Сцена 4. Трудное детство танка
15 сентября 1916 года получил свое боевое крещение новый инструмент войны. Данным событием британская атака в этот день выделилась из общего наступления на Сомме, став одной из исторических вех войны 1914–1918 годов.
Эта атака была одной из немногих, при изучении которых для обнаружения достигнутых успехов не требуется карты крупного масштаба или увеличительного стекла. День этот знаменателен был и тем, что тень его легла на все будущее войны. И подобно тому, как день этот стал скорее вехой в истории войны, чем в истории операции на Сомме, он и в будущем останется яркой вехой в истории войн вообще.
Новое оружие изменило лицо войны, заменив мощным мотором слабые ноги человека, возродив применение брони как средства защиты и заменив ею кожу человека или закапывание его в землю. До этого боец не мог стрелять, если он хотел двигаться, и не мог двигаться, если он хотел оставаться укрытым.
15 сентября 1916 года были объединены в одно целое три преимущества, которые в современной войне могли использоваться только в сражении на море: огневая мощь, движение и защита. Но хотя морская тактика могла и на суше стать отличительной чертой действий танка, а намек на это был сделан уже первоначальным названием танка «сухопутный корабль» (landship ), все же вначале на танк смотрели более узко, и конструктивный замысел этого оружия преследовал более непосредственные практические цели. Основная цель заключалась в создании средства против пулемета, который в союзе с колючей проволокой привел военные действия к застою, а военное искусство — к вырождению.
|
|
|
Лекарство это было британской разработкой и стало наиболее выдающимся достижением британской мысли за всю Мировую войну. Однако данное достижение имеет важную трансатлантическую связь — символическую с точки зрения ассоциации, которой вскоре суждено было выявиться на поле боя. Дело в том, что источник и яда, и противоядия был американским. Застой окопной войны был вызван в первую очередь изобретением американца Хайрема Максима. Имя это резче запечатлелось в истории Мировой войны, чем имя любого другого человека. Императоры, государственные мужи и генералы могли привести к войне, но закончить ее они были не в силах. Завязав войну, они оказались беспомощными марионетками в руках Хайрема Максима. Своими пулеметами он парализовал мощь наступления. Все усилия сломать оборонительную мощь пулеметов были напрасны. В результате этих усилий воздвигались лишь новые и новые могильные холмы — но не триумфальные арки.
Когда же наконец был найден способ покончить с этим застоем позиционной войны, то он оказался также американского происхождения. Трактор Бенджамина Хольта, предназначенный для сельскохозяйственных работ, одновременно стал и предтечей танка. Ирония судьбы — плуг, перекованный на меч…
|
|
|
Эффект действия танков лучше всего можно оценить, изучая свидетельские показания тех лиц, которым пришлось иметь дело с танками. Разве сам Людендорф не говорил о дне 8 августа 1918 года, как о «черном дне германской армии в истории войны», добавляя, что «массовые атаки танков… стали после этого нашими самыми опасными противниками»? Еще более красноречивы комментарии генерала фон Цвеля: «Не гений маршала Фоша побил нас, а генерал Танк». И нельзя утверждать, что эти мысли были впоследствии навеяны впечатлениями поражения, так как наиболее яркое подтверждение этого, как бы еще светящееся на наковальне боя, мы находим в знаменательном докладе, переданном 4 октября 1918 года представителям германской Главной военной квартиры руководителям рейхстага:
«Верховное командование было вынуждено принять чрезвычайно важное решение и объявить, что, учитывая человеческие возможности, нет больше никаких надежд навязать противнику мир. Помимо прочего, на такой исход решительно повлияли два фактора: и первый из них — танки…»
|
|
|
Для истории интересны два вопроса: как появился танк и почему до 1918 года откладывали возможность использовать его решающее действие? Первый из них скорее затуманен, чем разъяснен вопросом, который так широко дебатировался во время войны и сразу после нее: «Кто же изобрел танк?»
Иные добивались этой чести с некоторыми основаниями, большинство же — без всяких оснований. Общественное мнение было введено в заблуждение. При этом нельзя сказать, что правительство приложило много усилий, чтобы со своей стороны установить истинную картину изобретения танка: может быть, от этого его удерживали казначейские интересы — желание не платить изобретателю.
Таким образом, истина была установлена лишь в 1925 году на основании данных, зафиксированных Королевской комиссией по авторским вознаграждениям в 1919 году. Столько времени потребовалось Казначейству, чтобы наконец-то установить обоснованность претензий на вознаграждение.
Историческая эволюция танка также запутывалась отсутствием четкого определения — что такое танк и зачем он нужен? Эта неточность определения отчасти обязана тому, что пока не придумали маскировочного названия «танк», машина была известна как «сухопутный корабль» или «сухопутный крейсер». Последнее название возникло из-за того, что в младенческие дни танка им занималось Адмиралтейство. Но имя, данное танку при «крещении», не оказалось пророческим с точки зрения перспектив танка в его далеком будущем, оно совершенно не соответствовало его действительному настоящему — использованию танка в мировой войне.
|
|
|
С точки зрения зарождения идеи сухопутного корабля или даже бронированной боевой повозки происхождение танка теряется в тумане Давности. В число его предшественников можно включить и древние боевые повозки гуситов, которые образовывали знаменитые «вагенбурги». С некоторым основанием можно присоединить сюда и боевых слонов Пирра или средневековых рыцарей, закованных в латы.
