Третий съезд РСДРП — уроки на будущее

На съезде присутствовало 157 делегатов с решающим и 107 делегатов с совещательным голосом. Из 264 делегатов съез­да 171 человек заполнили анкету. Почему остальные обошли анкету стороной, и кто они — вопросы темные. Из них рус­ских — 92; евреев — 29; латышей — 17; поляков — 8; украин­цев — 6; грузин — 6; литовцев — 4; эстонцев — 3; финнов — 2; молдаван — 2; армянин — 1; перс — 1. Средний возраст делегатов составлял — 29 лет; минимальный — 18; макси­мальный — 47. Наибольший стаж партийной работы — 15 лет; наименьший — несколько месяцев; средний — 8 лет 3 мес.

Образовательный уровень опрошенных делегатов: с выс­шим образованием (в том числе и студенты) — 55; со сред­ним — 39; низшим — 60; домашним — 11; тюремным — 3; самоучек — 3.

Распределение по профессиям: рабочих — 70; конторщи­ков и др. служащих — 22; “литераторов” (кавычки наши. добавлены при цитировании) — 20; преподавателей — 12; врачебных профессий — 7; юристов — 6; статистиков — 4; техников — 2; офицеров-юнкеров — 3; солдат — 2; без опред. профессий (т. е. деклас­сированный ЛЮМПЕН: — наш комментарий при цитировании) — 23.

Как видно, по своему составу съезд рабочей партии был “рабочим” весьма условно.

Члены съезда (это “дивное” словосочетание из русскоя­зычных протоколов съезда) распределялись по городам и местностям, где главным образом протекала их партийная дея­тельность, так: в Петербурге — 64; в Москве — 55; в Риге — 22; в Киеве — 14; в Баку — 13; на Урале (в различных мес­тах) — 12; в Донбассе, Одессе, Саратове, Харькове — по 11; Екатеринославе (Днепро­пет­ровск в советское время), Ниж­нем Новгороде, Польше, Тифлисе (Тбилиси) — по 9; в Екате­ринбурге (Свердловске) и Самаре (Куйбышев) — по 7; в Вильне (Вильнюс) и Владимире — по 6; и т. д. в порядке убывания численности, но в целом делегаты представляли все сколь-нибудь крупные центры от Владивостока до западных границ за исключением регионов, ставших впоследствии республиками Средней Азии.

На одного делегата приходилось тюремного заключения — 1 год 6 месяцев (110 чел. — 245 лет); ссылки — 8 мес. (55 чел. — 127 лет); на поселении — 5 мес. (24 чел. — 73 года); каторги — 3 мес. (10 чел. — 41 год). В эмиграции — 6 мес. (27 чел. — 89 лет); аресту подвергались 3 — 4 раза (150 чел. — 549 раз).

Как видите, все цифры поделены поровну на всех делега­тов; и эмиграция, и каторга, даже на тех, кто не сидел и не был, и не привлекался… Данные взяты из “Протоколов VI съезда” (ист. 69, Приложения, стр. 303 — 308).

Съезд провел 15 заседаний. На семи председательствовал Ешуа Соломон Мовшевич, известный всем как Я.М.Свердлов, скончавшийся после победы Октября, по одним данным — от побоев, нанесенных ему рабочими на митинге, по другим данным — от воспаления лёгких вследствие простуды на митинге; на двух — М.С.Ольминский, 1863 года рождения, бывший народоволец; К.К.Юренев (в прошлом меньшевик межрайонец), и Г.И.Ломов (Оппоков) — председательствовали по 1 разу. Кто председательствовал еще на 4-х заседаниях, прото­колы не сообщают.

В Оргбюро (ОБ) по созыву съезда входили: от большеви­ков — Свердлов, Смилга, В.Менжинская; от межрайонцев — Иоффе (покончил с собой в 1927 г.) и Урицкий.

Съезд принял следующий порядок дня:

«1) Доклад ОБ.

2) ДокладЦК РСДРП.

3) Отчеты с мест.

4) Текущий момент.

а) Война и международное положение.

б) Политическое и экономическое положение.

5) Пересмотр программы.

6) Организационный вопрос.

7) Выборы в учредительное собрание.

8) Интернационал.

9) Объединение партии.

10) Профессиональное движение.

11) Выборы.

12) Разное» (ист. 69, стр. 12, 13).

Учебник <для вузов (советской эпохи)> “История КПСС”[328] (ист. 87) сообщает:

«VI съезд свои реше­ния подчинил главной цели — подготовить пролетариат и бед­нейшее крестьянство к вооруженному восстанию, к победе социалистической революции. Съезд обратился с манифестом ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и кресть­янам, призывая их готовиться под знаменем большевистской партии к решающей схватке с буржуазией» (ист. 87, стр. 202).

Указанный манифест опубликован в “Протоколах VI съезда” (ист. 69, стр. 270 — 275. Здесь и далее при ссылках на VI съезд даны только номера страниц по ист. 69). Он освещает развитие обстановки после февраля, указывает на временную победу контрреволюции; текст его заканчивается словами:

«В эту схватку наша партия идёт с развернутыми знамена­ми. Она твердо держала их в своих руках. Она не склонила их перед насильниками и грязными клеветниками, перед изменниками революции и слугами капитала. Она впредь будет держать их высоко, борясь за социализм, за братство народов. Ибо она знает, что грядет новое движение и настанет смертный час старого мира.

Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провока­цию, копите силы стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя угнетенные деревни!»

Далее следуют лозунги.

После прочтения манифеста можно придти к мысли, что, коли партия правильно освещает народу обстановку в общест­ве, то она уже выработала программу действий, обеспечиваю­щих скорейший вывод общества из кризиса, в случае её прихо­да к власти, и ОТВЕТСТВЕННО просит оказать ей поддержку.

Однако это не так. Манифест VI съезда — стандартный, фактически политиканский приём, которым пользуются все политические партии, рвущиеся к власти из корысти или по благонамеренности:

3 сначала критика существующих недоста­тков, чтобы завоевать доверие политически активной толпы;

4 потом попытка придти к власти на волне народного недоволь­ства в ходе демонстрации собственной благонамеренности;

5 в случае прихода к власти — действия под давлением обстоя­тельств в меру своего понимания их, что вовсе не обязательно ведёт к преодолению кризиса вообще, не говоря уж о его преодолении “малой кровью”.

Как работает этот прием, наши граждане успели посмотреть в годы перестройки: бестолко­вые либералы пришли к власти, и экономика деградирует, как и при Временном правительстве.

В те безбюрократические времена жизни партии её Устав состоял из 14 пунктов и занимал 76 строк (2 страницы) в книге вместе с заглавием, в отличие от современных, изда­ваемых брошюрами.

Согласно п. 10 Устава партии, действовавшего в те времена, «верховным органом партии является съезд» (ист. 69, стр. 265). Согласно п. 12. в) съезд «определяет тактическую линию партии по текущим вопросам» (ист. 69, стр. 266). Исходя из этого, съезд обязан был выработать сам программу дейст­вий РСДРП (б) в случае установления ею «диктатуры проле­тариата и беднейшего крестьянства» или принять такую про­грамму, загодя разработанную к съезду ЦК партии (штаб все-таки!) Однако этого сделано не было: в качестве подтвер­ждающего этот тезис примера рассмотрим Резолюцию “Об экономическом положении”.

«… экономическое положение России представляется в следующем виде: полное истощение в сфере производительно­го труда (это неверно, истощения не было; была только дезор­ганизация: наше уточнение при цитировании) и дезорганизация производства, всемер­ное расстройство (сказано не по-русски, это “русско”-язычность: наше замечание) и распад транспортной сети, близкое к окон­чательному краху состояние государственных финансов и, как последствия всего этого, доходящий до голода про­до­вольственный кризис, абсолютная нехватка топлива и средств производства вообще, прогрессирующая безработица, гро­мадное обнищание масс и т.д. Страна уже падает в бездну окончательного экономического распада и гибели. (…)

Таким образом, единственным выходом из критического положения является ликвидация войны и организация производства не для войны, а для восстановления всего разру­шенного ею, не в интересах кучки финансовых олигархов[329], а в интересах рабочих и беднейших крестьян.

Такое урегулирование производства в России может быть проведено лишь организацией, находящейся в руках пролета­риев и полупролетариев, что предполагает переход в их руки и государственной власти. При этом является необходимым проведение ряда решительных мероприятий» (стр. 257).

Далее в 10 пунктах идёт перечисление «решительных мероприя­тий», но это лишь “заклинание” «экономической стихии» пустыми словами, лишенными конк­ретно-исторической <и управленчески-экономической> понятийной нагрузки: «урегули­ро­вание производства и распределения», «национализация и центра­лизация», «организация правильного обмена между городом и де­рев­ней», «в области поднятия производительных сил необ­ходимо правильное распределение рабочих сил» и т.п. — но это не программа проведения в жизнь «решительных меропри­ятий» по выведению российского общества из кризиса.

Спустя год при подготовке к ноябрьской революции 1918 г. эту резолюцию могли бы переписать и германские социал-демократы, заменив слово «Россия» на «Германия». Её вы­воды не потеряли актуальности и для современного положения СССР[330], ибо все “заклинания” пустыми словами общественно-экономической «сти­хии» в ней носят настоль­ко общий характер, что из них не встаёт никакой конкретный хозяйственный механизм, являющийся результатом самобыт­ного исторического развития каждого государства и, естест­венно, всегда требующий ДАЛЬНЕЙШЕГО совершенствова­ния.

Конечно, строительство социализма впервые в мире — это неизведанная дорога (как и «перестройка», см. выступ­ления М.С.Горбачева в Красноярске в 1988 г.). Но, чтобы строительство или перестройка чего угодно не вылилась в развал, во всех отраслях человеческого созидания ПЕРЕД НАЧАЛОМ строительства или перестройки создается ПЮЕКТ созидаемого и разрабатывается ТЕХНОЛОГИЯ созидания. Всё это вместе является концепцией достижения цели.

Перед проектированием разрабатывается свод требований, предъявляемых к созидаемому объекту и его функциониро­ванию, технологии его проектирования и воплощения проекта в жизнь. Это свойственно всем отраслям, кроме политичес­кой деятельности: в политике радикалы всегда сначала делают, а потом, когда всё оказывается не так красиво, как в рекламе, то вспоминают «неизведанную» дорогу и следы на ней «неви­димых зверей».

Если политика в интересах народа, то политик не может не быть заинтересован, чтобы концепция развития общества стала известной народу задолго до того, как государство начнет проводить её в жизнь. В этом залог расширения социаль­ной базы концептуальной власти за счёт разрушения политически активной толпы и погло­щения высвобождающихся из толпы людей, залог устранения ошибок кон­цепции, залог поддержки политики государства широкими народ­ными массами. В случае же возникновения кризисных ситуа­ций при осуществлении концепции, её широкая известность в наро­де — основа ДОВЕРИЯ государственным мероприятиям по вы­ходу из кризиса. Да и само возникновение кризисной ситуации при таком подходе к выработке и осуществлению в политике концепции общественного развития маловероятно.

Если же политика носит антинародный, антинациональный характер, то сила её проводящая, заинтересована в том, чтобы концепция развития общества в глазах народа как бы разра­батывалась в темпе и в ходе поэтапного проведения мероприятий, чтобы народу и политическим силам, выражаю­щим долговременные народные интересы, она представлялась не как АНТИНАРОДНАЯ ЦЕЛОСТНОСТЬ, а как совокуп­ность частностей, которые смотря по обстоятельствам (которые ими же и порождаемы) принимают благоприятный или неблагоприят­ный для национального общества оборот.

Об этом писал еще М.Е.Салтыков-Щедрин — выдающийся русский социолог, администратор, опущенный в представлении большинства усилиями литературоведов до уровня “писателя-сатирика”. Когда безответственная политика принимает неблагоприятный для народа оборот, тогда и вспо­минают про «неизведанную дорогу». Результат один и тот же вне зависимости от того, является «неизведанная дорога» вероломством или управленческой безграмотностью оправды­вающегося «неизведанно­с­тью». Обычно же о «неизведанности» говорит люмпен-интел­лигенция, являющаяся простым оруди­ем во враждебных руках, утратившая историческую память, которая полагает, что будущее вырастает из настоящего (исчезающее мгно­венье!), а не является объективно обусловленным многовари­антным результатом всего предшест­вующего развития процес­са, в котором каждый человек действует по своему субъективизму. В силу объективной обусловленности возможен прогноз и отсечение на основе прогноза нежелательных вариантов (субъективный фактор) развития объективного процесса. Но из-за того, что у люмпен-интеллигенции отшибло истори­ческую память, нравственные стандарты даже не двойные, а многослойные, — это всё вне её понимания. Отсюда и концепту­альное безвластье и в 1917 г., и в 1985 — 1990 гг. как выражение её беззаботной безответственности.

Среди лидеров РСДРП были только представители люмпен-интеллигенции. Все были «революционеры-профессионалы», т.е. “специалисты” по ниспровержению государственности. Причем многим было всё равно, какие государственности ниспровергать: “немцы”, “поляки” и прочие расшатывали рос­сийскую, “росси­яне” помогали расшатывать не российские. В анкетах о себе писали — “литератор”.

Но среди этих “лите­раторов” не оказалось никого, кто бы написал фундаменталь­ный труд, в котором подробно рассмотрел бы конкретный, действующий экономический механизм России; социальную базу различных отраслей деятельности в этом конкретном общественном объединении труда; реальные процессы управле­ния производством и распределением продукции и формиро­ванием кадровой базы отраслей в объединении труда; тенден­ции к изменениям, объективно развивающиеся в этом живом организме.

Они не написали такого труда сами, но и не вос­пользовались трудами российской науки, которая если и не всегда делала достоверные выводы из фактов, то в отноше­нии самих фактов была почти всегда скрупулезна. Поэтому строить стратегию захвата контуров управления в обществе (а не ниспровержения государства) для изживания толпо-“элитарности” было не на чем: все бредили о “ниспровержении”, одурманенные иудейским “Капи­талом”, недостоверно описы­вающем даже западный капитализм, не говоря уж о полуфео­дализме, полукапитализме Российской империи. Вследствие этого “Концеп­ции перехода к социализму в России” не было. А коли не было КОНЦЕПЦИИ, то РСДРП (б) могла опираться только на свою часть политически активизированной толпы, встречая непо­нимание вне её — в чужой толпе и обществе в целом. На возра­жение “Ваше учение ведёт к первобытному состоянию” Ленин на заседании секции Петроградского Совета 17 (30) апреля 1917 г. НЕВРАЗУМИТЕЛЬНО и односложно ответил: “Нет!” (ПСС, т. 31, стр. 277).

