Рудольф Абель: Портрет художника 18 страница
В отличие от других советских дезертиров, Хохлов беспокоился о своей семье. Он никогда не думал, что, обращаясь к Околовичу, он лишает себя возможности вернуться в Советский Союз и забрать оттуда жену и ребенка. Его первая встреча с Околовичем во Франкфурте стала горьким разочарованием. Лидер НТС искренне признался ему: „Мне кажется, что Вы попали под влияние мифа, созданного МВД. Мы не настолько могущественны. Напротив, мы довольно слабы в техническом отношении. Зачем мне обманывать Вас? То, о чем Вы просите, не в наших силах“.
Лидер НТС сказал Хохлову, что может организовать встречу с „иностранцами, у которых есть голова на плечах и понятие о приличии“. Он предоставил Хохлову выбор между американцами, англичанами и французами. Тот выразил традиционное для русских подозрение к англичанам: „Только не англичане. У меня сложилось впечатление, что во имя империи они могут обмануть или даже предать нас. Что касается французов, то я не знаю, смогут ли они справиться с этим делом“.
Они условились, что Околович встретится с американцами (имелась в виду военная контрразведка США) и расскажет Хохлову о результатах разговора. Он предупредил, что на следующую встречу с ним придет еще один руководитель НТС, Владимир Поремский. Но когда Околович пришел в военную контрразведку США с известием, что к нему обратился капитан МВД, который хочет дезертировать, дело перешло в руки американцев. Было решено, что его захватят на следующей встрече.
|
|
|
Когда Хохлов понял, что стал жертвой двойной игры, было уже поздно. Он сел на переднее сиденье машины Околовича. Сзади был Поремский.
Машина остановилась. „Я должен извиниться, – сказал Околович. – Дело приняло другой оборот, и мне пришлось пригласить американцев сегодня. Они недалеко отсюда… Я не знаю, подходит это Вам или нет. Если нет, то так и скажите“. Что бы не ответил Хохлов, было уже поздно, потому что в этот момент в машину сел агент ЦРУ, и она тронулась. За ней следовала машина военной контрразведки.
Сотрудники военной контрразведки подвергли Хохлова допросу, проявляя временами свою враждебность и недоверие к мотивам побега. Один из них недоумевал: „Я не понимаю, почему Вы пришли“. Когда Хохлов начал говорить о своей неудовлетворенности советским режимом, его прервал другой агент: „Вы хотите сказать, русским не нравится большевизм?“ Околович попытался оправдаться: „Если бы на площади Вы сказали „нет“, я бы уехал. Вы думаете, мы не смогли бы от них оторваться? Смогли бы. Поремский и я так и планировали“.
На следующей встрече с американскими военными контрразведчиками Хохлов был представлен одному из начальников, который отличался от оперативных агентов незнанием русского языка и высокомерием. Он потребовал, чтобы Хохлов показал ему свой австрийский паспорт, выданный для проведения операции. В конце встречи он сказал: „Я хочу, чтобы Ваш паспорт был у меня. Дайте мне его, пожалуйста“. Хохлов был огорошен и хотел уже выразить свой гнев, но в разговор вмешался Околович, и ему разрешили оставить паспорт у себя.
|
|
|
Следующая встреча проходила без участия Околовича и Поремского. Этот случай – показательный пример того, как можно загубить важный побег. Если процедура, о которой рассказывает Хохлов, такова и есть на самом деле, остается только удивляться, что количество дезертиров остается очень высоким.
Хохлова попросил рассказать все сначала тот же офицер военной контрразведки США (Леонард). Когда тот закончил рассказ, Леонард вышел с ним в соседнюю комнату, закрыл дверь и сказал: „Послушайте… хватит этой чепухи. Скажите мне, кто Вы на самом деле! Можете говорить все что угодно, кроме того, что Вы капитан советской разведки“.