Если же ограничить поиски самодвижущимися машинами (в отличие от машин, передвигаемых силой человека или животных), то предтечами танка можно назвать боевые повозки Валтурно, приводившиеся в движение силой ветра и изобретенные им в 1472 году, или же приписать идею танка многостороннему гению Леонардо да Винчи, предложившему такую машину своему патрону Лодовико Сфорца. В 1599 году Симон Стевин соорудил для принца Оранского два сухопутных судна на колесах и с парусами, а в 1634 году Давид Рамсей взял первый патент на самодвижущуюся повозку, годную для применения и на войне. Таким образом, происхождение танка можно проследить на бесконечной цепи опытов.
Сама гусеница (в общественном мнении — главная отличительная черта танка) должна быть отнесена к первым годам XIX столетия или к изобретению Ричарда Эджворта (1770 год).
Если еще больше сузить определение танка и считать, что он является машиной для военных целей с двигателем внутреннего сгорания — машиной тракторного типа, то первородство американского трактора Хольта может оспаривать трактор Хорнсби, испытанный для военных целей в Олдершоте в 1908 году. Если же критерием должно служить применение этих «танкоподобных» машин как оружия, то первенство надо отдать Уэллсу — хотя пророческий рассказ его, появившийся в 1903 году в журнале «Strande Magazine» сам был на двадцать лет опережен писаниями и рисунками Альбера Робида[82] в журнале «Ла Карикатюр». Если, наконец, искать тождественность замысла, то можно вспомнить модель мистера Моле, даже более совершенную, чем танк 1916 года, проекты которого тонули в дебрях военного министерства с 1912 года. Ко всему этому добавим историю ноттингемского слесаря, любимым коньком которого была постройка игрушечных машин подобного рода, и чертежи которого, переданные военному министерству в 1911 году (тоже, как и следовало ожидать, положенные под сукно), были раскопаны после войны, причем на бумагах, подшитых в деле, была обнаружена следующая краткая, но выразительная резолюция: «Это — сумасшедший».
Такой исторический обзор убеждает нас в тщетности попытки определить, кому мы обязаны происхождением этого решающего оружия мировой войны, если только не будем исходить из ясного понимания и определения особых целей этого оружия. Леонардо да Винчи и ноттингемский слесарь могут претендовать на место среди родоначальников механических боевых средств войны — но для того, чтобы установить родственную связь с современным танком мировой войны, мы должны предъявить более жесткие требования. Критерий происхождения танка должен быть скорее тактическим, чем техническим. Ведь танк явился специальным лекарством против специальной болезни, которая впервые бурно выявилась в Мировой войне. Этой болезнью был полный паралич наступательного порыва, сломленного оборонительной мощью многочисленных пулеметов, и болезнь эта обострилась наличием проволочных заграждений.[83] Эта болезнь приговаривала мужское население нации к медленной и тяжелой смерти, причем конец оттягивался только способностью страны или империи поставлять свежих людей для этого бесполезного заклания. Слова Уичерли «нужда — мать изобретательности» никогда не находили более верного подтверждения, и это ведет нас к установлению главной нити происхождения танка в мировой войне.
Первым военным врачевателем, поставившим диагноз болезни и задумавшимся о противоядии, был полковник Эрнест Суинтон, известный писатель, чей литературный псевдоним «Оле-Лук-Ойе»[84] стал известным после выхода книг «Зеленая дуга» (The Green Curve ) и «Брод Даффлера» (Duffler's Drift ) — исследований, которые в фантастической форме предлагали читателю пилюлю военной мысли, обернутую в оболочку увлекательного чтения. Одновременно его работа над составлением британского официального исторического описания русско-японской войны позволила Суинтону проанализировать тенденции современной войны и сделать вывод, что доминирующую роль в ней должны будут сыграть пулеметы.
Позднее он интересовался опытами с гусеничными тракторами Хольта, и оба этих профессиональных увлечения вскоре сложились вместе, как два сегмента одной окружности. Вскоре после начала Мировой войны Суинтон был послан во Францию в ставку главнокомандующего в качестве официального представителя английского командования и оказался там вполне на месте. Он был как раз тем человеком, который обладал должной подготовкой, чтобы распознать первые симптомы грозного паралича позиционной войны — и предложить лекарство.
20 октября 1914 года, вернувшись в Лондон, Суинтон посетил полковника Мориса Ханки, тогдашнего секретаря Комитета имперской обороны. Обрисовав ему обстановку — доминирующую роль обороны, основанной на пулеметах, — Суинтон высказал свои предположения о средстве, предназначенном для борьбы с этим явлением. В кратком изложении предложения эти касались усовершенствования существовавшего трактора Хольта и преобразования его в бронированный вездеходный «истребитель» пулеметов, вооруженный одной или несколькими скорострельными пушками.
Ханки обладал живым и восприимчивым умом. При второй беседе на следующий день они пришли к соглашению, что полковник Ханки будет продвигать этот вопрос в Англии, а полковник Суинтон — во Франции. 23 октября последний имел по этому же поводу беседу в главной штаб-квартире, но здесь вопрос не сдвинулся с мертвой точки.
В то же время полковник Ханки изложил эти соображения лорду Китченеру, но также без всякого результата. Кроме того он передал премьер-министру (мистеру Асквиту) доклад о различных стратегических и тактических способах, при помощи которых можно преодолеть застой позиционной войны. В этом докладе, помимо прочего, шла речь и о предложении Суинтона.
Доклад этот попал в руки Черчилля. Тот уже ранее задумывался над усовершенствованием бронемашин с целью придать им способность движения по изрытой местности и через окопы, так как имел касательство к отряду броневиков, приданных морской авиации и действовавших на бельгийском побережье. 5 января 1915 года Черчилль написал письмо премьер-министру, особенно подчеркивая и поддерживая ту часть доклада Ханки, где говорилось об использовании бронированных гусеничных тракторов для преодоления окопов. Это письмо было переслано Асквитом Китченеру. По случайному стечению обстоятельств полковник Суинтон 4 января также обратился в военное министерство с просьбой обсудить его предложение, к этому времени значительно глубже проработанное благодаря продолжавшемуся изучению условий боевых действий во Франции.
