Лурия А. Р.                  УМ МНЕМОНИСТА 1 страница



 

(3 (16) июля 1902—14 августа 1977) — советский психолог, действительный член АПН СССР, профес­сор. Окончил факультет обществен­ных наук Казанского университета (1921) и I Московский медицинский институт (1937), преподавал в Ака­демии коммунистического воспита­ния и Московском университете (с 1923). С 1945 г.—профессор МГУ, с 1968 г.—заведующий кафедрой ме­дицинской психологии психологиче­ского факультета. Вице-президент Международного союза научной пси­хологии (1969—1972). В 1924—1934 гг. А. Р. Лурия рабо­тал вместе с Л. С. Выготским над проблемами развития высших психи­ческих функций в онтогенезе. Ши­рокую известность получил разрабо­танный им метод исследования аф­фективных процессов — метод «со­пряженных моторных реакций» (« The nature of human conflict ». N. Y ., 1930). Основные экспериментальные и теоретические исследования А. Р. Лурия посвящены изучению нарушений высших психических функций при локальных поражениях мозга. В этих исследованиях была предложена принципиально новая разработка проблемы мозговой ло­кализации психических функций, за­ложены основы современной нейро­психологии.

В хрестоматии приводятся выдержки из знаменитой «Маленькой книжки о большой памяти» (М., 1968), в которой рассматриваются особенности человека, обладающего феноменальными мнемическими спо­собностями.

.Сочинения: Речь и интеллект в развитии ребенка. Сб. статей. М., 1927; Этюды по истории поведения (совм. с Л. С. Выготским). М., 1930; Травматическая афазия. М., 1947; Мозг человека и психические процессы, т. 1—2. М., 1963—1970; Лобные доли и регуляция психиче­ских процессов (ред. совм. с Е. Д. Хомской). М., 1966; Нейро-психологический анализ решения за­дач (совм. с Л. С. Цветковой). М., 1966; Высшие психические функции человека и их нарушения при ло­кальных поражениях мозга. Изд. 2-е. М., 1969; Основы нейропсихо­логии. М., 1973; Об историческом развитии познавательной деятель­ности. М., 1974. А. Р. Лурия

 

Мы рассмотрели память Ш. и проделали беглую экскурсию в его мир. Она показала нам, что этот мир во многом иной, чем наш. Мы видели, что это мир ярких и сложных образов, трудно выра­зимых в словах переживаний, в которых одно ощущение неза­метно переходит в другое. Как же построен его ум? Что характер­но для его познавательных процессов? Как протекает у него ус­воение знаний и сложная интеллектуальная деятельность?

Сам Ш. характеризует свое мышление как умозрительное. Нет, ничего общего с отвлеченными и умозрительными рассужде­ниями философов-рационалистов это не имеет. Это ум, который работает с помощью зрения, умозрительно.

То, о чем другие думают, что они смутно представляют, Ш. видит. Перед ним возникают ясные образы, ощутимость которых граничит с реальностью, и все его мышление — это дальнейшие операции с этими образами.

Наглядное «видение» помогало Ш. с завидной легкостью ре­шать практические задачи, которые требуют от каждого из нас

длительных рассуждений и которые он решал легко — умозри­тельно.

Преимущество мышления Ш. особенно проявлялось в тех задачах, которые трудные для нас именно потому, что словесный «расчет» заслоняет от нас наглядное «видение».

   «Вы помните шуточную задачу: «Стояли на полке два тома по 400 страниц. Книжный червь прогрыз книги от первой страницы первого тома до послед­ней страницы второго. Сколько страниц он прогрыз?»

«Вы, наверное, скажете 800 — 400 страниц первого и 400 страниц второго? А я сразу вижу: нет, он прогрыз только два переплета! Ведь я вижу: вот они стоят, два тома, слева первый, рядом второй. Вот червь начинает с пер­вой страницы и идет вправо. Там только переплет первого тома и переплет второго, и вот он уже у последней страницы второго тома, а ведь он ничего кроме двух переплетов не прогрыз».

Еще ярче выступают механизмы наглядного мышления при решении тех задач, в которых исходные отвлеченные понятия

вступают в особенно отчетливый конфликт со зрительными представлениями. Ш. свободен от этого конфликта, — и то, что с трудом представляется нами, легко усматривается им.

