Сугубо конфиденциальная беседа 15 страница
И Анисий стал думать про Папахина, но как следует развернуться не успел, потому что издали, от господского дома, донёсся истошный вопль. Звук этот был так ужасен, что у губернского секретаря подогнулись колени.
III
Его высокоблагородию
г. коллежскому советнику
Э.П. Фандорину
В собственные руки
Шеф.
Это письмо отправляю одновременно со вчерашним, так что прочтите сначала то, а потом уже это. Я ещё приписал в первое письмо про ночную прогулку по саду, про сумасшествие Крашенинникова и про крик, чтобы здесь не размазывать, а сразу перейти к описанию преступления.
Как я выяснил, добежав до дома, душераздирающий крик был произведён горничной Настасьей Тряпкиной, которая в половине третьего ночи заглянула в спальню хозяйки.
На вопрос, почему не спала и зачем заглянула, Тряпкина показала, что барышня вечером, отправляясь к себе, велела её пока не раздевать и обождать – якобы желала посидеть у окна и помечтать.
Горничная прождала больше часа. По её словам, находилась в коридоре и никуда не отлучалась. Правда, стояла не под дверью, а возле лестницы – там картинки по стенам развешаны, и Тряпкина, чтоб не скучать, их разглядывала. Однако божится, что в спальню никто не заходил, она увидела бы, да и дверь там со скрипом. Наконец, подумав, что хозяйка уснула в кресле, не раздевшись, горничная решила всё‑таки заглянуть в комнату. Закричала, упала в обморок.
|
|
|
Вторым к месту убийства прибыл я, поэтому дальнейшее описываю по собственным наблюдениям.
Приблизившись к открытой двери спальни, я сначала увидел бесчувственное тело Тряпкиной и пощупал жилу у ней на шее. Когда стало ясно, что жива и видимых ран не имеет, я вошёл в комнату.
Вы знаете, шеф, я на службе видал всякое. Помните прошлогоднее убийство купчихи Грымзиной? Я тогда ничего, не оробел, даже давал следователю Москаленко нюхать нашатырь. А тут вроде ни крови, ни отрубленных частей тела, но ужас что такое.
Я лучше по порядку.
Убитая сидела в кресле подле раскрытого окна. Я сразу понял, что она совершенно мёртвая, потому что голова у ней висела на сторону, как, знаете, ромашка или одуванчик на надорванном стебле.
Сначала я совсем не испугался – ну, убили, и убили. Обычное душегубство, думаю, разберёмся. Даже когда зажёг лампу и увидел странгуляционную борозду на шее, особенного значения не придал. Ясно, соображаю: задушили. Хотя мне тогда уже чудным показалось, что полоса такая широкая. Душат‑то обычно ремешком, шнурком, верёвкой, а тут багровый след в руку толщиной.
Первым делом я, конечно, сунулся к раскрытому окну. На подоконнике чисто. Спрыгнул вниз, посветил лампой. И тут мне стало так жутко, что я минуты две шагу не мог ступить, честное слово.
|
|
|
Там вокруг господского дома земля мелким песочком посыпана, чтоб после дождей лужи не застаивались. Так вот на песке был явственно виден струящийся след, который тянулся от окна спальни до кустов. Точь‑в‑точь такой же, как я видел давеча, под парусиной.
Шеф, вы меня знаете. Я в нечистую силу и всякую такую чепуху не верю, но откуда след‑то мог взяться? Ну, предположим, что в Гниловском болоте завелась какая‑нибудь гигантская тварь, в природе всякие чудеса бывают. Но как она в окно‑то заползла? Невозможно!
Я, стыдно сказать, даже молитву прочёл в обережение от скверны. И только потом, малость успокоившись, стал рассуждать, как вы меня учили.
Ладно, думаю. А как бы это смертоубийство могло устроиться без сверхъестественных причин?
Предположим, что злодей спрятался в спальне заранее. Когда Варвара Ильинична вошла и села у окна, он подкрался сзади, удавил её, скажем, скрученным в толстый жгут полотенцем, а после спрыгнул на песок и изобразил след Скарпеи – поленом проволок или ещё чем.
