Участниками конференции обращение принято единогласно. 1 страница
Г.Казань, 28 января 1989 года.
На конференции присутствовали представители Москвы, Бреста, Ленинграда, Киева, Одессы, Свердловска, Ижевска, Томска, Новосибирска, Арзамаса, Нижнекамска, Альметьевска, Бугульмы, Набережных Челнов, Йошкар-Олы и др.городов.
П.К.Иванов. Из тетради “Будет это”, январь, 1967 г.
“Но придет время, мы признаем бога, как нашего кровного человека, кто раскрыл на себе свою неумираемую для природы тайну. Она себя назвала и раскрыла практическому, физическому, закаленному человеку, который без природы, без близких родных: без воздуха, воды и земли не знает дальше дороги...”
ВИКТОР ОРЛИН (16)
ЯШКА- СЫН ИВАНОВА
...- Вот вы все едете сюда, говорил Яков. - В этот дом (Здоровья). Много про него говорите, а ничего-то про своего Учителя не знаете. У всех в понятиях все не то. Вы даже не хотите узнать в Иванове человека.
Он разочарованно махнул рукой, обращаясь ко всем стоящим рядом. Этот искренний жест от сердца был красноречивее всякого слова.
- Вы даже не задумываетесь, что в этом доме отец жил недолго. А ведь есть другой дом, где он прожил тридцать лет. Вы только подумайте: тридцать лет ваш Учитель там жил, купался, ходил, ел, спал.
...По словам Якова, в доме было и есть все, кроме телефона, который не поставили потому, что была сильно перегружена междугородняя линия связи.
Именно в этот дом приезжали к Учителю много людей отовсюду, среди них москвичи и жители хутора Верхний Кондрючий. Отец принимал всех здесь. А скорые поезда, по словам Якова, останавливались часто недалеко от дома, недоезжая до железнодорожной станции. Такое уважение машинисты оказывали отцу, хотя он от людей совсем ничего не требовал.
|
|
|
- Сначала в Красном Сулине мы жили в другом доме, - рассказывал Яков, - неподалеку от этого на улице Ленина. Тот дом купил еще до войны дед Корней, живший в Ивановке со своими детьми. Потом из Ивановки сюда стали переезжать братья и сестры отца. Этот же дом на Первой Кузнечной купил отец сразу после войны, оформил его на маму. Живем мы здесь с конца сороковых годов. Недалеко отсюда на речке Кондрючке (еще ее называют Гнилуша, это та же речка, на которой стоит хутор Верхний Кондрючий) рубили для отца прорубь. Тут есть большая плотина, где раньше рубили лед для холодильников. Отец часто купался в проруби. До войны он особо никуда не ездил. Был в этих местах. С соседями отношения умел строить исключительно хорошие. Помогал всем в трудную минуту, всегда, если было чем помочь.
- Дядя Паша, троячок дай? - спрашивали.
- На, - тут же доставал из кармана и отдавал. Никогда никому не отказывал, если у него были деньги. Детям - конфеты, шоколадки, московская карамель. А сколько соседей говорят, что дома свои построили благодаря его помощи! И в голодное время подкармливал всех, то кукурузной мукой поможет, то еще чем-нибудь.
|
|
|
- Отец все время брал меня с собой, - говорил Яков. - Так, чтобы в степи оказаться, я с ним конечно не был. А вот в поезде в дорогу по городам или на машине брал часто. Еще когда был маленький, наступят каникулы, отец подойдет и говорит: “Поедем, сынок, со мной”. Я был все время с ним. Помню, приветствовали его разные руководители, однажды Ворошилов и Коганович - все его знали. Он никогда не говорил человеку: “Давай я тебя вылечу”, а говорил “Закалкой-тренировкой ты можешь сам себя вылечить”. Говорил: “Вот смотри, как делаю я - я же не болею ничем”. Такой у него был смысл.
В 33 году, когда отец начал свой эксперимент, мы жили в Армавире. Я ведь тогда был маленький, пухленький (родился 25 ноября 1925 года), только пошел в школу. Помню, в то время стоял страшный голод, разбой. Дом на запоре. Отец нам на всякий случай оставлял пистолет. Утром встаем, а почти под каждым домом лежат умершие. Ели шавель, крапиву, всякую траву.
