Поцелуй ведьмы Автобиографическая повесть 5 страница
Впрочем, в тайге любая женщина очень даже ничего. А если ещё и белокурая! Слово
«блондинка» в то время не было отрицательным.
Монстр-грузовик, увидев меня, насмешливо фыркнул и остановился, «видение» высу- нулось из окна:
– Ну что, журналист, тебя подвезти? – Она так приветливо улыбалась, что я забыл и об аномальной зоне, и о своём будущем в телевизоре, и даже о смокинге с манишкой.
В моей голове ничего не срасталось – хорошенькая блондинка за рулём лесовоза в тайге? Я даже не сразу понял смысл сказанных ею слов. И только когда взобрался в высокую кабину, у меня аж мурашки по телу побежали: «Откуда она знает, что я журналист?»
Вопрос сам вырвался из меня:
– Откуда ты знаешь, что я журналист?
– Я ведьма! – Она рассмеялась, как обычно смеются русские женщины, когда расска- зывают о какой-нибудь своей неприятности. К примеру: «Ой, мне премию не дали», «Мой муж совсем сдурел!» или «А мой-то алкоголиком стал»… Всё это наши бабы будут переска- зывать друг другу, непременно хихикая.
– Какая ж ты ведьма, если голубоглазая?
– Я добрая ведьма, не боись. – Она снова засмеялась далеко не ведьмаческим смехом. – Из Москвы, что ли?
Может, и вправду ведьма? Или экстрасенс?
Потому и лес казался колдовским, что она уже приближалась, сидя верхом на своём монстре? Мне стало стыдно от такой мысли. Я ведь бывший комсомолец, атеист! С другой стороны, откуда она узнала, что я журналист из Москвы? Я даже малость оробел, когда она стала отвечать на мой вопрос, хотя я вслух его не задал:
|
|
|
– А кто, по-твоему, к нам забрести может? На работягу ты не похож, вон руки чистень- кие. Фотоаппарат, блокнот в кармане, две ручки шариковые… бамовский работник? Глаза не комсомольские. Значит, журналист! Складно объяснила? Ну, теперь ты давай гадай.
– О чём?
– Ну про меня. Хочу проверить, ты способный или только кажешься?
Она разговаривала со мной так, словно была хозяйкой всей этой колдовской таёжной глуши, а я – бездарным учеником местного лесника.
– Кто ты? Ты… ты… – Мне очень не хотелось ошибиться, ударить в грязь лицом, и я сообразил: – Ты… водитель грузовика! Нет, водитель мужского рода… Ты водило! Впрочем, это ещё хуже – среднего рода. Ты это… шофёрка!
– Шутник, что ли? Не угадал, вторая попытка.
– Лесорубка: сама рубишь, сама отвозишь. Теперь складно?
– Не очень. Ты ж не акын – что вижу, то пою. Попытка третья, последняя. Угадаешь
– разрешу себя поцеловать. – Она улыбнулась, откинув рукой белокурые волосы, словно актриса в кокетливом фильме о любви: мол, посмотри, какая я хорошенькая! – Давай, давай, постарайся, ты же смышлёный, раз сюда забрёл. К тому же романтик – один по тайге бол- таешься. Целовался когда-нибудь в тайге?
|
|
|
Мне надо было немедленно сбить с неё эту спесь хозяйки тайги.
– Ты… ты… ты бывшая заключённая, живёшь на поселении, на химии… У вас банда, вы воруете, обманываете государство, ты у банды шестеришь, возишь лес и продаёшь в Японию, куда сейчас и едешь. И я с тобой поеду, потому что я в Японии никогда не был.
– Ты сейчас это сам всё придумал? – В её голосе явно сквозило восхищение мной. – Или из какой пьесы отрывок зачитал?
– Ты – ведьма, а я – ясновидящий. И как советский журналист обязан написать о тебе правду. Но если ты меня поцелуешь, то обещаю: никому ничего не расскажу, и тебя не поса- дят во второй раз.
– Ну, ты точно, юморист! Хотя… кое-что… в яблочко. Государство мы точно малёхо того… Про бригаду тоже где-то рядом… Почти ясновидящий! Вот только не шестёрка я, а бригадир лесорубов!
– Ты бригадир? Не смеши меня, мне двенадцать лет назад аппендицит вырезали, могут швы разойтись.
