Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 22 страница
Полчаса истекли; Додди читал стихи, все разговаривали, смеялись и не обращали на чтеца никакого внимания. Он стоял посреди комнаты, а вокруг его ног сидели гости. Додди выпил больше обычного. Время от времени кто-нибудь орал: «Тсс! Давайте послушаем его». В одну из таких минут затишья я услышала, как Додди говорил:
— Я-то сам из Ноттингема. А вот откуда эти бессмертные мысли?
В другой раз он, раскрыв руки и глядя на сидевшую на коленях Джеки Молли, закричал:
Нимфа, возврати скорей
Радость вешних юных дней,
И распутные желания,
И улыбку обещания.
— Да ну тебя к черту, Додди! — прокричала в ответ Молли, и он засмеялся. Но потом опять процитировал некое загадочное четверостишие:
Струится сквозь меня
Рекой за веком век,
Начало всех начал
И Бог и человек!,
— Стукните кто-нибудь этого придурка! — закричал кто-то. — За вечер он уже нам надоел!
— Оставьте его в покое, — повелительно произнесла Молли.
— Неужели он не действует тебе на нервы, черт побери?
— Когда он хватит лишнего, с ним такое бывает.
— Боже, во заносит некоторых! Убаюкайте его кто-нибудь!
Когда разговор на какое-то время затих, я услышала, как Додди цитирует очередной пассаж:
— «Это целомудрие, брат, целомудрие. Женщина, которая обладает им, закована в железобетонные доспехи».
Послышались громовые раскаты смеха, утопившего на какой-то миг все остальные звуки, но Додди продолжал говорить. Мужчина, который обозвал его придурком, уже не мог сдерживаться: он встал и выплеснул содержимое своего бокала в лицо Додди.
|
|
|
На какую-то долю секунды в комнате воцарилась мертвая тишина. Додди медленно, с глупым выражением лица вытер пиво. В следующий момент, подобно урагану, Молли набросилась на обидчика:
— Убирайся отсюда, ты, педик паршивый, в моем доме ты не посмеешь никого оскорблять!
— Но, Молли, он же сведет тебя...
— Убирайся! Я тебя не приглашала. И ее прихвати, — Молли мотнула головой в сторону девушки, сидевшей на его коленях, и пара, сопровождаемая гулом голосов, покинула дом. Атмосфера изменилась; прежнего веселья было уже не вернуть. Я снова вспомнила о Констанции.
— Мне надо домой, Молли, — сказала я, подойдя к ней.
— Да, уже поздно, наверное, тебе уже и правда пора. Кто будет тебя провожать? Ты не очень-то крепко стоишь на своих шпильках.
Я глуповато хихикнула и уже собиралась было сказать: «Сама пойду», как Тед Фаррел, положив руку на мое плечо, заявил:
— Не бойся, я доведу ее до дома.
И Тед проводил меня. Я держала его за руку. Мы то пели, то смеялись. На углу улицы я остановилась.
— Дальше я сама.
— Так увидимся завтра?
— Да, Тед, завтра.
— Поцелуй меня, Кристина.
— Подожди до завтра.
|
|
|
— Это долго, Кристина.
— Не сейчас, Тед. Завтра, — я отстранилась. — Спокойной ночи, Тед.
Направляясь к дому, я старалась идти не шатаясь. На пороге дома Паттерсонов кто-то стоял. Я поняла, что это Сэм.
— Это ты, Сэм? — спросила я, но он не ответил. Я засмеялась, пожелала ему спокойной ночи и вошла в дом.
На кухне сидел и ждал меня отец. Глядя на него, я немного протрезвела и, снимая пальто и шапку, попросила его:
— Только не надо ничего говорить, папа. Не надо.
— Ты знаешь, что у тебя есть ребенок?
— Знаю, папа, знаю, — мой ответ прозвучал весело и беспечно.
— Она все глаза проплакала из-за тебя.
— Когда-то ей придется обходиться и без меня. Я неправильно воспитывала ее — за все эти годы не отходила от нее ни на шаг.
— Ты не имеешь права обременять миссис Паттерсон.
— Ей нравится заниматься с Констанцией.
— Ей нравится заниматься с Констанцией, потому что она хочет обратить ее в чертову методистскую веру.
— Если она вырастет похожей на миссис Паттерсон, то это не так уж плохо.
