Нас же систематическое применение самонаблюдения в конце 1 страница

Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления

I.     Понятие о мышлении. Общие вопросы.

 

У. Джемс                                МЫШЛЕНИЕ

 

 

Джемс ( James ) Уильям (11 января 1842 - 16 августа 1910) - американский философ и психолог, один из  основателей прагматизма и функциональной психологии. Получил медицинское и естественнонаучное образование в Гарвардском универси­тете США и в Германии. Профессор философии (1885 - 1869) и психоло­гии (1889 - 1907) в Гарвардском университете. Организовал (совмест­но с Г. Мюнстербергом) первую в США лабораторию прикладной психологии (Гарвардский университет, 1892).

Первоначально психологические взгляды Джемса развивались в русле «психологии сознания» В. Вундта. Однако уже в своей первой крупной работе («Принципы психологии», 1890) он выступил против атомизма классической ассоциатив­ной психологии и развил представле­ние о сознании как о «потоке» непрерывно сменяющих друг друга целостных индивидуальных психических состояний, из которого человек вычленяет отдельные «группы чувственных элементов», составляющих затем его «реальный мир». Джемс рассматривал сознание с точки зрения его «функциональной» ценности для жизни человека, как одно из орудий биологического приспособле­ния индивида. В связи с этим он отводил важную роль инстинктам и эмоциям, индивидуальным физиоло­гическим особенностям человека. Широкое распространение получила выдвинутая им теория эмоций (1884). Ряд интересных работ Джемса посвящен научно-психологи­ческому анализу религии. В хрестоматии помещена глава «Мышление» из основной книги Джемса «Психология» ( Спб., 1905), Здесь предпринята одна из первых попыток определить психологическую специфику мышления, описать струк­туру мыслительного акта, его фено­менальные особенности и механизмы. Сочинения: Научные основы пси­хологии. Спб., 1902; Прагматизм. Изд. 2-е. Спб., 1910; Многообразие религиозного опыта. М., 1910; Су­ществует ли сознание? — В кн.: Но­вые идеи в философии, вып. 4. Спб., 1913.

 

 

Что такое мышление. Мы называем человека разумным живот­ным, и представители традиционного интеллектуализма всегда с особенным упорством подчеркивали тот факт, что животные совершенно лишены разума. Тем не менее вовсе не так легко определить, что такое разум и чем отличается своеобразный ум­ственный процесс, называемый мышлением, от ряда мыслей, кото­рый может вести к таким же результатам, как и мышление.

Большая часть умственных процессов, состоя из цепи образов, вызывающих один другой, представляет нечто аналогичное с само­произвольной сменой образов в грезах, какой, по-видимому, обла­дают высшие животные. Но и такой способ мышления ведёт к разумным выводам, как теоретическим, так и практическим. Связь между терминами при таком процессе мысли выражается или в «смежности», или в «сходстве», и при соединении обоих родов этой связи наше мышление едва ли может быть очень бессвязным. Вообще говоря, при подобном непроизвольном мышлении терми­ны, сочетающиеся между собой, представляют конкретные эмпи­рические образы, а не абстракции. Солнечный закат может вызвать в нас образ корабельной палубы, с которой мы видели его прошлым летом, спутников по путешествию, прибытие в порт etc, и тот же образ заката может навести нас на мысль о солнечных мифах, о погребальных кострах Геркулеса и Гектора, о Гомере, о том, умел ли он писать, о греческой азбуке etc. Если в нашем мышлении преобладают обыденные ассоциации по смежности, то мы обладаем прозаическим умом, если в данном лице часто непроизвольно возникают необыкновенные ассоциации по сходству и по смежности, мы называем его одаренным фантазией, поэти­ческим талантом, остроумием.

