Рудольф Абель: Портрет художника 17 страница
Показательны обстоятельства дезертирства Петровых. Владимир Петров, настоящая фамилия его была Шорохов, работал шифровальщиком в ОГПУ с 1933 года. В 1942 году он занял пост в посольстве СССР в Стокгольме, это было прикрытием для его разведывательной работы. В 1951 году он был переведен в посольство в Канберре. Вскоре после своего приезда стал резидентом и занимал этот пост до самого дезертирства. В 1929 году Шорохов сменил фамилию на Пролетарский, а позже – на более благозвучную, Петров. Его жена ко времени их свадьбы в 1940 году работала в военной разведке около семи лет. В Стокгольме она занимала пост машинистки резидента МВД, по документам ее в то время звали Тамара. К 1951 году она была капитаном МВД. В Канберре Тамара занимала пост бухгалтера посольства и была секретарем посла. На самом деле она была шифровальщиком МВД, когда ее муж стал резидентом.
Как отмечается в докладе, сделанном Королевской комиссией по шпионажу, Петров многим пожертвовал, дезертировав на Запад:
„Это значило, что он оставил службу, ставшую его жизнью, в которой он достиг высокого положения и получал хорошую зарплату. Он жертвовал не только своей зарплатой, но и значительными сбережениями, оставшимися в Москве. Он навсегда покидал свою родину, которую очень любил. Он полагал, что разрывает также и семейные узы, что его ожидает одинокая жизнь человека, которого будет ненавидеть советское правительство… которое постоянно будет угрожать ему возмездием“.
|
|
|
Решение Петрова дезертировать кажется почти героическим, но только до того момента, когда мы изучим причины, побудившие его бросить работу, жену, родину. После ареста Берии семья Петровых оказалась в посольстве в неопределенном состоянии. Посол отравлял в Москву письма, в которых обвинял Петрова в попытках создать пробериевскую группу среди работников посольства. Однако Петров мог сочувствовать Берии тогда, когда он был у власти, но не в его правилах было поддерживать человека, которого расстреляли за измену стране. Письма посла стали удобным предлогом избавиться от офицера МВД. В этой игре посла поддерживал коммерческий атташе, бывший также представителем ЦК КПСС. У Петрова в посольстве был свой соглядатай, который и сообщил ему об этих письмах.
Когда прибыл новый посол, Петров пытался заслужить его благосклонность, но тщетно, и письма в Москву шли по‑прежнему. Жену Петрова освободили от должности бухгалтера и секретаря и понизили зарплату.
В посольстве было проведено специальное собрание, на котором осуждались пробериерские действия Петрова. Неприятности достигли своего пика в апреле 1954 года, когда посол направил в Москву официальную жалобу, в которой утверждалось, что Петров неправильно обращался с секретными документами. Петров часто видел, как это же случалось с другими сотрудниками, и знал, что по такому обвинению его могут вызвать в Москву и отдать под суд.
|
|
|
В докладе комиссии говорится: „Поняв нарастающее в посольстве напряжение, Петров задал жене вопрос о возможности обращения за политическим убежищем, но она на него не ответила. Она была предана России и русским людям. Кроме того, у нее, в отличие от Петрова, в России жили близкие родственники, и она опасалась за их судьбу, если бы решилась на этот шаг“.
Петров попытался еще раз убедить жену в необходимости дезертирства с помощью другого русского, который на самом деле был австралийским агентом и сыграл ключевую роль в его побеге. Этот человек, доктор Белогусский, пришел в гости к Петровым, выразил негодование тем отношением, которое было к ним в посольстве, и предложил, чтобы семья дезертировала на Запад. Петрова отругала Белогусского за такое „непристойное предложение“ и сказала, что ни она, ни ее муж даже не подумают оставить Россию. Она выразила уверенность в том, что ее муж последует ее решению. После этой тирады Петров решил спасать свою жизнь, даже если жена не хотела спасать свою.