Нас поддерживал отец. Он тогда работал снабженцем Северо-Кавказского военного округа. Мы получали паек отцовский. Еще он привозил то муки кукурузной, то крупы, то чего-нибудь другое. Сам он находился постоянно в разъездах. Мы жили больше втроем. Старший брат Андрей (1918 года рождения) ходил в школу сам, а меня возила машина (“эмка”) или мама провожала, одного не отпускали никуда.
|
|
|
Запомнилось, как однажды отец меня хотел забрать, он намеревался начать жить с другой женщиной. Подъехала “эмка”, отец заходит и говорит матери: “Я Якова заберу с собой”. А Андрей как начал его ругать: “Никуда ты его не заберешь, сейчас же уезжай отсюда”. Выгнал отца, меня не отдал. Потом приезжает отец уже почти раздетый. Привез толстые книги (“Физиология Гедона, “Человек” профессора Ранке в двух томах) и говорит: “Все. Я уже, Уляша, не работаю. Поедем в Красный Сулин”. И мы переехали сюда.
Об отношениях отца с матерью Яков рассказал следующее:
- Я никогда за все годы не слышал и не видел, - подчеркнул он, - чтобы у них был скандал. Отец никогда на мать не повышал голоса. Мать ругала его... А он нет: “Уляшечка, Уляша, бабка”, - он плохого слова на нее никогда не говорил. То, что было до меня, я не знаю, не могу сказать. Мать говорила, вроде как могло у них немного быть, но все равно она больше командовала. Она рассказывала один случай, как отец привел однажды продавать верблюдов. И захотелось ему играть в карты с компанией, а она не давала. Тогда он запер ее вместе с верблюдами, где она плакала. В то время детей у них еще не было. Но мать говорила, никогда ее отец не бил. Он ее даже пальцем не тронул. В воду и огонь бежал за ней. Ведь отец всегда был лихой. Когда поджег английский самолет, то в хате стали дежурить жандармы, чтобы отца-партизана арестовать. Так отец не раз обманывал охранявших дом жандармов: залезал в дом через окно, чтобы только мать поцеловать. Вот он был какой.
|
|
|
Как-то мать еще в начале его эксперимента остригла ночью ему полбороды. Она хотела заставить его постричься. Отец хотя и возмущался: “Что ты, бабка, наделала?” - но стричься все- равно не стал, так и ходил, пока само не выровнялось. И мать больше его не трогала. Начиная с Армавира, отец уже ни на кого не надеялся, только на себя. И с того же времени его начали делать сумасшедшим. Ему говорили: “Брось! Зачем мучаешься из-за ерунды?” А он: “Нет. Мне природа сказала, чтоб я вот этим делом занимался”.
Не скажу, что он сразу пошел в Природу раздетым. В мыслях - то, может быть, и сразу, но людям он так показался постепенно. Сначала надевал при людях тапочки, рубашку, особенно если отправлялся в дорогу. Как он этот переход осуществлял, точно не могу сказать. У нас же как было: просыпаемся ночью, а его нет. Метель, пурга. Утром соседи едут на лошадях с Гуково, говорят: “Побежал ваш. Просил сообщить, чтоб не беспокоились”.
Раньше ведь, когда он был еще в брюках и с бородой, его часто забирала милиция. “Чего ты так ходишь?” - спрашивали и забирали ...заставляли одеться. Это позже, когда о нем узнали уже все, тогда он повсюду мог быть в трусах. А сначала и в Москве (на Казанском вокзале и по городу) проходил в рубашке и в брюках. Дойдет до квартиры Марии Матвеевны или к кому-то еще, там уж только разденется. В Москве милиция к нему хорошо относилась, но долгое время его просили одеться. А рано утром он всегда выбегал в трусах. Как выскочит, а там поливальщики, им интересно облить такого человека.
Мой старший брат Андрей отца сильно стеснялся.. Он вращался в обществе комсомольском и коммунистическом. Над ним там смеялись, говорили: “Ты отцу штаны не можешь купить”. Андрей был видный, но скрытный, фактически всегда отдельно от нас. Он был руководитель и организатор. И в то время по сути отказался от отца, еще до войны сменил свое отчество, стал Андрей Павлович.
