунок Лермонтова с подписью «М. Lerma», изображающий скачущего коня. На обороте рисунка — он теперь хранится в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина — надпись рукой Висковатова: «Этот набросок Лермонтова изъят из тетрадей его конца 30-х годов (прин[адлежавших] С. Верещагиной). Лермонтов охотно рисовал несущегося коня… П. В.». В Публичную библиотеку этот рисунок поступил от свояченицы П. А. Висковатова Н. И. Утиной[443]. Неясно, почему Висковатов отнес рисунок к концу 30-х годов, хотя подписан он «Lerma», как обозначал Лермонтов работы свои до 1832 года, неясно, почему был «изъят».
|
|
|
Автопортрет Лермонтова в бурке, писанный акварелью в 1837 году, Висковатов поручил скопировать акварелистке О. А. Кочетовой, которая выполнила эту работу, по его мнению, весьма успешно. Он даже удостоверил это, надписав по овалу, на лицевой стороне рисунка: «Копия с собственноручного портрета Лермонтова, сделанного в 1837–1838 году.
См. биогр. мою, стр. 290 и 453. Копия сделана в точности гею Кочетовою»[444].
Получив два письма Лермонтова, обращенные к А. М. Верещагиной, Висковатов обратился к графине Берольдинген с вопросом об остальных письмах, которые могли содержать сведения об отношении поэта к Лопухиной. Госпожа Берольдинген ответила: «Если бы моя бабушка, умершая в марте 1876 года, успела свидеться с Вами, она все бы могла рассказать Вам, ибо до мельчайших подробностей знала обстоятельства. Мне это не передать… Письма Лермонтова к матери моей бабушка сама уничтожила, они были крайне саркастичны и задевали многих»[445].
|
|
|
По иронии судьбы, из двух дошедших до нас писем, полученных Висковатовым из Штутгарта, одно имеет характер весьма «саркастический», потому что как раз оно и содержит рассказ Лермонтова о разрыве его отношений с Сушковой.
Переписка о верещагинских материалах продолжалась несколько лет. В 1889 году Базаров по просьбе Висковатова снова обращался к графине Берольдинген с просьбой поискать рукопись «Демона», одолженную Столыпиным. «Я ее все ищу и ищу в нашей библиотеке, — отвечала графиня П. А. Висковатову, — может быть, она найдется в конце концов в доме Столыпиных»[446]. Базарову она предложила «когда-нибудь летом приехать к ней в ее замок Хохберг, чтобы вместе поискать в ее библиотеке, не найдется ли там этой рукописи»[447].
Но ни «бахметевский» список, ни автограф разыскать так и не удалось. Кроме того, Висковатов писал, будто в его руках находился обнаруженный среди бумаг Верещагиной единственный полный список лермонтовской поэмы «Каллы»[448]. Однако в переписке по поводу верещагинских материалов о нем нет и единого слова, и эта рукопись остается нам неизвестной.
|
|
|
Энергия Висковатова, инициатива его в собирании неизвестных текстов Лермонтова и фактов его биографии — удивительны. Результат его изысканий и, прежде всего, весьма обстоятельная первая биография Лермонтова — все это заслуживает признания и уважения. Но постоянное стремление «поправлять» факты, чтобы они его слушались, поразительная неточность приводили к тому, что Висковатов легко приписывал Лермонтову от себя, что хотел. Скажем, баллада «Гость». «Посвящается А. Верещагиной», — приписывает П. А. Висковатов[449]. В копии Вольфа фамилии Верещагиной нет. Французское стихотворение «Non, si j’en crois mon espérance» «Ha прощание А. Верещагиной» печатает он в «Сочинениях М. Ю. Лермонтова»[450]. В копии Вольфа заглавия нет… Но может быть, я ошибаюсь, и Висковатов сам побывал в замке Хохберг? сам видел эти автографы? «Клочок рукописи, найденный мною в Штутгарте», — пишет он в «Биографии» Лермонтова[451]. «Письмо Лермонтова, найденное мною в бумагах покойной А. Верещагиной»[452]. Нет, не одно: «два письма нам удалось разыскать в оригинале…»[453].
|
|
|
Впрочем, мы отвлеклись. Был или не был — это не главное. Главное в том, что автопортрет Лермонтова и все три альбома — с рисунками и стихами — пришлось возвратить. Что содержали те два, которые составляли собственность А. М. Верещагиной, мы знаем только из описаний, составленных библиотекарем Лермонтовского музея при Николаевском кавалерийском училище в Петербурге Н. Н. Буковским. Описание альбома Лопухиной почему-то сделано не было.