Отпечатков ног там под окном много, целый день ведь ходят, но сами знаете, что на песке за следы, никакого от них проку.
|
|
|
Исправник, конечно, приехал, потом лекарь, уездный следователь. Последний совершенно пустой субъект. Ужасно обрадовался, что в Баскаковке находится ваш помощник, и с радостью взвалил всё расследование на меня. Говорит, у нас тут глушь, таких хитроумных преступлений отродясь не бывало, вы уж, Анисий Питиримович, того, не выдавайте. На вас вся надежда. Велел полиции меня слушаться и укатил, подлец.
Конечно, я понимаю, что вы при её императорском величестве должны состоять и отлучиться вам никак невозможно, но помогите хоть советом.
Я тут составил список подозреваемых.
Сначала те, кому выгодно. Это, конечно, Папахин и Махметшин. Первый просидел вчера до ночи, уехал за час до убийства. Экипаж у него однокольный англез, без возницы, так что поди проверь, правда ли Папахин домой уехал или нет. Махметшина привозил кучер, тоже татарин. Но ведь это такой народ – свой своего нипочём не выдаст. А выгода застройщикам от смерти Варвары Ильиничны вот какая – исправник объяснил. Поместье‑то теперь остаётся без наследника. Закон даёт некий срок, чтоб могли сыскаться родственники, а коли не сыщутся, то выморочная недвижимость попадает во владение казны или, в данном случае, земства. На что земству лишняя морока с недвижимостью? Продадут тем же застройщикам, да много дешевле, особенно если сунуть нужному человечку тысячонок пять, много десять. Этак можно добрых полмиллиона выгадать. Шутка ли?
|
|
|
Потом приказчик Крашенинников. У этого мотивом может быть не корысть, а умственное расстройство. Старик явно не в себе, баскаковский род для него, прямо как Аллах для магометан, а убитую он, судя по всему, презирал и даже ненавидел.
Ещё остаётся петербургский учёный, Владимир Иванович Петров. Ведь это именно он откопал и красочно расписал легенду про Скарпею. Но зачем собирателю фольклора изводить Баскакову, а после её приёмную дочь, непонятно.
Больше мне пока ничего на ум не приходит.
Горничная Тряпкина, садовник и дворник собрали вещи и ещё засветло ушли из Баскаковки прочь. В каморке под лестницей проживает конторщик Серегин, но с ним приключилось вот что. Утром был само хладнокровие, к гибели хозяйки отнёсся спокойно, разглагольствовал передо мной про бессилие смертных человеков пред волей Провиденции. А вечером, когда полиция уехала, ворвался ко мне весь зарёванный, в платок сморкается, кричит: жизни себя лишу. Знаете из‑за чего? Кошка у него сдохла. Дряни какой‑то в саду наелась и околела. Ужас как убивался – валериановыми каплями пришлось отпаивать. Уеду, сказал. В Австралию или Бразилию, потому что не желаю проживать в одном полушарии с отравителями и злокозненными гелиогабалами. Собрал сундук, прихватил хозяйский бронзовый светильник в виде Мефистофеля – «для меморабилии» – и отбыл в неизвестном направлении.
Я в доме остался один. Ничего, воспитания я простого, обслужу себя сам.
Прилагаю копии осмотра места преступления и патологоанатомического заключения, изготовленные по моему распоряжению исправником и лекарем.
Жду ответа и совета,
Ваш Тюльпанов.
А г‑ну Масе нижайший от меня поклон.
24 августа 1888 г.
IV
Слукавил Анисий в донесении шефу. Факты и обстоятельства изложил в точности, не утаил и версии, однако же писать о том, что объект им уже намечен, не стал. Если ошибся, не придётся краснеть, а если избрал линию верно, будет чем погордиться.
Папахину и Махметшину от смерти Варвары Ильиничны, конечно, выгода – спору нет. Но не такие люди миллионщики, чтоб из‑за куша, хоть бы даже и большущего, мистерии разыгрывать. Тут особенное мозговое устройство требуется – тёмное, извилистое и непременно скособоченное.