Если в этом умственном процессе играет роль отвлеченное свойство, то оно лишь на "мгновение привлекает наше внимание, а затем сменяется чем-нибудь иным и никогда не отличается боль­шой степенью абстракции. Так, например, размышляя о солнеч­ных мифах, мы можем мельком с восторгом подумать об изящест­ве образов в уме первобытного человека или на мгновение вспом­нить с пренебрежением об умственной узости современных, толкователей этих мифов. Но в общем мы больше думаем о непосредственно воспринимаемых из действительного или воз­можного опыта конкретных впечатлениях, чем об отвлеченных свойствах.

Во всех этих случаях наши умственные процессы могут быть вполне разумны, но все же они не представляют здесь мышления в строгом смысле слова. В мышлении, хотя выводы могут быть конкретными, они не вызываются непосредственно другими кон­кретными образами, как это бывает при цепи мыслей, связанных простыми ассоциациями. Эти конкретные выводы связаны с пред­шествующими конкретными образами при посредстве промежуточных ступеней, общих, отвлеченных признаков, отчетливо выделяемых нами из опыта и подвергаемых особому анализу.

Великая разница между простыми умственными процессами, заключающимися в вызывании одного конкретного образа минув­шего опыта с помощью другого, и мышлением в строгом смысле слова de facto заключается в следующем: эмпирические умствен­ные процессы только репродуктивны, мышление же - продуктивно. Мыслитель, придя в столкновение с конкретными данными, которых он никогда раньше не видел и о которых ничего не слышал, спустя немного времени, если способность мышления в нем действительно велика, сумеет из этих данных сделать такие выводы, которые совершенно загладят его незнакомство с данной конкретной областью. Мышление выручает нас при непредвиден­ном стечении обстоятельств, при которых вся наша обыденная «ассоциационная мудрость» и наше «воспитание», разделяемые нами с животными, оказываются бессильными.

 

Точное определение «мышления». Условимся считать характеристической особенностью мышления в тесном смысле слова способность ориентироваться в новых для нас данных опыта. Эта особенность в достаточной степени выделяет «мышление» из сфе­ры обыденных ассоциационных умственных процессов и прямо указывает нам на его отличительную черту.

Мышление заключает в себе анализ и отвлечение. В то время как грубый эмпирик созерцает факт во всей его цельности, оста­ваясь перед ним беспомощным и сбитым с толку, если этот факт не вызывает в его уме ничего сходного или смежного, мыслитель расчленяет данное явление и отличает в нем какой-нибудь опре­деленный атрибут. Этот атрибут он принимает за существенную сторону целого данного явления, усматривает в нем свойства и выводит из него следствия, с которыми дотоле в его глазах дан­ный факт не находился ни в какой связи, но которые теперь, раз будучи в нем усмотрены, должны быть с ним связаны.

Назовем факт или конкретную данную опыта - S

        существенный атрибут                            - М

        свойство атрибута                                   - Р.                   

 

Тогда умозаключение от S к Р может быть сделано только при посредстве М. Таким образом, «сущность» М заключается в том, что оно является средним или третьим термином, который мы выше назвали существенным атрибутом. Мыслитель замещает здесь первоначальную конкретную данную S ее отвлеченным свойством М. Что справедливо относительно М, что связано с М, то справедливо и относительно S, то связано и с S. Так как М, собственно говоря, есть одна из частей целого S, то мышление можно очень хорошо определить как замещение целого его частя­ми и связанными с ним свойствами и следствиями. Тогда искусст­во мышления можно охарактеризовать двумя чертами:

1) проницательностью, или умением вскрыть в находящемся перед нами целом факте S его существенный атрибут М;

2)  запасом знаний, или умением быстро поставить М в связь с заключающимися в нем, связанными с ним и вытекающи­ми из него данными. Если мы бросим беглый взгляд на обычный силлогизм:

 

М есть Р

S есть М

S есть Р,

 

то увидим, что вторая или меньшая посылка требует проницательности, первая или большая - полноты и обилия знаний. Обыкновенно чаще встречается обилие знаний, чем проницательность, так как способность рассматривать конкретные данные под различными углами зрения менее обыкновенна, чем умение заучивать давно известные положения, так что при наиболее , обыденном употреблении силлогизмов новым шагом мысли яв­ляется меньшая посылка, выражающая нашу точку зрения на данный объект, но, конечно, не всегда, ибо тот факт, что М связано с Р, также может быть дотоле неизвестен и ныне впервые нами формулирован. Восприятие того факта, что S есть М, есть точка зрения на S. Утверждение, что М есть Р, есть общее или абстрактное суждение.