— В следующий раз, когда ты уйдешь из дома на целый день, я отправлю ее к тете Филлис.
Я резко повернулась к нему и, поскольку меня немного качало, ухватилась за стол. Однако голос мой был ровным, беспечные нотки исчезли.
|
|
|
— Попробуй. Попробуй сделать это, отец — и я уйду. Знаешь, меня ничего не остановит. Я могу забрать Кон-станцию и покинуть этот дом хоть завтра. Попробуй отвести ее к тете Филлис хоть раз, — я дернула головой, подчеркивая последние два слова, — и я уйду. Я могу найти себе работу, собственно говоря, я буду искать ее в любом случае. Если я и останусь здесь, все равно буду искать работу, но это произойдет быстрее, чем ты думаешь, если ты попытаешься отвести ее к тете Филлис.
Я победила его, и он знал это.
— Боже мой! — пробормотал он, отворачиваясь.
На какое-то мгновение мне стало ужасно жалко его, и непрошеные слезы навернулись на мои глаза, но не покатились по щекам. Мне хотелось подойти к отцу, обнять его и сказать: «Не бойся, папа, никуда я не уйду. Все в порядке. И не беспокойся больше ни о чем, я получила хороший урок». Да, я хотела сказать это, но не сказала: я не была уверена в себе, не знала, действительно ли я могу свернуть на кривую дорожку или все будет в порядке. Внутри у меня был полный разброд; ситуацию можно было поправить лишь стаканчиком виски, после чего мне хотелось только болтать и смеяться.
Я медленно повернулась и пошла наверх. Констанция не спала. Она лежала и сосала палец, словно младенец. Увидев меня, она приподнялась в кроватке; я подошла, наклонилась над ней и слегка заплетающимся языком проговорила:
|
|
|
— Привет, дорогая, поцелуй на ночь свою мамочку.
Я покачнулась и ухватилась за край кроватки. Лицо дочери ясно вырисовывалось в лунном свете, она пристально смотрела на меня. Потом она коснулась моего подбородка своей маленькой ручкой и оттолкнула мое лицо.
— Я не люблю тебя, я ненавижу тебя, ты так противно пахнешь.
Дочь резко повернулась и накрылась с головой одеялом. Я медленно выпрямилась и, как слепая — поскольку слезы застилали мои глаза, — отправилась в свою комнату. Гнев и одновременно сентиментально-слезливая жалость к самой себе переполняли меня. Я была отвратительной особой, от меня дурно пахло. Боже мой! Я сорвала с себя одежду, легла в постель, уткнулась в подушку и зарыдала. Как ни странно, даже слезы не принесли мне сна. И когда, наконец, сон пришел ко мне, глаза мои были сухи и я чувствовала себя трезвой.
На следующее утро отец пришел ко мне в комнату с чашкой чая. Я открыла глаза, свет резанул мне по глазам яркой огненной полосой. Я закрыла лицо простыней; отец сел на край кровати, взглянул на меня и тихо сказал:
— Детка, я ужасно боюсь за тебя.
— О, папа, не начинай все заново.
— Нам надо поговорить, я не могу больше видеть, как ты катишься вниз. Каждый раз, когда ты отправляешься в гости к Молли, ты возвращаешься пьяной. Ты, которая даже вкуса спиртного не знала. Что с тобой происходит?
— Глупый вопрос, папа, не правда ли?
— Понимаю, девочка, понимаю, — он положил руку на мое плечо. — Но ты ничего не изменишь, ничего не улучшишь, если будешь убивать себя. Ты не создана для алкоголя, и, если будешь продолжать вести себя так, как в последнее время, он убьет тебя — сначала твой разум, потом тело. Я уже видел, как это случалось с некоторыми женщинами. Как мне плохо, девочка, плохо до глубины души.
Как ни странно, в то утро мне тоже было плохо до глубины души, я ненавидела себя, и мне были отвратительны воспоминания о вечеринке у Молли. Вечеринка была как вечеринка, просто это была не моя компания. А какую можно было назвать моей? Ту, в которой мужчины говорили на возвышенные темы? Было у меня такое... и общение оказалось поистине плодотворным! А там... там я рассуждала, как все эти приятели Молли. Так в чем же заключалась разница?