Далее партия только шла «ленинским курсом» до самого конца гражданской войны, после чего начала выводить страну почти что из первобытного состояния, в которое она рухнула после интернацистской — но формально социалистической — революции, происшедшей 25 октября (7 ноября) 1917 г. Если бы была КОНЦЕПЦИЯ развития общества, то серьёзных возражений ей быть не могло при условии, что она опиралась бы на вскры­тие процессов, реально развивающихся в обществе. Тогда можно было бы согласиться, что резолюции VI съезда кон­спективно утверждают более общие, широкие и детально раз­работанные программы действий партии в случае прихода её к власти по воплощению в жизнь единой, целостной КОНЦЕП­ЦИИ, на которой хотя бы лет 8 (средний стаж партийной работы делегатов) воспитывалась партийная масса[331].

Но когда нет ни КОНЦЕПЦИИ, ни более-менее связных комплексных программ? — Тогда партия опирается не на науку, а на “политическую публицистику”, т.е. отсебятину, а её социальной базой явля­ется политически активная толпа; в случае же прихода партии к власти в эту толпу вливается и преступный сброд общества, просто жаждущий дармовщины. Все партийные лидеры-“литераторы” приступили к “публицистике”, НЕ УСПЕВ профессио­нально поработать ни в одной отрасли общественного объединения труда.

Политическая публицистика — вид деятельности, результаты которой подчас воплощаются в жизнь спустя десят­ки лет после смерти публициста. Публицист написал — его заме­тили; создали ему рекламу — толпо-“элитарное” общество откликнулось и поверило ему; воплотили в жизнь — к этому времени публицист умер; воплотили в жизнь — видят: не то, что обещал публи­цист, — гадость; а публициста к ответу не призовешь — умер, ку-ку!

Политическая публицистика — один из тех видов дея­тель­ности, в котором производственный цикл длится больше, чем жизнь человека; в силу этой особенности профессиона­лизм публициста не растет на том, что он сам осознает и устра­няет свои же собственные ошибки и недобросовестность в работе. Поэтому она не может выработать добросовестного отношения к труду у человека, профессионально ею заняв­шегося прямо со школьной скамьи.

Факультеты журналистики готовят из школьников в СССР именно таких “специалистов”-“публицистов”: исключения не типичны и, как всегда, подтверждают правило.

Руководство же РСДРП миновало все виды деятельности, в которых оно могло бы воспитать в себе добросовестность и чувство ответственности за результаты своего труда. Перед своей зачаточной совестью и народом они никогда ни за что не отвечали (по крайней мере, до эпохи так называемых «сталинских репрессий»), так как принадлежали к люмпен-интеллигенции, не успевшей в жизни вкусить радости СОЗИДАНИЯ и бремени ЛИЧНОЙ ответ­ственности в случае неудач. Поэтому и возможна до настоя­щих дней ситуация, когда в толпу бросают БЕЗОТВЕТСТВЕН­НО слова, а потом, когда слова принесут плоды, выясняют, кто их первый сказал серьезно или в шутку, ради “фигураль­ности выражения” и т.п., как это произошло с лозунгом «грабь награбленное». И не может быть отговоркой тютчевское четверостишье:

Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется…
Но нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.

Ф.И.Тютчев имел в виду другое, ибо безответственность и благодать — несовместимы, что А.С.Пушкин выразил в иных словах: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Гений потому и гений, что в состоянии трансформировать свою благонамеренность в БЛАГОДЕЯНИЕ.

Ответственное отношение к делу должно быть воспитано в человеке вне “публицистики”, прежде чем он ею займется. Только тогда “публицистика” “литераторов” становится важнейшей в обществе наукой, т.е. будет вскрывать объектив­ные закономерности жизни общества и указывать пути бескризисного развития и пути разрешения проблем. Если же этого нет, то из “публи­цис­тики” махрово произрастает верхоглядский безответственный политический дилетантизм, обильно плодя­щий совершенно пустые, но благонамеренные резолюции пле­нумов и съездов, разливающиеся по Стране горем для её на­родов при попытке воплотить их в жизнь.

Резолюции VI съезда и его протоколы говорят о том, что съезд собирали вовсе не для того, чтобы выработать или утвер­дить программу действий партии, обеспечивающую «урегу­лирование производства и распределения», «правильное» (что такое? где критерий? — наши вопросы) распределение рабочих сил», являющихся ОСНОВОЙ жизни и развития цивилизованного общества (т.е. уже вышедшего из первобытности).

Съезд не был занят концептуальной деятельностью, даже ограниченной; не был ею занят и В.И.Ленин. Если судить по 31 — 34 томам его ПСС, то всё это — текущая публицистика «на злобу дня», борьба с такой же текущей публицистикой идейных против­ников. Писали по “злободневной” статье в день: о процессе думать некогда было. Все это отражает не деятельность «ге­не­раль­ного штаба» российской революции, а перестрелку на передовых линиях окопов политической борьбы. “Государство и революция” — книга написанная Лениным совместно с “Зиновьевым” в этот период — от си­лы тянет на уровень штаба отдельного штурмового батальона, но и она, как известно, осталась недописанной вследствие начавшейся «рукопашной». Это вполне подтверждается и тог­дашним Уставом партии: в нём упомянута «тактическая ли­ния партии по текущим вопросам», но «стратегическая линия» и «пер­спек­тивные вопросы» — не упомянуты, т.е. вопросы стратегии и перспектив — вне круга интересов партии и её функциональных обязанностей в «жидомасонском» загово­ре — ГЛОБАЛЬНОЙ АГРЕССИИ надиудейского предиктора. «Генеральный штаб», ведающий стратегией и перспективным планированием, как ему и положено, был вдали от передовых рубежей поля боя.

Если судить по протоколам VI съезда и другим его материалам, то ЦК РСДРП (б) и <закулисные> силы, стоящие надЦК, решали на съезде следующие главные задачи:

6 анализ состояния и развития социальной базы, на кото­рую опирается партия;

7 ориентация партийных организаций на местах на перс­пективу вооруженного свержения Временного правительст­ва.

Партийная масса на съезде также решила осознаваемые ею задачи:

8 послушала докладыЦК, Оргбюро, доклады с мест;

9 проголосовала, т.е. утвердила резолюции съезда по наз­рев­шим вопросам, вынесенным ЦК на съезд.

Теперь обратимся к протоколам VI съезда РСДРП (б), ист. 69.

АНАЛИЗ СОСТОЯНИЯ И РАЗВИТИЯ СОЦИАЛЬНОЙ БАЗЫ, на которую опирается партия.

Приводятся данные о росте подписки на газету “Правда” — централь­ный орган РСДРП (б): в марте — 8000 подписчиков; в апреле — 13000; в мае — 18000; в июне — 21000 (стр. 43)[332].

На апрельской конференции было представлено 78 органи­заций с 80000 членами партии. На VI съезде 162 организации с 200000 членов; тут же названа численность 240000 человек (стр. 38). Различие численности объясняется приближенностью подсчетов по разным данным. Но рост численности налицо.

Неоднократно отмечено ослабление позиций большевиков в среде интеллигенции. Гольдштейн (“Володарский”):

«Наша партия страдает от отсутствия интеллигентных работ­ников: студенчество от нас ушло и больше к нам не вернётся. Остался единственный выход — подготовлять работников из рабочих. Организационная секция должна выработать план скорейшей подготовки кадров новых партийных работников» (стр. 44).

«Интеллигентных сил очень немного» (стр. 47), — и это в Пет­рограде <столице империи, крупнейшем центре средоточия культуры и “элитарной” мудрости>.

Далее из выступления т. Капсукаса:

«В последнее время влияние большевиков усиливается; начинает издаваться литература, листки, имеются две газеты на литовском языке — в Петрогра­де и Риге. И рабочие идут за ними. Интеллигенции у нас совсем нет: вся интеллигенция приютилась во всяких мартовских националистических организациях» (пос­ле февраля возникло множество “национальных” партий разного толка: — наше пояснение при цитировании) (стр.93).

Анисимов из Грозного:

«Стали устраивать митинги, лекции. Интеллигенция не шла к нам, несмотря на приглашения. Характерно, что среди ораторов нигде не было ни одного интеллигента. (…) Старые партийные работники почему-то отшатнулись от работы» (стр. 94).

Почему старые партийные кадры отшатнулись от работы, съезд анализировать не стал, ЦК тоже отмолчался по этому вопросу.

В Петрограде рабочие большинства заводов поддерживали на митингах большевистские резолюции. Думы районов горо­да, где были сосредоточены заводы, были в значительной сте­пени подконтрольны большевикам.

Но в провинции, даже в таких крупных промышленных центрах, как Луганск, Харьков, Мариуполь, партийные орга­низации слабые. Крестьянство в этих районах испытывало недоверие к большевикам, так как среди него «распускают­ся слухи, что большевики — “антихристы”. Однако там, где большевики внедряются, там их идеи находят отклик в рабо­чей среде. Конкурировать с большевиками могут только эсеры (стр. 53). После июльских событий отношение рабочих к большевикам доброжелательное; некоторые видные эсеры перешли в организацию большевиков и говорили, что правя­щие классы предали интересы рабочих (стр. 54).

Эпштейн, делегат от Донецкого бассейна, впоследствии знаменитый “колхозник” (т.е. коллективизатор сельского хозяйства недоброй памяти и “без­винная” жертва «сталинских репрессий»), отмечает склонность масс к боль­шевизму; численную слабость парторганизаций, вслед­­­ствие чего в одних районах поддержка большевиков полная, а в дру­гих имели место случаи избиения большевистских агита­торов[333] и попытки самосуда.

На Урале отмечается связь рабочих с землей. И падение влияния большевиков после февральской революции. Отме­чается падение большевистского влияния и в Сибири. Однако крестьянство в районе Красноярска идет за аграрной платфор­мой большевиков (стр. 84).

В Поволжье отмечено “поправение” Советов. В Поволжье «в больших городах старых интеллигентных партийных работ­ников насчитывается по 5 — 6 человек» (стр. 90).

«Что касается армии, то там еще плохо разбираются между фракциями, и потому мы думаем созвать конференцию не большевистскую, а социал-демократическую и надеемся про­вести её под нашим флагом, потому что сочувствие масс на нашей стороне», — это представитель Минска о Западном фрон­те (стр. 70).

Из выступления т. Мостовенко, депутата Петроградского Совета, пробывшего на Румынском фронте 2 месяца с делега­цией:

«По моим наблюдениям, фронт распадается на две части, совершенно отличные друг от друга: окопные солдаты и штаб.

Я поразился, когда присмотрелся поближе к тому, что представляет из себя «окопный солдат». Из них 80 % негра­мотных, и, несмотря на это, из солдатской массы выкачивают все мало-мальски интеллигентные силы и даже просто грамот­ных для замещения выборных должностей. В окопах остает­ся серый солдат, живущий инстинктом, совершенно не разби­рающийся в политической азбуке.

Другая часть — штабные. Состав штабов очень мало изме­нился за время революции. Эти элементы решительно неспо­собны руководить политическим движением, так как они бесконечно чужды солдату. (…)

Солдат, совершенно беспомощный, ищет только одного — того центра, которому он мог бы довериться. (…)

Психология солдата очень проста: он ищет опоры, центра, которому должен подчиниться. Масса требует от офицерства, чтобы оно разъяснило происходящее в тылу. Но офицерство оказалось совершенно несостоятельным, политически безгра­мотным. (…) На митингах меня спрашивали, почему не аресту­ют тех, кто кричит «война до полной победы», и заявляли, что к зиме уйдут из окопов. Общее мнение: если с землей дело затормозится, то в окопах не останется ни одного солда­та. (…)

Штаб живет страхами, слухами. Происходят трагикомичес­кие случаи, когда командир заявляет, что ему отказывают в повиновении, пробуют стрелять в него, а по поверке все оказы­вается пустой фантазией. Но эти фантазии могут кончиться судом, расформированием и т.д. Когда я приехал на фронт, ко мне обращались с воплями не только солдаты, но и офице­ры, прося разъяснить происходящее. Часть офицерства готова была бы придти на помощь солдатам, да они сами ни в чем не разбираются. Но большинство штабных ведет определенную агитацию. Я застал агитацию против “ленинцев” и против ра­бочих. Солдаты инстинктивно воспринимают, что социалис­ты — это друзья, а самое слово «кадет» считают руганью, но ловко подтасованные факты оказывают свое действие. Все газеты наполнены пропагандой против Ленина. Хотя на фронте инстинктивно-больше­вистское настроение, но в то же время боязнь всякого беспорядка, который может задержать продовольствие, расстроить железнодорожные пути, продлить войну, удер­жать в окопах и т.д. и т.п. Отсюда уже почва для антилениниз­ма.

Я хочу еще сказать несколько слов о братании. Побывав на фронте, я убедился, что организация братания идёт со стороны немцев, доставляющих и ром, и немецко-русскую “Неделю”, издающуюся в Вене (для военнопленных: наше пояснение при цитировании) … а со стороны наших солдат не вносится никакой политики. Братание, как массовое организованное действие с нашей стороны, невозможно. Это нечто вроде пикника, но совершенно дезорганизующее армию. Теперь солдаты начинают это соз­навать и постановили гнать и избивать каждого, кто говорит о братании. (Ленин призывал к братанию на заседании солдат­ской секции Петроградского Совета 17 (30) апреля 1917 г., см. ПСС, т. 31, стр. 277: — наше уведомление при цитировании).

К наступлению отношение отрицательное, потому что сол­даты сознают всю нашу техническую неподготовленность и бесплодность войны за чужие интересы.

На фронте большевистское настроение, но недоверие к ты­лу, неосведомленность о его задачах. Поэтому так легкопро­водить резолюции против «ленинцев-провокаторов» (стр. 84, 86).

Это выступление т. Мостовенко — одно из немногих, где сквозит национальная забота не о том, как всё развалить, а как сохранить по возможности больше жизнеспособного в процессе преобразований. Далее он продолжает:

«Фронт политически пассивен, его необходимо организо­вать, и от тыла будет зависеть, как направить его. Надо пом­нить одно, что на фронте общий лозунг: «дальше ждать нель­зя».

Необходимо сплотить все наши силы, чтобы организовать фронт, иначе революции может грозить катастрофа (аплодис­мен­ты)» (стр. 86).

Военная Организация, созданная для работы в армии выпус­кала “Солдатскую правду”. Из выступления Н.Подвойского (в годы Советской власти отошел от партийной и общегосу­дарственной работы):

«… “Солдатская правда” должна обслуживать не только солдатские массы, но и крестьянство. Выделено было 3 отде­ла: идейного руководства, военно-бытовой, крестьянский.

