К.Х. Рот. Глобализация. Новые классовые отношения и перспективы левых принципиальные соображения об изменении мировой капиталистической системы.
// avtonom.org/old/lib/theory/rot_globalisation.html.
«Если мы обратим свой взор на последние 20 лет, то вывод об эпохальном изменении мира за столь короткий промежуток времени, с точки зрения “снизу”, отнюдь не банален. В конце 60-х - начале 70-х гг. борьба рабочих и социальные бунты ввергли капитализм во всех его вариантах - развивающихся режимов, “замкнутых торговых государств” Востока и зрелых метрополий - в системный кризис. Разнообразные и противоречивые по формам своего проявления, они привели к одному и тому же результату: бегству от фордистски-сверхрационального труда и к борьбе против него. Этот великий отказ можно было измерить экономически в виде падения производительности труда, взрывного роста зарплаты, неконтролируемой революции доходов снизу. “Расходы на рабочую силу” выросли во всем мире. Носителями бунта были, в основном, люди, для которых, в отличие от пролетарских поколений эры послевоенного восстановления, мало что значили обещания социальных гарантий, дававшиеся ориентированными на полную занятость “национальными экономическими системами”. Это были молодые техники-рабочие и северно-южные мигранты в Италии, низовые активисты профсоюзов промышленности Японии и Южной Кореи, иностранные рабочие в ФРГ и во Франции, черные конвейерные рабочие Детройта, а также участники восстаний сельскохозяйственных рабочих и крестьянских бунтов Юго-Восточной Азии, пролетарии Чили, молодые рабочие на Востоке Центральной Европы. Все они породили “кризис”: кризис роста издержек, связанных со стоимостью рабочей силы, а также кризис веры в интегрирующую силу управляемых социальным государством структур модернизации и планирования. И не только среди слоев фордистски-централизованного рабочего класса, которые демонстрировали теперь свою непокорность. Нормы прибыли падали, процентные ставки все больше отставали от роста инфляции.
|
|
|
Капитализм впервые в своей истории действительно начал охватывать весь Земной шар, пусть даже сфера “реального социализма” оставалась для него пока что закрытой. Эпохальная экспансия торговых потоков способствовала развитию товарных капиталов и “потребительского” типа поведения в самых отдаленных уголках планеты. За этим последовал взлет транснациональных фирм, которые или непосредственно экспортировали капиталы, или участвовали в создании “совместных предприятий” вне зон своего происхождения, и теперь уже развивающиеся страны также подключались к общей модели накопления. Одновременно началась аграрно-капиталистическая трансформация постколониальных территорий. Но прежде всего, приобрела международное значение финансовая сфера; она открыла новые денежные рынки вне тогдашних монетарных контрольных систем и взвинтила процентные ставки, “освободившись” от падающих уровней прибыли.
|
|
|
Началось контрнаступление капитала. Ведь “реальный социализм” был только архаической капиталистической структурой с государственной собственностью на средства производства, которая, как и кейнсианский фордизм, лишала рабочий класс самоопределения в вопросе способа производства, однако, из-за своих неэффективных, по сравнению с рынком, плановых структур и стесненных форм труда не смогла ни достичь западного уровня роста, ни дать адекватный ответ на глобальный цикл дерегулирования (12) последних 20 лет. Национальное государство - будь оно по конституции “государством-нацией”, “народной демократией” или “этническим государством” - деградирует до роли подчиненной функции в глобализированном накоплении. С ликвидацией “суверенитета в сфере установления процентной ставки”, “валютного суверенитета” и даже текущего бюджета государство в значительной мере утратило способность осуществлять экономическую и социально-политическую интеграцию классов (т.е., политику социального партнерства, - прим. перевод.) в пределах своих политических границ. Большинство инструментов, которыми обладало государство в кейнсианскую эру и тем более при “реальном социализме” для автономного “экономического” управления воспроизводством капитала и общества внутри своих границ, растаяли в кризисном цикле последних 20 лет как снег на солнце. Чтобы воспрепятствовать далеко идущей эрозии своих интегрирующих функций, политические бюрократии могут лишь попытаться привлечь по возможности большее количество капитала в рамках налогово-политических и монетарных мер и по возможности дольше удерживать его в своих границах. Результат - постоянная борьба за привлечение и закрепление части мирового капитала (т.е. за привлечение капиталовложений на свою территорию, - прим. перевод.), и в ходе формирования возникающих отсюда отношений гегемонии и подчинения государственная политика “размещения производства” становится подчиненной переменной величиной в диктуемом мировым капиталом новом определении норм прибыли, зарплат и трансфертных выплат.
|
|
|
В борьбе за лучшие условия привлечения и размещения капитала политические элиты деградировали до роли зависимых посредников эксплуатации и низкой занятости (иными словами, они способствуют снижения стоимости рабочей силы ради привлечения капиталовложений, - прим. перевод.). Одновременно они начинают компенсировать соответствующую утрату своей реальной власти, вмешиваясь в углубляющиеся социальные конфликты с помощью национализма “классовой гармонии” в вопросе выбора “места размещения производства”. Так они ослабляют с помощью закрытых границ миграционные движения, выросшие в результате глобального относительного перенаселения, сваливают общественно-политические последствия кризиса на различные меньшинства.
