От зависимости к самостоятельности? Особенности российского масонства

 

Вернадскому отказано в доступе к архивам Швеции и Германии. – «Братья» проникают в царские покои. – Поворот к просветительству. – Екатерина запрещает ложи. – Неудобный П. – Вторичный запрет. – Тень «европейской Карбонады». – Пушкин и масонство. – Злоключения Пьера Безухова. – Легенда о великом инквизиторе.

 

В самый канун революционных событий, в 1917 году, в Петрограде вышла книга Г. Вернадского «Русское масонство в царствование Екатерины II». Она добавилась к ряду исследований русского масонства; уже имелись труды А. Пыпина «Масонство в России», двухтомник «Масонство в его прошлом и настоящем» (1914–1915), под редакцией С. Мельгунова и Н. Сидорова, где обстоятельно разбиралась также история международного масонства, работы Я. Барскова, М. Лонгинова, В. Семевского и других. Г. Вернадский воспринял от отца, известного ученого, увлечение загадками Космоса, вопросами эволюции живого вещества на Земле, вообще крупными, глобальными проблемами, и решил обратиться к теме масонства. Это был не очень удачный момент для публикации: власть в России переходила как раз к масонам, в лице Керенского и министров его правительства. Позже, в 1925 году, будучи в США, где он преподавал в Йельском университете, Вернадский сам вступил в ряды масонов, но в тот период, работая над упомянутой книгой, он старался быть объективным и обратился за помощью в архивы Швеции и Германии, которые весьма активно в екатерининские времена контактировали с российскими «братьями». К величайшему удивлению, он получил отказ к доступу в эти архивы, хотя речь шла о событиях весьма отдаленных. Причем в момент просьбы Россия еще не была в состоянии войны с Германией, не говоря уже о вполне мирных отношениях с нейтральной Швецией.

Некоторые секреты не теряют своей остроты за давностью лет. Так было и в отношении масонских битв екатерининских времен, которые и привели к первому в истории России запрету масонских лож в 1792 году. В этот период, независимо от ритуальных особенностей, центры европейского масонства соперничали друг с другом в борьбе за влияние на ложи России. Немецкое «тамплиерство» Карла Хунда боролось в Москве и Петербурге с влиянием немецко‑шведской системы Иохана Вильгельма Циннендорфа, оспаривая прерогативы «материнской» ложи Англии, первой проложившей дорогу в Россию. Многие их представители находились на службе у русских царей, образовали своего рода кланы при дворе. Масонские ложи служили теми клубами, через которые они могли лучше наблюдать за внутренними процессами в Петербурге и Москве, продвигать близких им лиц к власти, имея в виду не только интересы своей прослойки, но и более крупные.

Швеция, например, веками боролась с Россией, мешая ей выйти к морям – Балтийскому и Баренцеву. Петр I сумел прорвать шведскую блокаду, утвердив на Неве свою столицу, а на севере укрепив Архангельск. Карл XII попытался было оторвать от России западные земли, но после битвы под Полтавой был вынужден ретироваться.

«Масонские дипломы, – писал Г. Вернадский, – служили отличными паспортами для проникновения в среду петербургской иностранной колонии, ключом к внедрению в среду русских купцов и вельмож». Каждая из конкурирующих сторон действовала по‑своему. Шведские монархи, вступившие в масонство (они патронируют ему и по сей день. – Л. З. ), были поклонниками системы «строгого чина», разработанной Циннендорфом. Она предусматривала беспрекословное подчинение «братьев» вышестоящим ступеням, а созданных по этой системе лож–»материнской», во главе которой стояли шведские монархи. Такого рода подчинение предлагалось работавшим по системе Циннендорфа ложам в России.

В распространении немецких систем особую активность еще в 40‑х годах XVIII века проявляли прусские масоны во главе с Фридрихом II, являвшимся гроссмейстером ордена. Ему даже удавалось завербовать в свой орден ряд представителей высшей русской знати. От них потребовали выполнять функции, которые мало чем отличались от шпионских.

Берлинская ложа «К трем глобусам», которой руководил Фридрих II, контролировала работу значительной части русского масонства и даже хранила их архивы. Позже в Петербурге и Москве немцы стали распространять свой обряд «строгого чина» барона Хунда, включавшего высшие, «тамплиерские» степени.

