Рассказы, не включеные в книги 53 страница
Руся (сердито передразнивая) . Чтоб мамочка… Чтоб папочка… Эх ты! Да никто и не желает так сделать, чтобы для твоего каприза все по твоей дудке плясали. А тебе помочь, обстоятельства к тебе приспособить… это нужно. Мы о тебе думали. Ты одна не выкарабкаешься. Постой. Я Сережу позову.
Фина . Сережу! Ах, нет, нет, не Сережу. Не надо Сережу!
Руся . Видишь, какая ты бедная. Ты сообрази, за что же ты Сережу?.. Ну с твоей же собственной, глупой, точки зрения сообрази, – он-то чем виноват? Он ведь, – это вроде тебя же с твоей мамой; только он умнее, он милосердный.
Фина . Руся, да, пускай; но это когда рассуждать, а ведь я просто люблю… обоих любила страшно! А если так страшно любишь… тогда уж нет милосердия.
Руся (задумчиво) . Я понимаю. Тогда трудно быть хорошим. Если очень страшно любишь – хочется, чтобы те жили по-твоему, любили по-твоему – и только кого сам любишь, – и еще чтобы с тобой они вечно были. Чтоб уж без всякой свободы. Я понимаю. А только это грех: так страшно любить. Нехорошо.
Фина . Ну и пусть грех.
Руся . Нет, не пусть. И мы уж не такие… Мы уж так не можем любить. Такой любовью и друг друга страшно любить… А тех, ну больших, родных, – мы уж совсем так не можем теперь, без милосердия. Тебе это кажется только, и ты…
Фина (опять плачет) . Нет, не кажется… Господи! И куда мне деваться? Куда мне деваться?
Руся . Вот, я знала, не стоит говорить. Помогать тебе надо. Мы придумали одно… Ты верить будешь?
|
|
|
Фина . Я уж верю. То есть всем вам. Вам только сейчас и верю. Руся, не оставляй меня. Ты не думай, я сильная. Я вот теперь только… Сразу на меня… Я сильная.
Руся . А про Сережу как напрасно! Я его сейчас позову. (Говорит скоро.) Фина, если б мы без милосердия, – мы бы все сгорели. У всех что-нибудь. У меня мама художница с настроениями (ну какая там художница!) , папа – «общественный деятель». И у обоих свои привязанности. Что за радость, что вместе остаются, ведь они от косности. Ну вот… А я не сержусь на них. И люблю очень. Им ведь ничего не осталось, нашей жизнью мы им не дадим распоряжаться, – ну и пусть в своей как могут, пусть любят с Богом кого нравится. А ты у папы хочешь последнее отнять, насильно; обвиняешь. За что? Чем он мешает?
Фина . Я ничего не хочу. Я сама уж не знаю, чего хочу.
Руся . И с мамой уехать тебе тоже нельзя. Одной нельзя. Против себя грех. Ты не справишься одна. Погоди, вот Сережа.
Идет к Сереже, вышедшему из дверей дяди Мики, навстречу, горячо ему говорит что-то. Вместе медленно идут к Фине. Сережа серьезен, кивает головой.
Сережа (подойдя) . Милая Фина, ну милая, ну ничего.
Фина (тихонько) . Сережа, а я тут вас не хотела… Руся правду говорит, я глупая. Простите.
|
|
|
Сережа (целует ее, садится рядом) . Да ничего. Это всегда. Знаете, у нас у всех – то есть я про Зеленое Кольцо, – у всех что-нибудь. Ну справляемся кое-как. Мешают старые. А мы зависим. И любим, да и на своих ногах не стоим.
Руся . Вы, Сережа, не говорите с ней, вы лучше так посидите, пусть она успокоится. А я сейчас, сию минутку. Очень важно! (Убегает к дяде Мике.)
Сережа (тихонько гладит Фину по голове) . Главное – ты своей маме еще нужна, Финочка, вот главная трудность. Но ты не бойся. Не бойся, мы придумаем. Мы тебе поможем.
Фина (тихо) . Я буду сильная.
