Ипотечный кризис и управление главенством закона
Когда ипотечный кризис окончательно разразился на полную мощь, ускоряя Великую рецессию 2008 года, реакция страны на последовавший поток выкупов закладных предоставила тест американскому «верховенству закона». В сердце имущественных прав и защиты потребителя находятся сильные процессуальные гарантии (такие, как учет), чтобы защитить тех, кто вступает в сделки. Подобные гарантии были для защиты домовладельцев, как и кредиторов. Если банк утверждал, что человек должен ему денег, тогда, по закону, он должен был предоставить доказательство перед тем, как выкинуть кого-то на улицу. Когда ипотека (долговая расписка от домовладельца кредитору) передавалась от одного кредитора к другому, то, по закону, ясный учет того, что заемщик вернул и что он еще должен, первый кредитор обязан передать второму с ипотекой.
Банки выдали столь много ипотек и так быстро, что они быстро расправлялись со стандартными процедурными гарантиями. И, поскольку банки и другие кредиторы торопились выдать больше кредитов и больше денег, неудивительно, что мошеннические практики приняли эндемический характер. Начались расследования ФБР[548]. Смесь частых мошеннических практик и пренебрежения процедурными гарантиями были летальными.
Банки хотели иметь более скоростной и менее дорогой способ передачи требований, потому они создали свою собственную систему, названную MERS (Система электронной регистрации ипотеки), но, как и бо́льшая часть того, что банки делали в дни золотой лихорадки, система оказалась несовершенной – без гарантий – и направленной на обход правовой системы, предназначенной для защиты должников. Как сказал один эксперт-правовед, «MERS и ее участники верили, что они могут переписать имущественный закон без демократического мандата[549]».
|
|
|
Когда жилищный пузырь наконец взорвался, опасность банковского безрассудства в кредитовании и учете стала очевидной. По закону предполагалось, что банки способны доказать одолженные суммы. Во многих случаях оказалось, что они этого сделать не могут.
Все это усложнило процесс расчистки последовавшего хаоса. Огромное количество ипотек в кризисе, исчисляемое миллионами, сделало задачу еще сложнее. Необъятность задачи привела банки к созданию «робо-подписи». Вместо найма людей, которые проверяли бы учетные записи и своей подписью в аффидавите (юридически – под присягой! – заверенном документе) заверяли бы, что человек в самом деле должен указанную сумму, многие банки организовали процесс так, что один человек подписывал сотни этих аффидавитов даже без просмотра записей. Проверка записей в соответствии с юридическими процедурами могла бы повредить банковской прибыли. Банки приняли политику лжесвидетельствования в суде. Банковские чиновники это знали – система была устроена способом, который делал, как они утверждали, невозможным проверять записи.
|
|
|
Это привнесло новый поворот в доктрину «слишком большой, чтобы провалиться». Большие банки знали, что раз они большие, то, если проиграют в результате рискованного кредитования, они будут спасены. Они также знали, что они – настолько большие, что если будут пойманы на лжи, то они – слишком большие и могущественные для того, чтобы быть призванными к ответственности. Что оставалось правительству? Отменить миллионы выкупов, которые уже случились? Оштрафовать банки на миллиарды долларов – что власти, вообще-то, должны были сделать? Но это поставило бы банки снова в рискованное положение, в котором опять потребовалась бы государственная помощь, для которой у государства не было ни денег, ни политической воли. Рутинное лжесвидетельство в суде, сотни раз, должно было стать более серьезным преступлением. Здесь был самый настоящий состав преступления. Если бы корпорации были жителями[550] штата, в котором действует правило «трех попыток» (три случая магазинной кражи – и преступник получает пожизненный срок), то эти рецидивисты были бы приговорены к нескольким пожизненным срокам, без права на помилование. Фактически ни один банковский чиновник не попал за решетку за эти преступления. В самом деле, ко времени выхода этой книги в печать ни генеральный прокурор Эрик Холдер (Eric Holder), ни другие американские прокуроры не возбуждали дел по поводу мошенничества с выкупами закладных. В сравнение: следом за кризисом сбережений и займов, к 1990 году, департамент юстиции возбудил 7000 уголовных дел, вылившихся в 1100 обвинений к 1992 году и признанию виновными 839 человек (из которых около 650 получили тюремное заключение)[551]. Сегодня, в то время как банки достигли частичного урегулирования на $26 миллиардов по поводу мошенничества с выкупами, расходы будут нести банковские акционеры, а не банковские чиновники, чьи бонусы раздувались из-за их мошеннического поведения[552].
|
|
|
То, что сделали банки, не было просто вопросом несоблюдения нескольких технических тонкостей. Это не было преступлением без жертв. Для многих банкиров нарушение присяги, совершенное в момент подписи аффидавитов, чтобы ускорить выкупы, было всего лишь деталью, которая могла быть упущена из виду. Но основной принцип верховенства закона и имущественных прав заключается в том, что вы не можете просто так выбросить кого-то на улицу, когда у вас нет доказательств, что он должен вам денег. Но банки так истово преследовали свои выкупы закладных, что некоторые люди были вышвырнуты из своих домов, не задолжав больше ни цента. Для некоторых кредиторов это – просто побочный ущерб, банки просто говорили миллионам американцев, что они могут попрощаться со своими домами – около 8 миллионов с начала кризиса, и от 3 до 4 миллионов еще впереди[553]. Скорость выкупа закладных могла быть еще выше, не вмешайся правительство, чтобы остановить робо-подписи.