|
|
|
Когда из Москвы пришел приказ уничтожить некоторые документы, к которым он имел доступ, и прислать подтверждение об уничтожении, подписанное им и его женой, Петров спрятал эти документы, а жене сказал, что уничтожил их. Он также похитил несколько документов МВД, чтобы у него была информация, которую можно было передать австралийским властям в случае дезертирства. С помощью Белогусского Петров тайно встретился с представителем службы безопасности Австралии. Ему сказали, что нужно будет подписать прошение о предоставлении политического убежища и что для обеспечения его будущего будет создан специальный фонд. Когда Петров выразил свое непонимание, австралиец предложил ему 5000 фунтов.
Деньги были в дипломате, который принес с собой офицер, он раскрыл его и выложил их на стол. Петров прекрасно понял предложение и решил оставить посольство. 3 апреля, сказав жене, что уезжает по делам на три дня, он отправился в аэропорт в Сиднее, где сдался австралийским властям, обменяв украденные документы на 5000 фунтов. Его отвезли в загородный дом, где скрывали в течение нескольких дней.
Когда перебежчик отказался вернуться, советский посол приказал посадить его жену под арест на территории посольства. Австралийское Министерство иностранных дел предъявило советскому послу ноту протеста и передало письмо от Петрова, в котором он просил предоставить ему свидание с женой. Министерство предлагало устроить встречу. Посол показал это письмо его жене и пытался заставить ее написать следующий ответ: „Я боюсь попасть в ловушку“.
|
|
|
19 апреля в аэропорт Мэскот привезли стройную блондинку, которую сопровождали два курьера. К этому времени она была известна из австралийской прессы, и толпа, собравшаяся в аэропорту, кричала ей, чтобы она не ехала в Россию, так как там ее наверняка расстреляют. Петрова провела в самолете одну ночь, полную страха и неуверенности. В докладе говорится:
„Хотя миссис Петрова была гражданкой другой страны и работала в иностранном посольстве, она, как и любой человек на территории Австралии, находилась под защитой нашего закона. Правительство Австралии наблюдало за тем, чтобы ее не увезли за пределы Австралии против ее воли, и по этой причине командиру самолета было приказано узнать ее решение, а действующего руководителя Северной территории мистера Лейдина попросили поговорить с ней, когда она прибудет в аэропорт Дарвина (промежуточная остановка на пути в Москву). Командир поговорил с ней во время полета и по радио доложил в Канберру, что у него сложилось впечатление, что она хочет остаться в Австралии, но боится принять окончательное решение, и что она сказала ему, что ее охрана была вооружена“.
Когда самолет приземлился в Дарвине, советские охранники были разоружены, для чего австралийцы применили силу. Мистер Лейдин, встретившийся с Петровой, нашел ее в состоянии неуверенности и паники – она думала, что ее муж мертв, и боялась, что, если останется, ее родственникам в СССР причинят вред; она боялась попасть в ловушку и не понимала, что происходит.
За несколько минут до вылета самолета в Москву Петрову удалось поговорить с женой по телефону. Он сказал ей, что здоров, что ушел из посольства из‑за кампании, развернутой против них, и что от нее избавятся, если она вернется в Россию. Сзади нее стояли неповоротливые охранники, слушавшие разговор.
Госпожа Петрова попросила, чтобы ее оставили наедине с Лейдином, которому она сказала, что остается. Самолет полетел в Россию с двумя охранниками и пилотом. Если в дезертирстве семьи и можно было усмотреть достоинство, то это относилось именно к ней, поскольку она разрывалась между любовью к стране, заботой о родственниках и долгом перед мужем.
Если бы Петрова вернулась в Россию, против нее скорее всего были бы приняты суровые меры. Можно привести пример перебежчика, который вернулся в СССР, Анатолия Барзова. Он в 1948 году на самолете перелетел в американскую зону Австрии со своим другом Петром Пироговым. Через четыре месяца им разрешили поехать в Соединенные Штаты. „Правда“ объясняла их отсутствие тем, что они совершили вынужденную посадку на территории американской зоны Австрии из‑за нехватки горючего.