Сережа . Да, тебе вот только сейчас помощь нужна. Вот только теперь – одна не выкарабкаешься. (Помолчав.) А папу прости, навеки прости. Мы их всегда прощаем.
Фина (глубоко вздыхает) . Когда я понимаю – так легче.
Сережа . Ну вот, милая, прости.
Фина (опять вздыхает) . Жить мне худо, Сережа. Я и прощу, как же не простить, если вдруг понимаешь, вдруг жалко? – нельзя не простить, – ну, а все-таки… Вот уеду опять с мамой, и вот… Был у меня папочка, я верила… уж он все знает, уж он придумает, и всем будет хорошо. А теперь как же?
Сережа . Ничего они для нас не могут придумать. Ничего! Скорей мы для них. Они, если добрые, – так робкие, а если злые – так глупые. Хорошо, что ты уж это узнала теперь. (Подумав.) Один только и есть, кажется, – дядя Мика: не глупый, – и не злой.
|
|
|
Финочка . Ах, не злой! Он добрый. Он такой, такой…
В это время входит Руся, за ней, довольно медленно, идет дядя Мика.
Дядя Мика (Русе) . Это естественная трагедия, Руся. Вы бы их между собой переживали.
Руся . Мы, дядя, так и хотим. Но если сейчас ты нужен? если без тебя, вот сейчас, никак нельзя?
Дядя Мика (пожимая плечами) . Не могу я отнестись серьезно к тому, что ты мне наболтала. Есть предел ребячествам. Да, признаться, не верю, чтобы и вы все могли серьезно…
Руся . Ты ли это, дядя Мика? Ты – и вдруг не понимаешь! Ну, хорошо, хорошо, поговорим.
Подходят ближе.
Фина (встает и вдруг бросается к дяде Мике) . Ах, дядя Мика! Родной, милый дядя Мика!
Дядя Мика (неловко и нежно обнимает ее) . Ну что, идеалисточка вы провинциальная? Не унывайте. Всякое знание ко благу. А кое в чем вы жизнь-то лучших ваших друзей Зеленых знаете, я убежден. Вы трезвее, старше, проще. Они такое могут придумать… Верьте им, да не очень.
Финочка (серьезно) . Нет, очень верю. Нет, я сама как они. Только я все была одна…
Дядя Мика . Не угодно ли? Радуйтесь! Уж вы ей тут наболтать, пожалуй, успели? (Заметив револьвер.) А это чья же игрушка?
|
|
|
Руся (берет у него револьвер, прячет в Финину муфту) . Ничья. Тебе подарим, когда попросишь, – вдруг обед скверно приготовят?
Дядя Мика . А пожалуй, обедать-то пора.
Фина . Дядя Мика, отвезите меня к маме. Вы с мамой так хорошо умеете… А папу я не могу сейчас видеть. Я спокойна. Я успокоилась. Но сейчас не хочу.
Дядя Мика . Что ж, хорошо, поедем. Который только час?
Отходит немного в сторону, к часам. Руся сказала несколько слов Сереже, который пошел за дядей Микой, а сама осталась с Финой и тихо и горячо говорит с ней.
Сережа . Дядя, вам Руся говорила насчет того, что мы хотим? Насчет Финочки?
Дядя Мика (смеется) . Да опомнитесь, Сережа! Ведь это же Бог знает что!
Сережа (серьезно) . Мы и раньше думали, говорили. А теперь вы сами видите, этого не обойти, если ей помогать. Реально помогать.
Дядя Мика (смеется) . Реально, реально! Какая же это реальность? Чтобы я на Финочке – женился! Ведь это курам на смех. Жениться на Финочке? Вы хотите помогать, а я буду жениться?
Сережа (так же серьезно) . Не настоящим же браком! Ведь ясно же! Внешняя жизнь требует. Разве мы ее такой сделали? Разве мы ее так перековеркали, что нам шагу сейчас ступить некуда? Только бы на свете Божий выйти, только бы сохранить себя, а уж когда мы будем жить – так не будет! Так не будет!
Дядя Мика . О, Господи! Вот возня! Ну как растолковать, что это не шутки – раз, и нелепость – два? Мне жениться на Финочке! Да со стороны посмотреть – это водевиль какой-то!