«...Вот там, на М. Бронной, у нас там была маленькая комната, мы встре­тились с математиком Г. Он мне рассказывал, как он решает задачи, и пред­ложил мне решить такую — он сидел на стуле, а я стоял. «Представьте себе, — говорит он, — что перед вами лежит яблоко, и это яблоко надо обтянуть веревкой или ремешком: получится круг, с определенной длиной окружности. Теперь я к этой длине окружности прибавлю 1 метр и теперь эта новая длина окружности будет яблоко плюс 1 метр. Охватите снова яблоко: ясно, что между яблоком и веревкой останется больше пространства». Когда он мне говорил это, я тут же вижу яблоко, я наклоняюсь, обтягиваю его веревкой... Он говорит «ремнем» — и я тут же вижу ремень. Когда он заговорил о метре — тo вижу кусок ремня, нет, он целый, и вот я сделал из него круг, а в середине положил яблоко. Теперь он говорит: «Представим себе земной шар». Вначале я увидел большой земной шар, его тоже охватывает ремень — и горы, и воз­вышенности.

«Теперь также прибавим к ремню 1 метр. Должно получиться какое-то расстояние. Какое расстояние получится?» Вначале у меня появляется пред­ставление об огромном земном шаре. Я его охватил — нет, это слишком близко... Я его удаляю... Я его превращаю в глобус, но без подставки... Это тоже не годится. Он сходен с яблоком... Тогда помещение, где мы были, про­пало, и я увидел огромный шар далеко — в нескольких километрах. Ремень я заменяю стальным обручем — задача трудная — охватить его надо точно. Потом я прибавляю метр и вижу, как отскакивает пространство. Какое прост­ранство? Мне нужно сообразить, понять, чтобы превратить его в размеры, ко­торые приняты у людей ...Я у дверей вижу ящик, я превращаю его в форму шара, ящик обтягиваю ремнем. Теперь я прибавляю метр точно по углам. ...Затем я беру точный размер метра, разрезаю его на 4 части, каждая часть 25 см — для каждого ремешка получается излишек — длина каждой сторо­ны ящика и 1/4 часть ...Ну вот, безразлично, какой бы величины ящик не был: если каждая сторона 100 км, я прибавляю 25 см ...Какая ни будет длина каждой стороны ящика — все равно прибавится 25 см. Получается 4 сторо­ны — и каждая сторона имеет прибавку в 25 см... Я отодвигаю ремень вдоль стороны — и получается с каждой стороны по 12,5 см, ремень везде отстает от ящика на 12,5 см. Пусть ящик огромный, каждая сторона имеет миллион сантиметров — все равно, если прибавить 1 метр — каждая сторона имеет 25 см... Теперь ящик превращается в нормальный. Мне нужно только снять углы и превратить его в круглую форму... И получилось опять то же самое... Вот как я решал эту задачу» (опыт от 12/111 1937 г.).

Читатель простит автора за слишком длинную выдержку; у автора есть одно оправдание: выдержка показывает, какие «умо­зрительные» методы применяет Ш. и как эти методы приводят его к решению задачи совсем иными путями, чем те, которые приме­няет человек, оперирующий «расчетами и карандашом».

Мы видели, какую мощную опору представляет собой образ­ное мышление, позволяющее проделывать в уме все манипуляции, которые каждый из нас может проделывать с вещами. Однако не таит ли образное, и еще больше — синестезическое мышление и опасностей? Не создает ли оно препятствий для правильного выполнения основных познавательных операций? Обратимся к этому.

" Ш. читает отрывок из текста. Каждое слово рождает у него образ. «Другие думают — а я ведь вижу!.. Начинается фраза — проявляются образы. Дальше — новые образы. И еще, и еще...».

Мы "говорили уже о том, что если отрывок читается быстро — один образ набегает на другой, образы толпятся, сгруживаются, то как разобраться в этом хаосе образов?!

А если отрывок читается медленно? И тут свои трудности.

«...Мне дают фразу: «Н. стоял, прислонившись спиной к дереву...» Я вижу человека, одетого в темно-синий костюм, молодого, худощавого. Н. ведь такое изящное имя... Он стоит у большой липы, и кругом трава, лес... «Н. внима­тельно рассматривает витрину магазина»... Вот тебе и на! Значит, это не лес и не сад, значит, он стоит на улице, — и все надо с самого начала пере­давать!..»

