С днём рождения, господин Кузнецов 6 страница
Поп с дьяконом затеяли в деревенской молельне воскресную обедню. Им никто не препятствовал, но из паствы явился один урядник. Отстоял всю службу по стойке «смирно», сделал налево‑кругом и отправился по домам – выспрашивать, не было ль в деревне какого‑нибудь самозваного пророка с душесмутительными речами.
Председатель статистической комиссии инструктировал двух счётчиков, которым вручил переписные листы и портфели, причём первые были взяты с опаской, а последние с удовольствием.
Эраст Петрович слонялся без какого‑либо особого дела, просто наблюдал и слушал. Слугу от греха держал при себе. Знал, что местные жительницы – все, как на подбор, рослые, дородные – в точности соответствуют Масиному идеалу женской красоты, а чёртов японец умел подбирать ключик почти ко всякому бабьему сердцу.
Ничего примечательного обход деревни Фандорину не дал.
Евпатьев и Шешулин сидели у старшины, пили чай.
Лев Сократович беседовал с мужиками. О чём, послушать не удалось – стоило приблизиться, как все разом замолчали. Всё‑таки удивительно, что недоверчивые ко всему аборигены разговаривали с безбожником Крыжовым так уважительно – ведь сама его фамилия должна была казаться им зазорной: «крыжом» раскольники обзывали православный крест.
Женщины по большей части остались в соборной, возле Кириллы. Туда Эраст Петрович не сунулся из деликатности – у дам всегда есть темы, не предназначенные для мужских ушей.
|
|
|
Девчонке‑поводырке со взрослыми, похоже, было скучно. Во всяком случае, около своей патронессы Полкашка не сидела.
Один раз Фандорин наткнулся на неё в пустых сенях общинной избы. Там возле вешалок висело зеркало в расписной деревянной раме. Бедная замарашка, думая, что её никто не видит, разглядывала своё отражение: то боком повернётся, то глаза скосит. Стало Эрасту Петровичу её жалко, да и Маса вздохнул. Японец вынул из кармана конфету (запасся ещё в Вологде), хотел дать, но девчонка, будто дикий зверёк, кинулась наутёк.
Потом видели её ещё раз – у околицы, со стайкой деревенских детей. Поводырка им что‑то рассказывала, а они очень внимательно слушали, разинув рты. Одна девочка протянула рассказчице пряник, и тут Полкаша не отказалась – сунула подношение в рот. Подрабатывает, берет пример с Кириллы, улыбнулся Фандорин.
А блаженный ему нигде не встретился.
Ночевали там же, в соборной, которая при необходимости использовалась и как гостиница.
Все пёстрое общество не уговариваясь рассредоточилось по трём смежным горницам следующим образом: в нижней, ближе всего расположенной к сеням, – евпатьевский кучер, Маса и Одинцов; в средней, где печь, «чистая публика»; вышнюю горницу рыцарственно уступили слабому полу – сказительнице и Полкаше. Те подвинули к дивану длинный стол, накрытый скатертью, и оказались вроде как за ширмой. Там их было не видно и не слышно.
|
|
|
Надо сказать, что после ночи, проведённой в дороге, и морозного дня все угомонились довольно быстро. Эраст Петрович, сон которого с годами сделался излишне чуток и капризен, уснул последним – мешало доносящееся со всех сторон похрапывание.
Зато проснулся первым.
В избе было темно. Совсем темно, до черноты.
Фандорин открыл глаза и, ещё не сообразив, что именно его разбудило, спустил ноги с лавки.
Гарь! В воздухе пахло гарью!
Он наощупь, по памяти, добрался до печи, отодвинул заслонку. Нет, пламени не было – внутри дотлевали вчерашние угли.
– Где‑то дымит, – раздался из угла голос Крыжова. – В чём дело?
Вдруг за узким окошком вскинулся багровый язык. Потом за вторым, за третьим. И с противоположной стороны!
– Горим! Господа, пожар! – закричал Лев Сократович.
Это поджог, понял Фандорин, уловив едва ощутимый запах керосина. Иначе не занялось бы так сразу, да ещё с двух концов. Он кинулся в тёмные сени, пытаясь определить, где дверь. Так и есть – подпёрта снаружи!
|
|
|
– Маса, сюда! – крикнул Эраст Петрович.