Семена, брошенные в военное министерство двумя сеятелями, упали на каменистую почву. Возбудив вначале некоторое внимание, они вскоре заглохли. Большую роль при этом сыграло расхолаживающее заключение, вынесенное сэром Кепель-Холденом, директором Управления механического транспорта.
К счастью, сама идея сохранила свою жизненность на другой почве, ибо Черчилль в феврале 1915 года образовал при Адмиралтействе комитет, позднее получивший известность как «комитет по сухопутным кораблям». Но комитет, проделав большую исследовательскую работу, дал мало практических дельных указаний, так как его энергия одно время в самом деле растрачивалась на сооружение сухопутного судна с гигантскими колесами. Уход Черчилля из Адмиралтейства, вызвавший упадок его прозорливости и энергии, неблагоприятно сказался на ходе работ комитета, хотя в силу влияния Черчилля исследования все же продолжались. К счастью, в это время комитет под руководством Теннисон д’Эникура (директора Кораблестроительного управления) вернулся на правильный путь — к использованию гусеницы. Но даже при этом конкретные результаты работы тормозились, а энергия падала из-за отсутствия каких бы то ни было точных указаний о военных требованиях к этой машине, так как в схеме научной войны тактические требования имеют преимущество перед техническими.
Эти чрезвычайно существенные, но до того времени отсутствовавшие указания пришли в докладе из Ставки главнокомандующего и были переданы комитету через военное министерство 30 июня 1915 года. Как только они дошли до назначения, наступил быстрый и практический прогресс в деле создания танка. Докладная записка была составлена Суинтоном, который преодолел преграды недоверия и предубеждения, обратившись непосредственно к главе английских войск во Франции — Джону Френчу.
В записке были сформулированы требования, предъявляемые к такого рода машинам. Получив эти указания, вновь созданный объединенный комитет в составе представителей военного министерства и Адмиралтейства приступил к работе.
19 июня Суинтон вернулся в Англию в роли секретаря Военного комитета при кабинете министров и вошел в контакт с объединенным комитетом. Позднее с санкции премьер-министра он созвал междуведомственное совещание, чтобы согласовать работу по созданию новой машины. 19 сентября в Линкольне был произведен осмотр первой опытной машины «Маленький Вилли», но эта машина была Суинтоном забракована как не отвечающая требованиям, поставленным Военным министерством. Затем на рассмотрение была предъявлена полноразмерная деревянная модель уже более крупной машины, которая была специально спроектирована мистером Триттоном и лейтенантом Уилсоном в соответствии с последними указаниями, полученными от армейского командования.
Эта модель и была принята. Она отвечала двум основным требованиям министерства: взбираться на вертикальную поверхность высотой в 1,5 м и пересекать канаву шириной в 2,4 м. Было решено приступить к производству опытной машины этого типа.
Наконец 2 февраля 1916 года в Хетфильде было произведено официальное испытание этой машины, прозванной «Матерью», или «Большим Вилли». По итогам испытания было заказано 40 таких машин; затем число это было увеличено до 150.
Французы, в свою очередь, приступили к самостоятельным изысканиям в этой области. Инициатором здесь явился полковник Этьенн. Проект его был утвержден Жоффром 12 декабря. Хотя и замысел, и сама машина вызревали во Франции медленнее, чем в Англии, но интересно отметить, что резким контрастом политике Англии явился первый заказ французов — сразу же 400 машин. Вскоре заказ этот был удвоен.
За лето 1916 года готовились команды для обслуживания новых машин. Подготовка эта велась в строжайшем секрете на обширном замкнутом участке близ Тетфорда в Норфолке, оцепленном вооруженной охраной. Команды были сведены в подразделения, получившие название «тяжелый взвод пулеметного корпуса». Чтобы сохранить тайну, было выбрано обозначение и для машины. Требовалось найти название, достаточно маскирующее и при этом вполне правдоподобное для постороннего наблюдателя, который мог бы увидеть покрытые брезентом машины во время перевозки их по железной дороге. Обсудив три названия: «бак», «цистерна», «резервуар», остановились на первом.
Благодаря тщательному сохранению тайны удалось добиться внезапности, когда танки впервые появились на поле боя. К сожалению, эта внезапность совершенно не была использована. В этом и состоит трагедия 15 сентября 1916 года. Произошло это из-за того, что официальные опекуны танка не посчитались с просьбами его родителей и настояли на применении танка в бою раньше, чем он механически созрел, и до того как появилось достаточное количество танков. Этим они не только поставили под вопрос дальнейшее использование танков и полезность их как боевого средства, но и потеряли возможность захватить противника врасплох, когда он еще не подготовил никаких контрмер. В результате война затянулась, и население дольше страдало под ее гнетом.
Ответ, которым обычно защищаются от этого обвинения, подчеркивает механические дефекты, которыми страдали первые танки, застревавшие на поле боя. Отсюда вытекала необходимость — прежде чем приступить к массовому производству какого-либо оружия, испытать его в боевых, а не только в полигонных условиях.
Концепция эта правдоподобна, но неприемлема именно в данной ситуации. Танк, впервые введенный в дело на хаотически изрытом снарядами поле сражения на Сомме и против глубокой и сложной оборонительной позиции 1916 года, был построен согласно требованиям, выработанным летом 1915 года. Тогда система окопов была развита значительно слабее, а артиллерийская бомбардировка не достигала еще такой силы, чтобы превращать почву в болотистую трясину, как это уже случалось в 1916 и 1917 годах.