Сережа (с горьким укором) . Дядя, дядя! Водевиль! Трагедия это, а не водевиль. Мы барахтаемся, как умеем – и мы выкарабкаемся! Наша жизнь впереди. А сейчас – помогите. Для Фины сейчас – это возможность жить дальше. С вашей помощью, не одна, стоя на своих ногах, – Фина легко справится с матерью. Мать будет жить у нее, здесь, а не она у матери. Ипполит Васильевич успокоится. Ах, дядя, все это вы лучше нас видите. Стоит говорить!
Дядя Мика . Практично выдумали, как по писаному.
Сережа . Ничего и нового тут нет. В шестидесятых годах такие же браки случались, помните? Чтобы обстоятельства победить, из тупика выйти, чтобы ехать учиться, помните? Фине нельзя не помочь, она ценная, она будет сильная. Вам же все равно. И вас мы ни в чем не обманываем, видите – как оно есть.
Дядя Мика . Ну и вздор! Ну и вздор! Даже любопытно, до чего вы дойдете! Подумали бы, ведь она вырастет, вдруг влюбится, по-настоящему замуж захочет? Тогда что?
Сережа (пожимая плечами) . Дадите ей развод, это легко теперь. Послушайте, дядя: как честный человек – я бы сам на ней женился, если б на своих ногах стоял. Сейчас вы один так счастливо подходите.
Дядя Мика (смеется) . Да, я счастливое обстоятельство! Вот так распорядились со мною! Придумали! (Смеется, делает несколько шагов вперед.)
Фина идет к нему. Руся за нею.
Фина . Дядя Мика. Она мне говорит такое гтрчнное. Я понимаю, но я же вижу – странное. И я не хочу, дядя Мика, я ни за что не хочу, если вам непонятно, если вы боитесь… Я не хочу. Ах, Господи, я точно во сне сейчас.
Руся . Да ничего он на свете не боится. И прекрасно понимает.
Дядя Мика . Ребята, дайте вы ей опомниться. И сами сначала подумайте.
Фина . Я ни за что, дядя Мика, ни за что, если вы не сами… Если насильно. Не хочу, не хочу и говорить. Мы должны с милосердием.
Дядя Мика . Э, нет, дорогие мои! Знаю я это ваше милосердие! Со мной уж пожалуйста, со мной можно и без милосердия.
Руся . Конечно, дядя, ведь ты совсем отдельный! Ты наша книга – сам говорил. А теперь нам и переплет понадобился.
Сережа . Я понимаю, это не совсем… не вполне так… как надо бы… Но ведь ничего-ничего в жизни нельзя сделать, чтобы вполне, чтобы со всех сторон было хорошо, до конца! Не мы жизнь перековеркали; надо же нам пока вывертываться. После… Когда новая будет жизнь – после уж все будет по-иному. Все по-иному!
Дядя Мика . Ну, что там – после. А теперь, значит, посредством меня вывертываться?
Руся (кричит) . Да если тебе все равно?
Фина (взволнованно) . Нет, я вижу, ему не все равно. Нет, дядя Мика, не надо, пусть не надо, может, мы неверно все…
Руся . Ах, молчи, пожалуйста. Неверно!
Дядя Мика . Финочка, вы милая, не преувеличивайте. Не торопитесь. Если я кого-нибудь еще на свете… к кому-нибудь отношусь хорошо, с любопытством, с живым интересом, – так это именно к вам ко всем, к вашему Кольцу Зеленому. К будущим. К идущим. Что выйдет у вас – не знаю, а глядеть любопытно. Я не отвильну, если действительно вам занадоблюсь. Только теперь подумать надо, не сгоряча, не кое-как. Хорошенько подумайте. Все-таки вы – ребята.
Руся . Конечно, дядя. Мы сойдемся завтра все вместе, обсудим… (С детским восторгом.) Как хорошо дядя! Какие мы собрания Кольца у вас с Финочкой будем устраивать! Как всем нам будет славно, свободно, весело, надежно! А кого Финочка любит – тех успокоит.