Наши враги, оборонцы, говорили: “Удивительное дело, на фронте большевиков не признают, считают изменниками, но начитаются солдаты “Солдатской правды”, — и большеви­ки начинают пожинать лавры» (стр. 62).

Т. Дижбит от социал-демократии Прибалтики и XII армии:

«Теперь штаб сожалеет, что он допустил формирование наци­ональных полков, но расформировать 8 латышских полков уже нельзя. Латышские стрелки заявили, что они этого не до­пустят. Сибирские полки заявили, что, если будут расформи­ровывать латышские полки, придется считаться с ними. И на­оборот. Единение между латышскими и сибирскими полками полное, и если штабу не удастся спровоцировать нас на выс­тупление, то я надеюсь, что мы сумеем сделать XII армию «красной армией». (Об этом в Латвии НЕКОТОРЫЕ слои сейчас предпочитают “забыть”: — наше замечание при цитировании).

Таково состояние армии вдоль практически всего фронта, если судить о нёмпо материалам VI съезда.

В частях Петроградского гарнизона позиции большевиков были еще крепче, чем на фронте. Балтийский флот также контролировался большевиками в значительной степени. На мелких судах преобладало влияние эсеров-оборонцев. На крупных боевых кораблях-линкорах и крейсерах[334], «матросы или большевики, или сочувствую­щие» (стр. 75).

В Кронштадте (главная тыловая база флота) к этому мо­менту вообще была уже установлена Советская власть. «Перед этой властью склоняется всё и вся» (стр. 78). В Совете — одна треть большевиков, треть оборонцев, треть беспартий­ных. Оборонцы поддержкой масс не пользуются и вынуждены прятать лицо. При поименном голосовании о наступлении за него высказался только один врач. «Но в то же время нельзя сказать, чтобы в Кронштад­тской организации была особенно развита дисциплина» (стр. 79, очень важный момент, свиде­тельствующий о высокой политической активности толпы, а не об организованности политически активных народных масс).

Однако была и организованная военная оппозиция больше­викам. Около Грозного в станице, населенной терскими казаками, станичный круг постановил в трехдневный срок выдворить из станицы всех большевиков. Хотя были и казаки большевики, но казачество как военное сословие к больше­викам относилось с определенным недоверием, переходящим в недоброжелательность. На VI съезде это связывалось с про­пагандой против Ленина как немецкого агента, но были и иные причины, более глубокие.

Если подводить итоги, то можно сделать предварительные выводы: Петроградский и Центральный промышленный район контролировался большевиками. Партийные организации большевиков по всей остальной территории России были отно­сительно слабые и поддержка их широкими народными мас­сами отсутствовала. Однако, если создавалась большевистская организация, то в рабочей среде она быстро находила поддерж­ку и её социальная база расширялась. В крестьянской среде вне армии к большевикам относились с недоверием, пред­почитали эсеров, однако в армейской среде крестьяне стихий­но поддерживали и большевиков. Это было залогом расшире­ния социальной базы большевиков в крестьянской среде на­ряду с рабочей. Поддержка большевиков интеллигенцией была меньшей, чем они рассчитывали по опыту 1905 г. Причин этому главным образом две: во-первых, буржуазность интел­лигенции в целом; во-вторых, многие осознавали экстремист­ский дилетантизм большевиков в вопросах государственной жизни и хотя были недовольны капитализмом, но видели, что и большевики в перспективе не лучше, если не хуже. А как лучше — просто не знали.

Офицерский корпус не понимал толком, что происходит, боялся солдатской массы: в БОЛЬШИНСТВЕ СВОЁМ он был аполитичен и ВЕРНОПОДДАННО ждал от государственной власти и высшего командования действий, приказаний по стабилизации обстановки в стране и армии.

*      *     *

ДОБАВЛЕНИЕ К ТЕКСТУ 1990 г., СДЕЛАННОЕ В 2002 г.:
Пурим 1917 года в Гельсинфорсе

В начале марта 1917 г. В.И.Ленин еще был в Швейцарии и по обрывочным газетным сообщениям пытался представить, что происходит в России. А в России уже разжигалась гражданская война, с которой ему предстояло иметь дело после того, как он станет номинальным главой нового государства и новой власти.

И всё население России уже было разделено опекунами профессиональных революционеров на тех, кто в некотором качестве будет нужен хозяевам послереволюционной России, и тех, кому в ней не будет места не то, что в земле, но даже и в памяти потомков.

Вот что произошло в Гельсинфорсе[335] (тогдашней передовой главной базе Балтийского флота) в первые дни после февральского государственного переворота, приуроченного его организаторами к иудейскому празднику «пурим». Об этом свидетельствует в своих воспоминаниях командир линейного корабля (броне­нос­ца) “Андрей Первозванный”, капитан 1 ранга Г.О.Гадд[336]:

«1 марта утром корабль посетил Командующий флотом адмирал Непенин и объявил перед фронтом команды об отречении Государя Императора и переходе власти в руки Временного правительства. Через два дня был получен Акт Государя Императора и объявлен команде.

Все эти известия она приняла спокойно. (…)

Около 8 часов вечера этого дня <уже настало 3 марта>, когда меня к себе позвал Адмирал, вдруг пришел старший офицер[337] и доложил, что в команде заметно сильное волнение. Я сейчас же приказал играть сбор, а сам поспешил сообщить о происшедшем Адмиралу, но тот на это ответил: «Справляйтесь сами, а я пойду в штаб», и ушёл.

Тогда я направился к командным помещениям. По дороге мне кто-то сказал, что убит вахтенный начальник, а далее сообщили, что убит Адмирал. Потом я встретил нескольких кондукторов[338], бежавших мне навстречу и кричавших, что «команда разобрала винтовки и стреляет».

Видя, что времени терять нельзя, я вбежал в кают-кампанию и приказал офицерам взять револьверы и держаться всем вместе около меня.

Действительно, скоро началась стрельба и я с офицерами, уже под выстрелами прошёл в кормовое помещение. По дороге я снял часового у денежного сундука, чтобы его не могли случайно убить, а одному из офицеров приказал по телефону передать о происходящем в Штаб флота.

Команда, увидя, что офицеры вооружены револьверами, не решилась наступать по коридорам и начала стрелять через иллюминаторы в верхней палубе, что было удобно, так как наши помещения были освещены. (…)

… офицеры разделились на две группы и каждая охраняла свой выход в коридор, решившись если не отбиться, то во всяком случае, дорого продать свою жизнь.

Пули пронизывали тонкие железные переборки, каждый момент угрожая попасть в кого-нибудь из нас. Вместе с их жужжанием и звоном падающих стекол, мы слышали дикие крики, ругань, угрозы толпы убийц. (…)

Через некоторое время, так как осада еще продолжалась, я предложил офицерам выйти наверх к команде и попробовать её образумить.

Мы пошли… Я шёл впереди. Едва только я успел ступить на палубу, как несколько пуль просвистело над моей головой, и я убедился, что выходить на палубу нельзя и придется выдерживать осаду внизу».

Спустя непродолжительное время командир броненосца всё же вышел к команде на верхнюю палубу один:

«Я быстро направился к толпе, от которой отделились двое матросов. Идя мне навстречу, они кричали: «Идите скорее к нам командир».

Вбежав в толпу, я вскочил на возвышение и, пользуясь общим замешательством обратился к ней с речью: «Матросы, я ваш командир, всегда желал вам добра и теперь пришёл, чтобы помочь разобраться в том, что творится, и оберечь вас от неверных шагов. Я перед вами один, и вам ничего не стоит меня убить, но выслушайте меня и скажите: — чего вы хотите, почему напали на своих офицеров? Что они вам сделали дурного?»

Вдруг я заметил, что рядом со мной оказался какой-то рабочий[339], очевидно агитатор, который перебил меня и стал кричать: «Кровопийцы, вы нашу кровь пили, мы вам покажем…» Чтобы не дать повлиять его выкрикам на толпу, я в ответ крикнул, пусть объяснит, кто и чью кровь пил. Тогда из толпы раздался голос: «Нам рыбу давали к обеду», а другой добавил: «Нас к вам не допускали офицеры».

Я сейчас же ответил: «Неправда, я ежемесячно опрашивал претензии, всегда говорил, что каждый, кто хочет говорить лично со мной, может заявить об этом, и ему будет назначено время. Правду я говорю или нет?»

Я облегченно вздохнул, когда в ответ на это послышались голоса: «правда, правда, они врут, против вас мы ничего не имеем».

В этот самый момент раздались душу раздирающие крики, и я увидел, как на палубу были вытащены два кондуктора с окровавленными головами — их тут же расстреляли, а потом убийцы подошли к толпе и начали кричать: «Чего вы его слушаете, бросайте за борт…» С кормы раздались крики: «Офицеры убили часового у сундука».

Воспользовавшись этой явной ложью, я громко сказал: «Ложь, не верьте им, я сам его снял, оберегая от их же пуль».

Командиру броненосца удалось погасить разгул эмоций в команде, вследствие чего угроза якобы стихийной расправы без разбору надо всеми офицерами корабля миновала. Командир броненосца в своих воспоминаниях продолжает:

«Позже выяснилось, что когда шайка убийц увидела, что большинство команды на моей стороне, она срочно собрала импровизированный суд, который без долгих рассуждений приговорил всех офицеров, кроме меня и двух мичманов, к расстрелу. Этим они, очевидно, хотели в глазах остальной команды оформить убийства и в дальнейшем гарантировать себя от возможных репрессий.

Во время переговоров по телефону с офицерами в каземат[340] вошел матрос с “Павла I” и наглым тоном спросил, — что покончили с офицерами, всех перебили? Медлить было нельзя. Но ему ответили очень грубо, — мы сами знаем, что нам делать, — и негодяй, со сконфуженной рожей быстро исчез из каземата[341].

Скоро всем офицерам благополучно удалось пробраться ко мне в каземат, и по их бледным лицам можно было прочесть, сколько ужасных моментов им пришлось пережить за этот короткий промежуток времени.

Сюда же был приведен тяжело раненый мичман Т.Т.Во­ро­бьёв. Его посадили на стул, и он на все обращенные к нему вопросы только бессмысленно смеялся. Несчастный мальчик за эти два часа совершенно потерял рассудок. Я попросил младшего врача отвести его в лазарет. Двое матросов вызвались довести и, взяв его под руки, вместе с доктором ушли. Как оказалось после, они по дороге убили его на глазах у этого врача.

Еще раз потребовав от команды обещания, что никто не тронет безоружных офицеров, я и все остальные отдали свои револьверы[342]. После этого мы все перешли в адмиральское помещение, у которого был поставлен часовой с инструкцией от команды: «Никого, кроме командира, не выпускать».

Хорошо еще, что пока команда была трезва и с ней можно было разговаривать. Но я очень боялся, что её научат разгромить погреб с вином[343], и тогда нас ничто уже не спасло бы. Поэтому я убедил команду поставить часовых у винных погребов[344].

Время шло, но на корабле всё еще не было спокойно и банда убийц продолжала свое дело. Мы слышали выстрелы и предсмертные крики новых жертв. Это продолжалась охота на кондукторов и унтер-офицеров, которые попрятались по кораблю. Ужасно было то, что я решительно ничего не мог предпринять в их защиту.

Нас больше уже не трогали, и я сидел в каюте, из которой была дверь в коридор, или был у офицеров. Вдруг я услышал шум в коридоре и увидел несколько человек команды, бегущих ко мне. Я пошел им навстречу и спросил, что надо. Они страшно испуганными голосами ответили, что на нас идет батальон из крепости: «Помогите, мы не знаем, что делать». Я приказал ни одного постороннего человека не пускать на корабль. Мне ответили «так точно», и стали униженно просить командовать ими. Тогда я вышел наверх, приказал сбросить сходню[345], и команда встала у заряженных 120 мм орудий и пулеметов.

Мы прожектором осветили толпу, идущую по льду мимо корабля, но, очевидно, она преследовала какую-то другую цель, потому что прошла, не обратив никакого внимания на нас и скрылась по направлению города. Как позже выяснилось, она шла убивать всех встречных офицеров и даже вытаскивала их из квартир.

(…)

Находясь на верхней палубе, я видел, что на всех кораблях флота горели зловещие красные огни, а на соседнем “Павле I” то и дело вспыхивали ружейные выстрелы.

(…)

Как результат пережитого было то, что два офицера совершенно потеряли рассудок и их пришлось отправить в госпиталь. Среди кондукторов трое сошло с ума. Из них одного вынули из петли, когда он уже висел в своей каюте. Другой же одевшись в парадную форму, вышел из каюты и стал кричать, что он сейчас пойдет к командиру и расскажет, кто кого убивал. Это очень не понравилось убийцам и они тут же его расстреляли.

В последующие дни в команде всё продолжалась агитация против меня. Указывалось на случай с Родичевым, как я обманул команду[346]. Потом был пущен слух, что офицеры, желая отомстить команде, решили взорвать корабль и всех матросов утопить[347]. Всё это действовало на неё, и хотя до открытого мятежа не доходило, но всё время чувствовалось приподнятое настроение и приходилось быть начеку. То и дело приходилось разъяснять всякие глупейшие недоразумения, успокаивать и убеждать относиться критически ко всему происходящему. Пока это удавалось, но не было никакой гарантии, что вдруг опять не возникнут эксцессы».

Примерно то же самое в одно и то же время происходило и на других кораблях во всех местах базирования флота:

«На миноносце “Уссуриец” был убит его командир, капитан 2 ранга М.М.Поливанов и механик, старший лейтенант А.Н.Пле­ш­ков. Командир “Гайдамака”, услышав выстрелы, послал туда своего мичмана Биттенбиндера узнать, что случилось. Но только мичман вошел на палубу, как в него, почти в упор было пущено несколько пуль из нагана. Три из них попали ему в живот. Он сейчас же упал, но у него всё же хватило сил проползти от сходни до носа “Уссурийца”. Оттуда его взяла команда соседнего “Всадника” и перенесла на его миноносец.

Промучившись несколько часов, он умер. На похороны его пошла вся команда “Гайдамака”, которая его страшно жалела. Но вместе с тем матросы считали, что он — неизбежная жертва революции, и этим оправдывали его убийство командой “Уссурийца”.

На второй или третий день после переворота были убиты командир Свеаборгского порта, генерал-лейтенант В.Н.Протопопов и молодой корабельный инженер Л.Г.Кириллов. Первый был очень гуманный человек и его все любили, а второй только что начал свою службу и даже не успел себя ничем проявить. Таким образом, нельзя и предположить, чтобы причиной убийства могло послужить их отношение к подчиненным. Тем более, что они были убиты из-за угла какими-то неизвестными лицами, которые безнаказанно скрылись.