4
Прошло около тридцати лет. Приступая к изданию полного собрания сочинений Лермонтова под редакцией профессора Д. И. Абрамовича, «Разряд изящной словесности Академии наук» обратился через русское посольство в Берлине к наследникам графини Берольдинген (скончавшейся в 1903 году) с просьбой представить фотокопии лермонтовских автографов[454]. Судя по тому, что фотокопии получены не были, обращение оказалось безрезультатным. Тут вскоре разразилась первая мировая война. В годы революции, гражданской войны об этом, естественно, никто из историков литературы не думал. В начале 30-х годов, в связи с подготовкой нового издания сочинений Лермонтова, профессор Б. М. Эйхенбаум хотел поставить этот вопрос перед Народным комиссариатом иностранных дел СССР, чтобы установить, цел ли архив Верещагиной. Но в Германии произошел фашистский переворот, дело снова было отложено, и надолго.
Начиная с 1934 года я собирал все упоминания о Верещагиной, о ее родне, о протоиерее Базарове и о его родне, о чинах русской миссии в Штутгарте. А по окончании Отечественной войны, решив, что время пришло, стал просматривать «Готские генеалогические альманахи баронских домов» (потому что Хюгели носят титул баронов), «Готские генеалогические альманахи графских домов» (потому что Берольдингены — графы), составлял родословия, устанавливал имена, адреса, листал «Готский дипломатический ежегодник», альбомы «Штутгарт и его окрестности», путеводители по Вюртембергу…
В 1946 году я подал докладную записку с предложением осуществить поиски материалов, которые были в свое время в руках Висковатова. Состоялось решение. Но тут снова изменилась международная обстановка — вопрос о поездке в Штутгарт и в замок Хохберг был снят.
К 1955 году в международных отношениях произошли перемены, снова сел я писать докладную записку. Но тут мне передали, что член-корреспондент Академии наук СССР В. Н. Лазарев имеет сообщить мне что-то по поводу лермонтовских материалов за рубежом. Я позвонил. И профессор Лазарев сказал мне, что в Стамбуле, на конгрессе византологов познакомился с мюнхенским искусствоведом профессором доктором Мартином Винклером. И тот передал ему два цветных диапозитива с принадлежащих ему акварельного автопортрета Лермонтова и другой акварели, изображающей девушку в одежде испанской монахини. И что он — В. Н. Лазарев — подарил эти диапозитивы лермонтоведу Н. П. Пахомову.
Не зная точного адреса, я написал профессору Винклеру в Мюнхен, на адрес Пинакотеки. Как выяснилось потом, письмо мое до него не дошло.
Вскоре «Международная книга» известила меня, что в Москву приехал библиограф Колумбийского университета мистер С. Болан, на руках которого находятся подлинные стихи Лермонтова и множество лермонтовских рисунков. Я встретился с мистером Воланом.
— У меня очень много рисунков поэта Михаила Лермонтова, — заявил мистер Болан. — Кроме того, есть стихи. Это очень ценные рисунки и манускрипты. Я выразил предположение, что в его руках находятся верещагинские альбомы, назвал число автографов и рисунков и сообщил, что стихи напечатаны.
— Хей! — воскликнул мистер Болан. — Почему вы знаете это? Вы никогда не видели эти альбомы! Я купил их — это другая страна… С вами можно разговаривать о деле…
Он показал фотографии. Сомнений не оставалось — восемь автографов и двадцать семь лермонтовских рисунков. Да, это были не беспомощные копии Висковатова, а зарисовки, полные жизни и юмора, с французскими репликами, которые изрекают изображенные Лермонтовым девушки и военные, сановники и старухи. Увы! Эти фото я видел в продолжение каких-нибудь двух или трех минут.
Мистер Болан застегнул портфель. На мои расспросы отвечал несколько неопределенно, впрочем сказал, что в его руках три верещагинских альбома и что к ним имел отношение профессор-искусствовед Мартин Винклер из Мюнхена.
— В одном альбоме есть автограф Пушкина, — заметил мистер С. Болан. — Альбом принадлежал Арсеньевой…
Он говорил, конечно, об альбоме Лопухиной. В нем за подписью Пушкина есть стихотворение Ивана Козлова «С португальского». Висковатов даже опубликовал его в качестве пушкинского.
Речь зашла о передаче этих уникальных ценностей в какоенибудь из научных учреждений нашей страны или в архив. Мистер Болан уезжал в Ленинград. Я связался с Пушкинским домом, известил ленинградских лермонтоведов. Встреча состоялась. Болан предложил обменять альбомы на редкие журналы и книги прошлого века, интересующие американских ученых. Предложение приняли. Но, как любят выражаться американцы, мистер Болан выдвинул нереалистические условия — передал список книг необъятный. Литературу подобрали, но разговаривать уже было некогда: срок его пребывания кончился. Болан уехал. Лермонтовские альбомы поступили в Колумбийский университет…
…Прошло несколько лет. В июле 1962 года ответственный работник Комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совете Министров СССР Григорий Зармаирович Иоаннесян — да продлится его здоровье! — говорит, что меня разыскивает секретарь советского посольства в Бонне Владимир Ильич Иванов, приехавший в отпуск на родину.