Сзади началась паника. Все метались, орали, Кохановский истерично призывал к спокойствию. Зазвенело разбитое стекло – это кто‑то пробовал вылезти в окошко, да где уж: окна были по‑северному узки, чтоб попусту не уходило тепло.
– Господа, вы мешаете! Маса, котира ни хаиранай ёни![38] – приказал Фандорин. – Одинцов, никого сюда не пускать!
Нужно было место для разбега – иначе дверь не высадить.
Японец, не церемонясь, вышвырнул из сеней назад в горницу жаждущих спасения. Урядник, пользуясь тем, что в темноте все равны, раздавал тычки направо и налево. Пространство освободилось.
Сконцентрировав внутреннюю энергию ки, от которой теперь единственно зависело, удастся ли вышибить крепкую дубовую дверь, Фандорин скакнул вперёд, подпрыгнул и ударил ногой в створку.
То ли запас ки был слишком велик, то ли подпорка слабовата, но преграда рухнула с первой же попытки.
– Господа, теперь наружу! – крикнул Эраст Петрович.
Второй раз повторять не пришлось. В минуту все вывалились из дверного проёма на снег – одни раздетые, другие разутые, но, слава Богу, все были живы и целы.
И вовремя!
По бревенчатым стенам избы проворно поднималось пламя, раздуваемое вьюгой. Вот уж и крыша занялась, вниз полетела горящая щепа.
|
|
|
– Подожгли, – жарко зашептал в ухо Эрасту Петровичу урядник. – Ишь, полыхает! Ну, раскольнички! Всех надумали порешить, разом!
Отодвинув полицейского, чтоб не мешал, Фандорин присел на корточки и поднял палку, которой злоумышленник или злоумышленники подпёрли дверь. Палка была хлипковата, такую можно выбить и не концентрируя энергию ки. Странно.
– Держите её, держите! – закричали вдруг все разом. Девчонка‑поводырка, голоногая и простоволосая, в одной холщовой рубашонке с плачем попыталась кинуться обратно в дом.
– Матушка! Матушка тама! – отчаянно голосила она, извиваясь в руках мужчин. – Подлая я! Кинула её, напужалась!
И действительно, Кириллы среди спасшихся не было. В панике и суматохе про сказительницу забыли.
– Куды ты полезешь? Вишь, занялось! – урезонивал Полкашу урядник.
В самом деле, крыльцо уже пылало, в избу было не проникнуть.
Быстро двигаясь вдоль стены, Фандорин заглядывал в окна.
В нижней горнице Кириллы не было. В средней тоже.
Вон она!
В красном углу, меж столом и стенным иконостасом металась странница. Теперь, когда горели разом все стены, внутренность дома была ярко освещена.
Кирилла, беспомощно взмахивавшая широкими рукавами рясы, была похожа на подраненную чёрную лебедь. Её задранное кверху лицо будто застыло, только губы беспрерывно что‑то шептали – должно быть, молитву.
– Повязку, повязку сними! – заорал Крыжов. – И беги в сени! Может, поспеешь!
Но она словно не слышала.
– Матушка, прости‑и‑и‑и! – захлёбываясь рыданиями, верещала Полкаша.
С противоположной стороны от жара лопнуло стекло, на пол посыпались искры, и сразу задымил тканый половик.
– Забудь про зарок! Сгоришь! – крикнул Евпатьев и простонал. – Нет, не снимет. Воды сюда! Топор! Раму рубите!
Какая вода, какой топор – огонь уже полз по внутренней стене, подбирался к иконам. Треснула лампада, полыхнуло разлившееся масло.
К дому со всех сторон бежали крестьяне, кто с ведром, кто с багром. В тулупе поверх исподнего ковылял старшина.
– П‑позвольте‑ка.
Эраст Петрович сдёрнул со старика тулуп, накрылся им с головой.
Главное – задержать дыхание, не вдыхать дым, приказал он себе и бросился назад, к крыльцу.
– Маса, мидзу‑о! [39]
Японец понял. Вырвал у одного из мужиков ведро, плеснул на овчину ледяной водой.
Проскочить по огненным ступенькам, через пылающий дверной косяк, было ещё полбеды.
Куда труднее пришлось внутри, где из‑за дыма нельзя было что‑либо разглядеть.