Усвоение смысла отрывка, получение информации, которое у нас всегда представляет собой процесс выделения существенного и отвлечения от несущественного и протекает свернуто, — начи­нает представлять здесь мучительный процесс борьбы с всплыва­ющими образами. Значит, образы могут быть не помощью, а пре­пятствием в познании — они уводят в сторону, мешают выделить существенное, они толпятся, обрастают новыми образами, а «потом оказывается, что эти образы идут не туда, куда ведет текст, и все надо переделывать снова. Какую же сизифову работу начи­нает представлять собой чтение, казалось бы, простого отрывка, даже простой фразы... И никогда не остается уверенности, что эти яркие чувственные образы помогут разобраться в смысле, может быть, они отведут от него?.. »

Трудности яркого образного мышления не кончаются, однако, на этом. Впереди подстерегают еще более опасные рифы, на этот раз рождаемые самой природой языка.

Синонимы... омонимы... метафоры... Мы знаем, какое место они занимают в языке, и как легко обычный ум справляется с этими трудностями... Ведь мы можем совсем не замечать, когда одна и та же вещь называется разными словами — мы даже на­ходим известную прелесть в том, что дитя может быть названо ре­бенком, врач — доктором или медиком, переполох — суматохой, а врун — лгуном. Разве для нас представляет какую-нибудь труд­ность, когда один раз мы читаем, что у ворот дома остановился экипаж, а в другой раз с той же легкостью слышим, что «экипаж корабля доблестно проявил себя в десятибалльном шторме». Раз­ве «опуститься по лестнице» затрудняет нас в понимании разговора, где про кого-то говорят, что он морально «опустился»? И, наконец, разве мешает нам то, что «ручка» может одновремен­но быть и ручкой ребенка, и ручкой двери, и ручкой, которой мы пишем, и бог знает чем еще?..

Обычное применение слов, при котором отвлечение и обобще­ние играют ведущую роль, — часто даже не замечает этих труд­ностей или проходит мимо них без всякой задержки: некоторые лингвисты думают даже, что весь язык состоит из одних сплош­ных метафор и метонимий, разве это мешает нашему мышлению? Совершенно иное мы наблюдаем в образном и синестезическом мышлении Ш....

Особенные трудности он испытывает в поэзии... Вряд ли что-нибудь было труднее для Ш. чём читать стихи и видеть за ними смысл. Многие считают, что поэзия требует своего наглядного мыш­ления. Вряд ли с этим можно согласиться, если вдуматься в это глубже. Поэзия рождает не представления, а смыслы; за образами в ней кроется внутреннее значение, подтекст; нужно абстрагироваться от наглядного образа, чтобы понять ее переносное зна­чение, иначе она не была бы поэзией...

А что же с тем, чего представить нельзя? Что же с отвлечен­ными понятиями, которые обозначают сложные отношения, с абстрактными понятиями, которые человечество вырабатывало тыся­челетиями? Они существуют, мы усваиваем их, но видеть их нель­зя. А ведь «я понимаю только то, что я вижу». Сколько раз Ш. го­ворил нам об этом...

И тут начинается новый круг трудностей, новая волна муче­ний, новый ряд попыток совместить несовместимое.

«Бесконечность» — это всегда так было... а что было до этого? А после — что будет? Нет, этого увидеть нельзя...

«Чтобы глубоко понять смысл, надо увидеть его... Ну вот слово «ничто».

Я прочел «ничто»... Очень глубоко... Я представил себе, что лучше назвать ничем что-то... Я вижу «ничто» — это то-то... Для меня, чтобы понять глубокий смысл, я в этот момент должен увидеть... Я обращаюсь к жене и спрашиваю:

«Что такое «ничто?» — Это нет ничего... А у меня по-другому..» Я видел это «ничто» и чувствовал, что она не то думает...»

Как странны и вместе с тем как знакомы эти переживания! Они неизбежны у каждого подростка, который привык мыслить наглядными образами, но который вступает в мир отвлеченных понятий и должен усвоить, что такое «ничто», когда всегда что-то есть... Что такое «вечность» и что было до нее? А что будет после?.. И «бесконечность». А что же после бесконечности?.. Эти понятия есть, им учат в школе, а как представить их?! И если их нельзя представить, что же это такое?