Более того, защитники противоположной точки зрения делают главный упор на то, что танки были слишком поспешно доставлены во Францию и брошены в бой раньше, чем их экипажи были в достаточной степени подготовлены — и прежде чем командиры во Франции смогли изучить и обдумать данные им инструкции, как следует использовать танки. Но вероятность того, что процент механических поломок этой ранней модели танка будет высок, безусловно, являлся достаточным логическим доводом для производства большого числа танков. Тогда на поле боя могло бы выжить достаточное количество танков и пожать плоды внезапности.
Британский народ платил несколько миллионов фунтов стерлингов в день за удовольствие наблюдать за германским фронтом, а при случае и постучаться в его наглухо закрытые ворота. Без сомнения, можно было рискнуть истратить стоимость еще одного дня сверх обычного, чтобы получить средство, которое, как ключ, позволило бы отпереть замки этих ворот.
Попытаемся проникнуть несколько глубже в тайну преждевременного использования этого незрелого инструмента. В декабре 1915 года Черчилль набросал соображения для применения танков. Оно было напечатано для Комитета государственной обороны, а копия его была послана главнокомандующему во Франции. В феврале 1916 года, как только общий проект конструкции и вооружения машины был определен достаточно точно, чтобы на его основе уже вести более подробные расчеты, Суинтон разработал более полное и детальное наставление. В нем указывалось, что существеннейшим фактором является сохранение производства танков в секрете, пока масса этих машин не сможет быть введена в дело для внезапного и решающего удара, и что ни в коем случае их не следует применять отдельными небольшими группами по мере их производства.
Весной Хейг выразил свое полное согласие с этим наставлением — но в августе он внезапно решил использовать уже имевшиеся к тому моменту 60 танков. К этому времени наступление на Сомме фактически выдохлось, и донесения о незначительном выигрыше, купленном ценой тяжелых потерь, неприятно резали слух обществу.
Решение Хейга было воспринято кабинетом в Англии как гром среди ясного неба. Ллойд-Джордж, теперь военный министр, энергично протестовал, а Монтегю, его преемник в министерстве боеприпасов, отправился в главную штаб-квартиру, тщетно пытаясь предупредить преждевременное использование танков. Хейг остался непреклонным, и беспомощные родители вынуждены были развести руками над будущим своего отпрыска.
Таким образом, история может заподозрить, что танки были введены в дело лишь ради достижения яркого успеха на Сомме. Успех этот мог бы произвести большое впечатление на общество — а заодно приглушил бы растущий ропот недовольства. Но тем самым ценнейший приз был отдан в уплату за небольшое достижение на Сомме. Хейга на такой поступок подтолкнуло похвальное, хотя и неразумное желание сберечь свою пехоту, не отказываясь в то же время от наступления. Вполне естественно, что он горячо хватался за всякую возможность получить поддержку. Но поведение некоторых работников его штаба нельзя объяснить тем же.
Полный разрыв с принципами использования танков как оружия внезапности еще не исчерпывает ошибок главной штаб-квартиры. Докладная записка Суинтона ставила ряд условий применения танков, которыми пренебрегли в сентябре 1916 года. Приняты эти условия были лишь после того, как необходимость их была доказана горьким опытом.
Следовало максимально тщательно выбрать сектор для развития танковой атаки в соответствии с возможностями нового оружия. На это условие не обращали внимания и его не выполняли вплоть до ноября 1917 года — до наступления у Камбрэ. Пути подхода танков должны были специально подготавливаться, так же как и пригодные для перевозки танков товарные платформы или баржи. Несмотря на предупреждение, сделанное за 6 месяцев, подготовка эта не начиналась до августа, когда танки уже прибыли.
Суинтон подчеркивал необходимость иметь резерв танков — но урок этот не был усвоен и ко времени Камбрэ, не понимали его вплоть до августа 1918 года. Говорилось и о тактике взаимодействия танков с пехотой. Это также упускалось из вида, и это проглядели еще до Камбрэ. В дополнение к фугасным снарядам пушки танка должны были также стрелять картечью. Так было запланировано вначале, но проведение всего этого в жизнь задерживалось, пока за это, уже после наступления на Сомме, не высказалось английское командование, находившееся во Франции.
Некоторые танки должны были иметь радиостанции. Проекты были разработаны, и началась подготовка радистов — главная квартира не позволила отправить это оборудование во Францию, и оно было напрасно растрачено.
Деятельность и интеллектуальный уровень работников главной штаб-квартиры хорошо иллюстрирует широко распространенная в свое время история. Один из генералов из штаба Хейга отдал распоряжение, чтобы танки были доставлены на фронт по определенной железной дороге. Технический эксперт, которому было поручено руководство перевозкой, указал, что это невозможно из-за габаритных размеров. Генерал ответил: «Это еще что за чертовы размеры?» Офицер объяснил и указал, что, выбрав другой путь подвоза танков, можно избежать двух туннелей, которые исключали возможность доставки танков по этому пути. Но генерал упорно отказывался признать невозможность этого и просто приказал: «Ну, тогда расширьте туннели!»
Испытания, которым подверглись танки на Сомме, оказались не последними. 1000 танков нового образца были только что заказаны в Англии Министерством снабжения. Но противники танков (под которыми мы имеем в виду не германцев, а английское командование во Франции) поспешили послать донесение, составленное в таких неблагоприятных тонах, что военное министерство отозвало свой заказ обратно.
К несчастью для намерения военного министерства, но к счастью для Англии, офицер, которому было поручено наблюдение за производством танков, майор Альберт Стерн, не являлся военным профессионалом, а временно состоял на военной службе. Его постоянное положение в Сити позволило ему хладнокровно противостоять переменчивым настроениям его временного начальства. Вопреки приказу и порядку подчинения он сам отправился к военному министру. Выяснилось, что отмена заказа была сделана без ведома Ллойд-Джорджа. Убедившись, что Ллойд-Джордж против такой безумной меры, и удовлетворившись этим, Стерн затем поехал к начальнику Имперского Генерального штаба Уильяму Робертсону и просто поставил его в известность, что он не собирается выполнить приказ об отмене заказа.