Десять шагов налево, потом порожек, сказал себе Эраст Петрович и всё‑таки обсчитался – приступка, отделявшая среднюю горницу от нижней, пришлась на девятый шаг. Споткнулся, полетел на пол.
Это его и спасло. Впереди с ужасающим грохотом рухнула потолочная балка. Если б Фандорин не упал, ему размозжило бы голову.
Перескочил через дымящееся бревно, в несколько прыжков оказался в вышней горнице. Здесь было жарче, но зато не так задымлено.
Не теряя времени на пустые разговоры, Эраст Петрович обхватил Кириллу поперёк талии, закинул на плечо. Она была странно лёгкая, будто соломенная.
Сверху накрыл тулупом и бросился назад.
Лёгкие жаждали вдоха, но это было бы равносильно гибели.
Ничего не видя, двигаясь исключительно по памяти, он кое‑как добежал до сеней. Ушибся плечом и головой о притолоку, рывком преодолел огненную арку выхода и повалился со ступенек в снег. Кириллу вместе с тулупом отшвырнуло ещё дальше, в сугроб.
Вот теперь можно было и подышать.
Над чёрным от сажи Эрастом Петровичем, с наслаждением вдыхавшим холодный воздух, хлопотал Маса.
– Господин, у вас на щеке ожог. И борода обгорела. Вы стали совсем некрасивый.
Встревожившись, Фандорин осторожно потрогал пальцами лицо. Пустяки. Будет волдырь, но шрама не останется.
– Вы настоящий герой! – кудахтал Алоизий Степанович. – Я был уверен, что вы не выберетесь живым из этого ада!
Взволнованный Евпатьев без слов крепко сжал Эрасту Петровичу руку.
– Что она? Ц‑цела? – спросил тот, поднимаясь.
С Кириллой, кажется, всё было в порядке. Около неё толпились ахающие и галдящие бабы. В ногах у сказительницы ползала рыдающая Полкаша, покаянно тыкалась лбом в землю.
– Ладно тебе, ладно. – Кирилла пошарила рукой, взяла девочку пальцами за тощую шею, придержала. – Ну напугалась, это ништо. Э, да ты голая. Бабоньки, оденьте её, простынет.
Казалось, эта удивительная женщина нисколько не потрясена случившимся.
– Каков типаж! – с гордостью сказал Фандорину промышленник. – Коренная русская порода! Сгорела бы, а повязку не сняла, обета не нарушила.
– Не обгорели? – спросил Эраст Петрович, приблизившись к Кирилле. – Где‑нибудь болит?
– Болеть может только душа, – ответила она, повернув голову в его сторону. – А на душе хорошо, мирно. Это вы меня вытащили? Из наших будете, из христиан?
– …Из христиан, – несколько смущённо ответил он, хоть и догадался, что под этим словом она имеет в виду исключительно старообрядцев.
– Он, он тебя вызволил! – зашумели женщины. – Его благодари!
Но Кирилла равнодушно обронила:
– Бог попустил. Коли сподобил выйти из огня, значит, нужна ещё.
Старики и мужчины молча стояли и смотрели на пожар. Было ясно, что соборную уже не спасти, сгорит дотла.
Эраст Петрович заметил, что урядник, опустившись на четвереньки, роется в снегу. Нашёл что‑то, поднёс к глазам.
Стараясь не привлекать внимания, Фандорин подошёл.
– Огниво, – вполголоса сообщил Одинцов. – И трут, обгорелый. Который же из них?
Он так и впился взглядом в деревенских.
– Плохо ищешь, – сказал ему Эраст Петрович, делая шаг в сторону. – А ещё п‑полицейский.
Разгрёб снег и поднял увесистый предмет, тускло блеснувший в отсвете пламени.
Это был массивный железный крест на цепи, в которой разошлось одно из звеньев.
Чёрт бешеный
Наутро, как и собирались, двинулись дальше.
Потери от ночного пожара оказались не столь уж велики. По счастью, вся поклажа оставалась в санях и от огня не пострадала. Сгорело лишь кое‑что из одежды – у тех, кто выскочил на улицу в бельё, но это было поправимо. Самый большой ущерб понёс дьякон, лишившийся скуфейки и подрясника, – ему переодеться было не во что. Но Крыжов дал Варнаве запасные валенки, Кохановский вязаный свитер, Евпатьев – короткий полушубок, а голову погорелец повязал шерстяным платком на пиратский манер и в этом наряде стал даже живописен.