Шеф говорил, что у умышленного убийства бывает всего‑навсего четыре мотивации: первая – корысть, вторая – страх, третья – жгучая страсть (любовное исступление или там ревность, месть, зависть), четвёртая – сумасшествие. Самые труднораскрываемые преступления относятся к последней категории, потому что маньяк существует в фантазийном мире, устройство и логика которого нормальным людям непонятны.
В истории со Скарпеей усматривались все признаки маньякального злодеяния, и тогда выходило, что первый на подозрении – Крашенинников.
Человек угрюмый, странного поведения, любитель уединения. Это раз.
Читатель религиозных книг. Это два.
Противился заключению сделки о продаже поместья. Это три.
С нездоровой идеей о величии баскаковского рода. Это четыре.
Ну и, конечно, самое подозрительное – ночное разбрасывание дохлых мышей из мешка.
Полистав прихваченный из Москвы учебник по криминалистике, Анисий выписал на бумажку кое‑какие полезные термины, чтоб потом блеснуть перед шефом. Основная версия теперь смотрелась очень солидно.
Стало быть, так. От пристрастия к чтению старинных книг и обсессионной фетишизации своего вассального при Баскаковых состояния Самсон Степаныч Крашенинников тронулся рассуждением и, должно быть, сам не заметил, как переместился из реального мира в мир болезненных фантазий. Толчком, возможно, послужило предание о волшебной змее, рассказанное петербургским фольклористом. Приказчик вообразил, что, состоя при Баскаковых, он на самом деле находится в услужении у покровительницы их рода Скарпеи. Когда пришла весть о гибели молодого Баскакова, Крашенинников понял, что на Софье Константиновне древний род заканчивается, и послушался воображаемого зова болотной властительницы. Надо полагать, приказчик подвержен галлюцинациям и даже, вероятно, расщеплению личности. Изображая явление Скарпеи при помощи каких‑то подручных средств, он тут же забывает о своих ухищрениях. Иначе чем объяснить вчерашнее раскладывание змеиной пищи по краю пруда? Нет‑нет, тут не корысть, а самое настоящее, беспримесное сумасшествие. Баскакову приказчик довёл до разрыва сердца во исполнение пророчества, а Варвару Ильиничну, должно быть, покарал как покусительницу на Скарпеино богатство. Понял, что храма во славу Святого Панкратия наследница не воздвигнет, вот и свершил над бедной девицей ритуальную расправу.
Версия была стройная, только с доказательствами пока выходило скудновато.
Поэтому на второй день после убийства, с раннего утра, Анисий сел в секрете напротив приказчикова дома и стал вести наружное наблюдение.
Проживал Крашенинников в самой гуще огромного баскаковского сада, в крепкой бревенчатой избе под зелёной жестяной крышей.
Первой вышла высокая девица с длинной русой косой – не иначе как дочка. Покормила кур, набрала воды, полила цветы в маленьком аккуратном палисадничке. Прав Папахин, дочка у приказчика была настоящая красавица.
Сам же Самсон Степаныч губернского секретаря разочаровал. В девятом часу спустился с крыльца хмурый, деловитый. Оседлал лошадь, да и ускакал куда‑то. Получалось, что зря Тюльпанов с рассвета в кустах сидел, от росы весь вымок и трижды был укушен злыми муравьями.
Так день с самого начала и не заладился.
Понуждаемый бурчанием и подсасыванием животным, губернский секретарь сходил в Ольховку на предмет добывания пищи, но деревня была словно вымершая. Насилу отыскал в одной избе древнюю бабку, еле передвигавшую ноги. Спрошенная, где население, старуха ответила: «От Шкарпеи шпашаютша. Мне‑то што, шлава богу пожила. Ты не от неё, матушки, будешь? Не жа мной?» И с надеждой прищурила подслепые глаза.
Правду говорил земский председатель: какое‑то дикое средневековье. И это в шестидесяти верстах от Москвы!
У бабки Анисий разжился только квасом и краюхой хлеба. Поскольку лошадь взять было не у кого, отправился пешком в Ильинское, где лабаз и почта. В лавке купил баранок, чаю, сахару, колбасы. Долго ждал вечернего почтальона – не будет ли ответа от шефа на вчерашние донесения. Не было.
Возвращаться в Баскаковку пришлось на своих двоих. Никто из крестьян везти не согласился – ни за рубль, ни за два. Утром, говорили, ещё куда ни шло, а к ночи ни за что. Невежество и суеверие.