К чести тех, кто являлся противниками танков в главной квартире необходимо отметить, что если они и не обладали достаточной изобретательностью, чтобы найти средство, которым можно было разбить германцев, зато проявили громадное искусство и плодовитость, изобретая средства, которыми можно было бы разбить защитников танка. Суинтон являлся простым солдатом, противник из него был несерьезный, и его почти моментально сместили с должности командующего танковыми силами в Англии. В июле 1917 года и Эйнкур, и Стерн были под благовидным предлогом исключены из состава членов комитета при военном министерстве, который теперь разбирал новые проекты танков и руководил их производством. Оставшиеся же три члена комитета (военные) не имели ни малейшего понятия о танках и даже увидели их впервые за несколько недель до начала работы комитета. Совершенно естественно, что программа постройки 4000 танков для кампании следующего года была сокращена на две трети. А в октябре под давлением генералов Стерн был снят со своего поста в министерстве боеприпасов и заменен адмиралом, который никогда в жизни не видел танка.
Генеральный штаб явно выиграл от общения со своими французскими коллегами. Во всяком случае, он усвоил самое важное: если тебе докажут, что ты не прав, следует как можно скорее избавиться от неудобного «пророка», оказавшегося правым.
Тот же метод, которым руководствовались, убирая Суинтона, чтобы оправдать безумие Генерального штаба, бросившего первые образцы танков в сражение на Сомме, применили, выбрав Стерна как жертву, чтобы искупить безумную тактику применения танков следующих образцов в болотах Пашендаля. Вместо того, чтобы потерять веру в правильность своих суждений, Генеральный штаб вновь потерял веру в танк.
К счастью, на фронте танками занимались военные, находившиеся в меньших чинах. Преодолев свои первоначальные сомнения и осознав недостатки применения танков при Пашендале, они стали искать случая дать этим машинам показать себя с хорошей стороны. Случай этот представился в ноябре под Камбрэ — в сражении, в котором, наконец, были соблюдены поставленные еще в феврале 1916 года требования, касавшиеся применения танков.
Хотя из-за нехватки танков, непростительно растраченных под Пашендалем, успех сам по себе явился малореальным, это все же была реальная победа танка — победа, которую нельзя было больше оспаривать.
1917 год был годом реабилитации танка; 1918 год — годом его триумфа. Необходимо все же сказать, что количество потерь, которыми оплачивался успех, могло бы быть меньше, если бы имелись не сотни, а тысячи танков. Число танков, изготовленных по урезанной программе 1917 года, оказалось достаточным, чтобы привести к победе, но они не могли вернуть погибших. Пусть грустное «детство» танка послужит наглядным уроком для будущих поколений, чтобы в случае вспышки новой войны они учились бы на ошибках других, а не расплачивались за них сами.
Сцена 5. Поглощенная Румыния
Румыния вступила в войну 27 августа 1916 года, а падение Бухареста, последовавшее 6 декабря 1916 года, ознаменовало фактическое прекращение ее участия в войне — и неуместность ликования, которым было встречено ее вступление в войну на стороне союзников. Кампания эта менее известна и изучена, чем другие кампании Мировой войны. Между тем она представляет собой особый интерес и заслуживает гораздо большего внимания, чем ей уделялось, так как в ней с особенной яркостью выявляются основная слабость союзников и сила германцев — зло, присущее коалиционной системе ведения войны по сравнению с сосредоточением усилий и экономией сил, вытекающими из единства управления.
Но не только в этом состоит поучительность Румынской кампании. Есть и другие уроки, имеющие большую практическую ценность, так как они легче поддаются использованию. Здесь выявилась обманчивость числа, вследствие чего сильно потрепанное изречение Наполеона: «Господь на стороне больших батальонов» получило в данном случае опровержение, основанное на принципе превосходства качества над количеством. Еще раз сочетание превосходящей ударной мощи с превосходящей подвижностью уничтожило армию, которая все свои упования возлагала исключительно на количество «живого мяса».
Более того, быстрое (всего лишь за три месяца) завоевание немцами Румынии заслуживает особого внимания и изучения именно со стороны англичан, так как это была преимущественно маневренная война, проводимая в трудных естественных условиях (и топографических, и климатических), для действия в которых небольшая британская армия обучается, и действовать в которых она должна быть готова.
В течение первых лет войны общественное мнение в Румынии постепенно укреплялось в смысле вступления в войну на стороне союзников. Ионеску и Филиппеску встретили мощную поддержку в желании румынского народа избавить своих соотечественников в Трансильвании от иностранного управления — значительно более тяжелого и гнетущего, чем то, которому подверглась Эльзас-Лотарингия. Летом 1916 года яркий, но, как нам теперь известно, эфемерный успех наступления русских под руководством Брусилова толкнул Румынию сделать решительный шаг в бездну.
Пожалуй, для Румынии было выгоднее объявить войну раньше, когда Сербия еще представляла собой активную силу, а Россия фактически была таковой. Два года выжидания удвоили румынскую армию, но фактически уменьшили относительную ее эффективность, так как с одновременным развитием у противника под давлением горького опыта огневых средств и оборудования изолированность Румынии и бездарность ее военного руководства мешали превращению ее армии из плохо вооруженной милиции в современную вооруженную силу.