Как только друзья оказались в США, к ним обратились представители советского посольства, которые обещали им безопасное возвращение в СССР. В то время послом и резидентом НКВД в США был Александр Панюшкин, один из лучших советских агентов, когда‑либо работавших в Америке. Панюшкину удалось убедить Барзова в том, что, хотя он совершил преступление против государства, его в случае возвращения осудят всего на два года тюремного заключения. Если он уговорит Пирогова вернуться с ним, то приговор будет условным.
У Барзова в России остались жена и четырехлетний сын. Он был уверен в том, что предложение Панюшкина искреннее. Барзов встретился с Пироговым, показал ему паспорт, выданный в советском посольстве, и сказал, что документы были готовы и для него. Он хотел узнать, почему Пирогов отказывается вернуться с ним.
Пирогов объяснил: „Я заключил контракт на написание книги и получил от них много денег, поэтому я не могу вернуться в Советский Союз до тех пор, пока не выплачу долг“.
Барзов ответил: „Я тоже пишу, но моя книга будет гораздо лучше тех, которые эмигранты пишут в Америке о России“.
„Можешь не беспокоиться о своей книге, – сказал Пирогов. – Они напишут ее за тебя. Ты ее подпишешь, а через несколько месяцев автора книги уже не будет в живых. Они убьют тебя“.
„Ну, через пять или десять лет ты тоже окажешься там, – возразил Барзов. – Я буду на свободе, а ты займешь мое место в тюрьме, куда я иду сейчас“.
Барзов открыл пачку папирос „Казбек“, но Пирогов, со словами „У меня свои“, вытащил пачку американских сигарет. „Ты уже думаешь, что они твои, – сказал Барзов с усмешкой. – Ты уже считаешь себя американцем?“
„Нет, – ответил Пирогов, – я еще не американец, но я пытаюсь стать им“.
„Чепуха“, – закончил полемику Барзов.
Он вернулся домой, и о нем ничего не известно. Владимир Петров писал в своей книге „Империя страха“[24]:
„В 1950 году, когда я приехал в Министерство внутренних дел, мой коллега Иголкин, работавший в отделе СК (Советские колонии, чьей обязанностью было докладывать в Москву о действиях советских официальных лиц), рассказал мне о возвращении Барзова и сказал, что он допрашивает его в тюрьме на Таганке. Иголкин несколько раз беседовал с Барзовым, который предоставил массу ценной информации. Он свободно разговаривал и охотно описывал свое пребывание в руках американцев, надеясь заработать этим прощение или хотя бы возможность увидеть жену и сына. Иголкин так описывал мне это: „Когда я вхожу к нему, он смотрит на меня как собака, виляющая хвостом в надежде получить кость“. В тюрьме Барзова держали восемь месяцев из‑за того, что у него было много информации, а высокопоставленные офицеры МВД хотели уточнить некоторые моменты в его рассказе.
Ему, конечно, никто не сказал, что его приговорили к смертной казни еще тогда, когда он был в Америке. Когда они закончили допросы, его расстреляли, так и не дав увидеть жену и сына“.
Капитан Николай Федорович Артамонов представляет собой выдающийся пример советского перебежчика, которому ничто не угрожало, но он бежал на Запад, когда понял, что коммунистическая система не работает. У капитана Артамонова был неподдельный интерес к системе, которую он покинул. Когда он дезертировал в возрасте тридцати одного года, это был один из лучших офицеров советского военно‑морского флота. В 27 лет он стал командовать эскадренным миноносцем Балтийского флота, в это время о нем писали в „Красной звезде“ и „Советском флоте“. В статьях отмечали его успешную службу, хорошую подготовленность к борьбе с подводными лодками, отличную партийную работу, проводимую им среди подчиненных.
Его корабль был одним из двух эсминцев Балтийского флота, которые выбрали для официального визита в Копенгаген. Он дезертировал в июне 1959 года в Гдыне, в Польше, где обучал индонезийских моряков противолодочным операциям.