Скажем два слова о том и другом.

 

Что такое точка зрения на данный предмет? Когда мы рассматриваем S просто как М (например, киноварь просто как ртут­ное соединение), то сосредоточиваем все наше внимание на этом атрибуте М, игнорируя все остальные атрибуты. Мы лишаем реальное явление S его полноты. Во всякой реальности можно найти бесчисленное множество различных сторон и свойств. Даже такое простое явление, как линию, проводимую нами по воздуху, можно рассматривать в отношении ее положения, формы, длины и направления. При анализе более сложных фактов точки зрения, с которых их можно рассматривать, становятся буквально бес­численными. Киноварь не только ртутное соединение, она сверх того окрашивает в ярко-красный цвет, обладает значительным удельным весом, привозится в Европу из Китая и т. д. Ad infinitum.

Все предметы суть источники свойств, которые познаются нами лишь мало-помалу, и справедливо говорят, что познать исчерпы­вающим образом одну какую-нибудь вещь — значило бы познать всю вселенную. Человек представляет собой весьма сложное явление, но из этого бесконечно сложного комплекса свойств провиант­мейстер в армии извлекает для своих целей только одно, именно потребление стольких-то фунтов пищи в день; генерал, - способ­ность проходить в день столько-то верст; столяр, изготовляющий стулья, - такие-то размеры тела; оратор — отзывчивость на такие - то и такие-то чувства; наконец, театральный антрепренер - готовность платить ровно столько-то за один вечер развлечения. Каж­дое из этих лиц выделяет в целом человеке известную сторону, имеющую отношение к его точке зрения. Все остальные точки зрения на конкретный факт равно истинны.  Нет ни одного свой­ства, которое можно было бы признать абсолютно существенным для чего-нибудь. Свойство, которое в одном случае является су­щественным для данной вещи, становится для нее в другом слу­чае совершенно неважной чертой.

Становясь временно на любую из точек зрения на вещь, я на­чинаю несправедливо игнорировать другие точки зрения. Но так как я могу квалифицировать вещь каждый раз только одним определенным образом, то каждая моя точка зрения неизбежно окажется ошибочной, узкой, односторонней. Природная необхо­димость, заставляющая меня поневоле быть ограниченным и в мышлении, и в деятельности, делает для меня извинительной эту неизбежную односторонность.

Мое мышление всегда связано с деятельностью, а действовать я могу лишь в одном направлении зараз. В данную минуту для меня, пока я пишу эту главу, способность подбора фактов и уме­ние сосредоточивать внимание на известных сторонах явления представляется сущностью человеческого ума. В других главах иные свойства казались и будут еще казаться мне наиболее су­щественными сторонами человеческого духа.

Реальность остается явлением совершенно безразличным по отношению к тем целям, которые мы с ней связываем. Ее наи­более обыденное житейское назначение, ее наиболее привычное для нас название и ее свойства, ассоциировавшиеся с последним в нашем уме, не представляют в сущности ничего неприкосновен­ного. Они более характеризуют нас, чем саму вещь. Но мы до того скованы предрассудками, наш ум до того окоченел, что наи­более привычным для нас названиям вещей и связанным с ними представлениям мы приписываем значение чего-то вечного, аб­солютного (натуралисты могут подумать, что молекулярное строение вещества составляет сущность мировых явлений в абсолютном смысле слова и что Н2О есть более точное выражение сущности воды, чем указание на ее свойство растворять сахар или утолять жажду. Нимало! Все эти свойства могут равно характеризовать воду как некоторую реальность, и для химика сущность воды прежде всего определяется формулой H2O и затем уже другими свойствами только потому, что для его целей лабораторного син­теза и анализа веществ вода, как предмет науки, изучающей соединения и разложения веществ, есть прежде всего H2O).