— Он хочет что-то сообщить про лермонтовские материалы в Мюнхене.
Кабинет заведующей отделом стран Западной Европы Ксении Сергеевны Проскурниковой:
— Знакомьтесь…
— Иванов…
Серьезный и очень артистичный молодой человек, приветливый, деловой, заинтересованный и задумчивый. Он говорит, что в наше посольство в Бонне обратился мюнхенский профессор Мартин Винклер. И предложил передать в Советский Союз принадлежащие ему лермонтовские реликвии.
По поручению посла А. А. Смирнова Иванов ездил к нему. И ученый, показав ему лермонтовские автографы и рисунки, вынес целую охапку документов верещагинского архива — семейную переписку, копии лермонтовских стихов, деловые бумаги, отчеты по русским имениям и попросил познакомить с ними Андроникова, сказав при этом, что приглашает меня приехать в ФРГ в качестве его гостя.
— А где же все документы?
Оказывается, В. И. Иванов отправил их в адрес Министерства культуры СССР. А Министерство переслало их в Государственный Литературный музей.
Побывал в Литературном музее. Просмотрел материал. Это еще не главное, но и в этих бумагах содержатся ценные сведения.
В письме ко мне профессор Винклер писал, что хотел бы получить в обмен на «лермонтовиану» книги по русской истории, ибо в настоящее время завершает большой труд о русском искусстве, начиная с древних времен, кончая смертью Ивана Грозного. Книги, которые он перечислил, представляют собою издания столь редкие, что нечего думать приобрести их когданибудь в магазине. Но лермонтовские реликвии — тоже не шутка. И книги выделяет из своих фондов Государственная библиотека имени В. И. Ленина, они есть у нее в нескольких экземплярах.
Опустим время, посвященное переписке, хлопотам, расспросам, наставлениям и сборам.
Визы получены. И вот настает день, когда я лечу на Амстердам и на Кёльн, оттуда еду до Бонна. А еще через два дня вместе с секретарями посольства Владимиром Ильичом Ивановым и Николаем Сергеевичем Кишиловым сажусь в машину, чтобы отправиться в Мюнхен.
5
Профессор Мартин Винклер живет в сорока километрах от Мюнхена в городке Фельда́финг, арендует нижний этаж уютного особнячка. Из окон виден зеленый луг, сбегающий к речке, купы деревьев. Квартира ученого напоминает музей: гравюры с видами старого Петербурга, портреты, писанные безымянными русскими мастерами, футляры от мумий, привезенные из Египта, соломенные зонты из Замбези, афиши балетных спектаклей Дягилева, в спальне — фотографии в цвете: хозяин дома снимает с большим искусством — золото на фотографиях блещет, тускло мерцает серебро. Войдете в кабинет — великолепная русская библиотека по истории, по искусству, сочинения русских классиков, редкие книги, собиравшиеся в продолжение долгих десятилетий. В свое время — в 1928 и 1930 годах — профессор Винклер побывал в Советском Союзе, встречался с А. В. Луначарским, знакомился с Новгородом и Киевом, Ленинградом и Ярославлем, Москвой и Кавказом. Показывает удостоверения, фотографии, справки…
Профессор Мартин Винклер или, как он сам предложил называть себя, Мартин Эдуардович, — немолодой человек могучего телосложения и роста, с добрым круглым лицом, с длинными волосами — умный, тонкий, широкообразованный ученый, крупный специалист в области восточноевропейских культур. Хорошо знает русский язык. В прошлом он — профессор Кенигсбергского университета. В 1933 году, с приходом к власти нацистов, он был отстранен от преподавания. Его пригласили в Австрию, в Венский университет. Но в 1938 году, сразу же после аншлюса, он лишился и этого места. И с тех пор до конца войны не имел постоянной работы. Его жена — Мара Дантова-Винклер, балерина, с успехом выступавшая в берлинской государственной опере, как и он, пострадала от нацистского произвола.
«Один среди людского шума». Автограф Лермонтова, хранившийся в собрании профессора Мартина Винклера (ФРГ, Фельдафинг). Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Москва.
Профессор приносит в гостиную лермонтовские сокровища, которые в 1934 году купил на аукционе в замке Хохберг после смерти последнего владельца — графа Эгона Берольдингена. Из рук в руки передаются по кругу:
Автопортрет Лермонтова в бурке. Подлинник.
Портрет Варвары Лопухиной в образе испанской монахини. Подлинник.
Неизвестная картина Лермонтова (масло), изображающая нападение горцев на едущих в арбе женщину и мужчину.
Копия стихотворения Лермонтова «Могила бойца». С разночтениями. Здесь оно называется «Песнь».