Проклятые вопросы, которые вытекают из несовместимости наглядных представлений и отвлеченных понятий, обступают подростка, озадачивают его, рождают потребность биться над тем, чтобы понять то, что так противоречиво. Однако у подростка они быстро отступают. Конкретное мышление меняется отвлеченным, роль наглядных образов отходит на задний план и замещается ролью условных словесных значений, мышление становится вербально-логическим, наглядные представления остаются где-то на периферии, лучше не трогать их, когда дело заходит об отвлечен­ных понятиях.

У Ш. этот процесс не может пройти так быстро, оставляя за собой лишь память о былых мучениях. Он не может понять, если он не видит, и он пытается видеть «ничто», найти образ «беско­нечности»... Мучительные попытки остаются, и на всю жизнь он сохраняет интеллектуальные конфликты подростка, оказываясь так и не в состоянии переступить через «проклятый» порог.

Нет, наглядно-образное, синестезическое мышление этого человека имело не только вершины, но и низины, с ним была связана не только сила, но и слабость, — и какие усилия он должен был делать, чтобы преодолеть эту слабость?


Э. Блейлер АУТИСТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ

Блейлер ( Bleuler ) Эйген (30 апреля 1857—15 июля 1939) — швейцарский психиатр и патопсихолог, один из основателей глубинной психологии, профессор психиатрии и директор психиатрической клиники в Цюрих­ском университете (1898—1927). Широко известен исследованиями шизофрении (термин «шизофрения» впервые введен Блейлером), а так­же изучением роли аффективных процессов в психике человека. В ранних работах пытался сочетать концепцию 3. Фрейда со взгляда­ми В. Вундта. Не разделяя учение. Фрейда в целом, Блейлер был ини­циатором применения психоаналити­ческих методов в клинике, в частности, впервые (совместно с К. Г. Юнгом) использовал в пато­психологии ассоциативный экспери­мент. С 1909 по 1913 г. был вместе с Фрейдом издателем первого пси­хоаналитического журнала « Jahrbuch fur psychoanalyt . and psycho - pathol . Forschung .». В этом журнале в 1912 г. была опубликована его ра­бота «Аутистическое мышление», со­кращенный вариант которой приво­дится в хрестоматии (печатается по русскому переводу — Одесса, 1926). Сочинения: Руководство по пси­хиатрии. Берлин, 1920; Dementia ргаесох oder Gruppe der Schirophre - nien . Lpz .,— W ., 1911.

 

Одним из важнейших симптомов некоторых психических заболеваний является преобладание внутренней жизни, сопровождающееся активным уходом из внешнего мира. Более "тяжёлые" случаи полностью сводятся к грезам, в которых проходит как бы вся жизнь больных; в более легких случаях мы находим те же самые явления в меньшей степени. Этот симптом я назвал аутизмом. (В довольно большой части аутизм покрывается понятием Юнга «интроверсия» это понятие обозначает обращение внутрь либидо, которое в нормаль­ных случаях должно искать объекты в реальном мире; однако аутистические стремления могут направляться и на внешний мир, таковы, например, случаи, когда шизофреник-реформатор хочет перестроить общество или когда маленькая девочка превращает в своей фантазии кусок дерева в ребенка.)

 Шизофренический мир сновидений наяву имеет свою форму мышления. Я сказал бы, свои особые законы мышления, которые до настоящего времени еще недостаточно изучены. Мы наблюдаем действия этих механизмов, кроме того, и в обычном сновидении, возникающем в состоянии сна, в грезах наяву как у истеричных, так и у здоровых людей, в мифологии, в народных суевериях и в других случаях, где мышление отклоняется от реального мира. Пациентка Б. С. в работе Юнга о раннем слабоумии является Швейцарией, она также — Ивиков журавль; она — владелица все­го мира и, семиэтажной фабрики банковых ассигнаций; она так­же — двойной политехникум и заместительница Сократа.

Все это кажется, на первый взгляд, полной бессмыслицей, и, действительно, является бессмыслицей с точки зрения логики. Но если мы присмотримся внимательнее, то мы найдем понятные связи: мысли, по существу, подчиняются аффективным потребностям, желаниям, а иногда и опасениями; пациентка является Ивиковым журавлём, потому что она хочет освободиться от чув­ства виновности и порочности; она Швейцария — потому что она должна быть свободна.