Мышление всегда связано с личным интересом. Обратимся опять к символическому изображению умственного процесса:

 

М есть Р

S есть M

S есть Р.

 

Мы различаем и выделяем М, так как оно в данную минуту является для нас сущностью конкретного факта, явления или реальности S. Но в нашем мире М стоит в необходимой связи с Р, так что Р есть второе явление, которое мы можем найти связанным с фактом S. Мы можем заключать к Р через посредничество M, которое мы с помощью нашей проницательности выде­лили как сущность, из первоначально воспринятого нами факта S.

Заметьте теперь, что М было только в том случае хорошим показателем нашей проницательности, давшим нам возможность выделить Р и отвлечь его от остальных свойств S, если Р имеет для нас какое-нибудь значение, какую-нибудь ценность. Если, наоборот, Р не имело для нас никакого значения, то лучшим показателем сущности S было бы не М, а что-нибудь иное. С психо­логической точки зрения, вообще говоря, с самого начала умственного процесса S является преобладающим по значению эле­ментом. Мы ищем Р или что-нибудь похожее на Р. Но в целом конкретном факте S оно скрыто от нашего взора, ища в S опор­ного пункта, при помощи которого мы могли бы добраться до Р, мы, благодаря нашей проницательности, нападаем на М, которое оказывается как раз свойством, стоящим в связи с Р. Бели бы мы желали найти Q, а не Р и если бы N было свойством S, стоя­щим в связи с Q, то мы должны были бы игнорировать М, сосре­доточить внимание на N и рассматривать S исключительно как явление, обладающее свойством N.

Мыслитель расчленяет конкретный факт и рассматривает его с отвлеченной точки зрения, но он должен, сверх того, рассмат­ривать его надлежащим образом, т. е. вскрывая в нем свойство, ведущее прямо к тому выводу, который представляет для него в данную минуту наибольший интерес.

Результаты нашего мышления могут быть нами получены иногда совершенно случайно.

Я помню, как моя горничная открыла, что стенные часы мои могут правильно идти, только будучи наклонены немного вперед. Она напала на этот способ случайно, после многих недель тщетных попыток заставить часы идти как следует. Причиной постоян­ной остановки часов было трение чечевицы маятника о заднюю стенку часового ящика; развитый человек обнаружил бы эту при­чину в пять минут.

При помощи измерения множества треугольников можно было бы найти их площадь всегда равной произведению высоты на половину основания и формулировать это свойство как эмпири­ческий закон. Но мыслитель избавляет себя от труда бесчислен­ных измерений, видя, что сущность треугольника заключается в том, что он есть половина параллелограмма с тем же основа­нием и высотой, площадь которого равна произведению всей высоты на основание. Чтобы уяснить себе это, надо провести допол­нительные линии, и геометр часто должен проводить такие линии, чтобы с помощью их вскрыть нужное ему существенное свойство фигуры. Сущность фигуры заключается в некотором отношении фигуры к новым линиям, отношении, которое не может "быть ясным для нас, пока эти линии не проведены. Гений геометра заключается в умении вообразить себе новые линии, а проницательность его в усмотрении этого отношения к ним данной фи­гуры.

Итак, в мышлении есть две весьма важные стороны:

1) свойство, извлеченное нами из конкретного факта,   

признаётся нами равнозначным всему факту, из которого   

выде­лено;

2) выделенное таким образом свойство наталкивает нас 

нас известный вывод и сообщает этому выводу такую   

очевидность, какой мы не могли бы извлечь    

непосредственно из данного конкретного факта.