— И знаешь что, — продолжал отец, — Сэм тоже беспокоится за тебя. Это он присматривает за Констанцией — больше, чем миссис Паттерсон. Я имею в виду, когда не работает. И вот что я тебе еще скажу. Мне кажется, Сэм хочет жениться на тебе. Учти, он мне пока ничего не говорил, но я догадываюсь.
— Успокойся, отец, — тихо ответила я. — Я не собираюсь выходить замуж ни за Сэма, ни за кого другого.
Но почему я невольно подумала в этот момент о Теде, а не о Сэме? Да, Сэм мне нравился. Но он вызывал во мне лишь симпатию, в то время как Тед может, я чувствовала это, вызвать и нечто другое — как раз то, без чего нет любви. Ведь мне было всего двадцать два года.
— Не ходи больше к этой Молли, девочка. Обещай мне. Хорошо?
— Нет, отец, я не могу обещать этого. Молли — моя хорошая подруга! Но обещаю возвращаться домой вовремя. Вчерашнего не повторится.
— И не будешь так часто оставлять ребенка одного, когда меня нет? Когда я дома, я не против и сам присмотреть за Констанцией.
— Обещаю. Не оставлю ее одну, если не будет тебя или Сэма.
Он вздохнул, похлопал меня по руке и тяжело поднялся. Я проводила его взглядом. Только сейчас я заметила, как он состарился за пять лет, прошедших после смерти матери. Ему не было еще и пятидесяти, но он сильно сутулился, лицо было испещрено морщинами, и в нем не осталось больше ни жизни, ни силы — только та, что была необходима, чтобы рубить уголь. Но эта другая сила была совсем иной, отличной от жизненной силы.
После обеда я повела Констанцию на прогулку. Она, очевидно, забыла о своей ночной истерике. Чтобы уничтожить запах спиртного, который еще, может быть, исходил от моей одежды, я побрызгала ее духами. Когда мы пришли в город, я отправилась к Молли. Дверь ее дома оказалась, как обычно, открытой. В комнатах царил страшный беспорядок, никого не было. Я написала записку, что не смогу прийти к ней вечером, и положила ее на камин, но для Теда не оставила никакой весточки.
Вечером мы с отцом и Констанцией пили чай, когда раздался стук в дверь. Открывать пошел отец. Вернулся он с Тедом. Я встала из-за стола, чувствуя, как дрожат мои руки.
— Решил зайти посмотреть, как ты, — пояснил он.
— Садись, — предложил отец. — Ты пил чай?
— Нет.
— Ну, так садись и чувствуй себя как дома, — проговорил отец.
Я заметила, что Тед понравился отцу. А соображал мой папа быстро. Да и я тоже. Тед знал, что у меня есть дочь. Что он знал еще, я понятия не имела, но он пришел, потому что искал меня. И мною овладело чувство благодарности.
Когда мы попили чай, отец предложил:
— Ну, если хотите прогуляться, оставьте Констанцию со мной. Все будет в порядке.
Мы с Тедом переглянулись, потом я пошла наверх, тщательно накрасилась, надела другое платье и свое лучшее пальто. Потом мы стояли на углу улицы, в темноте, Тед держал меня в объятиях и целовал, и мы оба были трезвы, и я смеялась совсем немного.
Три дня спустя он сказал, что их подразделение переводят в другое место. Буду ли я писать ему?
Буду, ответила я.
— Скоро я демобилизуюсь, но до этого еще должен получить отпуск, — проговорил Тед, неотрывно глядя на меня. Потом поцеловал.
Я сказала, что с нетерпением буду ждать его отпуска.
Словно совсем молоденькая девчонка, я ощущала робость и неловкость, но голодное чувство, зарождавшееся во мне, говорило совсем о другом.
Отец пребывал в прекрасном расположении духа, в таком хорошем настроении я его не видела уже давно. Тед ему нравился. Мне тоже. А какого мнения был о нем Сэм? Насколько я знала, Сэм еще не встречался с ним, но каким- то образом узнавал обо всем, о чем хотел. Отец, вероятно, рассказал ему обо всем как можно деликатней, а Сэм про-молчал в ответ. Внешне он не изменился, разве что стал вести себя со мной чуть более сдержанно, чем обычно...