„Ну, это уже слишком! – ответил Хохлов. – Кто же я, по Вашему мнению?“
„Не знаю. Поэтому и спрашиваю. Может быть, журналист. Может быть, просто псих“. Хохлова арестовали, сняли отпечатки пальцев. Его отвезли в находившийся поблизости „высококлассный концентрационный лагерь“, в котором военная разведка держала допрашиваемых перебежчиков.
|
|
|
Чтобы ему поверили, Хохлов выдал двух немецких агентов, работавших с ним над заданием, и показал место, где было спрятано оружие. Однако его испытания начались тогда, когда он предпринял попытки вывезти свою семью из СССР. Допросы продолжались, и Хохлова считали настолько важным человеком, что к операции подключились разведки Великобритании и Франции, а из Вашингтона прилетели двое агентов ЦРУ. После месяца допросов Хохлову сказали, что его „политические убеждения“ заслуживают доверия. Москва не беспокоилась из‑за невыполненной миссии, так как Хохлов регулярно встречался в Вене со своим связным, объясняя ему, что не смог выйти на цель.
После того как дезертир попал в руки западной разведки, ему пришлось пожертвовать своей семьей. В высших эшелонах решили, что дело Хохлова можно представить как победу Запада над Востоком и что он должен устроить пресс‑конференцию, на которой объявит о своем дезертирстве. Такая конференция означала тюремное заключение для его семьи. Хохлову дали гарантии того, что американский посол в Москве лично поедет к нему домой во время трансляции пресс‑конференции, передаст его жене письмо с объяснением того, что случилось, и предложит ей убежище на территории посольства. После того как такие заверения прозвучали несколько раз, Хохлов согласился выступить на пресс‑конференции. От него пытались скрыть пресс‑релиз выступления. Он был полон ошибок и абсурда („его жена, активный враг советского режима“ – только одна фраза из многих, которые заставляли Хохлова бледнеть).
|
|
|
Он ждал свою семью после пресс‑конференции в течение двух дней, на третий день агент ЦРУ просто сказал ему: „Никто не ездил к Вашей семье в Москве. Я не знаю,“ почему. Похоже, что в последний момент все изменилось». Хохлову так и не удалось узнать, не были ли отправлены приказы или их не выполнили в Москве. Для него неопределенность окончилась. Он дезертировал, но цена побега оказалась очень высокой. Все слова о том, что его жена стала символом свободного мира, что существуют международные организации, которые могут спасти ее, что русские не посмеют тронуть ее, так как делу придана широкая огласка, не могли пошатнуть уверенность Хохлова в том, что вина за заключение или даже смерть жены и ребенка лежит на нем, доверившемся западным спецслужбам.
Со времени побега Хохлов принимал участие в секретных операциях НТС и сейчас живет в Швейцарии. Точно о своей семье он ничего не знает, но от людей слышал, что она находится в одном из сибирских трудовых лагерей. Книгу, написанную Хохловым, НТС распространил в Советском Союзе, и мы можем только гадать, должна ли эта книга отговаривать потенциальных дезертиров решиться на такой шаг, поскольку в ней ярко описывается несоответствие западных спецслужб подобным операциям. С одной стороны, известно, как сказал в 1957 году дезертир Игорь Гузенко, что «в России есть люди и агенты спецслужб, которые ищут возможность начать жизнь в свободном обществе, передав Западу ценные документы, свидетельствующие о шпионаже, которым руководит Кремль». С другой стороны, у нас есть пример Николая Хохлова – пример принуждения, грубости и нарушенных обещаний. Очевидно, что, если мы спросим у Хохлова, как бы он поступил, если бы начал все сначала, его ответ будет не в пользу Околовича.
Позиция западных стран по отношению к перебежчикам с Востока полна противоречий. Официальный Вашингтон поощряет дезертирство как бегство к свободе, прекрасное решение для порабощенных жителей Советского Союза и его сателлитов. Комитет по расследованию антиамериканской деятельности в своем докладе «Модели коммунистического шпионажа» предлагает создание программы из четырех пунктов, которая сделает дезертирство более безопасным и привлекательным.