Проницательность. Итак, для того, чтобы мыслить, мы должны уметь извлекать из данного конкретного факта свойства, и не какие-нибудь вообще, а те свойства, которые соответствуют пра­вильному выводу. Извлекая несоответствующие свойства, мы по­лучим неправильный вывод. Отсюда возникают следующие недоумения: Как извлекаем мы известные свойства из конкретных данных, и почему во многих случаях они могут быть вскрыты только гением? Почему все люди не могут мыслить одинаково успешно? Почему лишь одному Ньютону удалось открыть закон тяготения, одному Дарвину - принцип выживания существ наи­более приспособленных? Чтобы ответить на эти вопросы, нам не­обходимо произвести новое исследование, посмотрев, как в нас естественным путем развивается проникновение в явления дей­ствительности.

Первоначально все наше знание смутно. При этом неясном способе познавания ребенку, впервые начинающему сознавать комнату, она, вероятно, представляется чем-то отличающимся от находящейся в движении кормилицы. В его сознании еще нет подразделений, одно окно комнаты, быть может, особенно при­влекает его внимание. Такое же смутное впечатление производит каждая совершенно новая сфера опыта и на взрослого. Библио­тека, археологический музей, магазин машин представляют собой какие-то неясные целые для новичка, но для машиниста, антиква­рия, библиофила целое почти совершенно ускользает от внима­ния, до того стремительно они набрасываются на исследование деталей. Знакомство с предметом породило в них способность различения.

Неопределенные термины вроде «трава», «плесень», «мясо» для ботаника и зоолога не существуют, до того они углубились в изучение различных видов трав, плесени и мышц. Когда Чарльз Кингслей показал одному господину анатомирование гусеницы, тот, увидев тонкое строение ее внутренностей, заметил: «Право, я думал, что она состоит только из внешней оболочки и мякоти».

Каким путем развивается в нас способность к анализу, мы вы­яснили себе в главах «О различении» и «О внимании». Разумеется, мы диссоциируем элементы смутно воспринимаемых нами цель­ных впечатлений, направляя наше внимание то на одну, то на другую часть целого. Но в силу чего мы сосредоточиваем наше внимание сначала на том, а потом на другом элементе?

На это можно тотчас же дать два ясных ответа: 1) в силу наших практических или инстинктивных интересов и 2) в силу наших эстетических интересов.

Собака, где угодно, умеет отличить запах себе подобных, лошадь чрезвычайно чутка к ржанию других лошадей, потому что эти факты имеют для них практическое значение и вызывают, в этих животных инстинктивное возбуждение. Ребенок, замечая пламя свечки или окно, оставляет без внимания остальные части комнаты, потому что последние не доставляют ему столь живого удовольствия. Деревенский мальчишка умеет находить чернику, орехи и т. п. ввиду их практической пользы, выделяя их из массы кустарников и деревьев. Таким образом, эти практические и эсте­тические интересы суть наиболее важные факторы, способствую­щие яркому выделению частностей из цельного конкретного явле­ния. На что они направляют наше внимание, то и служит объек­том последнего, но, что такое они сами — этого мы не можем сказать. Мы должны в данном случае ограничиться признанием их неразложимыми далее, первичными факторами, определяющи­ми то направление, в котором будет совершаться рост нашего знания.

Существо, руководимое в своей деятельности немногочислен­ными инстинктивными импульсами или немногочисленными прак­тическими и эстетическими интересами, будет обладать способ­ностью диссоциировать весьма немногие свойства и в лучшем случае будет одарено ограниченными умственными способностя­ми; существо же, одаренное большим разнообразием интересов, будет обладать высшими умственными способностями. Человек как существо, одаренное бесконечным разнообразием инстинктов, практических стремлений и эстетических чувств, доставляемых каждым органом чувств, в силу одного этого должен обладать способностью диссоциировать свойства в гораздо большей степе­ни, чем животные, и согласно этому мы находим, что дикари, стоящие на самой низкой ступени развития, мыслят неизмеримо более совершенным образом, чем самые высокие животные по­роды.

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!