В речи, с которой Артамонов выступил перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности, он сказал: „Я пришел в Соединенные Штаты Америки не из‑за связей с иностранными разведками, потому что у меня нет таких связей. Я сделал этот шаг и не из‑за угроз возмездия за что‑то, что я сделал, – в мой адрес не поступало таких угроз. Напротив, советские власти хорошо относились ко мне, и передо мной было блестящее будущее, так как меня характеризовали как одного из лучших молодых офицеров советского ВМФ. Мое дезертирство не подсказано ни мыслями о большой материальной выгоде, ни соображениями безопасности, ни желанием обеспечить себе легкую жизнь, так как, чтобы попасть сюда, я оставил все, что обещало мне блестящую карьеру.
На самом деле я пришел сюда только из‑за политики, проводимой Кремлем“.
Упреки, которые делают дезертирам, оставляющим свою семью, не имеют отношения к случаю капитана. Он не был женат, его родители умерли, у него не было братьев и сестер.
Это идеал коммунистического воспитания. Николай был пионером, затем комсомольцем, в двадцать один год вступил в коммунистическую партию. Он рассуждал: „Говоря советским языком, я был стопроцентным советским гражданином нового поколения, не испорченным рождением при капитализме, не подвергшимся влиянию буржуазной идеологии, не имевшим отношения к деньгам капиталистов“.
Артамонов жил в Ленинграде, где его отец работал механиком. Он вспоминал: „Когда я был пионером, меня учили быть всегда бдительным, потому что вокруг враги; если бы потребовалось, я должен был предать своего отца. Я видел аресты и замечал, что люди, которых я знал, исчезают в камерах НКВД, но из‑за своей молодости я был доволен, что моя родина делает себя еще сильнее, избавляясь от „врагов народа““.
Закончив основную школу, Артамонов, который мечтал служить на море, поступил в военно‑морскую школу на Васильевском острове в Ленинграде. Закончив ее, поступил в Военно‑морское училище имени Фрунзе, лучшее в России.
Он „очень гордился поведением советских людей во время Второй мировой войны, хотя временами гордость смешивалась с горечью от страданий соотечественников“. „Несмотря на трудности блокады Ленинграда и нашу эвакуацию из города, я никогда не сомневался в политике, проводимой Сталиным и правительством. Я и мои друзья были готовы сделать все для нашей страны и нашего вождя“.
Любопытно, но первое сомнение зародилось в нем после двух лет изучения марксизма‑ленинизма, который преподавали в училище имени Фрунзе. Он понял, что „советская система была построена без достаточных оснований и что между теорией коммунизма и его практикой была огромная пропасть. Но я тем не менее оправдывал это положение вещей сложившейся необходимостью“.
Один инцидент он так и не смог оправдать – венгерские события 1956 года. „Эти события убедили меня в том, что утверждения нашего правительства о мирной внешней политике были неправильны. Восстание показало агрессивный характер этой политики“. Артамонова также встревожила статья, опубликованная в 1950 году в журнале „Военная мысль“, автором которой был маршал П. А. Ротмистров. Этот журнал доступен только офицерскому составу советских Вооруженных сил. В статье речь шла о преимуществах внезапного нападения на страны Запада. В частности, в ней говорилось:
„Внезапное нападение с применением атомного и водородного оружия, а также других современных видов вооружения, в настоящее время может дать большие результаты, чем в прошлой войне. Можно сказать, что в современных условиях применения атомного и водородного оружия неожиданность является решающим фактором достижения успеха не только в сражении и операции, но и в войне в целом. В некоторых случаях внезапная атака с широким применением новых видов вооружения может привести к быстрому уничтожению государства, способность которого обороняться становится низкой из‑за недостатков в социальной и экономической сферах жизни, равно как и из‑за невыгодного географического положения.