Но далеко не везде убийцам удалось их гнусное дело. Когда, например, подойдя к дредноутам, они потребовали выдачи офицеров, им в ответ были вызваны караулы. Это заставило их разбежаться.

С крейсера “Россия” этим же мерзавцам для того, чтобы разойтись, было дано несколько минут, иначе угрожали открыть огонь.

Так прошёл переворот на Флоте, на берегу же убийства офицеров происходили в обстановке еще более ужасной. Их убивали при встрече на улице, или врываясь в их квартиры и места службы, бесчеловечно издеваясь над ними в последние минуты. Но и этим не довольствовалась толпа зверей-убийц: она уродовала и трупы и не допускала к ним несчастных близких, свидетелей этих ужасов.

Передают, что труп одного из офицеров эти изверги поставили стоя в покойницкой и, с кривляньями подскакивая к нему говорили: “Ишь-ты, стоит!… Ну, постой, постой… и перед тобой когда-то стояли навытяжку!”»

И это не было стихийным бунтом, местью озлобленных долгой войной и тяготами службы команд кораблей конкретным офицерам за их персональную жестокость и неуставное обращение с нижними чинами, когда одни офицеры допускали рукоприкладство со своей стороны, а другие не находили необходимым пресечь эти безобразия “благородного” сословия.

Это была спланированная вне флота акция, в которой был реализован сценарий, положивший начало иудейскому празднику «Пурим», в котором каждому нижнему чину гарантировалась безнаказанность убийства неугодных ему офицеров и унтер-офице­ров. В ней проявилась иудейская интернацистская, еврейско-фашистская составляющая, определившая характер февральской революции, приуроченной её жидомасонствующими организаторами к пуримским дням 1917 г. И именно направленный такими методами раскол российского общества определил и характер режима в РСФСР — СССР в первые 15 лет существования новой власти: это был еврейский фашизм — иудейский интернацизм. Вот, что стало известно командиру “Андрея” спустя несколько времени, после пережитой им трагедии:

«Только значительно позже, совершенно случайно, один из видных большевистских деятелей, еврей Шпицберг[348], в разговоре с несколькими морскими офицерами пролил свет на эту драму.

Он совершенно откровенно заявил, что убийства были организованы большевиками[349] во имя революции. Они принуждены были прибегнуть к этому, так как не оправдались их расчеты на то, что из-за тяжелых условий жизни, режима и поведения офицеров, переворот автоматически вызовет резню офицеров. Шпицберг говорил: «прошло два, три дня с начала переворота, а Балтийский флот, умно руководимый своим Командующим адмиралом Непениным, продолжал быть спокойным. Тогда пришлось для углубления революции, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними непроходимую пропасть ненависти и недоверия. Для этого-то и был убит адмирал Непенин и другие офицеры. Образовывалась пропасть, не было больше умного руководителя, офицеры уже смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести офицеров в случае реакции»…

Шпицберг прав. Мы не забудем этих дней, этих убийств. Но ответственность за них мы возложим не на одураченных матросов, а на устроителей и вождей революции.

Эти убийства были ужасны. Но еще ужаснее то, что эти убийства никем не были осуждены. Разве общество особенно требовало их расследования, разве оно их резко порицало?… Впрочем, о чем же и толковать, раз сам военно-морской[350] министр нового правительства Гучков санкционировал награждение Георгиевским крестом унтер-офицера запасного батальона Волынского полка Кирпичникова за то, что тот убил своего батальонного командира…

В свое время господа Керенские, Гучковы, Львовы, Милюковы и т.д. объявили амнистию всем таким убийцам и этим не только покрыли убийства во имя революции, но и узаконили их после переворота. Этим они взяли на себя кровь, пролитую наемными убийцами, которые были посланы «вырыть пропасть», этим они заслужили вечное проклятье и от близких этих жертв и от всей России» (цитировано с изъятиями по публикации: Гаральд Граф “Кровь офицеров” в журнале “Слово”, № 8, 1990 г., с. 22 — 25).

Но выдрессированный ветхозаветно-талмудической культурой “шпиц” с притязаниями на мировое господство не стал вдаваться в подробности организации этой акции[351], а командир “Андрея Первозванного” не понял, почему на разных кораблях она протекала хотя и в одно и то же время, но всё же по-разному.

Дело в том, что еще до начала империалистической войны на кораблях Балтийского флота стали создаваться подпольные организации и управляющие ими комитеты, принадлежавшие к РСДРП. Их всех объединяло общее название партии и замкнутость на одну и ту же береговую систему руководства, которая поставляла на корабли нелегальную литературу и давала направленность пропагандистской работе на местах. При этом каждый партийный комитет изначально предназначался для того, чтобы в ходе революции подчинить себе свой корабль.

Но в РСДРП — КПСС на протяжении всей истории её существования никогда не было единодушия и единомыслия. Вследствие этого на разных кораблях организации якобы одной и той же партии были весьма различны и по своему составу, и по мере влияния, оказываемого каждой из них на остальную команду; а также и по характеру оказываемого влияния, и по характеру отношений с береговыми руководящими революционными центрами.

Ничего подобного тому, что описал командир “Андрея Первозванного” в ночь с 3 на 4 марта не произошло на тех кораблях, где партийные организации были слабы: там посторонние не проникали на борт, вследствие чего просто было некому возбудить команды, и когда революционно взбудораженные полупьяные толпы с берега подошли по льду к кораблям с требованием выдать им на расправу офицеров, то на верх были вызваны караулы и сыграна боевая тревога, после чего толпы отступили искать себе развлечения побезопаснее для собственной шкуры.

Где были сильные действительно большевистские организации, там тоже обошлось без бесчинств: все офицеры заранее были разделены на категории, и к каютам тех, то пользовался уважением команд или кем команды дорожили как специалистами своего дела, признавая их аполитичность, приставили часовых, попросив их не оказывать этому сопротивления и подождать до утра, а неугодных попросили убраться с кораблей. Пострадали только те, кто очень уж насолил командам своею жестокостью, либо не внял просьбе и по спеси оказал сопротивление. Так было на эскадренном миноносце “Изяслав”, где служил мичманом будущий Адмирал Флота Советского Союза И.С.Исаков: его большевики не выпустили из каюты и тем самым сберегли для своего будущего государства (правда это было уже позднее, а не в марте 1917 г.).

То, что произошло на “Андрее Первозванном”, на “Императоре Павле”, на котором были убиты очень многие, было следствием слабости их партийных организаций, многочисленных[352], но состоявших из недовольных и тяготившихся службой, которые решили сплотить свои ряды, дабы легче было уклоняться от соблюдения воинской дисциплины. Одним из показателей люмпенизации команды и слабости партийной организации на “Андрее” является факт охоты на унтер-офицеров и кондукторов, т.е. на тех, кто сам был в прошлом рядовым матросом и на ком теперь лежала повседневная непосредственная организация службы команды по исполнению приказаний офицеров корабля. О той же дерьмовости партийной организации на “Андрее” говорит и неспособность судового комитета и команды самостоятельно организовать защиту корабля от померещившейся им угрозы нападения с берега.

Вследствие такого рода слабости партийных организаций и их весьма специфического — люмпенизированного — состава, положившего начало формированию образа анархиста времен революции именно как распустившегося матроса, на корабли — задолго до событий 3 — 4 марта 1917 г. — систематически проникали посторонние персоны либо под видом матросов, либо под видом мастеровых. К началу февральской революции на некоторых кораблях береговые гастролеры-говоруны стали как бы “своими” в командах, и для них доступ на борт был открыт если не всегда, то тогда, когда на вахте стоят «свои партийцы». При экипаже крейсера или броненосца в 500 — 800 человек, при разобщенности и безучастно исполнительном отношении к службе беспартийной команды, при презрительно брезгливом отношении офицеров к деятельности жандармского корпуса партийная мафия на борту всегда может скрыть от начальства и прокормить до 20 — 30 человек[353].

Кровавые события на “Андрее”, “Павле”, других кораблях начинались с того, что вместе со “своими” привычными, приходящими с берега пропагандистами на борт поднялись и бригады террористов. После того, как команды были возбуждены подстрекателями и начались митинги, террористы-профессионалы и их местные распропагандированные пособники приступили к уничтожению офицеров, поставив тем самым команды перед свершившимся фактом массовых убийств офицеров. Поскольку этим верховодили пришлые, чужие для команд подонки, то их жертвами становились без разбора все попавшиеся под руку люди в погонах вне зависимости от того, как к ним относились в командах кораблей.

У одной из таких бригад террористов командир “Андрея” смог перехватить инициативу в ходе уже начавшейся зачистки корабля от офицеров, благодаря чему уцелели и он сам, и другие офицеры, хотя не обошлось без жертв. Там, где командиры не смогли проявить такой решительности и волевых качеств, либо где они были ненавидимы командами (и было за что), там пролилось много крови офицеров — военных специалистов, в большинстве своем считавших себя вне политики, гордившихся этим и презиравших офицеров корпуса жандармов, таких как А.Спиридович[354], положивших свои жизни на то, чтобы не допустить в России революции, и потерявших вследствие этого честь в понимании чистоплюйствующей интеллигенции и своих собратьев по офицерскому корпусу[355].

На берегу же убивать офицеров было еще вольготнее, а главное — безопаснее, нежели на кораблях.

Гельсинфорсская история получила не только огласку, но и партийную окраску, что и определило впоследствии отношение изрядной части офицерского корпуса к Советской власти прежде, нежели новая власть успела запятнать себя какими-либо делами. И она во многом способствовала тому, что офицерский корпус России вместо того, чтобы дать кадры управленцев и организаторов Советской власти, сделав новую власть поистине общенародной, позволил ей стать властью партии еврейского фашизма, прикрывшегося именем большевизма.

Именно для этого и был организован погром офицеров на кораблях. Характерно и то, что эта история, предопределившая отношение множества офицеров к будущей революции и Советской власти на VI съезде РСДРП (б) не обсуждалась.

Далее текст 1990 г.

*            *
*

Трагическая последующая судьба офицерского корпуса России — закономерный итог в кризисной ситуации для вос­питанных на столь модном ныне идиотском для честного человека принципе — «Армия (МВД КГБ...) — вне поли­тики!» Все общество в политике, а армия — часть общества — «вне политики»? — Все общество в политике, а «армия — часть об­щества — вне политики» это — ИДИОТИЗМ, историко-философское бескультурье, ПОДЛОСТЬ[356], поскольку «вне поли­тики» эквивалентно тому, что национальные интересы, кото­рые призваны защищать армия и спецслужбы — сферы по­литики — не касаются тогда армии и спецслужб. А политика, как и общественные науки, также классовая, национальная, многонациональная, государственная... и все то же самое, но с приставкой «анти-». Так вне какой политики армия и спец­службы?

Социально замкнутое военное сословие — казачество — с недоверием относилось к большевикам. В целом же армия, включая и казачество (прежде всего на фронте), переставала быть вооруженной силой Временного правительства.

Мы ограничились минимумом текстовых выдержек из протоколов VI съезда, касающихся социальной базы больше­виков. Но главных выводов два:

1) Общество расколото, и антагонизм социальных слоев приближается к максимуму — это потенциал гражданской войны.

2) Социальная база большевиков имеет тенденцию к расши­рению, и основные массы трудящихся классов в конце концов пойдут за ними, что эквивалентно поражению прежних пра­вящих классов в гражданской войне.

Задним числом такие выводы «делать легко», благо они подтвердились исторической практикой. Но и в 1917 г. кто-то наверняка сделал эти выводы и выводы сверх этих выводов.

Исходя из анализа обстановки съезд тоже сделал выводы, зафиксированные в его резолюциях, ОРИЕНТИРУЮЩИЕ ПАР­ТИЙНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ НА МЕСТАХ НА ПЕРСПЕКТИВУ ВООРУЖЕННОГО ВЗЯТИЯ ВЛАСТИ. В Резолюции о полити­ческом положении сказано:

«7. Лозунг передачи власти Советам, выдвинутый перед подъе­мом революции, который пропагандировала наша пар­тия, был лозунгом мирного развития революции, безболез­ненного перехода власти от буржуазии к рабочим и крестья­нам, постепенного изживания мелкой буржуазией её иллюзий.

В настоящее время мирное развитие и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны (выделено нами при цитировании), ибо власть уже перешла на деле в руки контрреволю­ционной буржуазии.

Правильным лозунгом в настоящее время может быть лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционнойбуржуа­зии. Лишь революционный пролетариат, при условии поддерж­ки его беднейшим крестьянством, в силах выполнить эту задачу, являющуюся задачей нового подъема» (Стр. 255, 256).

И далее:

«9. Пролетариат не должен поддаваться на прово­кацию буржуазии, которая очень желала бы в данный момент вызвать его на преждевременный бой. Он должен направить все усилия на организацию и подготовку сил к моменту, когда общенациональный кризис и глубокий массовый подъем соз­дадут благоприятные условия для перехода бедноты города и деревни на сторону рабочих — против буржуазии» (стр. 256).

Мы приводили данные по составу участников съезда. Сред­ний возраст — 29 лет, возраст, когда благонамеренности мно­го, а глубокого осознания проблем общегосударственного уровня еще, как правило, нет. Это социальная база для воз­никновения “вождизма” как одной из сторон толпо-“элитарной” структуры партии. Руководство партии, действительно стремящейся к социальной справедливости, ОБЯЗАНО изжи­вать толпо-“элитарность” в своей среде прежде всего. Однако руководство VI съезда насаждало, поддерживало и развивало толпо-“элитарность” в рядах партии.

Вторая страница протоколов первого заседания съезда:

«… тов. Бокий[357]. Предлагаю выбрать почетным председателем т. Ленина. (Аплодисменты).

Председатель (тов. Ольминский). Принято единогласно. Тов. Свердлов. Предлагаю от имени президиума включить почетными председателями тт. Зиновьева, Каменева, Троцко­го, Коллонтай, Луначарского. (Аплодисменты). Предложе­ние принято».

Так был избран МАЛЫЙ СИНЕДРИОН.

По своему содержанию эта сцена ничем не отличается от избраний в почетные президиумы Политбюро ЦК КПСС во главе с Л.И.Брежневым, что многие помнят по временам «застоя». Даже если это проявление подлинного уважения к деятельности “почетных” председателей и т.п., то таких форм проявления уважения надо избегать, так как они растлевают нравствен­ность общества. Я.М.Свердлов в этомэпизоде выступает как безнравственный растлитель партии. В случае VI съезда в почетной “элите”, предложенной Я.М.Свердловым, как на подбор господствуют представители “богоизбранного” племени: так что это еще и акт сионо-интернацистского оболванивания партии. Это всё та же верноподданность, в которой “социалисты” и либералы упрекали монархистов. И современ­ным либералам нечего пенять на культ Личности Сталина, противопоставляя ему “скромность” Ленина: культ “вож­дя” — неотъемлемое свойство толпо-“элитар­ной” партии, осуществляющей диктатуру или претендующей на её установление в явной или неявной форме. Другое дело: сам “вождь” выше своего культа (как Сталин) или ниже его (как Хрущев, Брежнев и пр.) или в стороне, скромно потупясь долу (как Ленин).