– А чё, не похоже? – Конечно же она почувствовала, что понравилась мне с первого взгляда, и не только потому, что наша встреча произошла в глухомани, где хорошеньких женщин не должно водиться.
– Знаешь, вот так бы встретил тебя в городе, только разок взглянул и сразу бы сказал: эта деваха – точно бригадир лесорубов! Ты себя в зеркало когда-нибудь видела?
|
|
|
– А чего, нравлюсь, да?
– Да, нравишься.
– И ты тоже очень даже ничего. Смышлёный, смазливый, я бы даже сказала, какой- то задорный.
У меня аж мурашки по телу побежали, она что, ещё и фамилию мою угадала?
– Ты чё побледнел, журналист? Хотя сдаётся мне, не очень ты на журналиста смахи- ваешь. По образованию-то кто?
– Инженер двигателей космических аппаратов! – Я должен, должен был её чем-то пора- зить. В то время те, кто работал на космос, вызывали в народе уважение больше, чем секре- тари ЦК КПСС и звёзды эстрады, вместе взятые.
– Ой-ой-ой, какие мы! А чё не по специальности? Чё сюда забрёл? Халтуришь?
– Журналистом интереснее. Путешествовать люблю.
Ведьма-шофёрка серьёзно и внимательно на меня посмотрела:
– Не будешь ты журналистом.
– В инженеры вернусь, думаешь?
– Тоже не то.
– Ведьму из себя корчишь?
– Я так чувствую… А то, что я чувствую, всегда сбывается. Думай что хочешь, а время пройдёт, сам увидишь.
– В этот раз ты ошибаешься.
* * *
Я рассказал ей, как мне нравится работать в журнале «Юность». А сюда приехал потому, что меня как молодого, но уже подающего надежды писателя попросили написать очерк о староверах. Если же я в своём будущем очерке опишу ещё и красивую таёжную девушку – бригадира лесорубов, то наверняка получу за него Ленинскую премию.
|
|
|
– Это ты чё, у меня сейчас интервью брать будешь?
– А ты чё, не хочешь о себе прочитать? Кстати, в одном из самых популярнейших журналов в стране.
– Ну почему же? Мне, между прочим, ударника соцтруда хотели дать, но потом отка- зали. Я одного из вожаков бамовских травками вылечила, он такой благодарный был, талон выдал… На покупку хрустальной вазы в ихней комсомольской лавке! Распределитель назы- вается. Туда только своих пускают. А звание не подписал. Сказал, знахарям не положено: не
партийное у них мышление. То есть понял? Распределитель для своих, а звание можно и не своим. Но я не обижаюсь… Зачем мне звание, когда у меня есть хрустальная ваза?
Ну как, подойдёт для твоей «Юности»? Цензура пропустит? – Её глаза так озорно на меня глядели, что я никак не мог понять, она сейчас ко мне задирается или к советской власти.
Я попытался ей рассказать о самых модных и нашумевших, почти антисоветских пуб- ликациях в нашем журнале, о таких передовых писателях советской оттепели, как Аксёнов, Гладилин, Анчаров, о скандалах вокруг Евтушенко, Вознесенского, о придуманном персо- наже Галке Галкиной, хозяйке юмористического отдела. О том, что до меня Галкиной был Славкин. А теперь Галкиной работал я. Это её насмешило больше всего. Чтобы оконча- тельно возвыситься в глазах ведьмы – бригадира лесорубов, поведал о том, что знаком с Окуджавой, – он часто у нас в журнале выступал. Евтушенко приезжал, читал стихи. Рож- дественский – друг редакции. Соврал, что шапочно знаком с Высоцким.
Настоящий мужик, если не наврёт с три короба девушке, которая ему нравится, не будет чувствовать себя достаточно уверенно.
– И что, ты со всеми знаком?
В её голосе сквозануло настолько неподдельное ко мне уважение, что я почувствовал себя законченным Хлестаковым.
– Я Софи Лорен живую видел!
– И что, ваши девки материковые на эти басни ведутся?
– Девки всегда на басни ведутся.
– Это верно. Так вот слушай ещё одну басню… Меня бригадиром лесорубов мой дед определил.
– Почему дед? Кто он?
– Он колдун.