Дотопал до пустой усадьбы уже в темноте, усталый и сердитый. Нехорошо поступаете, Эраст Петрович. Что с самого начала про Скарпею не рассказали – это ладно. Хотели, чтоб я сам составил мнение об этом диковинном деле. Но что ж на письмо‑то не ответить? Ведь не о пустяках писано!
И как этого Крашенинникова прижать? Тут дедукция нужна. Может, пойти, да и тряхануть его как следует за шиворот, чтоб во всём сознался? Но где улики? На одних дохлых мышах обвинение не выстроишь. Значит, снова в кустах сидеть?
Ещё не решив окончательно, как действовать, Тюльпанов пошёл вдоль пруда к приказчикову дому. Шеф говорил, что в любом маньяке, даже самом озверелом, непременно остаётся частица доброго начала и что именно этот неомертвевший участок человечьей души – главный помощник следствия, ибо подчас побуждает преступного безумца к саморазоблачению и даже покаянию.
Может, потолковать с Крашенинниковым спокойно, сочувственно. Глядишь, и сыщется тропка к доброму началу, а тогда можно будет и признание получить. Всё одно Крашенинникову путь в сумасшедший дом, на каторгу такого не пошлют.
Так размышлял Тюльпанов, шагая мимо сумрачной водяной глади, испещрённой тёмными пятнами полузатонувших брёвен, кочек, камышиных зарослей. Над прудом поднимался белесый, пеленчатый туман. Лето ещё не кончилось, а зябко было, промозгло.
Револьвер Анисий всё ж таки прихватил с собой. Ну как в приказчике злая половина взыграет?
Когда из‑за ближней кочки вдруг с плеском высунулось что‑то большое, растопыренное, Анисий левой рукой схватился за сердце, а правой рванул из кармана оружие. Зацепил курком за край – чуть не пальнул сам себе в ногу.
Из воды на берег вылезло не болотное чудище и не Змей Горыныч, а высокий мужик в сапожищах, весь облепленный тиной и чуть не до глаз заросший косматой чёрной бородой.
– Кто таков?! – дрожащим голосом крикнул губернский секретарь, сжимая железную рукоятку.
Мокрый человек махнул рукой в сторону болота и загукал невразумительно. То ли немой, то ли малахольный.
Не иначе местный дурачок, разъяснил себе Анисий, успокаиваясь. Оттого и бесстрашный. Все из деревни разбежались, а этот в самое болото залез.
Тюльпанов с младых ногтей чувствовал к слабоумным сострадание, поэтому дал дураку кусок сахара и сказал нестрого:
– Иди, иди. Нечего тебе тут шастать.
Только не надо было безмозглого сладким прикармливать – увязался следом. То поотстанет, то вперёд забежит и всё на пруд, на болото оглядывается. А потом вдруг как оттолкнёт Анисия в сторону, бух на четвереньки и тычет рукой в землю, радостно бормочет нечленораздельное.
Хотел Тюльпанов осерчать, но тут из‑за облака высунулась луна, осветила размокший берег, и молодой человек разглядел на жидком глинистом месиве тошнотворно знакомый извилистый след. Опять!
Болотный мужик замычал, заквохтал, замотал лохматой башкой во все стороны, будто сердечную подругу потерял. Там, у пруда, его Анисий и оставил.
Теперь шёл быстро, азартно. Всё, хватит фокусов! Волшебную змею пускай деревенский дурень разыскивает, а мы с вами, Самсон Степанович, поговорим по‑нашему.
Минуты через две уже был у крашенинниковского дома. Перед тем как подняться на крыльцо, взвёл курок, сунул оружие за пояс и сверху шинельку запахнул.
На стук открыла приказчикова дочка. Вблизи она оказалась ещё краше: лицо чистое, белое, ясные глаза смотрят внимательно, лучисто. Ох, милая, каково тебе с бесноватым‑то жить?
Анисий приподнял фуражку, представился. Спросил, как звать – Геля.
– А батюшки дома нет, – сказала Геля. – Он в «кабинете». Давно, со света ещё.