Соотношение культа и личности связано не с качеством управления делами общества, что мы рассмотрим подробно позднее. Если личность руководителя выше культа, то обще­ство развивается целенаправленно, что находит подтвержде­ние в статистике; если личность руководителя ниже культа, то идёт общественный развал, так как власти никто не дове­ряет.

В.И.Ленин, как говорят, не любил славословий в свой адрес, НО ОН НЕ ДАВАЛ ИМ ОТПОВЕДИ, чтобы они снова не возникали. Нет работ Ленина, в которых он ЦЕЛЕНАПРА­ВЛЕННО занимался бы анализом культотворчества и обще­ственным вредом культа “вождей”. Работы И.В.Сталина 1920-х годов содержат предупреждения об опасности для обще­ства культа “вождей”.

С деятельностью по толпо-“элитаризации” связан и вопрос о приветствиях, посылаемых съездами и зачитываемых на них. Самолюбие тех, к кому они обращены, приветствия безуслов­но греют и воздействуют главным образом на подсознание, вызывая эмоции как у приветствующих, так и у приветствуе­мых. Серьезная же интеллектуальная деятельность не терпит буйства эмоций, хотя всегда носит эмоциональную окраску. Эмоционально взвинченной, не думающей толпой легче помы­кать, чем спокойным, мыслящим собранием. На каждом из заседаний зачитывалось от одного до четырех приветствий в адрес VI съезда. В условиях эмоционального подъема, в ка­ких судя по всему проходил съезд, это можно рассматривать только как разбазаривание времени и эмоциональное угне­тение интеллекта делегатов, отвлечение их внимания, ибо ВДУМЧИВО СЛУШАТЬ НОВОЕ — РАБОТА БОЛЕЕ ТРУДНАЯ, ЧЕМ <ЧИТАТЬ ЧТО-ЛИБО НА ТУ ЖЕ ТЕМУ, ЛИБО> ГОВОРИТЬ САМОМУ ОБ УЖЕ ДАВНО ПРОДУМАННЫХ ВЕЩАХ.

По своему составу VI съезд был политически активной партийной толпой, ждущей от вождей, ЦК указаний, решений вследствие своего собственного интеллектуального иждивен­чества. Указания на развитость этого явления есть и в прото­колах съезда.

В выступлении т. Залежского есть слова: «Диалектичес­кий метод составляет основу марксизма, а применения его я не замечаю» (стр. 133). Это единственное упоминание на VI съезде МЕТО­ДОЛО­ГИИ < — СРЕДСТВА ПОЗНАНИЯ ИСТИНЫ, НЕОБХОДИМОГО КАЖДОМУ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ РЕАЛИЗОВАТЬ СЕБЯ В КАЧЕСТВЕ ЧЕЛОВЕКА>, но и оно лишено содержания. Сам Залежский продемонстрировал только непонимание методоло­гии и отрицал верные положения об особых интересах и учас­тии в революционном процессе российской буржуазии и ино­странного капитала, выдвинутые на съезде,хотя и произно­сил слова «диалектический метод», революция как «орга­нический процесс, диалектически развивающийся» и т.п.

«Нам представляется, что ЦК является как бы филиальным отделением Петроградской организации. Это действительно так, и я объяснял это тем, что в Петрограде и в 2 — 3 других крупных городах существует реальная связь с партийным центром. Во всех остальных местах партийные организации не выполнили той громадной организационной работы, какую они должны были бы выполнить. Одни из товарищей делега­тов говорили, чтоЦК недостаточно аргументировал лозунги; другие указывали на то, что ЦК плохо обслуживал провинци­альные организации. Я должен констатировать, что в массе местных организаций нет творческой инициативы. Вся работа возлагается на ЦК, и все организации ждут от ЦК руководя­щих директив…» (стр.43, из выступления т. Шумяцкого).

Это все то же концептуальное безвластье, главная из причин которого — отсутствие философской культуры и созданной ею базисной концепции глобального исторического процесса. И вывод этот вполне подтверждается образовательным цен­зом, профессиональным составом делегатов съезда и содержанием текстов канонического марксизма-троцкизма-ленинизма.

Есть и такие интересные диалоги. При обсуждении повестки дня съезда т. Милоноввнес предложение:

«Предлагаю выделить в особый пункт национальный воп­рос, как вопрос очень сложный, ибо право наций на самоопре­деление есть буржуазное право, и нужно его обсудить.

Тов. Милютин. Я высказываюсь против выделения в осо­бый пункт национального вопроса, потому что он будет рас­сматриваться в подсекции по разработке программы» (стр. 12).

«Тов. Преображенский. “Я предлагаю поставить вопрос о работе в армии и крестьянстве”. (…)

Предложение большинством против 14 — отвергнуто.

Тов. Свердлов, от имени Организационного бюро заявляю о необходимости выделить в порядок дня организационные вопросы, куда внести и вопрос о работе в армии и среди крестьянства.

Предложение принимается» (стр. 11, это было на первом заседа­нии).

На седьмом заседании съезда, происходившем под председа­тельством Я.М.Свердлова, делегат т. Васильев от Поволжья коснулся аграрного вопроса:

«Есть и еще препятствие, мешающее работе среди кресть­ян — это недостаток нашей аграрной программы. Не знаю, мо­жет быть, на съезде нам не удастся пересмотреть нашу аграр­ную программу, но нам во всяком случае необходимо разра­ботать хотя бы ближайшие практические требования. Мы хорошо знаем, что наша так называемая муниципализация есть мертворожденное дитя, трусливая меньшевистская мысль[358], и мы настаиваем на другой программе. В проекте аграрной программы выставлено требование национализации земли. Я думаю, что мы должны везде её отстаивать.

Председатель предлагает докладчику держаться ближе к теме. (На наш взгляд, ближе некуда. Среди делегатов съезда ни один не назвался крестьянином, хотя крестьян — большин­ство населения России. Вследствие чего поддержка крестьян — основа развития общества, но Я.М.Свердлов посчитал необ­ходимыми перебить выступление на важном месте: — наш комментарий при цитировании).

Тов. Васильев (в ответ на это требование Я.М.Свердлова весьма послушно вернулся «ближе к те­ме»: — наше замечание при цитировании). Я говорил это, ибо считаю, что несовершенство нашей аграрной программы является одной из главных при­чин, мешающих успешности нашей работы среди крестьян. Но в общем и целом работа в Поволжье, несмотря на целый ряд неблагоприятных условий, поставлена довольно удовлет­ворительно» (стр. 90).

В стране с преимущественно крестьянским населением партия существует 20 лет без мало­го, остаётся три месяца до прихода её к власти, но аграрной программы, признанной крестьянством, ДО СИХ ПОР нет, а обсуждение этого вопроса — «уклонение от темы».

Протоколы съезда и прилагаемые к ним материалы (резо­люции и т.п.) не содержат обсуждения Программы партии (куда перенесли национальный вопрос), крестьянского вопро­са, аграрной программы. Впоследствии именно в националь­ном и аграрно-крестьянском вопросе партия и наломала больше всего дров.

Могут быть возражения, что национальный вопрос обсуждался на VII апрельской конференции неза­долго до VI съезда. На ней с докладом и заключительным сло­вом по национальному вопросу выступил И.В.Сталин. Однако доклад Сталина весьма короток и поверхностен. Он не вскры­вает наиболее общей причины национального гнёта и взаимно национальных конфликтов как реакции на национальный гнет: об этническом разделении общественного труда в нём ни слова. В нём речь идет о весьма узком аспекте национального угнетения — наличии земельной национальной аристократии и политике государственного колониального угнетения. В силу этого также поверхностны и выводы доклада:

«Итак, наша точка зрения на национальный вопрос сводит­ся к следующим положениям:

а) признание за народами права на отделение;

б) для народов, остающихся в пределах данного государ­ства, — областная автономия;

в) для национальных меньшинств — особые законы, гаран­тирующие им свободное развитие;

г) для пролетариев всех национальностей данного государ­ства — единый неразделенный пролетарский коллектив, еди­ная партия» (И.В.Сталин, соч., т. 3, стр. 55).

На этих принципах и была построена диктатура сионо-интрнацизма, поскольку они не вскрыли механизма возникнове­ния национального гнёта — захвата сферы управления предста­вителями одной нации (или псевдонации) во многонациональ­ной общественно-экономической формации, что, как сле­дствие, вызывает угнетение национальных культур и ограбле­ние (более-менее “деликатное” и “цивилизованное”) наций, занятых вне сферы управления. Хотя сами эти принципы могу сочетаться и с организацией обще­ственной жизни без национального гнета.

Ленинское же выступление по национальному вопросу на VII апрельской конференции затронуло только право наций на самоопределение и отношение к войне, и также весьма по­верхностно (ПСС, т. 31, стр. 432 — 437).

Съезды не способны к концептуальной деятельности, и в этом обвинять VI съезд было бы так же неправильно, как и XXVIII. Но съезды вправе требовать от ЦК докладов о концептуальной деятельности, а для этого делегаты дол­жны обладать философской культурой, чтобы отличить втира­ние очков от изложения концепций, отражающих объектив­ное развитие глобального исторического процесса и субъек­тивные цели, которые преследует партия в этом процессе.

Коли эти вопросы на съезде затронуты не были, то это зна­чит, что основная масса его делегатов — толпа, являющаяся всего-навсего поставщиком информации для занимающихся концептуальной деятельностью втайне; что руководство партии и съезда в целом — слепое орудие в руках надпартий­ной силы, стремящейся к изменению форм толпо-“элитарности”, но не к социальной справедливости.

Партия борется за власть. Она двадцать лет без малого воспитывает кадры, которые в случае её прихода к власти дол­жны возглавить государственные и общественные органы на местах по всей стране.

Вполне естественно, что основная масса членов партии, профессионально занятая вне сферы общественных наук, будет обладать гораздо более поверхностным осознанием проблем, стоящих перед обществом, чем «мозговые тресты» партии, специализирующиеся на изучении этих проблем и фор­мировании мнения партии о них. «Мозговые же тресты» долж­ны быть на высоте.

И вот остается три месяца до прихода партии к власти. Партия ждёт этого прихода, собирает съезд, на котором произ­носятся слова и принимаются доктринерские резолюции, по сво­ему содержанию качественно не отличающиеся от Программы партии, созданной полтора десятка лет назад, содержащей самые общие благонамеренные положения, изрядная часть из которых вздорна, а Программа в целом — калейдоскопична. Встаёт вопрос: чем занимались более 15 лет “мозговые” тресты партии?

Ответ прост: взаимным обличением реальных и мнимых ошибок инакомыслящих и обличением чужой безнравствен­ности с позиций безнравственности собственной, но не познанием объективных процессов, развивающихся в обществе.

“Мозговые” тресты ВСЕХ партий совершали до рево­люции два преступления[359] перед народами России: во-первых, разрушали исторически сложившуюся государственность (хотя главная вина в её гибели лежит на ней самой); во-вто­рых, разрушая сложившуюся государственность, не готовили СЕБЯ к созиданию новой, более совершенной; не готовили СЕБЯ и партию к несению бремени НАДгосударственной концептуальной власти в интересах народа. В силу чего ВСЕ они были всего лишь слепым орудием антинациональных сил, и роли их при всей их “вражде” в той исторической драме были согласованы сценаристами и режиссерами, оставшимися “за кадром”.

Историческая вина и преступление перед народами России дореволюционной интеллигенции всех партий в том, что они искали высшей государственной власти ДЛЯ “СЕБЯ”, т.е. для «синай­ско­го дяди», вместо того, чтобы обрести концепту­альную власть и разделить тем самым бремя самодержавия с царем. Тогда, если царь слаб, то самодержавие не выродится в анти­народное самовластье иностранной мафии. И старый лозунг: «Православие, самодержавие, народность», — стал бы живот­ворящим.

Концептуальная власть в государстве — это самодержавие: форма государственности может быть любая, желательно наиболее эффективная в данных исторических условиях.

Демократизм общества — не в форме государственности, а в широте социальной базы концептуальной власти.

Основа демократии — расширение социальной базы кон­цептуальной власти до границ всего общества; для этого необ­ходимо совершенствовать государственное управление, а не разваливать его. Развал государственного управления всегда вызывает тиранию или диктатуру, восстанавливающую госу­дарствен­ность. В правоте этого положения российской интел­лигенции пришлось убедиться после 1917 г. на своей шкуре вполне заслуженно: разрушение государственности интелли­генцией было обычной Подлостью, свойственной либерализму. ИСТОРИЯ В ЦЕЛОМ СПРАВЕДЛИВО ВОЗДАЁТ за рваче­ство, праздность, сладострастие и интеллектуальное иждивен­чество[360].

Но из этого не следует делать вывод, что необходимо реши­тельно смести исторически сложившуюся нынешнюю госу­дарственность и восстановить монархию: причины те же, что и тогда — сохранение устойчивости и совершенствование структурного управления обществом, осуществляемого даже сколь угодно несовершенной государственностью.

На VI съезде довольно много говорилось о явке или неявке в суд тт. Ленина, “Зиновьева” и др. Обвинение в связях и под­чиненности руководства большевиков немецкому Генштабу появилось 18 (5) июля в “черносотенной” газете “Живое слово”. Тогдашний ВЦИК по требованию большевистской фракции выделил комиссию весьма однородного “националь­ного” состава — для расследования: Гендельман, Гоц, Дан, Либер, Крохмаль. Временное правительство постановило со­средоточить следствие в руках прокурора петроградской па­латы, и комиссия после этого прекратила свое существование (ист. 69, стр. 311). Вопрос о связях с немцами — политикан­ский, а не исторически содержательный. В пользу этого гово­рит то, что в Протоколах VI съезда наряду с Лениным упомянут “Зиновьев” и другие (стр. 13), а в учебнике “История КПСС” — только Ленин (ист. 87, стр. 199). Так же, в значительной сте­пени политикански, он обсуждался и на VI съезде. Это лучше все­го видно из слов Гольдштейна (Володарского):

«Вопрос не так прост, как он кажется многим товарищам. МЫ НА ВСЕХ СОБЫТИЯХ НАЖИВАЛИ КАПИТАЛ (выделено нами при цитировании[361]). Массы понимали нас, но в этом пункте масса нас не поняла» (стр. 33. 34).