Деятельность орденов окупалась сторицей. Ставка делалась на наличие в среде аристократии немалого числа обращенных в русское подданство иностранцев и на моду русской аристократии рядиться в чужеземные камзолы. Особенно притягательными были царские покои. В неспокойной нашей истории дворцовые перевороты приводили на трон лиц, еще вчера находившихся в безвестности, в том числе иноземцев и иноземок. Они становились могущественными, самодержцами. При их дворах иностранцам было куда уютнее, чем коренному населению. Нередко берлинский, лондонский, шведский послы имели в Петербурге родственника, командующего армией или флотом России. Это позволяло, особенно после ухода со сцены Петра, проводить в чужой стране чуть ли не собственную политику. А на помощь приходили и масонские организации самой России.

Распространена версия, будто масонство в России появилось в годы царствования Петра I. Связывают это со знакомством императора во время визита в Англию в 1698 году с сэром Кристофером Реном, специалистом по масонству. Согласно этой версии, Петр, возвратившись в Россию, основал ложу, во главе которой встал Лефорт, и в которую входили сам царь и генерал Патрик Гордон. А позже Петр якобы преобразовал ложу в секретное общество под названием «общество Нептуна» с участием того же Лефорта, Феофана Прокоповича, князей Меншикова, Черкасского, Апраксина и Голицына, а также двух шотландцев – генерала Джеймса Брюса, увлекавшегося химией и астрономией и имевшего репутацию колдуна, и Генри Фаркуахэрсона, математика, выписанного Петром I из Англии.

Версия эта подверглась критике в самой Англии, причем со стороны наиболее квалифицированной части историков масонства. Речь идет об исследователе Специальной исторической ложи Quatuor Coronati Lodge – ложи Четырех коронованных – А. Г. Кроссе. Кросс считает, что эта версия была «придумана позднейшими поколениями российских масонов, распевавшими “Песнь Петру Великому” Державина на заседаниях своих лож». «Апокрифический характер этой истории проистекает не только из отсутствия последующих доказательств, но и из сомнительного масонского статуса Кристофера Рена, которого русские историки, опираясь скорее на германские, чем на английские, источники, упорно называют «известным основателем английского масонства». Кросс пришел к такому выводу, работая над фондом славянских документов Оксфордского университета.[64]

Масонство начиналось в России действительно как англоязычное, когда с 1731 года Великой ложей Англии Провинциальным Великим магистром Российской империи был назначен Джон Филлипс, капитан, находившийся на русской службе. Состояла российская ложа только из иностранцев. Преемником Филлипса был англичанин Джеймс Кейт, генерал русской службы. Русских стали принимать в ложи только с 1741 года при Джеймсе Кейте. Бравый шотландец сбежал в Россию от преследований у себя на родине (он был «якобитом»), но брат его Джон оставался в Англии и являлся там Великим мастером. Третий брат – Роберт с 1758 по 1762 год был послом Англии в Петербурге. К тому времени «русский» Кейт, в честь которого наши отечественные масоны даже сложили песню‑здравицу, стал «прусским», перейдя на службу в Берлин. Через два года, он, погиб в о время Семилетней войны. В Берлин прибыл и четвертый брат – генерал, служивший Фридриху II, гроссмейстеру прусского масонства.

Сначала пребывание в ложах было для русской знати в основном модным времяпрепровождением. Позже сюда потянулись личности, выделявшиеся образованностью. В докладе, представленном в 1756 году императрице Елизавете Петровне, среди членов петербургской ложи были упомянуты писатель Сумароков, будущие историки князь Щербатов и Болтин. Там же состояли столь знатные вельможи, как князья Голицын, Трубецкой, Роман Воронцов. Они были приближены к императрице и она относилась в деятельности «братьев» достаточно благосклонно.

Именно система англо‑шведско‑немецкого проникновения помогла разгромленному русскими и потерявшему Берлин Фридриху II вернуть столицу и корону без особых усилий. Его выручил Петр III, немец и масон, посаженный на престол России. Горячий поклонник короля Пруссии, он открыто покровительствовал российскому масонству, подарил в Петербурге ложе «Постоянства» дом и основал особую ложу в своей резиденции в Ораниенбауме. Он сам нередко руководил ее заседаниями. Страной он правил, откровенно презирая ее историю и народ. Когда его убили и трон перешел к его супруге Софье – Фредерике‑Августе Ангальт‑Цербстской (Екатерина II), в Берлине не очень обеспокоились – все‑таки немка. Да и вдохновителем переворота был «брат» – граф Орлов. Казалось, что царица будет легко управляемой. Императрица стремилась придать либеральный оттенок своему царствованию, зарекомендовать себя в качестве просвещенного монарха. Делая реверансы «братьям», она переписывалась с Вольтером, пригласила ко двору Дидро, назначив его собственным библиотекарем. Глава российских масонов Иван Перфильевич Елагин стал ее обер‑гофмейстером. Его друг и сподвижник Николай Новиков, соревновавшийся с царицей в издании журналов, вроде был союзником в придании правлению либерального облика. Не благоволя особо масонам – императрица не любила мистики – она не мешала придворным увлекаться масонскими учениями.