Чудом спасшуюся Кириллу взяли с собой – она тоже держала путь в верховья. Евпатьев почтительно пригласил сказительницу к себе в возок, Полкашку укутали в одеяло и посадили рядом с кучером.
Поехали.
На этот раз устраивать пробежку Фандорин не стал, сел в сани к Одинцову. Им было что обсудить.
Когда караван рассредоточился, вытянувшись по льду неторопливой сороконожкой, в замыкающей повозке начался серьёзный разговор, малопонятный для постороннего уха.
– Вот и вся недолга, – сказал полицейский, поотстав от евпатьевской кибитки, что ехала перед ним.
– Неужели? – задумчиво молвил Эраст Петрович.
– А то нет? Поджёг‑то кто?
– Он.
– Для чего поджёг – ясно. Всех нас, антихристов, извести. Чтоб раскольников переписываться не понуждали. Нно, леший, шевелись! – прикрикнул урядник на ещё не разогнавшегося конька. – Слыхали, как он дохтуру‑то? «Теперь знаю», говорит. Знаю, как с вами, аспидами, обойтись… Ну, чёрт бешеный! Ходит по деревням, народ мутит.
Одинцов поглядел на собеседника, увидел, что тот озабоченно хмурит брови.
– Ай не так?
– Так‑то оно так… Не всё тут ясно. Как юродивый оказался в Раю раньше нас? Это раз. Хотел спалить ч‑чужаков – понятно. Но Кириллу‑то с девочкой за что? Это два. И, наконец, главная неясность: где нам теперь искать этого п‑провокатора?
– Э‑э, Ераст Петрович, не над тем голову ломаете, – покровительственно усмехнулся полицейский. – Что Лаврушка быстрей нас поспел, это не диво. Мы по реке ехали, петляли, а он напрямки, через лес. Кто тропы знает, не заблукает. Что тётку с малолеткой не пожалел – так он же, как пёс взбесившийся. Злой, безумный, да ещё и завидущий. Видали, как его корчило, когда все стали Кириллу слушать? Не мог он такого перенесть, заревновал. А про третий ваш спрос скажу: искать злодея нужно по верхним деревням. Туда он побег, туда. Будет юродничать, запугивать, шаткие души в могилу тащить. Беспременно должно нам его выловить, пока ещё худших делов не натворил. А как схватим – повезём по всей реке показывать. Глядите, дурни сиволапые, любуйтеся, какой сатана у вас в учителях ходил, какому ироду веру давали.
– А п‑поверят?
– Возьмём с поличным, да со свидетелями из местных – никуды не денутся… Что ж Крыжов, сонная тетеря, еле едет? Поспешать надо!
– П‑пойду скажу.
Фандорин соскочил на лёд, побежал к передним саням.
Узнав причину, по которой следовало торопиться, Лев Сократович без единого слова щёлкнул кнутом, и скорость движения всей процессии увеличилась: первая повозка (сегодня роль буксира при Кохановском исполняла она) потянула за собой вторую; третья, с дьяконом и японцем, поначалу отстала, но Варнава гикнул на лошадь, и та заработала мохнатыми ногами с удвоенной быстротой.
– Гаспадзин, – позвал Маса, – Барунаба‑сан раскадзывает про дзену, отень инчересно.
Варнава застенчиво пояснил присевшему на край саней Эрасту Петровичу:
– По матушке дьяконице скучаю. О прошлый год на Красную Горку повенчались.
– Курасивая, – одобрительно сообщил Маса и показал руками. – Вот такая. Рицо кругрое. Всё кругрое.
Густо залившись счастливым румянцем, дьякон подтвердил:
– Удивительной красоты особа.
– Что ж, п‑поздравляю.
Эраст Петрович снова сошёл на снег, обернулся и увидел, что, пока он разговаривал с Крыжовым, в размещении пассажиров евпатьевского экипажа произошло изменение. Рядом с кучером теперь сидел Никифор Андронович в распахнутой шубе.
– Посадил девочку погреться, – крикнул он, – Загляните‑ка, как там они?