Далее,“Володарский” оговорил условия, при коих тт. Ленин и “Зиновьев” могут сдаться властям, и закончил выступление словами:

«Я думаю, что при таких условиях они должны явиться на суд. Те, которые говорят о деле Бейлиса (ряд делегатов хотели допустить суд над Лениным и “Зиновьевым” и уподобляли его делу Бейлиса, делу Дрей­фуса (супругов Розенберг тогда еще в США не осудили, а то бы и их вспомнили: — наше замечание при цитировании), забывают, что дело Бейлиса было обвинением царского режима. И дело Ленина превратится в суд над Алексинским (бывший большевик, выдвинувший это обвинение: — наше пояснение при цитировании[362]), Церетели и др. У нас все гарантии того, что наша партия выйдет победительницей из этого процесса» (стр. 34).

Ушат холодной воды вылил на политиканствующих по это­му поводу ростовщиков Н.И.Бухарин:

«В вопросе о выдаче и не выдаче тт. Ленина и Зиновьева мы не можем стано­виться па почву схоластики. Что значит «честный буржуазный суд»? Разве честный буржуазный суд не будет стремиться от­сечь нам головы? Если результатом революции у нас будет паршивая мещанская республика, то о каких гарантиях может идти речь? Если же будет республика Советов, то суд отпа­дает. Сейчас уже всё ясно. Каринский, бывший большевик, постарается обставить дело с внешней стороны. Основной до­кумент — показания Ермоленко. А Ермоленко — шпион не­мецкого штаба (прапорщик, был в немецком плену: — наше пояснение при цитировании). Затем Алексинский, который как охранник присутствует на допросе товарищей и которого не допускают в Советы, на­зывая его грязным (см. ПСС, т. 32, стр. 418 и др.). На этом суде будет ряд документов, устанавливающих связь с Ганецким (Фюрстенберг, 1879 — 1937, польский и русский соц.-демократ; после 1917 работал в Наркомфине, на дипломати­ческой работе, в Наркомторге и ВСНХ. С 1935 — директор Государственного музея Революции СССР), а Ганецкого с Парвусом, а Парвус писал о Ленине. Докажите, что Парвус — не шпион! Чтобы распутать всё, нужны совершенно другие условия, а их в ближайшем будущем мы не будем иметь» (стр. 36).

Н.И.Бухарин высказался против явки в суд Ленина и других. После этого т. Шлихтер в своем пространном выступлении ещё раз вспомнил дело Дрейфуса, и огромным большинством голосов съезд принял за основу проект резолюции по этому вопросу, вынесенный Бухариным. После её доработки съезд окончатель­но высказался против участия РСДРП в комедии «честного буржуазного суда». Политический капитал (форма гешефта) на деле Ленина, Апфельбаума (“Зиновьева”) и других в склады­вающейся исторической обстановке был признан ниже уровня, достойного ГЕШЕФТА, который готовились “записать” на Ленина, и потому надиудейский предиктор посчитал нецелесообразным на данном эта­пе использовать его в интересах “общечеловеческого дела”. Но это не значит, что о нём забудут на бирже котировки “общече­ло­вечес­ких ценностей”. В другое время, на другом повороте глобаль­ного исторического процесса о нём вспомнят и постараются “правильно” употребить в интересах “общечелове­чес­кого” дела, облапошив в очередной раз политически беззаботную толпу. Но тогда политический капитал на деле Ленина, “Зино­вьева” и других на­живать не стали.

Съезд проголосовал и за ранее принятое вождями решение об объединении большевиков-ленинцев, межрайонцсв-троцкистов и меньшевиков-интернационалистов в одной организа­ции. Поскольку это был вопрос предрешённый, то споров о нём не было. Тогда же было решено создать и комсомол, хотя само название появилось позднее уже при Советской власти.

На последнем заседании Сталин предложил кандидатов в Учредительное собрание от РСДРП, — тоже своего рода малый сине­дрион: Ленин, “Зиновьев”, “Каменев”, Коллонтай, “Троцкий”, “Луначарский” (как сообщают некоторые источники — сын выкреста Байлиха Боруха Мовшевича). Реакцией зала были «шум­ные аплодисменты». Перед закрытием возник мелкий спор о названии съезда. Преображенский внёс пред­ложение назвать съезд «VI съездом РСДРП», сказав:

«Мы — представители большинства пролетариата — имеем право назвать этот съезд съездом партии и восстановить счет съез­дов, утерянный меньшевиками».

Немедленно последовало возражение т. “Юренева” (Ганфман? — наш вопрос при цитировании):

«Товарищи, я предлагаю назвать съезд Петербур­гским, чтобы не создавать из-за названия лишних рогаток, отделяющих нас от меньшевиков-интернационалистов»[363] (стр. 250).

Съезд избрал ЦК, Состав ЦК был избран, по воспоминани­ям Сталина, «малым съездом», о котором другие участники тт. Ломов, Ольминский и др. ничего не помнят (ист. 69, стр. 338, прим. 133). Выборы ЦК были проведены 11.08 (29.07) спешным порядком ввиду выхода в свет постановления Вре­менного правительства о предоставлении министрам военному и внутренних дел полномочий закрывать съезды и собрания (ист. 69, стр. 334, примечание 117).

Членами ЦК были избраны: тт. Артём (Сергеев Ф.А.), Берзин Я.А., Бухарин Н.И., Бубнов А.С., Дзер­жинский Ф.Э. (сын Эдмунда-Руфина Иосифовича Дзержин­ского, учителя А.П.Чехова в Таганрогской гимназии, “Труд”, 26.03.1976 г.), “Зино­вьев” Г.Е., “Каменев” Л.Б., Коллонтай А.М., Крестинский Н.Н., Ленин В.И., Милютин В.П., Муранов М.К., Ногин В.П., Рыков А.И., Свердлов Я.М., Смилга И.Т., Сокольников Г.Я., Сталин И.В., “Троцкий” Л.Д., Урицкий М.С., Шаумян С.Г.

Из числа 10 кандидатов при издании Протоколов съезда в 1927 г. удалось установить только 8:

Ломов Г.И., Иоффе А.А., Стасова Е.Д., Яковлева В.Н., Джапаридзе П.А. (Алеша), Киселёв А.С., Преображенский Е.А., Скрыпник Н.А. (ист. 69, стр. 353, прим. 200). Жирным шрифтом нами выделены члены ЦК, у кого среди предков заведомо были евреи.

Учитывая полулегальный характер работы съезда, при за­крытии делегаты проголосовали против оглашения состава ЦК. Были названы только имена четырех, набравших наиболь­шее число голосов: «Ульянов-Ленин-Бланк — 133 из 134 го­лосов, “Зиновьев” — 132, “Каменев” — 131, “Троцкий” — 131. (Шум­ные аплодисменты, стр. 250).

После этого председательствовавший Я.М. Свердлов объя­вил повестку дня исчерпанной[364] и предоставил слово В.П.Ногину для закрытия VI съезда РСДРП (б).

5.8.7. Кто и как закрыл альтернативу
троцкистско-ленинскому Октябрю

“Октябрьский эпизод” “Каменева” и “Зиновьева” не является случайностью, — это почти по “Письму к съезду” В.И.Ленина. Но точно так же не является случайностью и крах “корниловщины”. В сознании большинства людей, прошед­ших среднюю школу и курс истории КПСС в вузе, сложился стереотип, что “Каменев” и “Зиновьев”, выступив со своим письмом, давали “Керенскому” шанс установить военную дик­татуру и тем самым предотвратить приход к власти большеви­ков, т.е. сделать то, что не смог за два месяца до этого сде­лать Лавр Георгиевич Корнилов (1870 — 1918) . Это одно край­нее мнение.

Второе крайнее мнение, высказанное в эмиграции и приво­димое В.В.Шульгиным, принадлежит промышленнику А.И.Пути­лову:

«Мы не сомневались до самого конца в согласии “Керен­ско­го”(кавычки добавлены нами при цитировании) с Корниловым. Корнилов шел против Смольного, только против Смольного… Я и сейчас не даю себе отчёта в том, что заставило “Керенского” объя­вить Корнилова изменником и этим окончательно всё погубить» (ист. 90, стр. 37).

Если бы “Керенский” был бы действительно серьезно обе­спокоен «большевистской угрозой» завоеваниям «революци­онной демократии», то ему не надо было ждать “октябрьского эпизода” “Каменева” и “Зиновьева”: достаточно было помочь Корнилову. Но Арон Кирбис — масон — мог только сделать всё от него зависящее, чтобы “корниловщина” потерпела крах, а сам Кирбис смог бы спокойно сдать власть Бронштейну, Свердло­ву, Ульянову-Бланку и К°. Если бы победил Корнилов, то возникали шансы на становление диктатуры много-националь­ного капитала, включая и крупный иудейский капитал, многие представители которого постепенно ассимилировались, отходя от ортодоксального иудаизма. Это понимают и отдельные советские политические публицисты: например, А.Бутенко[365] в статье “Как подойти к научному пони­манию истории советского общества” (журнал “Наука и жизнь”, № 4, 1988 г.) указывает, что в 1917 г. альтернативой Октябрьской революции[366] могла быть только «черносотенно-фашист­ская» диктатура.

Однако А.Бутенко в своей статье хватил через край насчет «черносотенно-фашистской» диктатуры: для неё не было в 1917 г. социальной базы; партии националистического толка были слабы, да и они были против геноцида[367] в отношении какого-либо народа, включая сюда и псевдонацию иудеев; крупная буржуазия в своей массе шла за безнациональными кадетами. Победи Корнилов, и партийный актив всех левых партий перевешали бы без зазрения совести и без разбора “национальностей”. Поскольку партийный актив в боль­шинстве партий был в значительной степени иудейский, то это, конечно, получило бы на Западе имя “Великого погрома”, разгула “антисемитизма” и т.п. Но что поделаешь, если актив партий — сплошь евреи, вдохновляемые «мировой закулисой» и масонством? Возмож­но, что шея Кирбиса подсказывала его голове, что в случае ус­тановления диктатуры крупного капитала Арон Кирбис ук­расит собой один из столбов Петрограда, вместе с Манусами, Рубинштейнами, “Сухановыми” Гиммерами, “Троц­ки­ми”-Бронштейнами, “Каменевыми”-Розенфельдами, “Стекловы­ми”-Нахамкесами и прочими достойными... Но довод о целости шеи — не главный, хотя он и важен.

Основная же масса правящего класса в «еврейском вопро­се» не разбиралась. Это мы видим и в высказывании А.И.Пу­тилова об отношениях Арона Кирбиса-“Керенского” и Корни­лова; С.П.Ме­ль­гунов, автор “Красного террора”, книги о деятельности ВЧК, лично прошедший через её следствия, также осуждает одного из пишущих на эту тему за освещение вопроса с “анти­семит­ских” позиций «шовинизма»; сам С.П.Мельгунов пишет обо всём с позиций абстрактного — безнацио­нального, бесклассового — “гуманизма”, якобы обращённого ко всем без исключения, но конкретно не затрагивающего никого персонально.

«25 августа (7 сентября) 1917 г. в день начала корниловского выступления в № 1 газеты “Рабочий” была опубликована статья И.В.Сталина “Или-или”».

В ней приводится оценка состояния России:

“Страна неудержимо идет к невиданной катастрофе. Правительство, давшее в короткий срок тысячу и одну репрессию и ни одной “социальной реформы” (интересны кавычки Сталина: наше замечание при цитировании), абсолютно неспособно вывести страну из смертельной опаснос­ти.

Более того, исполняя, с одной стороны, волю империалис­тической буржуазии и не желая, с другой стороны, теперь уже упразднить “Советы и Комитеты”, правительство вызыва­ет взрыв общего недовольства как справа, так и слева. (…)

Вся власть империалистам, отечественным и союзным, — таков лозунг контрреволюции… (…)

Вся власть пролетариату, поддержанному беднейшими крестьянами, — таков лозунг революции.

Или-или! (И.В.Сталин. Соч., т. 3, стр. 253, 254; выделения жирным шрифтом — наши при цитировании).

«Корниловщина» была спровоцирована бездействием Вре­менного правительства. Л.Г.Корнилов, надо полагать, был согласен с И.В.Сталиным в оценке бездеятельности Времен­ного правительства, но выражал интересы недовольных “справа”, в отличие от И.В.Сталина.

Л. Г. Корнилов был одним из наиболее квалифицирован­ных и ПОПУЛЯРНЫХ военных специалистов России, но не был ни политиком (государственным деятелем), ни политиканом (кумиром и “заклинателем” толпы). В этом главная причи­на поражения его выступления. К моменту выступления Л.Г.Корнилов занимал пост верховного главнокоманду­ющего, сменив на нем 1 августа (по ныне действующему григорианскому календарю) Алексея Алексеевича Брусилова (1853 — 1926). 10 июля (старого стиля — юлианского календаря) Корнилов, видя разложение армии — дезертирство, самострельство, воровство и т.п., — послал телеграмму “Керенскому”, требуя ввести смертную казнь на фронте, как одну из мер по восстановлению дисциплины и боеспособности армии. Предложение было поддержано Брусиловым[368].

Заняв пост верховного главнокомандующего, Л.Г.Кор­нилов требовал от “Керенского” введения военно-революци­онных судов в тылу, что могло сдержать прежде всего дек­лассированный сброд, охочий до дармовщины и ничего общего не имеющий с борцами за идею. Б.В.Савинков, занимавший в то время пост управляющего военным министерством, поддержал требование Корнилова, угрожая “Керенскому” отставкой. “Керенский” отставки Савинкова не принял, «но рассмотрения докладной записки ген. Корнилова Временным правительством не допустил (здесь и далее подчеркивания наши при цитировании) и выехал на совещание в Москву, где произнес свою знаменитую речь» (ист. 92, стр. 21).

По возвращении “Керенского” из Москвы появился зако­нопроект о военно-революционных судах. 23 и 24 августа Б.В.Са­винков, будучи в Ставке, ознакомил Л.Г.Корнилова с этим и другими законопроектами и испросил в Петроград конный корпус. Б. В. Савинков пишет:

«Ген. Корнилов, у которого постепенно нарастало недове­рие к Временному правительству, выслушав меня, обе­щал всемерно поддерживать А.Ф.Керенского, для блага отечества.

Таким образом, 26 августа программа ген. Корнилова была накануне осуществления. Вопрос о поднятии боевой способ­ности армиииз области слов как будто начинал переходить в область дела. Разногласия между ген. Корниловым и А.Ф.Керенским как будто устранены. Как будто открылась надеж­да, что Россия выйдетиз кризиса не только обновленною, но и сильной.