В Красном Сулине Андрей работал токарем. Затем его комсомол послал в Ростов учиться, оттуда направили работать в Херсон. Помню, мы ездили к нему в Херсон в гости, где он был комсомольским секретарем при горкоме партии. Так отец даже одевался, чтобы попасть к нему. Там же Андрей женился. Он, как бы поточнее сказать, умел приспособиться. Имел жену и тут же мог завести дела с генеральской дочкой. Служил он сначала в морфлоте, в Кронштадте, Потом был личным адъютантом командующего 5-ой Ударной армии генерал-полковника Цветаева, имел звание лейтенанта. Погиб под Ростовом, подорвался на мине.
Жена его Татьяна Ивановна долгое время жила в Красном Сулине, в доме по улице Ленина, потом переехала с матерью и сестрой в город Шахты, где живет до сих пор. Всю жизнь она была и осталась преданной Андрею, замуж ни за кого не пошла - в мыслях и словах только о нем. Их сын Геннадий сейчас живет во Львове, на военной пенсии в чине полковника запаса.
Так что в этом доме мы жили в основном втроем: отец, мать и я, - а потом вчетвером, когда я в ноябре сорок девятого женился на Валентине Васильевне Резниченко. Получилось, что я как бы отбил Валю у своего товарища. Он меня с ней познакомил, пошли на танцы. Потом я говорю: “Зайдем к нам на чай. Поиграем в карты”. Она и товарищ: “Пойдем”. Пришли домой, попили чаю, а моя мать Валю спрашивает: “Тебе нравится Яша? А ты пойдешь за него?”. “Пойду”.Так мы и поженились с Валей, моей первой женой. Жили с ней долго. А с Верой мы поженились пять лет назад, после Валиной смерти. Детей, скажу прямо, к сожалению, у меня нет.
Беседуя с Яковом, я не мог удержаться от вопроса, как он относится к тому, что его отца многие называют Богом. Яков оказался в затруднении:
- Я слышал, как отец про себя говорит: “Я - неумирающий человек”. Я знаю, что такого отца и человека в мире больше нет. Есть хорошие и плохие, но такого больше нет. Я от него знал только хорошее. Для меня отец - это все, больше чем Бог, это сверхъестественный человек. Никто плохого слова не скажет за отца: “Это ж, - говорят, - Иванов!” И всем все понятно.
Вообще-то мы воспитаны сталинизмом. Шли за Родину, за Сталина. Как наше поколение может это забыть? Это раньше люди шли за Бога. А у меня и мыслей о Боге не было. И сейчас нет. Знаю точно, что отец никогда в политическую и религиозную сеть не влазил. Он думал только о человеке. Поэтому его всегда уважали: и руководители и простой народ.
Вот знаю один такой случай в Баку. Холодно было очень. А отец встал раздетый на базаре, скрестив руки - как Иисус Христос. Перед ним сразу целую кучу денег наложили. Людей невозможно много, богатых и нищих, толпа дивится на него. Отец спрашивает, указывая на деньги:
- Это мое? Вы мне их дали? Значит, я могу этими деньгами распорядиться?
Берет их и начинает всем нищим раздавать. А одна бабка подбегает к нему и давай ругаться:
- Я, - говорит, - эти деньги тебе дала, а не нищим. Что ты делаешь?
Дескать, нищие для нее никто.
Я сам не присутствовал, но слышал, как отец рассказывал это матери.
Однажды читает отец, как один киевский профессор пишет о вреде курения. Говорит: “Я с ним согласен. Поеду до него”. Поехал, а через два дня вернулся очень взволнованный и расстроенный. Рассказывает: “Приезжаю, прихожу к профессору, а он курит. Как же можно ему верить, если он сам курит, а людей учит, что это делать нельзя?”.
Отец всегда доказывал своим примером. Помню, холодина за сорок градусов. В газете писали, что рельсы лопались от такой температуры, а он раздет да еще едет на площадке товарного поезда со Зверево. Железнодорожники дивятся: “Порфирий Корнеевич, как так можно?” А он подойдет к трубе для заправки водой паровозов, скажет: “Ну-ка, сынок, полей на меня”. Тот, конечно, с радостью на него столб воды “бух”. Волосы и борода отца схватывает льдом моментально, а тело горит и под ногами тает. Потом садиться на заднее сиденье мотоцикла: “Яша, поехали”. Я ему:
- Пап, ты хоть обсохни немого в бытовке.
Он:
- Поехали, поехали.
Никогда ничем не обтирался.