Две недели спустя я получила первое из писем. Не от Теда. Письмо было без подписи, но едва я прочитала первую ужасную фразу, как поняла, кто автор. И застарелый страх, прорвавшийся, как вода сквозь шлюзы, вновь охватил меня. Повернувшись к стене, я почти видела, как Дон подкарауливает почтальона, как потом злорадствует, представив мою реакцию на все его грязные ругательства и угрозы. Может быть, мне следовало бы сделать так, как всегда советуют в полиции в подобных случаях — отнести письмо прямо им. Но с таким же успехом я могла прочитать его вслух, выйдя на улицу. Даже отцу я не могла показать его. Он был счастлив, и хотя не любил Дона и подозревал его во многих пакостях, вряд ли бы поверил, что тот мог написать такое. Что же касается Сэма, тот немедленно догадался бы, кто является автором, и в этом случае кровавой драки избежать было бы невозможно. Я боялась за Сэма, потому что и представить себе не могла, кто бы мог с успехом противостоять Дону Даулингу.
Я не сомневалась насчет причины, побудившей его написать это письмо. Тетя Филлис видела, как в тот вечер мы с Тедом выходили из нашего дома и как сердечно попрощался с ним мой отец. Дон решил припугнуть меня, заставить бросить Теда. Ну что ж, это ему не удастся. Я знала, что сделаю с этой писулькой — брошу ее в огонь, а если придут новые — их постигнет та же участь.
Когда пришло второе письмо, я открыла конверт, достала лист, положила его на стол и, сцепив пальцы, принялась читать. Это послание было еще более гадким, чем первое, и меня выворачивало от отвращения наизнанку. Я бросилась в подсобку, прижав ладонь к губам. Потом, едва держась на ногах и дрожа, поднялась наверх, уткнулась лицом в подушку и плакала до тех пор, пока во мне не осталось сил.
Письма продолжали приходить, но больше я не открыла ни одного, а сразу же сжигала их.
Теду же письма давались с трудом и выходили напыщенными и неестественными. Новостей в них было мало; в основном он писал, что думает обо мне и надеется получить отпуск. Но когда время отпуска подошло, Тед сообщил, что ничего не выйдет.
— Когда он приедет? — начал интересоваться отец. — Что он там пишет — когда его отпустят?
Сначала я получала от него по одному письму в неделю, потом промежутки стали длиннее. Но это не беспокоило меня: шел июль, американцы вот-вот должны были разбить япошек — демобилизация была не за горами.
Я по-прежнему ходила к Молли. На мои плечи легла задача подбадривать ее: Додди перевели в Дорсет. Как-то раз он прекратил цитировать стихи как раз на такой промежуток, который позволил объявить ей, что после демобилизации он намерен поработать какое-то время учителем, а потом уехать в Америку и продолжать преподавательскую деятельность там. Оставаться в Англии Додди не хотел. Молли узнала о нем много такого, чего не знала прежде: все родные Додди — мать, отец, дядя и две сестры — погибли в начале войны во время одного из крупных авианалетов. Рассказывая мне об этом, Молли едва не плакала. В таком состоянии я ее еще никогда не видела.
— Ему была нужна мать, и во мне он увидел родную душу. Ему хотелось, чтобы было куда прийти и поспать после казармы. И разве мой дом подходил для этого меньше, чем другой? Учти, — Молли ткнула пальцем в мою сторону, — у нас с ним не было ничего такого. Он никогда ничего не просил и ничего не обещал. Он отдавал мне в два раза больше, чем брал от меня, столько делал для меня, подвозил, привозил и все такое прочее. А теперь он уехал, он мне ничего не должен.
— У тебя остался Джеки, — заметила я.
— Да, у меня есть Джеки, но он не знает стихов. Я тоже не знаю, а Додди этой чертовой поэзией задолбал меня, — Молли повернулась ко мне и мертвым голосом добавила: — Но я готова отдать что угодно за то, чтобы услышать, как он сыплет своими стихами. Другого такого никогда не будет.
Додди значил для нее почти то же, что для меня Мартин. Я знала, что Мартин навсегда останется для меня сердечной болью и чувством одиночества по ночам, а Додди станет для Молли дорогим и нежным воспоминанием, тем более дорогим, что у нее не было никакой надежды на успех. Как же тягостно было, сознавая это, слушать его за завтраком, ужином, чаем, ночью...