26 августа вечером я приехал в Зимний дворец на заседание Временного правительства, в уверенности, что на заседании этом будет рассматриваться, как это утроммне обещал А. Ф. Керенский, законопроект о военно-революционных судах в тылу. Принятие этого законопроекта, а также появ­ление в Петрограде конного корпуса, которое ожидалось в ближайшие дни, должны были знаменовать поворот в пра­вительственной политике. Я был счастлив, что А.Ф.Керен­ский усвоил себе, по-видимому, программу ген. Корнилова.

Но ожидаемоезаседание не состоялось. А.Ф.Керенскийвызвал меня из Малахитового зала к себе в кабинет и показал мне так называемый “ультиматум” Львова. Я не поверил мо­им глазам, памятуя слова ген. Корнилова, сказанные им в Ста­вке, что он всемерно будет поддерживать А.Ф.Керенского для блага отечества. Я предчувствовал недоразумение. Я просил А.Ф.Керен­ского войти в соглашение с ген. Корнило­вым и попытаться ликвидировать “ультиматум” без огласки и без соблазна. Я указывал, что противоположное приведет лишь к осложнениям, выгодным исключительно для против­ника. А.Ф.Керенский не согласился со мной. На следующий день я в присутствии многих лиц, в том числе В.А.Маклакова, имел … беседу с ген. Корниловым по аппарату Юза …

Беседа эта укрепила меня в уверенности, что в основе всего происшедшего лежит недоразумение. Я не знал, кто иличто является причиною этого недоразумения, но я видел, что ген. Корнилов не стоит на точке зрения предъявленного Львовым “уль­тиматума”. Я снова ходатайствовал перед А.Ф.Керенским о мирной ликвидации конфликта, ноА.Ф.Керенский и на этот раз не согласился со мной и поручил мне оборонять Петроград от ген. Корнилова в качестве военно­го генерал-губернатора г. Петрограда» (ист. 92, стр. 21).

Далее Савинков пишет, что он принял поручение Керенско­го в силу двух причин: во-первых, опасался восстановления монархии и прихода к власти бесчестных, по его мнению, сподвижников Корнилова; во-вторых, он, «как военнослужа­щий, считал своим долгом беспрекословно исполнять прика­зания своего непосредственного начальства, даже в случае, если он и не вполне с этими приказаниями согласен».

Из этого следует, что Арон Кирбис заботился исключитель­но о сохранении вывески Временного правительства, но ничего не делал для восстановления потерянного управления армией, флотом, финансовым обращением, производством и распределением, что объективно вело к расширению социальной базы большеви­ков. Не поддержал он Корнилова по глупости, из личных “диктаторских” амбиций, или по причине договоренности с “кем-то” спровоцировать Корнилова на выступление, а потом «кинуть» его, — результат один и тот же: Арон Кирбис по отношению к Л.Г.Корнилову занял пробольшевистскую позицию, ликви­дируя тем самым последнюю возможность для крупного ка­питала предпринять попытку не допустить большевиков и примкнувших к ним троцкистов до государственной власти.

Как указывал А.И.Деникин, выступление Л.Г.Корнило­ва запоздало. К этому моменту разложение рядового состава армии зашло настолько далеко, что Л.Г.Корнилов не мог опираться исключительно на русские по национальному соста­ву части. В мятеже участвовал 3-й конный корпус и Туземный корпус, развернутый из Кавказской дивизии приданием ей 1-го Осетинского и 1‑го Дагестанского полков. Генерал Крымов был снят с командования 3-м корпусом для командова­ния всей армией, двинутой на Петроград. Корнилов остался в Ставке в Могилеве.

Л.Г.Корнилов не обратился к войскам лично, чтобы их воодушевить, а ограничился только письменным приказом. Возможно, что этого хватило бы для дисциплинированного войска во внекризисной обстановке, но кризисная обстановка требует прямого обращения лидера к массе рядовых. Строк приказа недостаточно. Кроме того, как отмечает генерал П.Н.Краснов, тон приказа не соответствовал духу массы войска, чем немедленно в своем обращении к войскам во­спользовался “Керенский”.

Отношение же руководства “мятежа” к государственному перевороту было крайне легкомысленное.

Когда П.Н.Краснов свои сомнения высказал в штабе у Л.Г.Корнилова, его «разуверили и успокоили: Керенского в армии ненавидят. Кто он такой? — штатский, едва ли не еврей, не умеющий себя держать фигляр, а против него бро­шены лучшие части. Крымова обожают, туземцам всё равно, куда идти и кого резать (т.е. русским не всё равно: — наше замечание при цитировании) лишь бы их князь Багратион был с ними. Никто Керенского защищать не будет. Это только прогулка, все подготовлено» (ист. 93, стр. 23).

Из-за отношения к государственному перевороту как к прогулке диспозиция предусматривала доставку войск непо­средственно в Петроград по железной дороге и далее уже собственно осуществление переворота вместо того, чтобы доставить войска в район сосредоточения на подступах к Пе­трограду, предусмотрев дальнейшее, — независимое от государственного транспорта, — самостоятельное движение войск из района сосредоточения под хорошо организованным командованием.

В результате, пока ехали поездами, единого командования не было; на многочисленных остановках войска слушали агитаторов из числа железнодорожных рабочих и неизвестных солдат (уже в 1916 г. этих “неизвестных солдат” по железным дорогам кочевало более миллиона). И хотя железнодорожни­ки, уставшие от буйства дезертиров на дорогах, первона­чально поддержали Л.Г.Корни­ло­ва, по крайней мере, вне зо­ны Петроградского железнодорожного узла, но войска скап­ливались на станции Дно, потому что пути в районе Вырицы были разобраны выдвинутыми навстречу частями Петроград­ского гарнизона. Прибывшие части попадали сразу на митинг, чего диспозиция штаба генерала Л.Г.Корнилова не предусматривала.

28 августа юлианского календаря Корнилов и Керенский объявили один другого изменниками и войска обсуждали, кто из них измен­ник.

П.Н.Краснов приводит образец такого диалога. На свое обращение:

«Мы должны исполнить приказ нашего верхов­ного главнокомандующего, как верные солдаты, без всякого рассуждения. Русский народ в Учредительном Собрании рас­судит, кто прав, Керенский или Корнилов, а сейчас наш долг повиноваться», — Краснов получил ответ:

«Господин генерал, — отвечал мне солидный подпра­порщик, вахмистр со многими георгиевскими крестами, — Оборони Боже, чтобы мы отказывались исполнить приказ. Мы с полным удовольствием. Только, вишь ты, какая загво­здка вышла. И тот изменник, и другой изменник. Нам дорогою сказывали, что генерал Корнилов в Ставке уже арестован, его нет, а мы пойдем на такое дело. Ни сами не пойдем, ни вас под ответ подводить не хотим. Останемся здесь, пошлем разведчиков узнать, где правда, а тогда — с нашим удовольст­вием — мы свой солдатский долг отлично понимаем» (ист. 93, стр. 24).

Митинги шли, как пишет Краснов, в духе:

«Товарищи! Керенский за свободу и счастье народа, а генерал Корнилов за дисциплину и смертную казнь!

— Товарищи! Корнилов — изменник России и идёт вести вас на бой на защиту иностранного капитала (т.е. в отличие от Ленина, “продавшегося” немцам, это следует понимать, что Корнилов “продался” французам и анг­личанам: — наш комментарий при цитировании). Он большие деньги на это получил, а Керен­ский хочет мира!..

Молчали драгуны, но лица их становились всё сумрачнее и сумрачнее. Приверженцы Керенского пустили по железным дорогам тысячи агитаторов, и ни одного не было от Корни­лова» (ист. 93, стр. 26).

В итоге войска, в которых был некомплект командного состава, а часть начальников была сменена непосредственно перед выступлением, из войсковых частей, подчиненных дис­циплине, превратилась в митингующую небоеспособную толпу. Всего этого не было бы, если бы Корнилов лично возглавил движение, позаботившись об управлении частями во время перевозки и в районе сосредоточения армейской группы[369]. По­сле обращения Керенского часть воинских эшелонов была железнодорожниками развезена по захолустьям и там попрос­ту брошена.

Всего этого можно было бы избежать, если бы планировал­ся не железнодорожный марш в Петроград, а взятие Петрогра­да. Революционно настроенные части Петроградского гарни­зона, выдвинутые навстречу и полгода до этого митинговав­шие, скорее всего не смогли бы воспрепятствовать военной операции против столицы; но они смогли воспрепятствовать железнодорожному маршу разрозненных частей, ли­шенных централизованного командования и дисциплины при передислокации.

Крайне низкий организационный уровень выступления, низкий военный уровень разработки операции позволяют сделать только один вывод: “корниловщина” не была «воен­ным заговором правых», как в этом пытаются уверить во всех советских учебниках истории. Это было стихийное, под воз­действием ЭМОЦИЙ, легкомысленное выступление некоторой части высшего генералитета, спровоцированное самим “Керенским” и не поддержанное остальным гене­ралитетом. Будь это действительно далеко идущий заговор, то “вольница” Петроградского гарнизона, больше занятая ми­тингами, а не боевой подготовкой, не устояла бы против во­енного профессионализма на уровне выше тактического. Но эмоциональные срывы проявляются по-разному, в зависи­мости от наличных возможностей: у генерала Корнилова в 1917 г. — как попытка переворота; у майора Пустобаева (тоже шутка предиктора: бает пустое) в 1990 г. — как вопль: «Демократы! Караул! Переворот!»

Другое дело: в случае успешного переворота смог бы Кор­нилов удержать государственную власть, расширяя социаль­ную базу диктатуры? Начинал он переворот, не имея социаль­ной базы: рядовой состав шёл на непонятное ему дело не по убеждению, а по причине подчинения дисциплине военной структуры. Как только структура распалась, кончилась и “корниловщина”.

По отношению к “корниловщине” “Керенский” сыграл пробольшевистскую роль. Как профессиональный политикан, юрист-адвокат, выжимающий сострадание и гнев у публики в суде за гонорары, а не во имя Справедливости, умеющий держать и “заклинать” толпу, “Керенский” мог бы помочь Корнилову испра­вить его ошибки во время митингования войск, если бы они были в сговоре, как полагал Л.И.Путилов.

По завершении “мятежа” Корнилов был арестован и заключён в тюрьму, откуда бежал за Дон, где впоследствии возглавил доброволь­ческую армию. Убит во время боев под Екатеринодаром (Краснодар). Генерал Крымов, командовавший по поручению Корнилова “мятежной” группой войск, застрелился.

После корниловского выступления раскол в армии между рядовыми и офицерскими корпусом ещё более углубился и ко времени “октябрьского эпизода” “Каменева” и “Зиновь­ева” был столь велик, что сам “эпизод” мог бы иметь значение мелкой внутрипартийной склоки. Это безусловно было нарушение партий­ной дисциплины, но только внутрипартийной. И это не была глупость “Каменева” и “Зиновьева”, то есть эпизод «не является случайностью» на что прямо указал В.И.Ленин в “Письме к съезду”; он представлял собой масонское оповещение посвященных о том, что большевики наконец-то созрели, чтобы взять власть.

Выступления же “Каменева” и “Зиновье­ва” на партийных совещаниях против курса на восстание — не более чем трюк, необходимый для того, чтобы убедиться: партийное руко­водство действительно готово пойти на восстание, а не про­сто бросается словами.

“Каменев” и “Зиновьев” в самиздатных источниках назы­ваю­тся как масоны. Впоследствии, на IV конгрессе Комин­терна они не поддержали Ленина, выступившего против пребы­вания “камен­щиков” в компартиях.

В “Письме к съезду” Ленина (ПСС, т. 45, стр. 343, 348) есть такая фраза: «Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому». Это можно понимать только как то, что “октябрьский эпизод” принадлежит закономерно­сти; личной вины “Каменева” и “Зиновьева” нет только в том случае, если они, пребывая в партии <в то же самое время были> скованы дисциплиной ещё како-то внепартийной общности, к которой, судя по этой фразе, принадлежал и “Троцкий”. Разбор его качеств Ленин дал в своём письме несколько ранее. Общность, к которой принадлежали Розенфельд, Апфельбаум, Бронштейн, — одна: еврейство, подкон­трольное масонству в целом, или еще более узкая “элита” евреев-масонов. Если бы Ленин назвал прямо эту иудомасонскую общность, то “Письма к съезду” до настоящего времени “не было” бы: оно осталось бы неизвестным в тайниках архивов (на всякий случай), либо было бы уничтожено (как неуместное).

Как сообщает Л.Д.“Троцкий”, “Каменев” по соглаше­нию с “Зиновьевым” сдал в газету Горького (“Новая жизнь”) письмо, направленное против принятого накануне — 10 (23) октября — решения о восстании. “Троцкий” приводит следую­щие строки из письма “Каменева”:

«Не только я и Зиновьев, но и ряд товарищей практиков находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов, было бы недопусти­мым, гибельным для пролетариата и революции шагом… Ставить всё … на карту выступления в ближайшие дни значило бы совершить шаг отчаяния, а наша партия слишком сильна, перед ней слишком большая будущность, чтобы совершать подобные шаги» (ист. 81.1, стр. 364).

Это было опубликовано в газете у Горького. Л.Замойский сообщает, что Горький, его первая жена Ек. П. Пешкова и крестник писателя Зиновий Пешков (брат Я.М.Свердлова) интересовались в свое время масонством, а в 1916 г. “морской план”[370] дворцового переворота обсуждался на квартире Горь­кого (ист. 82, стр. 259, 260). Нет никаких оснований пола­гать, что “братская опёка” писателя когда-либо была снята, даже, если он сам и не был “каменщиком”.

В 8-м томе Сочинений И.В.Сталина есть “Ответ на приветствие рабочих главных железнодорожных мастерских в Тифли­се, 8 июня 1926 г.” В нём И.В.Сталин пишет:

«Должен вам сказать, товарищи, по совести, что я не заслужил доброй половины тех похвал, которые раздавались здесь по моему адресу. Оказы­вается, я и герой Октября, и руководитель компартии Совет­ского Союза, и руководитель Коминтерна, чудо-богатырь и всё, что угодно. Всё это пустяки, товарищи, и абсолютно не­нужное преувеличение. В таком тоне говорят обычно над гробом усопшего революционера. Но я еще не собираюсь умирать.

Я вынужден поэтому восстановить подлинную картину то­го, чем я был раньше и кому я обязан нынешним своим поло­жением в нашей партии» (стр. 173).