Болеть он, конечно, никогда не болел. Только один раз, когда на бегу упал в открытый люк и очень сильно повредил ногу. Температура тогда большая у него поднялась, но отец не позволил с ногой делать никакой операции. Нога у него быстро зажила, хотя так и осталась толстой.
Скажу больше, когда отец пошел по своей идее, у нас в семье никто уже не болел. Не только я, мама тоже болеть перестала. Даже умерла моя мама легко и моментально.
Отец был хозяин: всегда все делал сам. Дома он ухаживал за коровой, косил сено, копал и садил огород, тяпал посаженное. Даже когда мать продавала молоко от коровы, он носил ей его на базар. В огороде папа сажал бахчу, выходил к ней по утрам, что-то подтяпывал. У него арбузы и дыни всегда были огромные, один к одному. Когда он уехал я тоже начал сажать, так у меня получается не бахча, мячики. Что такое? Не пойму, вроде все так же делаю.
Ел папа, как обычный нормальный человек. Но в субботу до воскресенья никогда. Он мог и по неделе не кушать. Мать ему:
- Отец, что ты голову морочишь?.
А он:
- Я сказал.
Тогда он старался большей частью находится вне дома. В гости ходил: то там побудет немного, то там, чтобы не было людям заметно. А ночью мог сказать:
- Уляшечка, давай я буду кушать.
И свое голодание прекращал.
Кушал он все, что было в доме, но особенно любил окрошку с соленой рыбой. Гречка с молоком - тоже первая еда. Борщ, картошка, молоко - в общем, что мать готовила. Мясное он сильно не ел, но любил мясо жирное, возьмет маленький кусочек наполовину с жиром и съест. Зимой сало соленое тоже ел немного.
Как-то на курорте в Кисловодске врачи признали у меня диабет, назначили мне диету. Так отец говорит:
- Выбрось это из головы. Ешь все, что хочется.
Так я и делаю. И по сей день никакого диабета у меня нет.
Из развлечений у отца первым было играть в карты. И еще писал свои тетради. Обычно сделает дела и обращается к матери:
- Бабка, тебе что-нибудь надо делать? Нет? Ну, тогда я побегу до греков.
Кругом нас живет много греческих семей, целый греческий поселок со своими традициями. С греками обычно и играл отец. Не забуду случай, как он также спросил и пошел, а мать смеется:
- Сейчас, - говорит, - он вернется. Вот увидишь, до греков не дойдет.
Точно, через несколько минут отец возвращается: - Бабка, ты взяла? Ну отдай
Оказалось он спрятал деньги в туалете, а мать эти его деньги нашла.
Обычно у греков играли в “Шестьдесят шесть”, играли на деньги, на мелочь, могли играть до самого утра. Но скажу, что отец привык всегда проигрывать. Ему было важно общение, хорошее расположение людей, и потому он не выигрывал почти никогда. Однажды я пришел к ним, сразу выиграл и собирался уйти. Так он говорит:
- Больше не приходи. Разве так можно?
Для отца это была особая тяга. Но когда приезжали люди, он, конечно, не ходил никуда.
Помню, в середине пятидесятых годов отец приезжает и привозит кожаный плащ на теплой подкладке. Я говорю:
- Пап, откуда ты вещь такую богатую взял.
Он:
- Сынок, ничего не мог сделать. Ехали со мной в вагоне летчики. Увидели меня раздетого и говорят: “Дарим тебе вот эту шубу”. Я как только не отказывался... Спрашивают: “Есть у тебя сын?” Отвечаю: “Есть”. “Вот обязательно отдай ему. Раз ты не будешь носить, то сыну отдай”.
Он привозил мне все дареное. Себе отец никогда не брал ни грамма лишнего. Мог взять только ткани себе на трусы и матери на платье. Больше ничего в жизни себе не брал. Но люди были готовы ему все дать.
Ездили мы однажды с ним на рыбзавод на Азовском море. Как отец приехал, то люди там были настолько воодушевлены, что подарили нам бесплатно бочонок икры черной и красной. Директор выписал за счет предприятия.
Денег же отец никогда ни у кого не брал. Наоборот, помогал всем, отдавал последнее. Когда нужно, он шел до организации и просил выписать, если имеется возможность. Если нет, значит, нет. “Извините”, - и пошел. Но обычно ему всегда шли навстречу, отец ведь не обогащался. В его системе ни драки, ни зависти, ничего плохого нет.