|
|
|
Защита банков – мол, большинство людей, вышвырнутых на улицы, было должно денег – стала доказательством того, что Америка отступила от верховенства закона и базовых его понятий. Предполагается, что человек невиновен, пока не доказано обратное. Но по банковской логике, домовладелец должен доказать, что он невиновен, что он не должен денег. В нашей системе правосудия немыслимо осудить невинного человека, и так же немыслимым должно быть выселение любого, кто не должен деньги за свой дом. Предполагается, что у нас есть система, которая защищает невинных. Правовая система США требует доказательств и установленных процедурных гарантий, чтобы соответствовать этим требованиям. Но банки пошли в обход этих гарантий.
Фактически система, которой мы обладаем, облегчила для них уход через эти лазейки – по крайней мере до момента, когда поднялся общественный шум. В большинстве штатов домовладельцы могли быть вышвырнуты из своих домов без слушания в суде. Между тем без слушания человек просто не мог предупредить несправедливый выкуп. Для некоторых наблюдателей эта ситуация напоминала то, что случилось в России в дни «Дикого Востока», после коллапса коммунизма, когда верховенство закона – законодательство о банкротстве в частности – было использовано как законный механизм для замены одной группы владельцев на другую. Суды были куплены, документы подделаны, и процессы проходили легко. В Америке продажность перешла на новый уровень. Подкуплены были не конкретные судьи, но законы сами по себе – через пожертвования на политические кампании и лоббирование, то есть то, что стало называться «коррупцией в американском стиле». В некоторых штатах судьи выбираются, и в этих штатах существует даже более близкая связь между деньгами и «правосудием». Денежные интересы используют пожертвования на кампании для того, чтобы получить судей, сочувствующих их делам[554].
Реакция администрации на масштабные нарушения банками верховенства закона отражает наш новый стиль коррупции: администрация Обамы в самом деле боролась с попытками штатов привлечь банки к ответственности[555]. В самом деле, один из банков, контролируемых федеральным правительством, угрожал свернуть деятельность в Массачусетсе, когда прокурор штата подал иск против банков.
Генеральный прокурор Массачусетса Марта Коакли (Martha Coakley) пыталась достигнуть соглашения с банками в течение года, но они показали себя непримиримыми и отказались от сотрудничества. Для них преступления, которые они совершили, были просто вопросом договоренности. Банки (которые она обвинила) действовали обманно и мошеннически; они не только неправомерно принуждали проблемных заемщиков к выкупу (приводя 14 примеров), основываясь на мошеннической юридической документации, но они также, во многих случаях, обещали пересмотреть долги для домовладельцев и потом отказывались от своего обещания. Проблемы были не единичными, а систематическими, с использованием системы учета MERS, которая «искажала» рамки, установленные штатом для учета владения. Генеральный прокурор Массачусетса была однозначна, отвергая аргумент «слишком большой, чтобы нести ответственность»: «Банки могут думать, что они слишком круты, чтобы потерпеть крах, или слишком велики, чтобы беспокоиться о последствиях своих действий, но мы убеждены, что они не так уж и велики, чтобы не подчиняться закону»[556].
В конце февраля 2012 года газета «Уолл-стрит джорнел» раскрыла еще один неприятный аспект американского кризиса, связанного с закладными. Точно так же, как мы отметили в главе третьей, существовала дискриминация при выдаче ипотек, была и дискриминация в процессе выкупа закладных – в этот раз основанная не на расе, но на уровне дохода. В среднем, у банков уходило 2 года и 2 месяца, чтобы завершить выкуп закладных по ипотекам свыше миллиона долларов, и на шесть месяцев дольше – тех, что были до ста тысяч. Было много причин для этого. Среди них – более масштабные банковские усилия по удовлетворению «больших» должников и заемщиков, которые были лучше вооружены юристами, чтобы защитить себя[557].
Вместо верховенства закона, которое защищало слабых, у нас были законы и предписания и система принуждения, которая давала еще больше власти уже могущественным банкам.
Дискуссия в этой главе (вместе с той, что в главе шестой) показывает, как финансовый сектор обеспечил положение, в котором «верховенство закона» работает в его пользу почти всегда и против обычных американцев. У него были ресурсы, организация и мотивация для этого; и он завершил то, что хотел, с помощью многогранной атаки, которая включала реформу закона о банкротстве для повышения своей власти над заемщиками. Этот закон обеспечил доступ частных коммерческих школ к студенческим займам – почти без оглядки на стандарты, отменяющие ростовщические законы. Атаки финансового сектора предотвращают законодательство, сокращающее хищническое кредитование, дают возможность обходить процедурные гарантии (слабые, как они были), подтверждающие, что только реальный должник может потерять свой дом. В кредитовании и выкупах закладных они нацелились на слабых, малообразованных и бедных. Нравственные сомнения были оставлены в стороне в гигантском квесте по переводу денег от низов к верхушке.