Автограф поэмы «Ангел Смерти». На двадцати двух страницах.
Письмо к Александре Михайловне Верещагиной ее матери Елизаветы Аркадьевны Верещагиной. А в этом письме — неизвестный экспромт Лермонтова, продолженный несколькими словами привета и снабженный крохотным изображением коленопреклоненного человека.
Автограф стихотворения Лермонтова «Глядися чаще в зеркала». С разночтениями и посвящением: «К С. С…..ой».
Стихотворение Лермонтова на обороте того же листка. Неизвестное.
— Вы знаете эти стихи? — спрашивает у меня профессор.
— Нет.
— Тогда я прошу: прочтите!
Один среди людского шума
Возрос под сенью чуждой я.
И гордо творческая дума
На сердце зрела у меня.
И вот прошли мои мученья,
Нашлися пылкие друзья,
Но я, лишенный вдохновенья,
Скучал судьбою бытия.
И снова муки посетили
Мою воскреснувшую грудь.
Измены душу заразили
И не давали отдохнуть.
Я вспомнил прежние несчастья,
Но не найду в душе моей
Ни честолюбья, ни участья.
Ни слез, ни пламенных страстей.
Рядом с текстом стихотворения — помета Лермонтова: «1830 года в начале». Стихотворение писано в пору, когда Лермонтову не исполнилось еще и шестнадцати лет. Тут чувствуются отзвуки пушкинского послания к Керн («И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь»). И в то же время это нисколько не подражание, а вполне оригинальное и очень лермонтовское по духу произведение[455].
Сверх этих лермонтовских сокровищ, профессор передает нам рисунок Репина — эскиз к картине «Не ждали» и полотно Айвазовского.
Отложив эти вещи, профессор Винклер приносит мне три альбома. Два маленьких и один большой. Нет, это не те альбомы, в которых рисовал Лермонтов. Как жаль! Но те — в Колумбийском университете.
Профессор кладет альбомы на стол:
— Это — сюрприз!
Не торопясь, начинаю переворачивать старинные листы… Стихи начала XIX столетия… Жуковский… Пушкин!.. Но рука не его… Снова Пушкин!
— Его рука?
— Нет.
Берусь за большой альбом. И почти сразу: Лермонтов! — не вызывающий сомнений почерк! И подпись: «М. Л.». «Послание»! Неизвестное стихотворение Лермонтова!.. Еще несколько страниц… Рука Лермонтова! «Баллада»…
Листаю дальше: неизвестная запись «На смерть Пушкина»… Нет, глаза меня не обманывают — лермонтовская рука! Листаю… Рисунок пером, характерный для Лермонтова. Какой-то егерь.
— Эти альбомы не принадлежат мне, — поясняет профессор Винклер. — Они принадлежат правнуку Верещагиной. Его зовут доктор Вильгельм фрайхерр фон Кёниг фон Вартхаузен. Мы с женой были у него недавно, и я просил его разрешения показать вам эти альбомы. Он думал, что здесь есть автографы Пушкина…
Рисунок Лермонтова (перо). Собственность барона доктора Вильгельма фон Кёнига (ФРГ, замок Вартхаузен).
— А есть у него что-нибудь еще Лермонтова, ну, например, рисунки, картины?..
— Да, да! Акварель. Рисунок. Висит на стене в его фамильном замке Вартхаузен. Он не хотел его снять. — А нельзя ли поехать туда?
— О да. Но для этого надо говорить с владельцем замка по телефону. Надо узнать, когда вы можете его видеть.
— Это далеко отсюда?
— Нет, нет! Это не больше как сто шестьдесят километров!
По нашей просьбе профессор Винклер дозванивается до владельца альбомов, выясняет, можем ли мы посмотреть акварель.
— Можно.
Мы благодарим профессора и его супругу за все — за гостеприимство, доброжелательство, за помощь в работе, за желание передать лермонтовские материалы в Советский Союз. Стремление помочь нам превзошло ожидания: ученый показал альбомы, принадлежащие другому лицу, ездил к нему для этого, — как это характеризует его заинтересованность в деле, научную добросовестность, широту!
Прощаемся. Хозяева объясняют дорогу. Это в отрогах Шварцвальда, надо ехать на Ландсберг и Мейнинген и минуя Ульм, сворачивать на Биберах.
6
…Замок Вартхаузен, как и полагается старинному замку, стоит на горе. На темном небе проступают черные очертания зубчатой стены и стрельчатых башен. По извилистой горной дороге машина въезжает в ворота. Сквозь темный парк идем к темному замку. Человек, отворивший тяжелую дверь, отправляется доложить о нас. Ждем в скудно освещенном сводчатом помещении. На стенах и вдоль уходящей вверх лестницы — алебарды, латы, шпаги, гербы. В углу — ящики с яблоками из сада…
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 77; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!