Бредовые идеи представляют собой не случайное нагромождение мыслей, не беспорядочный «бредовый хаос», как это может показаться при поверхностном рассмотрении, напротив того, в каждом отдельном случае они являются выражением одного или нескольких определенных комплексов, которые находят в них свое осуществление или которые пытаются с их помощью преодолеть противоречия окружающей обстановки.

Аутистическое мышление тенденциозно. Цель достигается благодаря тому, что для ассоциаций, соответствующих стремлению, прокладывается путь, ассоциации же, противоречащие стремлению, тормозятся, т.е. благодаря механизму, зависящему, как нам известно, от влияния аффектов. Между аутистическим и обычным мышлением не существует резкой границы, так как в последнее мышление очень легко проникают аутистические, т. е. аффектив­ные элементы.

Аутистическое мышление управляется двумя принципами, ко­торые при отрицательных аффектах противоречат друг другу, при положительных же аффектах совпадают в своем действии.

1 Каждый аффект стремится удержаться. Он прокладывает пути для соответствующих ему представлений, придает им преу­величенную логическую ценность, и он же тормозит появление противоречащих представлений и лишает их свойственного им значения.

2 Мы устроены таким образом, что мы стремимся получить и сохранить приятное, а следовательно, и окрашенные удоволь­ствием представления, неприятного же мы избегаем. Поэтому представления, сопровождающиеся неудовольствием, встречают подобно внешним неприятным переживаниям защитную силу.

Когда аутистическое мышление старается вызывать представления, соответствующие внутренней тенденции, мгновенному наст­роению или каким-либо стремлениям, то ему нет нужды считать­ся с действительностью; для этих процессов безразлично, действи­тельно ли что-нибудь существует, возможно ли оно, мыслимо ли оно; они имеют отношение к реальности лишь постольку, поскольку она доставляла, или продолжает еще доставлять им материал представлений, с которыми связаны аутистические механизмы или с которыми он оперируют. Таким образом, аутистическое мышление может давать выражение всевозможным тенденциям и влечениям, которые скрыты в человеке. Так как логика, репродуцирующая реальные соотношения, не является для него руководящим началом, то самые различные желания могут существовать наряду друг с другом и получать даже выражение в одних и тех же аутистических мыслях: отвергаются ли они сознанием или нет. В реалистическом мышлении, в нашей жизни и в наших поступках большое число влечений и желаний игнорируется, подавляется в пользу того, что является субъективно важным; многие из этих желаний едва ли доходят до нашего сознания.

В aутизмe все это может получить свое выражение. Самые противоположные желания могут существовать наряду^ др_уг с другом и получать даже выражение в одних и тех же аутистичтстсих мыслях: быть опять ребенком, чтобы простодушно на­слаждаться жизнью, и 6ыть в то же время зрелым человеком, желания которого направлены на большую работоспособность, на важное положение в свете; жить бесконечно долго и заменить одновременно это жалкое существование нирваной; обладать любимой женщиной и сохранить вместе с тем для себя свободу действий; быть гетеросексуальным и в то же самое время гомосексу­альным и т.д.

Поэтому нас не должно удивлять, что аутизм пользуется пер­вым попавшимся материалом мыслей, даже ошибочным, что он постоянно оперирует с недостаточно продуманными понятиями и ставит на место одного понятия другое, имеющее при объективном рассмотрении лишь второстепенные общие компоненты с первым, так что идеи выражаются в самых рискованных символах. Эти символы часто не распознаются и понимаются в их собственном значении. Любовь символизируется согласно общеизвестной аналогии с огнем, что воспринимается шизофреником как нечто реальное и превращается у него в галлюцинации сжигания.   Поразительно также, насколько аутизм может игнорировать временные соотношения. Он перемешивает бесцеремонно настоящее, прошедшее и будущее. В нем живут еще стремления, ликвидированные для сознания десятки лет тому назад; воспоминания, которые давно уже стали недоступны реалистическому мышлению, используются им как недавние, может быть, им даже отдается предпочтение, так как они меньше наталкиваются на противоре­чие с актуальностью.


Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 236; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!