|
|
|
Таким образом, дестабилизирующие эффекты обновляющегося глобального режима накопления значительны. Они ведут к тому, что финансовые рынки по мере осуществления их программ должны заниматься кризисами легитимности национальных государств и “этническими” войнами, поскольку конкуренция их подчиненных помощников за лучшие условия размещения капитала усиливается. Это, без сомнения, особо бросающийся в глаза аспект меняющегося в масштабе мира режима накопления. Для финансовых рынков, как и в конце прошлого века, первоочередным становится долгосрочное глобальное “обеспечение мира” с целью предотвратить международные последствия наведенной ими же самими разрушительной “этнизации социального” и снять угрозу для их модели реконструкции. В свою очередь, для нас из этого следует вывод о том, что разрушение механизмов управления и социального перераспределения, наступившее с упадком национальных экономических комплексов и “больших пространств” кейнсианского периода регулирования, не только открывает возможность контрнаступления против международного социального бунта, но и лишает всяких оснований для существования все виды традиционного рабочего движения, интегрированного в национальные рамки.
Но есть множество дополнительных аспектов, которые накладывают на складывающийся новый режим накопления черты принудительного лишения рынков рабочей силы их товарного характера (decommodification). К ним относится с самых недавних пор вышеописанный переход в метрополиях к “уоркфэру” в отношении длительных безработных, а также тенденция к коммерциализации секторов нового пауперизма, попавших в категорию преступников - здесь также тон задают США с их миллионом человек в системе постфордистского ГУЛАГа. К тому же со времени перехода к всемирной дерегуляции усилились тенденции к тому, чтобы в долгосрочной перспективе поддерживать на низком уровне и оплату труда на индустриальных плантациях и в свободных производственных зонах. Для этого давно существующие запреты на организацию профсоюзов сочетаются с продуманными механизмами ограничения свободы. Если Маркс ошибочно считал роль женского и детского труда при образовании капитала скорее второстепенной, то в случае с несвободным трудом он, как кажется, ошибся еще основательнее. Изменяющийся режим накопления - еще раз - доказывает ложность надежды на прогресс, согласно которой капиталистическое развитие во всем мире несет с собой “освобождение труда”.
Внутри глобальной цепочки извлечения прибыли распространились трудовые отношения, в которых наемные отношения либо присутствуют в скрытом виде, либо вообще отсутствуют. “Самостоятельный работник” в отношениях с капиталистом уже не обменивает свою рабочую силу на заработную плату, а ставится в положение лица, выполняющего заказ, которое предлагает и продает продукт своего труда заказчику в рамках делового соглашения. Здесь происходит, таким образом, лишение труда товарного и наемного характера (decommodification, desalarisation), что на первый взгляд чуждо вышеописанным тенденциям экономического и внеэкономического принуждения и противоречит им. Однако видимость “депролетаризации” в большинстве случаев является обманчивой, поскольку сохраняется резкое разграничение между “самостоятельными рабочими” и “новыми самостоятельными”, которые, в отличие от “самозанятых” живут не за счет собственного труда, а за счет рабочей силы других как предприниматели или “субконтрактники”. На капиталистической периферии и в зонах депрессии на Востоке “самостоятельные работники” сейчас составляют ядро “неформального” сектора, лишившись работы в дерегулируемом “формальном” секторе экономике. Но и в пороговых странах и метрополиях они - с доходами ниже средних и сверхдлинным рабочим временем - стоят на низкой ступени пирамиды рынка труда, хотя обладают самым разным уровнем квалификации. Речь идет по преимуществу о людях, которые сменили свой социальный статус в попытке убежать от длительной безработицы. В этом отношении они разделяют судьбу “пролетаризирующихся” и “кустарей-поденщиков за свой счет” из прошлых производственных эпох. Эти слои когда-то воспринимались консервативными немецкими социал-экономами как важный барьер против марксистского рабочего движения. Но по сравнению с прежней индустриализацией с ее издателями-ремесленниками, с экономическими кризисами рубежа веков или эпохи Великой депрессии можно установить существенные различия. Сегодняшние “пролетаризирующиеся” уже не являются конъюнктурным или преходящим явлением, они служат важной и долговременной составной частью нового режима накопления. Они приходят уже не из отдельных секторов экономики, а из всех отраслей и включены практически во все сферы машины эксплуатации, особенно в новые растущие отрасли транспорта и услуг.
Капиталистическая стратегия индивидуализации и флексибилизации трудовых отношений перекрещивается с субъективными потребностями масс в суверенном распоряжении своим рабочим и свободным временем и в ограничении по собственному усмотрению сроков отчуждения рабочей и жизненной силы. Результатом стали негарантированные и незащищенные трудовые отношения, которые утверждаются по сему миру как типичная форма эксплуатации.