Мы обращаем внимание на то, что в 1926 г. “культа личности” Сталина еще не было, и к начавшемуся впоследствии культотворчеству в отношении Сталина партия могла бы отнестись, как к «пустякам, абсолютно ненужному преувеличению», в полном соответствии с рекомендациями самого И.В.Сталина, если бы была действительно «умом, честью и совестью» той эпохи.

Далее И.В.Сталин перечисляет, как в кругу товарищей в железнодорожных мастерских Тифлиса он стал учеником от революции; как в Баку стал подмастерьем; а потом под руководством Ленина в Ленинграде (именует новым именем задним числом Петроград) стал одним из мастеров от революции. И завершает свой ответ словами:

«От звания ученика (Тифлис), через звание под­мастерья (Баку), к званию одного из мастеров нашей рево­люции (Ле­нин­град) — вот какова, товарищи, школа моего революционного ученичества. Такова, товарищи, подлинная картина того, чем я был и чем я стал, если говорить без пре­увеличений по совести» (стр. 175).

Все сказано честно, но не прямо, а иносказательно, потому что сказано прямо: «Но я ещё не собираюсь умирать». И звучит как благодарственная присяга о лояльности к масонству.

Нами в тексте ответа на приветствие рабочих главных железнодорожных мастерских в Тифлисе выделена масонская терминология: ученик, под­мастерье, мастер — масонские звания; мастерская — одно из иносказательных наименований масонских лож. Сталин в своем ответе пользуется исключительно масонской терминологией; вероят­ность того, что он пользуется ею, не осознавая этого, очень низка, поскольку он нигде не использует слова невпопад, а вся статья пронизана масонской терминологией.

И.В.Сталин иносказательно говорит, что он, как политический лидер, создан масонством. Даже если сам И.В.Сталин не был масо­ном, в чем мы сомневаемся, да и спор об этом беспредметен, то целенаправленное, контекстуально выдержанное использо­вание масонской терминологии говорит о подконтрольности его масонству в определенный период.

После выступления “Каменева”, после требования Ленина об исключении “Зиновьева” и “Каменева” из партии в газете “Рабочий путь” 20 октября (2 ноября) И.В.Сталиным была опубликована заметка “От редакции”. ПСС В.И.Ленина, т. 34, стр. 503, сообщает: «В этой заметке Сталин писал, что резкость тона статьи Ленина (“Письмо к товарищам”, см. настоящий том, стр. 398 — 418) не меняет по отношению к Зиновьеву и Каменеву того, «что в основном мы остаёмся единомышленниками» (“Рабочий путь”, № 41, 1917 г.).

В.Наумов в статье “Ленинское завещание” (“Правда”, 26.02.1988), обращаясь кэтой статье в газете “Рабочий путь”, указывает, что в защиту “Каменева” и “Зиновьева” Сталин выступил вместе со Свердловым, с которым он, как сообщают некоторые источники, был в плохих отношениях[371]. В.Наумов приводит слова из этой анонимной статьи: «Исклю­че­ние из партии — это не рецепт», — после чего было пред­ложено обязать “Зиновьева” и “Каменева” подчиниться реше­нию ЦК и оставить их в составе ЦК. По своему характеру выступление “Рабочего пути” было давлением на ЦК: газета вышла утром, а заседание ЦК, где обсуждался этот вопрос, состоялось вечером. ЦК принял отставку “Каменева”, “Зино­вьев” письменно отказался от соучастия в поступке “Каменева”.

В.И.Ленин остался «в несогласии» с решением ЦК. Жела­ющие могут видеть в этом эпизоде “злонамеренность” не­согласных с Лениным; отдельные случайности, не связанные друг с другом. Мы же видим, что “октябрьский эпизод” “Каменева” и “Зино­вьева”, повлекший столь мощную под­держку лиц, прямо или косвенно связанных с масонством, сам является актом бесструктурного управления. Он не мог играть какой-либо роли в организации антибольшевистскими силами отпора октябрьскому перевороту: армия к этому времени не шла про­тив большевиков.

Как пишет Л.Д.“Троцкий”, восстание фактически началось 15 октября (по юлианскому календарю), когда Петроградский гарнизон не выполнил приказ Временного правительства о выводе революционно настроенных войсковых частей из города (ист. 81.6, стр. 278). Максимум, что могли сделать “штрейкбрехеры революции” — Розенфельд и Апфельбаум — это циркулярно через газету оповестить посвященных (Ленина в это, видимо, не посвящали: отсюда и его гнев), что не следует волноваться: кто-то должен готовиться к выходу на сцену, а сыгравшие свои роли должны вовремя убраться в безопасные места, что­бы их ненароком не затоптали.

В том же 41 номере “Рабочего пути” 20 октября (по юлианскому календарю) была опубликована статья И.В.Сталина “Окружи­лимя тель­цы мнози тучны” (Сочинения, т. 3, стр. 383; журнал “Слово”, № 8, 1990, стр. 26). Само название статьи, адресующее к широко известному в обществе 1917 г. библейскому тексту[372], что крайне ред­ко для коммунистической печати, говорит о многом для сопричастных. В ней есть такие слова:

«Что касается неврастеников (вы­делено нами) из “Новой жизни”, то мы плохо разби­раемся, чего, собственно, хотят они от нас.

Если они хотят знать о “дне” (кавычки И.В.Сталина) восстания для того, чтобы заранее мобилизовать силы перепуганных интеллигентов, для своевременного … бегства, скажем, в Финляндию, — то мы можем их только … похвалить, ибо мы “во­об­ще за мобилизацию сил”».

В статье дана чёткая расстановка сил, названы противники, с кого будет спрос и подведён итог:

«Что ж, вольному (каменщику: — наше добавление при цитировании) воля…[373] Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов».

Хронология “октябрьского эпизода” Розенфельда и Зиновьева и выступле­ние И.В.Сталина со статьей “Окружили мя тельцы мнози тучны” говорит о том, что Сталин в иерархии был выше.

Через пять дней свершился октябрьский переворот, завер­шивший собой революцию 1917 г. и сам получивший титул Ве­ликая Октябрьская Социалистическая революция.

Есть еще один момент, которого мы ранее коснулись вскользь, но содержательно не рассмотрели: противники боль­шевиков — Временное правительство и неподконтрольный им Совет — практически с самого начала знали, что именно необходимо делать, чтобы вывести Страну из кризиса. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в 32 том ПСС В.И.Ленина.

На стр. 74 — 76 статья “Грозит разруха”, опубликованная в “Правде” ещё 27 (14) мая 1917 г. В ней цитата из резолюции экономического отдела Исполкома Совета, опубликованной 11 мая (юлианского календаря) 1917 г. в № 63 “Известий”, чья редакция была под контролем меньшевиков и народников:

«Для многих отраслей промышленности назрело время для торговой государственной монополии (хлеб, мясо, соль, кожа), для других условия созрели для образования регули­руемых государством трестов (добыча угля и нефти, произ­водство металла, сахара, бумаги) и, наконец, почти для всех отраслей промышленности современные условия требуют регулирующего участия государства в распределении сырья и вырабатываемых продуктов, а также фиксации цен … Однов­ременно с этим следует поставить под контроль государствен­но-общественной власти все кредитные учреждения для борьбы со спекуляцией товарами, подчиненными государст­венному регулированию … Вместе с тем следует … принять самые решительные меры для борьбы с тунеядством, вплоть до введения трудовой повинности … Страна уже в катастрофе, и вывести из неё может лишь творческое усилие всего народа во главе с государственной властью, сознательно возложившей на себя» (гм… гм..!?)[374] «грандиозную за­дачу спасения разрушенной войной и царским режимом стра­ны».

Приведя эту цитату, Ленин пишет:

«Кроме последней фразы со слов, подчеркнутых нами, фразы, с чисто мещанской доверчивостью “возложившей” на капиталистов задачи, коих они решить не смогут, — кроме этого программа великолепна. И контроль, и огосударствление трестов, и борьба со спекуляцией, и трудовая повинность — по­милуйте, да чем же это отличается от “ужасного” большевиз­ма? чего же больше хотели ужасные большевики?»

Далее на стр. 105 — 109 приведена статья Ленина “Неминуе­мая катастрофа и безмерные обещания”, опубликованная в “Прав­де” № 58 и № 59, 29 и 30 (16 и 17) мая 1917 г. В ней Ленин пишет:

«В предыдущем номере “Правды” мы уже указали, что программа Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов ничем уже не отличается от программы “ужас­ного” большевизма».

Сегодня мы должны указать, что программа министра-меньшевика Скобелева идет дальше большевизма. Вот эта программа в передаче министерской газеты “Речь”:

“Министр (Скобелев) заявляет, что … государственное хозяйство на краю пропасти. Необходимо вмешательство в хо­зяйственную жизнь во всех её областях, так как в казначей­стве нет денег. Нужно улучшить положение трудящихся масс, и для этого необходимо забрать прибыль из касс предпринима­телей и банков. (Голое с места: “Каким способом?”). Беспо­щадным обложением имуществ, — отвечает министр Скобелев.

— Финансовая наука знает этот способ. Нужно увеличить став­ки обложения имущих классов до 100 процентов прибыли. (Голос с места: “Это значит всё”.) К сожалению, — заявляет Скобелев, — разные акционерные предприятия уже раздали акционерам дивиденд, но мы должны поэтому обложить имущие классы прогрессивным индивидуальным налогом. Мы ещё дальше пойдем, и если капитал хочет сохранить бур­жуазный способ ведения хозяйства, то пусть работает без про­центов, чтобы клиентов не упускать … Мы должны ввести трудовую повинность для гг. акционеров, банкиров и завод­чиков, у которых настроение вялое вследствие того, что нет стимулов, которые раньше побуждали их работать … Мы долж­ны заставить гг. акционеров подчиниться государству, и для них должна быть повинность, трудовая повинность».

Ленин дает оценку этой программе:

«Программа сама по себе не только великолепна и совпада­ет с большевистской, но в одном пункте идет дальше нашей, именно в том пункте, где обещается “забрать прибыль из касс банков” в размере “100 процентов прибыли”[375]. Наша партия — гораздо скромнее. Она требует в своей резолюции меньшего, именно; только установления контроля за банками и “постепенного” (слушайте! слушайте! большевики за посте­пенность!) “перехода к более справедливому и прогрессив­ному обложению доходов и имуществ”».

Из приведенных мест ясно, что и Совет, подконтрольный буржуазным и мелкобуржуазным партиям, и Временное пра­витель­ство, якобы выражавшее интересы крупного капитала, и боль­ше­вики видели ВЫХОД из экономического кризиса в ПРИН­ЦИ­ПИАЛЬНО ОДИНАКОВЫХ по своему качеству мероприя­тиях, сводящихся к установлению государственного контроля над производством и распределением и прогрес­сивному налогообложению.

Характеризуя деятельность В.М.Чернова (1876 — 1952), одного из лидеров эсеров, успевшего побывать и министром Временного правительства и председателем Учредительного собрания, Л.Д.“Троцкий” писал:

«… вся черновщина — между Февралем и Октябрем —сосредоточилась в заклинании: “Оста­новись, мгновенье: ты прекрасно!”. Но мгновенье не оста­навливалось. Солдат “сатанел”, мужик становился на дыбы, даже семинарист быстро утрачивал февральское благоговение — и в результате черновщина, распустив фалды, совсем-таки грациозно спускалась с воображаемых высот во вполне реаль­ную лужу» (ист. 81.5, стр. 211).

Эта характеристика справедлива и для всей деятельности Временного правительства и всех его поддерживавших либе­ральных ПСЕВДОдемократических сил.

Управленческое решение должно быть своевременным прежде всего. Его качество должно быть достаточно высоким, чтобы в нормальных условиях не ввести объект управления в критическую ситуацию, а в критической ситуации ХОТЯ БЫ не вести к дальнейшему углублению кризиса. СВОЕВРЕМЕН­НОЕ РЕШЕНИЕ вовсе не обязательно наилучшее: оно своевре­менное и УЖЕ ХОРОШО потому, что ПОЗВОЛЯЕТ РЕШИТЬ ВОЗНИКШУЮ ЗАДАЧУ. Решение лучшее, но запоздавшее — абсолютно бесполезно. Либералы этого не понимали ни тогда, ни сейчас, поэтому их “деятельность” только усугубляла кри­зис (как и сейчас) до полной потери ими управления. В 1917 г. с июня по конец октября времени было больше, чем достаточно для того, чтобы начать проводить в жизнь даже Скобелевскую про­грамму оздоровления экономики, исправляя по ходу дела ошибки: была бы воля действовать. Но её-то и не было у ЛИБЕРА­ЛОВ, и обвинять БОЛЬШЕВИКОВ в крахе либеральных иллю­зий 1917 г. — подлость, НЕ ОТДЕЛИМАЯ от духа либе­рализма.

Л.Д.“Троцкий” пишет:

«Февральская революция, если её брать как самостоятельную революцию (важная оговорка: — наше замечание при цитировании), была буржуазной. Но как буржуазная революция она явилась слишком поздно и не заключала в себе никакой ус­тойчивости. Раздираясь противоречиями, сразу же нашедшими себе выражение в двоевластии, она должна была либо превра­титься в непосредственное вступление к пролетарской революции — что и произошло, — либо, под тем или другим буржуаз­но-олигархическим режимом, отбросить Россию в полуколони­альное существование (одно с другим не связано, как это вы­текает из тогдашней обстановки, да и последующей “после-Сталинской” истории: — наше замечание при цитировании). Наступивший после Февраль­ского переворота период можно было, следовательно, рассмат­ривать двояко: либо как период закрепления, развития или завершения “демократической” революции, либо как период подготовки пролетарской революции. На первой точке зрения стояли не только меньшевики и эсеры, но и известная часть руководящих элементов нашей собственной партии. Разница была та, что они действительно стремились толкнуть демокра­тическую революцию как можно дальше влево. Но метод, по существу, был тот же: “давление” на правящую буржу­азию — с таким расчетом, чтобы это давление не выходило за рамки буржуазно-демократического режима. Если бы эта политика воспреобладала, развитие революции пошло бы в обход нашей партии, и мы получили бы в конце концов восста­ние рабочих и крестьянских масс без партийного руководства, другими словами — июльские дни гигантского масштаба, то есть уже не как эпизод, а как катастрофу» (ист. 81.6, стр. 250).

Мы согласны с “Троцким” по существу его вывода, но ска­жем в иных словах: бесполезно оказывать давление и чего-то требовать он конвульсивно дергающегося эпилептика “на троне”, каким оказалось Временное правительство. При полной управленческой недееспособности Временного правительства, не окажись в России дееспособной, противостоящей ему, ор­ганизованной партии, страна впала бы в хаос стихийных восста­ний, последствия которых были бы вряд ли легче, чем свер­шившаяся гражданская война.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 126; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!