1. Дезертиры должны освобождаться от ответственности за урон, нанесенный в результате их разведывательной деятельности. Это ограничение не должно относиться к шпионажу, и шпион или дипломат, который занимался разведывательной деятельностью до времени побега, может преследоваться законом после того, как он выберет свободу.
2. Дезертиров нельзя подкупать. Александр Орлов отмечал, что «предложение денег не сыграет хорошую роль, так как чувства людей, принимающих подобное решение, нельзя тронуть деньгами, потому что они оставляют свои семьи, свою страну, свое прошлое, с которым они неразрывно связаны. Они почувствуют себя оскорбленными. Они не хотят, чтобы их считали предателями, они не хотят быть предателями в собственных глазах».
Хотя их и не следует подкупать, им нужно предоставлять гарантии финансовой безопасности. Когда Петрову предложили 5000 фунтов, австралийский представитель настаивал на том, что это не было взяткой. Однако это лишь вопрос семантики. Перебежчику нужно давать деньги, но при этом следует утверждать, что его не подкупают. В докладе говорится: «Дипломат или агент коммунистической страны, выбирая свободу, теряет все, кроме одежды, которая была на нем, и денег, которые лежали в его кармане. Он должен начать новую жизнь в стране, чьи традиции и язык он часто не знает».
3. Дезертирам следует предоставлять постоянное место жительства в Соединенных Штатах Америки. Попадая под действие суровых иммиграционных законов и квот, перебежчик теоретически оказывается в позиции человека без страны, как только он попадает на Запад. Он рассказывает все, что знает о советской разведке, а затем сталкивается с возможностью выдворения за пределы США.
4. Дезертирам нужно обещать, что их жизнь будет находиться под защитой. Люди, прожившие большую часть жизни с пониманием мощи советских секретных служб, знают, что они не находятся в безопасности от похищения или убийства.
Склонение к дезертирству дает весьма позитивные результаты. Часть дезертирующих офицеров КГБ или ГРУ приносит западным разведывательным организациям ценнейшую информацию, которая заставляет советскую разведку менять свои планы и перемещать агентов.
Но американские представители, работающие в Западной Германии, знают проблему перебежчиков гораздо лучше и придерживаются противоположной точки зрения. Они указывают, что перебежчики не приносят пользы Западу по трем причинам. Во‑первых, на каждого перебежчика, ценного с точки зрения разведки, приходится несколько сотен людей, не имеющих абсолютно никакой информации. Тем не менее всех их нужно проверять. Судьба обычного перебежчика несчастна. Большая часть дезертиров бежит из Польши или Чехословакии в Западную Германию. Вот что случается с перебежчиком, если он не важное официальное лицо, к которому нужно относиться с почтением.
Перебежчиков обычно задерживают баварские пограничники. О них извещаются западные разведывательные службы, и представители военной контрразведки, французской и британской разведок ведут долгие допросы. Затем на дезертиров набрасываются «Голос Америки», радио «Свобода», радио «Свободная Европа», которые стремятся узнать о переменах и настроениях людей по ту сторону железного занавеса. После этого короткого «медового месяца», во время которого с перебежчиком хорошо обращаются, так как ему есть что рассказать, он оказывается в положении скота. Обратившегося за предоставлением политического убежища человека помещают в «высококлассный концентрационный лагерь» – Федеральный сборный пункт для иностранцев возле Нюрнберга. Поскольку беженцы составляют 25 % жителей Западной Германии, политическое убежище предоставляется не всем. У властей этой страны хватает проблем с собственными беженцами, чтобы еще беспокоиться по поводу перебежчиков из Советского Союза и его сателлитов. Беженцы из Восточной Германии не считаются перебежчиками – с официальной точки зрения, они переезжают из одной части страны в другую, и им автоматически дают гражданство Западной Германии.