В ложи вошли представители знатных родов – Трубецкие, Голицыны, Воронцовы, а также Апраксины, Воейковы, Вяземские, Гагарины, Долгорукие, Карамзины, Куракины, Кутузовы, Лопухины, Несвицкие, Одоевские, Панины, Пушкины, Репнины, Рылеевы, Строгановы, Черкасские, Шуваловы, Херасковы и другие. Роман Воронцов являлся отцом княгини Дашковой, участницы заговора, который привел на престол Екатерину II. Императрица поручила княгине возглавить Российскую академию. Заметно было желание Екатерины II завоевать симпатии знати. В императорском совете при Екатерине II масонами были 4 из 11 членов, в придворном штате – 11 из 31, 4 из 13 сенаторов, 13 из 60 российских академиков.

Масоны возглавили Московский университет, коммерц‑коллегию, Государственный Ассигнационный банк. В ложи входила, по подсчетам Г. Вернадского, примерно треть чиновников. Всего масонов насчитывалось не менее 6 тысяч. Им удалось проникнуть и в духовную среду (митрополиты Михаил и Серафим – М. Десницкий и С. Глаголевский). Ложи распространились на такие города, как Архангельск, Владимир, Вологда, Дерпт, Житомир, Казань, Кременчуг, Киев, Могилев, Нижний Новгород, Орел, Пенза, Пермь, Рига, Рязань, Симбирск, Харьков, Ярославль.

Россия петровская, возникшая «на зло надменному соседу», затем екатерининская, стала грозной величественной державой. Ее уже нельзя было списать за околицу Европы. Она тревожила, притягивала, вызывала двойственные чувства у соседей. С одной стороны, им очень хотелось ее «поубавить», но поражения при Полтаве, Гангуте, Семилетняя война доказали ее прочность. А к этому прибавились блестящие победы на юге, вернувшие выход к Черному морю. Именно оттого возникал соблазн пойти иным путем, подъесть ее изнутри. И вовлечь любознательных, доверчивых русских в свои игры, запрячь в работу на чуждые цели. Таким путем и было распространено влияние на развившееся в России масонство.

Особой областью была духовно‑творческая. Театр, увеселения, блеск жизни в Петербурге, обширное строительство привлекли в Россию много «властителей дум», проводников философско‑мистических учений, архитекторов, актеров, танцоров, гувернеров, портных. Открывшаяся западным ветрам страна жадно заглатывала все заманчивое, неизведанное, тянулась к «высшим истинам», тайным откровениям.

И тут воедино сливалась искренняя тяга к расширению горизонтов, просвещению, бегству от старомодных кафтанов и тяжеловесного любомудрия с приваживанием авантюристов, шарлатанов, мистиков и оккультистов, подражанием масс‑культуре западных гувернеров, искателей счастья и чинов.

За поверхностными модами стояли более глубокие течения. Шел подкоп новых ересей и религий, включая масонские «системы», под старые – православие, католицизм. Прямые методы здесь были опасны. В 1689 году немецкого мистика Квирина Кульмана, последователя Бёме, публично сожгли в Москве за ересь вместе с его местным почитателем Нордерманом. Поэтому систему масонских воззрений подавали как улучшение и углубление христианских доктрин. Этому служили переводы иностранных книг, таких, как «Великая наука» Люллия, работы английского «розенкрейцера» и ученого Флюктива (Роберт Фладд), аббата Бельгарда «Истинный христианин и честный человек».

В то же время в масонстве России стали ощущаться некоторые сдвиги к осознанию своих национальных целей. Их связывают обычно с именами Елагина и Новикова.