В противовес этому следует по-прежнему добиваться того, чтобы весь вышедший с рынков дерегулируемого капитализма пролетарский архипелаг самостоятельно ассоциировался и столь же самодеятельно политически объединился в борьбе. Если это удастся, то мы сможем не только утвердить, несмотря на сильное сопротивление, первые местные эксперименты пролетарской “контр-власти”, но и придать им чрезвычайную привлекательность как альтернативе радикализированному циклу накопления, способствовать их распространению по континентам в виде “пятен”. Рука об руку с этим должна идти глобальная реорганизация революционного синдикализма прежде всего рабочих транспорта и средств коммуникации с тем, чтобы связать друг с другом местные преобразования, маргинализировать накопление капитала вместе с его органами власти, собрать утекающие денежные состояния и сделать необратимым глобальный переход к эгалитарному способу производства и воспроизводства общественных индивидов.
Не слишком ли оптимистичен такой взгляд в момент, когда левые, очевидно, необратимо парализованы? Можно ли вообще думать о чем-то подобном в ситуации, когда торжествует режим накопления, разрушающий целые общества, создающий авторитарные системы политического господства, засыпающий социальные конфликты эрзац-реальностью капитализма СМИ, вновь обращающийся к расизму как рычагу раскола класса и стремящийся в среднесрочной перспективе окончательно погубить труд и природу как самые элементарные источники общественного богатства в погоне за стабилизацией ориентированного на получение прибыли производства капитала? Несмотря на все оговорки и скепсис, я испытываю осторожный оптимизм. Если активисты нынешних глобальных низовых конфликтов обретут стратегическое мышление и исторически осознанную дееспособность, то они еще преподнесут много сюрпризов.
У. БЕК «ВЛАСТЬ И ЕЁ ОППОНЕНТЫ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗМА.НОВАЯ ВСЕМИРНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ»:/
/ Пер. с нем. А. Б. Григорьева, В. Д. Седельника; послесловие В. Г. Федо-товой, Н. Н. Федотовой. — М.: Прогресс-Традиция; Издательский дом «Территория будущего» (Серия «Университетская библиотека Александра Погорельского»), 2007. — 464 с. – С.33-34.
«Какую цель имеет война с терроризмом? Нечеткие определения цели — уничтожение зла, корней терроризма — не знают границ, возможной конечной точки и, таким образом, эквивалентны всеобщему полномочию. Отменяются фундаментальные различия между войной и миром, нападением и защитой. Подозрение в терроризме делает более радикальным и гибким конструирование образа врага. Концерны производят товары независимо от государств, и точно так же мощные государства могут создавать меняющийся образ врага. Кто будет (следующим) врагом и может рассчитывать на военную интервенцию, определяется не объявлением войны со стороны враждебного государства, а полномочным решением, которому угрожает опасность. Эта гибкость не привязанного к определенной территории или государству образа врага позволяет, во-первых, всеобщее применение военной силы для внутренней защиты США, России, Германии, Израиля, Палестины, Индии, Китая и т. д.; во-вторых, всеобщее объявление войны государствам без нападения с их стороны; в-третьих, нормализацию и институционализацию чрезвычайного положения внутри страны и за ее пределами; в-четвертых, вывод из правового поля не только международных отношений и врагов-террористов, но и собственного правового государства, а также иностранных демократий. Вообще говоря, лишенное привязки к конкретному государству конструирование образа врага девальвирует прочные военно-политические союзы (такие как нато), так как они ориентированы на государственный образ врага. Их место занимают антитеррористические альянсы, которые гибко реагируют на то и дело возникающие конструкции образа врага, вследствие чего дипломатия побуждается к разрыву с мышлением, присущим союзам и сообществам государств.
Террористические конструкции образа врага убивают плюрализм общества и рационализм экспертов, независимость судов и безусловную законность прав человека. Они уполномочивают государства и тайные службы на политику разрушения демократии. Глобальные экономические риски индивидуализируются и тем самым содействуют ренационализации; экологические риски, напротив, космополитизируются. Под глобальностью в этом смысле понимается опыт саморазрушения цивилизации и конечности планеты, который устраняет плюрализм народов и государств и создает закрытое пространство действий с межсубъектно связанными значениями. Глобальные финансовые кризисы, как показывает кризис в Азии в 1997 / 1998 гг., повергают целые группы населения в безработицу и нищету, но сначала проявляются (поскольку речь идет об уничтожении собственности) в миллионах отдельных судеб; напротив, глобальность цивилизационных угроз указывает на повседневный смысл связанного одной судьбой космополитического сообщества. Тем самым она открывает новое пространство опыта, который является одновременно глобальным, индивидуальным илокальным и создает (в определенных условиях!) космополитические взаимосвязи смысла и действия. Эта космополитизация цивилизационных рисков — главная исходная точка для адвокатских стратегий общественно цивилизационных движений».// www.twirpx.com РГИК, электронная библиотека, 2005 г. - 147 с.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 265; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!