Дядя Мика (улыбаясь) . Ну посмотрим, посмотрим. Это все выяснится. А теперь, Финочка, не пора ли? я бы вас к маме отвез.
Входит Матильда.
Матильда . Обед прикажете подавать? Барин Ипполит Васильевич сказать прислали, они к обеду не будут.
Дядя Мика . Да, вот обед… Восемь часов.
Руся (перебивая) . Матильда, Михаил Арсеньевич тоже сейчас уедет. А обед все-таки подавайте, мы с Сережей останемся. Домой уж не успею.
Матильда уходит.
Дядя Мика . Приятно вы мной распоряжаетесь! Где же мне обедать?
Фина . Мы с мамочкой, дядя Мика. Чего-нибудь поедим.
Дядя Мика . Чего-нибудь! Ну, да ладно. Назвался груздем – лез в зеленый кузов. Поедемте, Финочка! Маму вашу еще придется успокаивать! Это, положим, недолго.
Сережа . Им всем пока ничего не надо говорить. Потом скажем.
Дядя Мика (смеется) . Еще недоставало, говорить! Воображаю, все бы в обморок попадали. Дядя Мика, старый дурак, жениться вздумал…
Сережа (серьезно) . И нисколько никто не попадает. Рады будут. Они это любят.
Дядя Мика (хочет идти, возвращается, полушутит) . Финочка, а вдруг я, с течением времени, возьму да сам в вас влюблюсь? Что я тогда буду делать?
Руся (смеется) . Я скажу, скажу: будешь страдать. И пропадет у нас дядя, потерявший вкус к жизни! Может, лучше, а может – хуже.
Фина . Не надо пока, ничего не надо. Ах, я как во сне. (Вынимает из муфты револьвер.) Возьмите это, дядя Мика. Мне стало так покойно. Возьмите совсем.
Дядя Мика . А я куда дену? Ну, хорошо, пусть лежит в столе. Идите, одевайтесь, Финочка, я пройду прямо в прихожую. (Направляется к своей двери.) Да, завертели меня. Обед пропустил, невесть чего наболтал… Это не Кольцо, – Колесо какое-то зеленое! Сами вывернутся – нас завертят. А глядеть все-таки любопытно.
Уходит к себе. Финочка, Сережа и Руся стоят вместе, Финочка посередине, держатся за руки.
Фина . Я как во сне… Как во сне…
Сережа . Сейчас не думай, милая наша. Сейчас верь. Все будет хорошо.
Руся . Она верит. Правда, Фина? Веришь, что поможем тебе? Мы поможем. Сумеем. Это ли, другое ли что найдем, – а сумеем. Так хотим, так любим, что уж нельзя не помочь!
Сережа . Главное – мы вместе. И ты наша.
Фина . Да, вместе… Я верю, верю! У меня сейчас точно три души. Как будет – не знаю, а знаю – хорошо. Люблю всех. Ужасно люблю и верю. Три души во мне, три души!
Сережа и Руся . Милая, милая, все будет хорошо.
Трое целуются, обнявшись.
Зеленое – белое – алое
Вроде послесловия
. . . . . . . . . . . . . . .
Да здравствуют Молодость, Правда и Воля,
Вперед! Нас зовет небывалое.
(Из стихотворения «Молодое знамя»)
I
Быть может, рассказывая кое-что из театральной истории «Зеленого Кольца», я нарушаю старые литературные обычаи. Принято, чтобы автор хранил мертвое молчание обо всем, что малейшим образом касается его собственного произведения. Разве только после прошествия многих лет, когда это можно отнести к «истории»…
Но мы живем в странное время, сбросившее с себя все прежние мерки. Давнее кажется вчерашним, а, порою, 25 последних месяцев мы чувствуем, как 25 лет. И это не только в важном, но во всех мелочах жизни.
Между прочим, и к истории моей пьесы я отношусь «исторически». Ей двадцать пять месяцев, но так ли это? Не двадцать ли пять лет прошло с 14-го года?
Да и против нарушения иных принятых обычаев я, в конце концов, ничего не имею. Если б никто не нарушал старых, не создавались бы новые.