Остальные попадают под действие Женевской конвенции, в которой говорится, что политическое убежище должно быть предоставлено тем, кто покинул свою страну из‑за преследований по политическим мотивам. Многие люди уезжают по личным, а не по политическим причинам, и им политическое убежище не предоставляется. Даже тем, кому оно должно быть дано, окончания всех процедур приходится ждать в лагере вместе со своими семьями. В это время они не имеют законного статуса. Короче говоря, не могут работать, путешествовать, жениться. Бюрократический абсурд доходит до того, что этим людям нельзя даже умереть до окончания всех формальностей.
Если человеку отказывают в предоставлении политического убежища или в предоставлении гражданства Западной Германии по экономическим причинам, он может прожить в лагере два года, необходимых для автоматического приобретения гражданства ФРГ. Затем он имеет право ехать в те страны, где ценится дешевая рабочая сила. Неопределенность, в которой находится лагерь (каждый год Западная Германия проводит кампании по его закрытию, которое постоянно переносится на следующий год), – нерадостное приветствие для тех, кто «выбрал свободу», поэтому неудивительно, что довольно высоко число тех, кто вернулся на родину. Промучившись в лагере около года, перебежчик иногда предпочитает вернуться в родную страну и провести там определенный срок в тюрьме.
Это подводит нас ко второй причине, по которой дезертирство не поощряется нашими союзниками в Западной Германии. Перебежчик, вернувшийся на родину, представляет собой огромную ценность для Востока с точки зрения пропаганды и разведывательных данных. Когда он возвращается домой, то выступает на радио, описывая ужасы Запада, лагеря, бесконечное ожидание, плохие условия жизни. Это отвращение неподдельно, поэтому его слова звучат искренне, что очень редко встречается в радиовыступлениях в условиях тоталитарного режима. Когда возвращенец утрачивает свою ценность, его отправляют в лагерь, в тюрьму или в один из слаборазвитых регионов Советского Союза.
Третья причина двоякого отношения Запада к дезертирам – понимание того, что недовольный режимом человек может принести больше пользы, если останется у себя на родине. Наиболее энергичные из оставшихся в СССР и странах – его союзниках способны вести довольно эффективные подрывные действия. Они могут способствовать изменениям в системе или начать восстание.
Их можно использовать в качестве агентов «трения», которые создают внутренние трудности в жизни режима. Все эти преимущества утрачиваются, как только такой человек дезертирует. Эта проблема особенно остро стоит в Западной Германии, руководители которой с тревогой смотрят на нарастающий поток беженцев с Востока. Их надежды на объединенную Германию тают с каждым новым потоком беженцев.[26]Таким образом, вместо общей для Вашингтона и союзных государств программы по работе с дезертирами существуют противоречия между Соединенными Штатами и странами, в которых приток перебежчиков особенно велик. Идеологическая пища, которой нас кормят дома, питает веру в то, что дезертирство должно поощряться как вид самоопределения человека. Факты, однако, утверждают, что оно создает проблем больше, чем решает, и для самого перебежчика, и для страны, в которую он дезертирует. И, поскольку нет общей рабочей программы, судьба «ценных» перебежчиков часто зависит от человеческого фактора. В некоторых случаях побег удается благодаря терпению и уму представителей дипломатических или разведывательных организаций, а в некоторых оказывается неудачным из‑за несоответствующих ситуации действий.
В 1959 году Бирма стала свидетелем двух побегов, один из которых закончился провалом, а второй успехом. Неудачный побег был первым, но это не испугало второго перебежчика.
Когда М. И. Стригина назначили в 1957 году военным атташе в Рангуне, его жене и четырнадцатилетней дочери не разрешили поехать с ним. Традиционно – первый знак того, что над человеком собираются тучи. Для дипломата это служит сигналом, что его семья будет взята в заложники, если он соберется дезертировать. Механизм этот как правило маскируется. Стригину, возможно, сказали следующее: «Ваша поездка не будет долгой; Ваша дочь уже заканчивает обучение, а Вы ведь хотите, чтобы она закончила советскую школу, поэтому пусть она завершает учебу, а Ваша жена останется с ней».