– А, ну да, как я сразу не догадался… И вокруг нас не лес, а зазеркалье.
– Вот ты не веришь, а его все в округе колдуном кличут. Хотя он просто лесник. Тайгу знает, как отличник первые восемь строчек «У лукоморья дуб зелёный…». Он деревья слы- шит, птиц… Нас с братом на заимке вырастил. У него здесь авторитет не меньший, чем у твоего Евтушенко на вашем материке. Его все малёхово побаиваются – а вдруг порчу наве- дёт? Он не противится – ну чтобы… боялись. А теперь главное… Ты давай, журналист, запо- минай, запоминай… Так вот… Он меня в бригадиры пристроил не просто так… Об этом и напиши… Пока вы там стихи и шуточки сочиняете, у нас… тайгу вырубают! Совсем чело- веки сдурели. Знаешь, когда конец света наступит? Когда тайгу вырубят. Пойми ты, наша планета, она живая, у неё тоже есть органы. Сибирская тайга и канадская – это лёгкие Земли- матушки. Она ими дышит. Видишь вон то могучее древо, чуть в глубине, ветками к небу тянется, словно ладони развернуло к солнцу, – это кедр. Наш лесной богатырь – он лесу силу даёт. Если его вырубить, тайга завянет, кислорода на Земле будет нехватка, человеки вымрут. Конечно, с одним канадским лёгким планета наша чуток протянет, но недолго. Нельзя кедр вырубать. Вот о чём писать надо! Только вы там, которые всем заправляете, ничего не пони- маете. Правители тоже безграмотные – леса под корень… В Японию, в Китай… И в первую очередь кедр – он самый дорогой. Японцы же не умеют отличить кедр от очень похожей на него сосны. Для того я и бригадирю: вместо кедра лесорубам подсовываю похожую на него сосну. Большинство рабочих из «химиков», бывшие зэки, тоже мало чего смыслят в поро- дах… Продавцы на материке вообще не разбираются: по учебникам учены. Понимаешь, да, журналист? Мы с дедом и братом моим силу нашей тайги сохраняем. Лёгкие Земли бережём! Я даже записывать за ней перестал. Ничего подобного в своей жизни я раньше не слы-
хал и в романах не читал. Совсем другая жизнь, параллельная той, к которой я привык. И эти параллельные, судя по всему, не пересекаются ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем.
На какой-то момент мне даже стало стыдно, что она тут спасает лёгкие Земли, а я горжусь тем, что я – Галка Галкина. Неужели отец прав? Не тем я занимаюсь, чем надо.
– Я могу написать о том, что ты мне рассказала?
– Пиши… Всё равно не напечатают!
– Откуда знаешь?
– Ну, я ж тебе говорю, ведьма, по-вашему – экстрасенс.
– И что, премию мне тоже не дадут?
– А зачем тебе премия?
– Смокинг хочу купить.
– Ну, ты юморист! Хотя тебе подойдёт – ты чистюля.
Мы подползали к окраинам города, вернее, городского посёлка. А ещё правильнее сказать, к деревне, которую, следуя ленинской философии «срастания города и деревни», назвали городом. Осталось только большак переименовать в Бродвей. Мне стало очень- очень грустно оттого, что наше путешествие заканчивалось. Так бы и ехал с ней… до Япо- нии!
– В этом городе-деревне ресторан есть?
– Скажи честно, ты сейчас насмехаешься?
– Ну хорошо, а кафе?
– Ну, ты, паря, даёшь! – Ведьма посмотрела на меня с удивлением обывательницы, а не предсказательницы. – У нас тут только несколько пивных, самая-самая из них на окраине. Называется знаешь как? «Пни»!
На этот раз пришла очередь мне засмеяться. Когда я был студентом, мы ходили в пив- ную напротив института, сокращённо называли её «Пни». Но это была шутка, а тут кафе называлось всерьёз.
И снова она ответила на не заданный мной вопрос:
– Удивляешься? Мог бы и сообразить – в этой пивной вместо стульев пни, понимаешь? На пнях все сидят и пьют пиво. Кстати, «Жигулёвское». Специально для бамовских завозят. Ну как? Не побрезгуешь с бригадиром лесорубов? Ты ж всё-таки Софи Лорен живую видел.