Вздумай я писать о собственном произведении, как пишу о чужих, то есть как критик – другое дело; это было бы нарушением не обычая, а естественного закона: автор себе не судья, – никогда, ни при каких обстоятельствах. Особенно же, если он критик. В этом случае его суд был бы судом беспощадным без предела, – т. е. опять судом неправедным.
И, вне всех этих претензий, я просто обращусь к «истории».
«Последняя» молодежь меня занимала давно. Слишком насмотрелись мы на «предпоследнюю». Не было осуждения ей, но была грусть… и страх; и желание понять, в чем дело. Ведь чем яснее понимаешь, тем меньше страха.
А судить недавнюю молодежь… Как ее судить?
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
. . . . . . . . . . . . . . .
От дней войны, от «дней свободы»
Кровавый отблеск в лицах есть.
. . . . . . . . . . . . . . .
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье, –
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят Царствие Твое!
(А. Блок)
Не тут ли разгадка? Да, именно у них, «рожденных в глухие года» и переживших, на переломе юности, «дни войны» и «дни свободы» (действительным переживанием), у них –
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
«Кровавый отблеск в лицах» – не оправдание ли и пустоты, и «немоты», и всего, что было и могло быть с «детьми страшных лет России»… Кто знает? годы эти, быть может, переживались страшнее теперешних…
Иная поросль гибнет… но не гибнет земля, и дает новые побеги. Вот эти новые побеги, – люди, рожденные не в «глухие», а именно в «страшные» годы, – и должны быть совсем другими. Не в памяти и в сердце, – но в крови у них «страшные» годы. За ними – чужой опыт, глубокий – и не «испепеливший» волю и сердце, а только согревший кровь.
Конечно, они еще не «достойней», но они могут стать достойней, и потому должны сделать свое дело, по завету гибнущих:
…Да узрят Царствие Твое!
Во всем этом, если угодно, очень много теории и лирики; все теории неверны, всякая лирика наджизненна… Но вот что-то зашевелилось и в самой жизни, что-то идущее навстречу и теории, и лирике.
В самом деле, не другой ли, не новый ли «отсвет» лежит на лицах? Никак нельзя сказать, чтобы тут в буквальном смысле играли роль года, чтобы люди с «новым отсветом» были вот именно такого-то возраста, такого-то «поколения». К жизни с арифметикой не подступишься. Но, конечно, в длинную мою «Хронику Зеленого Кольца» попадало больше юных героев, нежели просто молодых. Так выходило, хотя с самого начала слово «Зеленое» не было мною взято как определяющее непременно «молодость»; шире: как «рост», как силу жизни, как возрождение.
«Хроника», отрывочные записи, служила мне материалом сначала для кое-каких рассказов, потом и для пьесы. Быть может, и дальше еще послужит. Ведь в корне-то лежит вопрос, который нельзя изжить: вопрос о старом и новом, о «Вчера», «Сегодня» и «Завтра».
В январе 14 года моя пьеса была готова. У меня мало театральной опытности, но очень много театральных мечтаний. И сознаюсь, что пьеса написана «театрально-мечтательно». То есть она почти не «написана». Обозначена, дана тем актерам, которых… «нет на свете». (Я, конечно, хочу думать, что еще «нет на свете»). Когда они будут – будут пьесы, во сто раз менее «написанные», чем моя. Дело автора создать образы и положения. Самая же плоть (а слова – тоже плоть) должна твориться совместно. Если я на сцене буду действительно, по-настоящему, тем лицом, которым хочу (понимаю его вместе с автором), то неужели я, данный человек, по-настоящему в таком-то данном положении не найду именно тех слов, которые я должен произнести? Неужели я могу лишь произносить заученные, написанные одним человеком в одиноком кабинете? Пока плоть слова будет создаваться вот так, без участия артистов, без какого-то равенства автора пьесы и ее воплотителей, без какого-то… брака между ними, – до тех пор не будет настоящего «литературного (или „художественного“) театра». И будет, как сейчас: театр – это одно, а литература – совсем другое. Если у нас еще случаются редкие сближения, – то вот Франция шагнула вперед; там уже без исключений: чем театральнее – тем нелитературнее, и обратно.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!