Румынская пехота не имела автоматических винтовок, противогазов, газового оборудования и окопных мортир. Пулеметов было мало: в 10 активных дивизиях имелась только обычная довоенная пропорция — 2 пулемета на батальон, а из 13 новых дивизий 8 вовсе не имели пулеметов. Артиллерия румынской армии была неоднородна, а авиация незначительна.
К моменту вступления Румынии в войну она имела только шестинедельный запас боеприпасов. Взрыв арсенала в Бухаресте уничтожил 9 000 000 патронов, а союзники Румынии не сдержали своего обещания доставлять ей ежедневно 300 тонн боеприпасов. Громоздкость дивизий румынской армии плюс невысокое качество ее офицерского корпуса сами по себе уже являлись препятствием к маневренным действиям.
Стратегическое положение Румынии представлялось другим источником ее слабости. Территория Румынии имела вид обратной латинской «L», причем нижний участок — Валахия — был зажат между Трансильванией и Болгарией. Более того, протяжение границ Румынии совершенно не соответствовало глубине страны. Румыния имела ограниченное число рокадных железнодорожных линий, а столица ее находилась всего лишь в 30 милях от болгарской границы. Далее, у Румынии на другой стороне Дуная, в Добрудже, имелась полоска местности[85], которая представляла собой удобные ворота для вторжения противника.
Эти внутренние и географические недочеты усиливались разноречивыми советами союзников о том, как следует действовать Румынии. Британский Генеральный штаб одобрял наступление в южном направлении против Болгарии — наступление, которое могло бы раздавить вооруженные силы болгар между румынской и салоникской армиями. Русские настаивали на наступлении в западном направлении, которое могло бы находиться в более тесном взаимодействии с их наступлением в Буковине. Политические и моральные преимущества наступления в Трансильванию заставили румын остановиться на втором решении — и каким бы горьким ни оказалось их поражение, безумие этого решения не было так уж велико, как это утверждали критики.
Территория Болгарии представляла собой множество препятствий для успешного вторжения столь дефектного инструмента, каким оказалась румынская армия, а болгары имели в своем распоряжении достаточно пространства, чтобы сорвать усилия Саррайля, двинувшегося навстречу румынам.
С другой стороны, теперь мы знаем, что более быстрое вторжение румын в Трансильванию поставило бы австро-германцев в тяжелое положение, особенно тогда, когда им, к несчастью, дали возможность перевести дух, так как германцы почти выбились из сил в попытках наскрести войска для этого нового фронта. Ошибка Румынии была не столько в выборе цели наступления, сколько в неспособности нанести быстрый и мощный удар.
Наступление румын началось в ночь с 27 на 28 августа тремя колоннами, каждая в составе примерно четырех дивизий. Колонны эти двигались в северо-западном направлении через Карпатские перевалы. Замысел заключался в том, чтобы сделать осью захождения левый фланг, а правым флангом, когда будет достигнута равнина Венгрии, зайти на запад, выровняв его на одну линию с левым. Три дивизии были оставлены для прикрытия Дуная и еще 3 дивизии — на «заднем дворе» в Добрудже, куда русские обещали прислать одну кавалерийскую и две пехотных дивизии. Румыны рассчитывали, что русские пришлют им до 150 000 бойцов.
Медленное и осторожное наступление румынских колонн, задерживаемое плохими горными дорогами и мостами, разрушенными австрийцами, но не сопротивлением неприятеля, остановилось перед пятью слабыми австрийскими дивизиями, прикрывавшими границу. Это позволило главному командованию противника подтянуть сюда пять германских и две австрийских дивизии и сосредоточить их по линии реки Марош, чтобы перейти в контрнаступление.
Во исполнение другой половины плана Фалькенгайна 2 болгарских дивизии (позднее должны были добавиться еще 2 дивизии) с германским отрядом и австрийским мостовым парком были подчинены Макензену. Войскам этим было поставлено задание занять Добруджу. Фалькенгайн добавляет, что были сделаны приготовления, чтобы «в изобилии снабдить армию Макензена таким оружием, которого до сих пор не знали румыны — тяжелой артиллерией, минометами и газами».
Таким образом, вначале Румыния имела 23 дивизии против 7 дивизий противника — но через неделю она уже должна была иметь дело с 16 дивизиями противника. Ясно, что шансы на успех всецело зависели от быстроты ее действий.
В то время как румынские колонны ползли на запад, в Трансильванию, Макензен 5 сентября атаковал предместные укрепления Туртукая, разбив три румынских дивизии, прикрывавших фронт на Дунае. Обеспечив свой фланг, Макензен поспешил на восток, вторгшись в Добруджу. Это стало сильным моральным ударом, так как стратегическим эффектом его явилось отвлечение румынских резервов, предназначенных для поддержки наступления в Трансильвании, причем наступление это было сорвано именно из-за отсутствия питающих его резервов. А рассредоточение сил привело к тому, что румыны сделались слабы повсюду.
Таким образом, когда 18 апреля Фалькенгайн прибыл, чтобы руководить австро-германским наступлением в Трансильвании, он нашел, что движение румын вперед почти приостановилось, а колонны их разбросаны далеко друг от друга на фронте протяжением более 200 миль. Необходимо отметить, что на данный момент Фалькенгайн был сменен на должности главнокомандующего Гинденбургом и Людендорфом, и руководство этой операцией было поручено бывшему главкому в виде утешения.
Первым решением Фалькенгайна было сосредоточить большую часть своих сил против южной румынской колонны, которая пересекла перевал Ротер-Турм, а меньшей частью сдержать наступление других колонн. Даже учитывая превосходство разведки австро-германцев, он шел на большой риск и пережил много тревожных минут — но успех, как это часто бывает на войне, стал уделом более смелого. Альпийский корпус, пройдя по горам за три дня 50 миль, обошел южный фланг румын и принял участие в искусном маневре резервов, чтобы ударом в лоб отбросить румын от Сибиу (Германнштадт) и заставить их отступить через горы.