Александр Орлов отмечал, что человек, которого отправили за границу без семьи, начинает беспокоиться и перестает эффективно работать. Он знает, что ему больше не доверяют. В этом случае есть два выхода:
«Такой человек пишет в Москву, что не может работать, что он хочет вернуться, его работа замедляется – это уже не одно и то же. Нельзя отправлять человека рисковать жизнью и одновременно показывать ему, что он потерял доверие. Поэтому ему привозят жену и детей. Некоторые сотрудники, семьи которых остались в России, никогда не поменяют безопасность и жизнь членов своей семьи на сомнительное будущее в США. Они продолжают работать, возвращаются в Москву и пользуются случаем только тогда, когда они уверены, что никто не пострадает».
Полковник Стригин, спокойный человек, похожий на Фрэнка Синатру, переживал слишком сильно. Он был ветераном войны, вступил в Красную Армию в возрасте семнадцати лет, за боевые заслуги уже в тридцать один год стал полковником.
Два года он провел во Франкфурте, где служил офицером по связи с американскими войсками и из‑за этой работы попал под подозрение. Он видел западную жизнь, ему нравилась открытость американских офицеров, с которыми работал. После командировки по Западной Германии он сравнил то, что увидел, с тем, что писали в газетах и журналах о жизни на Западе. Эти семена сомнения попали на почву, удобренную недоверием руководства. Он провел в Рангуне два года, а его жена и дочь все еще были в Москве.
Неспособность Стригина сконцентрироваться на работе привела к официальным упрекам. 28 апреля ему сделали выговор на собрании членов КПСС, состоявшемся в посольстве. Он признал свои ошибки, объяснив их болезнью сердца, и сказал, что уже подал заявление о переводе в Москву. Он попросил членов партии простить его. То, как он защищался, привело в раздражение посла, который заметил: «Он обещает изменить свое поведение и улучшить работу, но ведет себя, как женщина».
Через три часа после собрания полковник Стригин, охваченный волнением и неуверенностью, пытался покончить с собой. Он был найден лежащим без сознания в своем доме, об этом, по установленному порядку, известили посольство. Сотрудники службы безопасности буквально прилетели к его дому и неохотно позволили увезти в больницу, где ему сделали промывание желудка, которое показало, что он принял большую дозу снотворного.
В больнице около его кровати стояла охрана в штатском. Когда Стригин на следующий день пришел в себя, охранники начали ругать его и называть предателем.
«Я не предатель! – закричал Стригин. – Это вы предатели. Почему вы не говорите на английском, чтобы вас все поняли?» Он обратился за помощью к медсестре, которая измеряла его температуру. «Вы разве не понимаете? – сказал он, разозлившись. – У меня в России осталась четырнадцатилетняя дочь».
Той ночью Стригин предпринял безуспешную попытку обратиться за политическим убежищем. Воспользовавшись невнимательностью своих охранников, он вскочил кровати и выпрыгнул из окна своей палаты, которая находилась на первом этаже. Он бежал, спотыкаясь, по двору больницы и кричал: «Бирманская армия, помогите!» Он добрался до комнаты охраны, но солдаты были слишком удивлены, чтобы действовать быстро, и к тому моменту, когда они вызвали дежурившего офицера, Стригина уже схватили русские.
Они объяснили врачам, что у него был нервный срыв. Врачи не обращали внимания на требования Стригина вызвать руководителя бирманской контрразведки, хотя он дал им даже номер его телефона. Охранникам удалось довести полковника до бессознательного состояния, и его отвезли в посольство.
На следующий день в газетах появились короткие заметки, рассказывавшие о произошедшем в больнице, но власти не приняли никаких мер.
Через несколько дней в аэропорту Рангуна приземлился китайский самолет. К самолету подъехали девять черных лимузинов и окружили его. Из восьми вышло по пять человек. Из девятой вывели слабого человека, который не мог идти самостоятельно. Его почти загрузили в самолет. Охрана не пропускала к Стригину журналистов и фотографов.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 112; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!