Обязанность Вооруженных сил Советского Союза – не допустить внезапного нападения противника на нашу страну… нанести противнику контрудары или даже превентивные удары большой разрушительной силы. В армии и флоте Советского Союза есть все необходимое для этой цели“.
Эта философия еще больше покачнула уверенность Артамонова в законности системы. Он вспоминал: „В 1957 году мои иллюзии о внутренней политике разрушил Н. С. Хрущев, который назвал Г. К. Жукова героем войны, а через три месяца уволил его с занимаемой должности. Я спросил себя: соответствует ли внешняя и внутренняя политика государства интересам моего народа? Ответ был: нет!“.
Артамонов, бывший образцовым продуктом советского молодежного движения и военных училищ, разработал свою систему взглядов, задав себе много вопросов: „Где мое место, и что я должен делать? Идти ли мне по „блестящей“ карьере офицера ВМФ? Говорить ли мне о вещах, в которые я сам не верю, которые на самом деле ложь? Должен ли я распространять идеологию, которую я не разделяю, которая мне противна? Должен ли я помогать Кремлю накапливать все больше и больше силы, чтобы обманывать свой народ и управлять им, должен ли я помогать Кремлю совершать преступления на международном уровне?“
Ответ на все эти вопросы был найден летом 1959 года, когда капитан снял свою форму и попросил политического убежища на Западе. Этому не способствовало ни одно разведывательное агентство. Благодаря своему положению он мог путешествовать дальше, чем остальные русские, но, как и все перебежчики, оставлял известное ради неизвестного. В других случаях дезертиры пользовались поддержкой разведывательных служб Запада или антикоммунистических партий, и их побеги не всегда были удачными.
Николай Хохлов – человек, у которого есть все основания жалеть о своем дезертирстве на Запад, поскольку ради этого, он пожертвовал своей женой и маленьким ребенком, которые в настоящее время находятся в одном из лагерей Сибири.
Хохлов, которого в 1941 году завербовало НКВД, участвовал в выступлениях эстрадной группы. Когда в 1954 году дезертировал, он был капитаном. Хохлов успешно выполнил одно политическое убийство, еще одно подобное задание закончилось неудачей, а третье задание и подтолкнуло его к побегу на Запад. Он также был разочарован переворотом в секретных службах, который последовал за арестом Берии, хотя сам занимал слишком низкое положение, чтобы бояться, что чистки коснутся и его.
В книге „Во имя совести“[25] Хохлов пишет, что „жизнь офицера разведки летом 1953 была полна страха и слухов. Никто не знал, ни к чему приведет „расследование“ дела Берии, ни что случится в следующие сутки с той или иной организацией или человеком“.
Хохлов принял решение дезертировать, когда его направили в Западную Германию, чтобы он проконтролировал убийство Георгия Околовича, возглавлявшего антикоммунистическую организацию „Союз русских патриотов“, известную как НТС (Народно‑трудовой союз). Хохлов знал, что произойдет, если он откажется от этого задания: „Это не значило, что нас троих – Яну (жена), Алюшку (дочь) и меня – должны были уничтожить физически. Меры были бы приняты скорее всего только против меня. Меня могли перевести в провинцию или даже арестовать и судить. Семье бы сказали, что я погиб, выполняя задание правительства, и запретили бы об этом говорить“.
Жена Хохлова была набожной православной женщиной и ходила в церковь, несмотря на все предупреждения, что жена офицера секретной службы не может этого делать. Она сказала мужу, что, если он выполнит третье задание, их „семейная жизнь навсегда разрушится“. Хохлов готовил убийство Околовича с помощью двоих немецких наемных убийц, он изучал досье НТС по документам МВД и пришел к выводу, что эта организация могла решить его проблему. В документах сила НТС была преувеличена: у этой организации якобы существовала широкая сеть агентов за пределами СССР и в самой стране. Хохлов полагал, что, если он обратится к Околовичу, расскажет ему о своем деле и сдастся властям, НТС сможет вывезти из СССР его жену и ребенка.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 126; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!