В течение июля я напрасно ждала и ждала весточки от Теда. Я написала ему и поинтересовалась, что случилось, но ответа не было. Я начала беспокоиться... Все будет в порядке, твердила я себе. Если бы он демобилизовался, то никак не мог бы проехать мимо Феллбурна — ведь там его дом. Бывало, я проходила мимо; это был весьма респектабельный и симпатичный район города. Я задумывалась о том, как выглядит его мать, немного побаиваясь, что мне когда- либо придется знакомиться с ней — если, конечно, придется.
Как-то утром я зашла к Молли. Я всегда наведывалась в маленький магазинчик, находившийся возле ее дома, где раньше отоваривала свои купоны на конфеты. Сейчас купить конфеты стало проще, но продавщица была так мила, что я продолжала к ней заглядывать. Было только одиннадцать утра, и я надеялась застать Молли дома — последние две недели она не работала, получив, наконец, как она выразилась, заслуженный отдых. Вообще-то Молли вполне могла прожить и без того, чтобы тащиться на завод к восьми утра и возвращаться в шесть. Это больше не шокировало меня; равным образом не волновало меня и то, что посещения ее дома могут создать мне незавидную репутацию. «Эгей!» — прокричала я как обычно, чтобы обнаружить свое присутствие. Ответа не последовало. В гостиной никого не было, через широко раскрытую дверь спальни я увидела незастеленную кровать — там тоже никого не было. В кухне возвышалась гора грязной посуды. На столе я заметила записку с несколькими словами: «Вернусь через полчаса», по-видимому, для Ларри. Он был водителем дальних перевозок, и его визиты к Молли были нерегулярными.
Я не хотела признаваться себе, что основной причиной моего прихода к Молли являлось желание выяснить, нет ли каких-то сведений о Теде: ее приятели образовали нечто вроде частной телефонной службы, и она могла узнать то, чего не знал никто другой. Я решила подождать, а заодно и помочь немного своей подруге: положила сумку и пальто на единственный в кухне стул, стоявший за дверью, засучила рукава и принялась за посуду. Потом подмела пол. Молли все не было. Я уже собралась надевать пальто, как услышала шаги на лестнице. Меня остановил мужской голос; когда дверь открылась, он зазвучал более отчетливо. «Гм...» — сказала я себе, так и оставшись стоять с пальто в руках. Не знаю, что именно заставило меня задержаться в этом тре-угольнике, образованном углом кухни и открытой дверью: врожденная робость, или подозрение, или нечто, что я уже подсознательно ощущала, но так или иначе я не двинулась с места и ничем не выдала своего присутствия, даже когда Молли прокричала:
— Есть здесь кто-нибудь?
Я услышала, как она направилась в сторону спальни, потом приблизилась к кухне. Когда ее рука легла на дверную ручку, я поняла, что мое «убежище» приобретает дополнительные гарантии — никто и не подумал бы, что я скрываюсь в кухне, если бы только не решил закрыть дверь изнутри или взять стул.
— Послушай, Молли, не доставай меня, — тихо и просяще произнес Тед.
— Грязную ты шутку сыграл с ней, если хочешь знать мое мнение. Столько водил ее за нос.
— Что? Водил за нос? — повысив голос и даже с некоторым негодованием воскликнул Тед. — Как вам это нравится — водил ее за нос! Ну, Молли...
— Ну, внушил ей, что у тебя серьезные намерения, писал письма и все такое. Зачем ты вообще ходил к ней домой? Первая стадия ухаживания — пойти в гости, познакомиться с отцом. Ты знал, что у нее есть ребенок?
— Знал, и меня это не пугало. Но я и понятия не имел, что у нее было двое. Да к тому же она, оказывается, и еще кое-что подцепила, а такого не бывает, если ходишь с мальчиками-скаутами. Надо потаскаться, и немало.
— Ложь, черт побери, ложь — она чиста как стеклышко. Скажи мне, какой ублюдок придумал это, и я...
— Ладно, ладно, не ори. Но ты же не будешь отрицать, что у нее было двое детей, так ведь?
— От одного и того же парня.
— Ну, ты этого наверняка знать не можешь. Похвально, конечно, что ты за нее заступаешься. Ей повезло с такой подругой. Но я кое-что недавно слышал.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 104; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!