Но скажу прямо: отца уважали до войны и сразу после нее больше, чем начиная с шестидесятых годов. Тогда руководители были другого порядка, еще не испорченные взятками. Отец прямо в трусах заходил до секретаря горкома партии и его принимали. Тогда вообще люди были другие, чем теперь. В отце они все видели человека необычайного.
Никто за отца плохого слова не мог сказать. Только те руководители говорили плохо, которые его преследовали. Плохие люди были всегда. Преследовали, потому что отец их “бил по козырям”. Они не любили справедливость и правду, но хотели, чтоб народ шел за ними. Ведь еще деда моего Корнея они раскулачили по доносу за то, что у него было две коровы, две лошади и четыре кабана. А то, что в семье у него в это время было 18 душ, даже не посмотрели. Отец тогда ездил в Новочеркасск, куда деда отправили по этапу, и спрашивал “Кого вы арестовали? Какой же это кулак, если на одного человека положена одна корова?”
А после войны сестру отца Лидию Корнеевну, знаменитую партизанку “Аннушку” тоже они осудили. Два года человек провел в тюрьме. Потом о ней книжка вышла, вроде как оправдали, но годы-то не вернешь.
О плохих людях и их службах вспоминать не хочется. Еще при Хрущеве приезжал в нашу страну высокий представитель из Америки. Отец решил с ним поговорить, взял билет в Москву. Так его на вокзале задерживают и в милицию. В доме обыск устроили, забрали пишущую машинку и тетради. Держали отца трое или четверо суток, пока американец не улетел из Советского Союза. То же самое было, когда отец собирался поговорить с проезжавшим по Украине Хрущевым. Тогда видно и появилась легенда про отцову пишущую машинку. Несу я ее обратно домой, а меня спрашивают по дороге: “Это та машинка, на которой деньги печатают?”
Чего только не придумывали про отца. Карикатуры и выступления местных газет вспоминать не стану. Они все равно ничего не могли сделать. Ведь у отца никакой политики не было. Вреда он никому никакого не делал. Эти люди считали его за шамана и отправляли в больницу, как нервно-психического человека. Но даже в больницах его принимали обычно исключительно. В Ростове отец лекции студентам читал. Я не раз его возил туда, нас встречал профессор. Разве сумасшедшему позволят читать лекции? Подумайте сами, разве это просто так?
Сам отец мне про это все говорил:
- Яша, не трогай ты никого. Время придет, и они поймут, что они делали. Бедные они люди!
Он всегда называл бедными людьми тех, кто заблуждался. Независимо от звания. Раз приезжает и рассказывает:
- Знаешь, с кем я ехал в одном вагоне? С Шолоховым. С ним еще один писатель. Коньяк пили, меня в свое общество приглашали, а я с ними пить не стал. Эх, бедные они люди!
Сам он душой был богаче всех.
- Я не знаю как это сказать, - утверждал Яков. - Но я чувствую, что отец во мне, а я в нем. Я не мог без него жить и до сих пор не могу без него жить. Если я от него откажусь, я никто буду. Скажите, кто такой буду я без отца? Меня никто не станет считать. А сейчас я иду, и все говорят: “Вон Яшка пошел Иванов”. Почет и уважение. Везде говорят: “Это же сын Иванова”. Меня знают больше, чем какого-нибудь профессора или академика. Профессоров ведь сейчас много, они не сенсация. Для меня отец - это все. Я жил и живу ради отца, и никто не может отнять или изменить этого.
Я и сейчас могу с отцом пойти раздетым в любую пургу. У меня ведь тело, кожа, сложение - все его. Голос тоже такой. Даже мизинец на левой руке сам изогнулся, как у отца. Очень большая сила воли. Вы вот у отца учитесь, закаляетесь. А у меня и без этого ноги всегда теплые в любой мороз. Я живу только ради отца, у меня больше никого и ничего нету.
Я не представляю, как отец мог в своей жизни все перенести? А ведь я с ним вместе окрошку ел! На этом самом месте! Меня он никогда не обидел. Вот бы он сейчас поднялся! Скажет: “Яшечка, чего тебе?” Никогда он не оставлял меня своей заботой. Даже когда я был в санатории в Пицунде, а он был в Москве. и тогда он умел помочь.
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!