Второй шаг Фалькенгайна был облегчен тем, что румынское главное командование слишком разбрасывалось. Оно позволило своей трансильванской армии бездействовать, а резервы отвлекло для недолгой попытки форсировать Дунай в районе Рахово, чтобы ударить по тылу Макензена. Это позволило Фалькенгайну сосредоточить свои силы против центральной колонны румын в Брасове (Кронштадт), и 9 октября он уже ударил по тылу румын, но упустил при этом более заманчивую цель — окружить и разбить колонну противника, что открыло бы ему свободный путь в Румынию.
Неудача эта подвергла опасности весь план германцев и почти спасла Румынию. Пока перевалы через горы оставались в руках Румынии, войска ее стойко отражали все попытки австро-германцев прорваться сквозь хребет и заставляли противника поджидать подкреплений. Попытка Фалькенгайна быстро зайти несколько южнее и проложить себе дорогу через перевалы Вулкан и Чурдук тоже была сломлена румынами, а начинавшийся снегопад вот-вот должен был приостановить операции. Но в последнюю минуту Фалькенгайн сосредоточил все свои силы и между 11–17 ноября прорвался в том же самом месте.
Быстро последовавшее преследование через долины Валахии отбросило румын назад на линию Трансильванских Альп.
Отступление это явилось сигналом для следующего момента этого искусно разработанного и скоординированного плана; Макензен, оставив небольшой отряд, чтобы удерживать северную часть Добруджи, оттянул главное ядро своих сил на запад к Оистову, где 23 ноября он форсировал Дунай и автоматически обошел фланг румынского фронта по линии реки Альт.
Быстрый и хорошо задуманный контрудар румын, вдохновителем и инициатором которого являлся генерал Персон (новый румынский начальник Генерального штаба), на некоторое время создал серьезную угрозу войскам Макензена; даже почти удался охват их фланга. Но когда этот контрудар был отражен, то охватывающий натиск Макензена и Фалькенгайна сумел сломить последние отчаянные попытки румын сопротивляться на линии Аргес, и 6 декабря австро-германцы вступили в Бухарест. Преследование быстро оттеснило румын и русских (действия которых в Добрудже оказались безрезультатными) на линию от Серета до Черного моря. Большая часть Румынии с ее плодородными и нефтеносными землями оказалась в руках противника. Румынская армия была разбита, а союзники Румынии получили моральный удар, значительно более сильный, чем любые материальные выгоды, на которые можно было рассчитывать в итоге вступления румын в войну.
Для военной истории эта короткая кампания представляет собой наглядное доказательство того, что люди не значат больше, чем машины. Наоборот, хорошая машина, управляемая хорошим специалистом, может свести на нет ценность «больших батальонов». Оружие и подготовка значат несоизмеримо больше, чем одна только численность.
Сцена 6. Захват Багдада
Вступление британцев в Багдад 11 марта 1917 года явилось событием, которое произвело большое впечатление на весь мир — как вследствие романтичности занятия знаменитого города «Тысяча и одной ночи», так и потому, что событие это явилось первым проблеском рассвета, осветившим тьму, которая тяготела над действиями союзников в течение всего 1916 года.
Если историческая дата, которую мы теперь имеем, потеряла блеск непосредственно, вызванного у общества впечатления и потускнела, показав, что военное достижение было не столь уж блестяще, как это тогда казалось, все же моральное значение и ценность этой даты не уменьшились.
Но давая оценку действиям тех, кто боролся и потерпел неудачу, следует осознать ключевую ошибку, лежащую в основе современного мнения: действия, которые привели к падению Багдада, в реальности были столь же обоснованны, как и те, что завершились сдачей Кута.
Стратегический замысел и организация этой кампании были несоизмеримо более здравы и надежны, чем ее тактическое выполнение. Кампания эта отмечается рядом упущенных возможностей, несмотря на большое превосходство сил. Признавая трудности, которые представляла для действий здешняя местность, у историка все же создается впечатление, что здесь пытались кузнечным молотом прихлопнуть блоху. Пока молот опускался, блоха, конечно, ускользнула. Но если измерять искусство армии ее качеством, а не количеством, то сравнение приводит нас к выводу, что наступление и отход 6-й дивизии Таусенда перед лицом превосходящих сил противника — при недостаточном снаряжении войск, примитивных средствах связи и полной изоляции в самом сердце страны противника — вписало действительно славную страницу в британскую военную историю.
Успехи 1917 года, помимо всего прочего, обязаны стратегическому руководству, а также искусству и энергии тех, кто правильно поставил организацию снабжения и транспорта. Более того, преимуществ этих было достаточно, чтобы достигнуть намеченных военных целей без всякого дальнейшего невыгодного выдергивания войсковых частей из более важных театров войны. Общее руководство операциями на этом фронте теперь всецело перешло в Лондон.
После капитуляции Таусенда в Куте, несмотря на героические, но дорого стоившие попытки его спасти, начальник Имперского Генерального штаба Уильям Робертсон резко выступал за оборонительную стратегию в Месопотамии. Робертсон склонялся на отход к Амара как на простейший и наиболее дешевый способ сохранить в своих руках нефтеносные участки и контролировать две речные артерии — Тигр и Евфрат.
Но новый командующий Мод, выбранный лично Робертсоном, ознакомившись с обстановкой, настаивал, что выдвинутая вперед позиция у Кута удобна с военной и разумна с политической точки зрения. Его поддержали Дафф и Монро, главнокомандующий в Индии. Робертсон сдался, согласившись с точкой зрения людей, находившихся на месте.