В главе шестой мы объяснили, как кризис, связанный с выкупом домов, сам по себе мог бы в основном и не наступить, если бы мы не позволили банкам иметь столько влияния, если бы отрегулировали упорядоченную реструктуризацию долга, как мы это делали для больших корпораций. Каждый шаг на этом пути – от изначальной выдачи займа до финального выкупа закладной – имел свои альтернативы. Если бы существовали соответствующие предписания, ограничивающие безрассудное и хищническое кредитование и усиливающие экономическую стабильность, – возможно, мы бы даже обошли саму Великую рецессию. Но с политической системой, в которой деньги имеют значение, эти альтернативы не имели ни единого шанса.
Фиаско ипотеки, сохранение хищнического кредитования и банкротство «реформы» уже вызвали серьезные вопросы о «верховенстве закона» – что универсально считается брендом развитого, цивилизованного общества. Верховенство закона должно защищать слабых от сильных и обеспечивать честное обращение со всеми. На рассвете ипотечного кризиса оно не проявило себя никак. Вместо верховенства закона, которое защищало слабых, у нас были законы и предписания и система принуждения, которая давала еще больше власти уже могущественным банкам. В передвижении денег от низа наверх они усугубили проблемы неравенства – и с точки зрения доходов, и с точки зрения распределения богатства.
Де-факто против де-юре
Управление судебной системой стоит дорого, и правила игры определяют, каков размер издержек и кто их несет. Если создать дорогую систему, в которой тяжущиеся стороны сами несут затраты, значит – кто-то создает нечестную систему, даже если с первого взгляда кажется наоборот. Если создается медленная судебная система, это тоже может быть нечестно. Это не просто то, о чем говорят: «Отложенное правосудие – это отказ в правосудии». Бедные не могут понести стоимость задержки так, как это делают богатые. Корпорации знают это. В их договоренностях с менее богатыми оппонентами стандартная тактика заключается в том, чтобы делать небольшие авансовые предложения и угрожать долгим и дорогостоящим процессом с неясным исходом, если предложение не будет принято[558].
Даже просто доступ к правовой системе достаточно дорог, что дает преимущество большим корпорациям и богачам. Мы говорим о важности интеллектуальной собственности, но мы создали такой дорогой и несправедливый режим интеллектуальной собственности, который более работает на пользу патентным юристам и большим корпорациям, чем на продвижение науки и маленькие инновации[559]. Большие фирмы могут нарушать права на интеллектуальную собственность более мелких фирм почти безнаказанно, зная, что в последующем юридическом сражении они их перевесят. Злостные патентные тролли (юридические фирмы) могут покупать спящие патенты (патенты, которые еще не были использованы для вывода продукта на рынок) по низким ценам и, когда фирма становится успешной, объявить нарушение и угрожать закрытием, занимаясь, в сущности, вымогательством.
Именно это и случилось с Research in Motion, производителем популярного BlackBerry, который стал целью патентного иска от «компании патенто-держателя» NTP, Inc. Эта компания также находится в судебных тяжбах с Apple, Google, Microsoft, Verizon Wireless, AT&T, Yahoo! и T-Mobile USA[560]. Не совсем даже ясно, являются ли патенты, по которым идет тяжба, действительными. Но пока их утверждения рассматриваются и объявляются недействительными – что может занять годы и годы – «владелец» патента может закрыть любую фирму, нарушающую его права, пока она не заплатит любую сумму и не примет любые условия, которые на нее будут наложены, включая условие, что патент не может быть оспорен. В нашем примере Research in Motion сдалась требованиям и заплатила NTP более $600 миллионов[561].
Совсем недавно индустрия мобильных телефонов была вовлечена в запутанный клубок патентных диспутов (включая Apple, Samsung, Ericsson, Google, Microsoft, Motorola, Nokia, RIM, LG, HP – и держателя патента, Acacia Research Corporation) в различных правовых форумах разных стран. В то время как исход неясен – если определенные стороны выиграют, линейка выбора для потребителя столкнется с драматическим сокращением и цены вырастут – но, что точно, самыми большими победителями в этой тяжбе станут юристы.
Правовая система сама по себе извлекает огромную ренту, как мы отметили в главе второй. Большие юридические баталии вокруг существующих законов – скажем, нарушил ли Microsoft закон, созданный для поддержки конкурентоспособного рынка, или совершили ли банки мошенничество – привлекают батальоны юристов. Это самая нстоящая гонка вооружений. И в этой гонке вооружений банки, участвующие в мошенничестве, или фирмы, участвующие в антиконкурентных практиках, имеют огромное преимущество, тем более что частные фирмы делают все возможное, чтобы ограничить возможности государства это пресечь. Последствия хорошо иллюстрирует работа Комиссии по ценным бумагам и биржам, преследовавшей повторяющиеся случаи мошенничества в американских банках.
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 201; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!