– А как тебе, понравится такое название моего очерка – «Пни»? Причём с восклица- тельным знаком, а? «Пни!» Вроде как пришла пора наших «рулевых» пнуть, чтобы наконец протрезвели.
Мы договорились встретиться, как пишут в сказках, «после захода солнца». Правда, в далеко не сказочных «Пнях». Вылезая из кабины, я вспомнил, что мы с ведьмой даже не познакомились. Надо же – забыл спросить, как её звать. Тем лучше, будет с чего начать разговор и завязать беседу в «Пнях», сидя на пнях.
Высадив меня из кабины, она высунулась из окошка и крикнула вдогонку:
– У тебя накомарник-то есть?
– Откуда он у меня? У нас в «Юности» их не выдают.
– Так и быть, два захвачу. Ты когда-нибудь целовался в накомарнике?
В ожидании самого необычного в моей жизни свидания я поспешил в снятую три дня назад по приезде из Комсомольска комнату в избе у того самого старикана, который назвал староверов добродельцами. По дороге заглянул в местный ларёк, где купил бутылку люби- мого в то время советскими людьми портвейна «Три семёрки» – чтобы хоть как-то отблаго- дарить своего хозяина-правдолюбца за добродельцев.
Пни!
Более двадцати лет я весьма смутно помнил тот вечер, проведённый с таёжной бело- курой красавицей в «Пнях». Уверен был, что забыл подробности самого необычного в моей жизни свидания, потому что тогда перепил пива. Пиво было настолько кислое и невкусное, что я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. А о чём разговаривали с ведьмой-шофёр- кой-лесорубкой и чем вечер закончился: романтично или «как обычно», из памяти стёрлось. Я даже забыл, вернула она мне должок в виде поцелуя. Словом, память на долгие годы выбросила из себя всё самое главное, а накомарники, комары в пиве, контур какой-то дере- венской девахи, сидящей напротив меня на пне, бессмысленно сохранила.
Ещё я запомнил, что стулья-пни в пивной были выдолблены как удобные полукресла каким-то местным народным умельцем-дизайнером. Жестковато, конечно, но, как бы ска- зали сегодня, прикольно! Этот «дизайн» я тоже запомнил и не раз пытался потом воспроиз- вести в своём загородном доме.
Вот как всё поменялось за двадцать лет! Тот давнишний таёжный умелец эти удобства вырезал в пнях бесплатно, чтобы людям было не так кисло потягивать кислое пивко. А теперь даже необработанные пни в дизайнерских крутых салонах Москвы можно купить по двести евро за пень. Зато каждый из пней будет преподнесён продавцом-менеджером как супермод- ный бренд крутого дизайнера. Только истинный «пень» на подобную покупку способен.
Тут я должен уточнить вот что… Чуть более двадцати лет я помнил только эти ничего не значащие моменты, пунктирно вырванные из того мистического вечера. А потом, словно кто-то навёл курсор на строчку «Удалённые файлы», кликнул мышкой и выудил из корзины моей памяти всё-всё до мельчайших подробностей. Где, когда и почему ожило это воспоми- нание, я расскажу позже.
А пока вернёмся к тому вечеру, когда в избе старикана правдолюбца я готовился к не запланированному командировкой свиданию в самой прикольной пивной заамурской тайги с белокурой внучкой местного колдуна, которого боится вся округа, включая зэков и парт- работников.
Зеркальце в комнате было одно, размером с фотографию три на четыре. Глядя в него, можно было побрить только фрагменты лица. Я же пытался разглядеть всего себя. Цирковой номер! Хотя зачем мне это надо было делать, я до сих пор не понимаю, ведь у меня была только одна брезентовая стройотрядовская курточка и одни джинсы.
Ботинки я мог помыть в любой местной луже или ополоснуть водой из колодца. Но как привести в порядок всё остальное? К примеру, те же джинсы с пузырями на коленках? В общем, «окультурив» себя: застегнув стройотрядовку на все пуговицы для элегантности и натянув джинсы повыше для стройности, я отправился на свидание почти с купринской Олесей.
Когда-то мой друг Аркадий Арканов шутил про советских писателей-юмористов, которые начали читать со сцены в концертах свои произведения наравне с артистами, но, в отличие от артистов, почти ни у кого из них не было приличного костюма: «Им даже готовиться перед выходом на эстраду не надо – перхоть с пиджака стряхнул и пошёл!»