Психологически глубоко интересно изучение того, как сильная воля Мода и военные успехи, которые он шаг за шагом одерживал, незаметно изменили его оборонительную тактику, превратив ее в наступательную. Некоторое влияние оказал также мираж взаимодействия с Россией. Наступление это началось просто как поддержка русского наступления, но затем оно превратилось в чисто британское.
Все лето и осень 1916 года были посвящены тщательной реорганизации и подготовке, начатой еще Лэйком, но развитой и усиленной его преемником Модом. Он поставил себе целью улучшить не только материальное состояние своих войск, но и их подготовку, усовершенствовать ненадежные коммуникационные линии и сосредоточить возможно больший запас предметов снабжения и боеприпасов. Таким образом Мод весьма тщательно создавал надежную базу для своего последующего наступления, согласно заветам Наполеона.
Его план операций также был замечателен, соединяя в себе элементы дерзости и осторожности. Изучение его приказов как до начала операции, так и во время ее показывает, что в недостатке энергии и воли Мода нельзя упрекнуть. В вину ему можно поставить исключительную централизацию и чрезмерную секретность. По-видимому, чрезмерное увлечение тайной отчасти явилось причиной досадной задержки у Азизии на пути к Багдаду.
Даже генерал-инспектор военных сообщений впоследствии жаловался, что он вовсе не был предупрежден о готовившемся движении войск, а потому не мог вовремя провести необходимую подготовку.
Это «незаметное» наступление началось 12 сентября 1916 года, когда был сделан первый шаг к серии хорошо продуманных окопных стычек, методически и неторопливо проводимых на западном берегу реки Тигра. Когда они начались, Мод атаковал турецкие окопы под прямым углом к Тигру и постепенно завернул левым плечом, сделав осью захождения реку и одновременно распространяя свой фронт все дальше и дальше вверх по реке. Наконец к 22 февраля 1917 года он очистил западный берег реки, а растянувшийся фронт британцев стоял теперь против главных сил турок на другом берегу реки от Санна-и-Ят до Шумрана в районе Кут.
Туркам приходилось опасаться не только прямого удара с юга по их укрепленной позиции у Санна-и-Ят, но и удара через реку с запада, а последнее угрожало их коммуникационным линиям. Длительность этого перехода и чисто осадных действий, которыми он сопровождался, объясняется не только сложностью оборонительных сооружений или стойкостью сопротивления слабых турецких отрядов на западном берегу реки. Дело в том, что Робертсон не проявлял склонности идти на дальнейший риск. Его инструкции, присылаемые из Англии, были составлены так, чтобы пресекать всякие попытки в этом направлении. У историка, изучающего приказы и операции, создается впечатление, что действия Мода имели целью не только преодолеть турецкие позиции, но и — прямо или косвенно — обойти также инструкции Робертсона.
В результате этих неторопливых и экономных операций Мод к третьей неделе февраля оказался в столь выгодном положении, что рискнул на более крупную ставку. План его заключался в сковывании левого фланга турок у Санна-н-Ят и одновременном ударе по их коммуникациям форсированием реки в районе Шумрана (Бенд), где кончался правый фланг, а путь отступления противника удлинял бы его линию фронта. Мод правильно понял, что удар только у Санна-и-Ят окажется бесполезным. Необходима действительная одновременная угроза обоим флангам врага, чтобы надежно сковать турок, пока те не будут отрезаны от своих сообщений. К несчастью, намерения его не были претворены в жизнь. Как ни геройски части форсировали реку у Шумрана, все же задача была слишком трудна. Наступление затягивалось. Атака же у Санна-и-Ят не могла сковать обороняющегося на необходимый период.
Но даже при этом положение турок было столь серьезным, что, как они сами потом признались, «только медлительность противника» спасла их от полного разгрома. Главная причина заключалась в запоздалом и вялом преследовании, которое вела конница. Отчасти это было вызвано слишком централизованным руководством Мода, отчасти же недостатком энергии и инициативы у кавалерийских начальников. Сыграла здесь роль и присущая коннице уязвимость в условиях современного боя.
24 февраля, когда представилась блестящая возможность превратить отступление противника в его полный разгром, кавалерийская дивизия оторвалась от противника и стала биваком в 7 часов вечера, потеряв всего лишь 23 бойца. В последующие дни действия дивизии были не более успешны.
Кое-кто пытается оправдать это недостатком воды и препятствием, которое представляет собой современное огнестрельное оружие. Подобные утверждения скорее углубляют, чем сглаживают вывод об ограниченной ценности конницы в современных условиях, даже в Азии. Только смелое преследование речной флотилии вносило смятение в планомерное отступление турок. Английская флотилия действовала на реке так, как несколько вездеходных бронированных машин могли бы действовать на суше.
По крайней мере стратегическая победа дала Моду разрешение свыше попытаться захватить Багдад. 5 марта началось его наступление от Азизии. Когда произошла задержка на фронте наступления у Дияла, Мод перебросил свою кавалерийскую дивизию и 7-й корпус на западный берег для охватывающего фланг движения прямо на Багдад. Ряд ошибок со стороны наступавших помог туркам противостоять этой угрозе, но, учтя свое безнадежное меньшинство сил и неизбежный конец, к которому должно было привести двойное мощное наступление противника, сходившееся в одной точке, турки ночью 10 марта оставили Багдад и отступили к северу, вверх по реке. На следующий вечер Мод вступил в город, и в список бесчисленных завоевателей Багдада было внесено еще одно имя.
Для престижа Британии и подъема настроения у всех союзников захват Багдада являлся необходимой моральной поддержкой, ради которой стоило провести эту операцию, сознательно, пожалуй, закрывая глаза на цену усилий, которыми был куплен этот успех.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!