– П‑превосходно, – доложил Фандорин, встав на полоз и заглядывая в оконце.
Когда рядом не было посторонних, Кирилла, не слишком строго блюла «искус поношением» по отношению к своей поводырке. Полкаша, правда, сидела на полу, но голову пристроила к сказительнице на колени, та расчёсывала ей волосы гребнем и негромко напевала – кажется, колыбельную.
…На постелю мягкую,
Простыню шёлковую,
Спать – не шевелитися
До шестого дня…
Рот девочки был приоткрыт, глаза зажмурены – она уже уснула, да и самого Фандорина разом заклонило в сон от тихого, нежного голоса, от медленной мелодии, от шелестящих слов.
Но здесь Кирилла петь перестала и повернула голову к окну.
– Кто тут?
– Кузнецов, Эраст Петрович, – ответил он через стекло. – Что это значит – «до шестого дня»?
Ничуть не удивившись, она спокойно молвила:
– В старинных книгах написано: души праведных восстанут от конца света на шестой день.
– Вы, стало быть, тоже скорого к‑конца света страшитесь?
– А чего мне его страшиться? – словно бы удивилась Кирилла. Говорила она не по‑стерженецки, а очень чисто, по‑городскому – хоть и с просторечиями, но грамотно. – И вы не бойтесь. Веруете вы не по‑никониански, сердцем не порчены – это по голосу слышно. Страшный суд для сквернавцев страшен, кто душу не сберёг. А вы Господу милы, Он вас приимет, яко сына возлюбленного, домой возвернувшегося.
Поразительно: когда о конце света вещал бесноватый Лаврентий, это звучало жутко, беспросветно, а у Кириллы даже про Страшный Суд выходило утешительно и мечтательно.
Хотел Эраст Петрович расспросить, откуда она пришла и отчего не по‑здешнему разговаривает, но тут случилось неожиданное.
– Эге‑гей! Эй! Стойтя‑а‑а! – донеслось откуда‑то сбоку. – Стойтя‑а‑а‑а!
На высоком берегу размахивал руками мужик на лыжах. Оттолкнулся ногой, ловко скатился наискось по обрыву, заспешил наперерез.
Крыжов уже придерживал лошадь, морда задней ткнулась в затылок дремлющему отцу Викентию – тот вскинулся, обронил шапку.
Приглядевшись, Фандорин узнал в крикуне одного из райских счётчиков.
Ещё ничего не зная, лишь почувствовав – случилось несчастье, он бросился навстречу лыжнику.
– Беда, – прохрипел тот, – беда!
Он, видно, долго бежал через лес – от ворота валил пар, сивая борода около рта заиндевела и покрылась сосульками.
– Говори толком! – накинулся на него подоспевший Одинцов.
Следом подбежали остальные.
– Закопались… Ляпуновы… Никишка, жена его Марья и детишки, трое, – дрожащим фальцетом залепетал счётчик. – Утром соседка к им заходит, в избе никого… А в огороде земля проваленная и вот…
Он достал из‑за пазухи листок.
Одинцов схватил, едва глянул и передал Эрасту Петровичу.
– Та же рука!
Фандорин тоже узнал – и текст, и почерк:
Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос….
И дальше всё слово в слово, вплоть до заключительного:
А вашим новым законам повиноваться никогда не можем, но желаем паче за Христа умерети.
– Спасли? – взял он гонца за плечо.
– И‑и‑и, какое там! Задохлись. Знать, ещё с ночи, после пожару залегли…
Одинцов схватил мужика за грудки:
– А Лаврушка‑юродивый вечером по домам ходил?
Счётчик недоуменно смотрел на перекошенное лицо полицейского:
– Знамо ходил, за подаянием.
– И к Ляпуновым?
– Дак Марья Божьим людям всегда рада… Была, – прибавил вестник, и его морщинистые щёки задрожали – сейчас заплачет.
Урядник заскрипел зубами:
– Гад ядовитый! Успел зубья воткнуть! Я Ляпуновых помню. Никита – мужик тихий, подъюбошник. Всем в доме Марья заправляла, большая была богомольница. Эх, и деток своих не пожалели! – Он развернулся, побежал к саням. – Садитесь, Ераст Петрович, назад поедем.
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 140; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!