Солнце занырнуло в кроны таёжных великанов, и тайга начала пугающе чернеть.
Комары-вампиры тут же оживились. Время свидания наступило.
Её звали Света.
Вроде как для завязки разговора она спросила меня: о чём я буду писать свой очерк? Я повторил уже почти заученный ответ, что прежде всего мой очерк будет благожелательным по отношению к староверам. Ведь я был потрясён тем, что увидел их в деревне. У Купри- яна Кондратьевича сто пятьдесят шесть правнуков! Жёны и мужья не изменяют друг другу,
живут в согласии! Разве можно такое представить себе в Москве? Актёры, писатели, режис- сёры учат других, как надо жить, а сами при этом нарушают почти все заповеди сразу: зло- словят, сквернословят, изменяют, врут, лицемерят, подличают, сводят друг с другом счёты, обижаются, мстят, завидуют… Им бы всем поучиться жить у наших русских крестьян! В ста- роверческой деревне не может возникнуть спора на тему: можно женщинам делать аборты или нет? Это же убийство детей! А у большинства городских, наоборот, даже мысли не воз- никает, что это грех.
Всеволод Сысоев оказался ой как прав – в той командировке я увидел, как много на нашей родной земле осталось порядочных людей. Только их редко показывают по телеви- зору, и о них не пишут в газетах. Они не на поверхности, потому что… мы хорошо знаем, что обычно на поверхности!
Пройдёт много-много лет, и благодаря тому путешествию я сделаю вывод, что если наше крестьянство будет уничтожено, то неоткуда будет черпать порядочных людей. Бизнес, в отличие от земли-матушки, таких не воспитывает. Поэтому меня каждый раз передёрги- вает, когда по телевидению сегодняшние лидеры, они же вожди, они же рулевые, борются за развитие бизнеса, а не земледелия. Помогают банкирам, а не крестьянам.
Конечно, в тот вечер Светлане я выдавал свои мысли не такими жёсткими формули- ровками.
Более всего я завёлся, пересказывая ей наши беседы с Куприяном Кондратьевичем. Я ведь действительно был поражён тайнами, которые скрываются в русских словах. Слова
«этимология» я тогда толком и не понимал. Тем более не догадывался, что «народная эти- мология» зачастую правдивее, нежели научная. Ведь признанные лингвисты и этимологи не очень прислушиваются к мнению народа. Они переписывают друг друга, перекраивают прочитанное у коллег на собственный лад, печатают вновь скомпилированные статьи в неиз- вестных малотиражных научных журналах, поэтому умничают так, что их не может понять простой человек, а значит, и сами не понимают, что пишут. Да, они считаются признанными, но народ их не знает. Признаны они лишь самими собой.
Светлана попросила меня привести какой-нибудь пример из того, о чём поведал Куп- риян Кондратьевич. Помимо уже упомянутых в предыдущей главе я вспомнил ещё несколь- ких слов-заповедей, которые не успел записать за медовухой: «ненавидеть» – не видеть,
«зависть» – зависимость, а «грех» и «горе» – из одного гнезда «гр», то есть будешь гре- шить – горе неминуемо. И конечно же «гордость» – достать горе! Какое предупреждение:
«Будешь жить гордыней – достанешь горе!»
Светланка – так я стал её звать после третьей кружки пива! – слушала меня, постепенно хмурясь:
– А ты чё, журналист, этого не знал?
– А ты чё, знала?
– Тебе нельзя об этом писать!
– С чего вдруг?
– У тебя защиты нет, а это знания сильные… У тебя мозг не готов, увлечёшься, узнаешь столько, что сам не рад будешь.
– Это мой мозг не готов?! – Я не то что разозлился, я разъярился и стал похож на банального хвастливого пацана в подворотне. – Да я… да я… да я, между прочим, форсунку изобрёл для форсажной камеры сверхзвукача! С тангенциальным впрыском топлива и абля- ционным покрытием.
– Ты сейчас зачем так сквернословишь?
В отличие от моего отца, она не впечатлилась этой почти песней с припевом. Более того, посерьёзнела, посмотрела поверх моей головы очень внимательно, словно пыталась на ней разглядеть нимб.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 124; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!