– Где это? – спросил Тюльпанов, оглядываясь. – В какой стороне?
– Он не разрешает к нему туда ходить, – объяснила красавица. – У меня ужин давно накрытый, жду, а пойти позвать нельзя. Может, посидите, подождёте? Вернётся батюшка, поужинаем вместе.
Губернский секретарь нахмурился, на приглашение ответил рассеянно:
– Благодарю. Как‑нибудь после… Вот что. У меня к вашему папаше дело неотложное, так что я уж рискну Самсон Степаныча потревожить. Вы только меня проводите.
Умная, видно, была девушка. Ничего больше говорить не стала, только точёные брови сдвинула. Постояла так с полминуты, накинула платок и повела Анисия по узенькой тропинке вдоль поляны, потом через смородиновые кусты и яблоневую рощицу. Яблоки уже совсем поспели, так и тянулись с веток к земле. Об одно, тяжёлое от сока, Тюльпанов чувствительно стукнулся лбом.
– Вот он, «кабинет», – показала Геля.
На самом краю пруда стояла будочка в одно окошко. Внутри, за ситцевой занавеской горел свет.
Заглянуть бы в щёлку, да неловко при дочке. Анисий постучал – коротенько, больше для видимости, и скорей толкнул створку. Очень хотелось застигнуть Крашенинникова при каком‑нибудь саморазоблачительном занятии.
Сначала увидел керосиновую лампу на дощатом столе, флягу в замшевой обшивке и походный стаканчик, а уж потом самого Самсона Степановича. Он сидел, обмякнув на стуле и запрокинув голову. Одет был во что‑то широкое, мешковатое, наподобие узорчатого азиатского халата.
Геля страшно вскрикнула за спиной у Анисия, оттолкнула его и бросилась к отцу. Не добежав, всплеснула руками, осела на пол – обморок.
Было от чего лишиться чувств. Лицо у приказчика жутко посинело и распухло, а на шее, сбоку от бороды виднелись две чёрные точки, из каждой стекало по капельке крови.
Анисий был даже рад, что девушка сомлела. Утешай её, водой пои, а тут сейчас самая работа начнётся: всё осмотреть, поискать следы, сделать замеры.
Губернский секретарь протянул руку, чтобы потрогать мертвеца за кадык – холодный или ещё не остыл?
Увидел, что широкий халат странным образом шевелится. Пригляделся.
Никакой это был не халат, а невиданных размеров змеюка, обмотавшаяся вокруг трупа. Она подняла сужающуюся к концу голову, блеснула агатовыми глазками и разинула мерзкую пасть с двумя тонкими клыками.
Нехорошо стало Анисию. Он вяло махнул на Скарпею рукой – мол, не говори со мной человечьим голосом, всё равно не поверю – и повалился набок. Глаза, прежде чем закатиться под лоб, скользнули по тёмному потолку, по клочьям паутины, и Тюльпанов на время расстался со своим вышедшим из повиновения сознанием.
V
Стыднее всего потом было оттого, что дочка Крашенинникова очнулась раньше бывалого расследователя, да ещё не сразу смогла привести его в чувство. И уши ему тёрла, и водой из кадки плескала, хоть сама была вся в слезах, зубами стучала и молилась. Когда Тюльпанов, наконец, открыл глаза, похлопал ими и сообразил, где он, что с ним, и почему над ним рыдает прекрасная собой девица, ужасная гадина из домика исчезла – видно, уползла через раскрытую дверь.
Сначала Анисий решил было, что никакой Скарпеи не было вовсе, что разинутая змеиная пасть примерещилась ему от расстроенных нервов, но Геля тоже видела пресмыкающееся чудище, да и следы укуса с шеи злосчастного Самсона Степановича никуда не делись.
Уже после, наутро, когда Анисий воротился из волости со всей дознательской командой, земский доктор, взятый в качестве медицинского эксперта, по вскрытии установил, что Крашенинников умер от паралича дыхания, каковой возник вследствие воздействия некоего органического яда, волостному эскулапу безвестного. Удивляться неопределённости заключения не приходилось – лекарь был запойного вида и на ногах держался не очень твёрдо. Спасибо хоть палец себе скальпелем не отчикал.
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 131; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!