Иван Перфильевич Елагин, человек незнатного происхождения, вступивший в масоны в 1750 году, в своих записках откровенно писал, что привело его туда «тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты… Лестная надежда, не могу ли чрез братство достать в вельможах покровителей». Первые его впечатления от масонства были неблагоприятными. Обряды показались ему «странными», «безрассудными». А что касается надежды «сравняться» в ложах со знатью, то, как он отмечал, «мечтание сие скоро исчезло», ибо высокопоставленное лицо «есть токмо брат в воображении, а в существе вельможа». Он без труда убедился, что мало кто рядом с ним ищет общего блага для Отчизны, а масонские собрания под лозунгами благотворительности и милосердия сводятся к тому, чтобы «при торжественной вечери несогласным воплем непонятные реветь песни и на счет ближнего хорошим упиваться вином». Масонство, по его выражению, выливалось в «шутовство».

Тем не менее Елагин быстро разобрался в казавшихся ему столь нелепыми масонских премудростях, а главное, увидел возможность через ложи способствовать более высокой цели, чем личное благополучие, – просвещению России. На этой почве он сблизился с не очень знатным дворянином – Николаем Ивановичем Новиковым, который явился родоначальником русской журналистики. Подав в возрасте 25 лет в отставку из армии, Новиков в 1769 году приступил к выпуску своего первого сатирического журнала «Трутень». За ним следовали «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек». Новиков высказывал симпатии к представителям «третьего сословия», бичевал невежество и чванство родовитого дворянства. Осмеливался вступать в полемику с самой императрицей, которая тоже издавала свой журнал – »Всякая всячина». Екатерина высказывалась не очень лестно о своих оппонентах, называя их «противу‑нелепым обществом», но пока не предпринимала против них, как говорится, административных мер. Новиков занялся книгоиздательством. Он публикует словари, справочники по русской литературе. В 1775 году Новиков вступает в елагинскую ложу «Астрея». Его издания все чаще помещают переводы произведений западных масонов на философско‑поучительные темы.

26 февраля 1772 года Елагин, возглавивший русское масонство, добился от Англии утверждения первой русской Великой ложи и стал ее «провинциальным великим магистром». Ему приходилось вести борьбу с «тамплиерской» системой Хунда, которую он даже невежливо называл «собачьей», буквально переводя фамилию ее создателя. Но раздражающие Елагина пышные «рыцарские» ритуалы все больше нравились знати. Еще с 1765 года в Петербурге начал действовать рыцарский «Капитул строгого чина», под крылом которого в северной столице возникли ложи Гора, Латоны, Немезиды, в Москве – Гарпократа, в Ревеле – Изиды, в Риге – Аполлона. В 1776 году в Москве была создана ложа Озириса для лиц исключительно княжеского происхождения.

Вопреки сопротивлению Елагина, в России утверждался таким образом весьма аристократический характер масонства. Елагин и сблизившийся с ним Новиков сами колеблются. Им импонируют мистические поиски «высших ступеней», «тайны “розенкрейцеров”».

Первоначально Екатерина через ложи все еще искала дополнительную опору власти. Совместно с умным и образованным Елагиным она даже сама переводила на русский язык труды западных масонов, способствовала созданию в России общества переводчиков. Но ее тревожило, что «братья» все больше попадали в зависимость от прусских и шведских масонов. В 1780 году из Швеции от главы «братьев» пришла директива, что подчиненные ему русские ложи «на всем пространстве империи всея России обязаны во всем и без замедления повиноваться Директории из Швеции, иначе они будут вычеркнуты и исключены как отщепенцы, изменники и клятвопреступники из списка истинных «свободных каменщиков» и верных рыцарей Храма» (цит. по Г. Вернадскому). В 1778 году в Петербурге был основан Капитул Феникса под именем Великой Национальной ложи шведской системы. В 1780 году шведский король официально назначил своего брата герцога Зюдерманландского начальником масонского ордена в Швеции и России. Узнав о сем, Екатерина в гневе удалила из Петербурга князей Г. Гагарина и А. Куракина, руководивших «Фениксом», и ряд других представителей знати, принадлежавших к шведской партии. Шведы были ослаблены. А с ними и масонство в Петербурге. Его центр переместился в Москву.

Туда прибыли Н. Новиков и новое светило российского масонства – немецкий гувернер из Могилева И. Шварц. Завоевав расположение Елагина и Новикова, И. Шварц внушил мысль связаться с курляндско‑литовским масонством, чтобы через него заручиться покровительством герцога Брауншвейгского Фердинанда. Там они решили искать «высших градусов посвящения», а также «сокровенных знаний», в которых, между прочим им отказали шведы. В Москве была учреждена «скрытая сиентифическая ложа «Гармония», чтобы упражняться в тишине», объединившая вождей московского масонства – Н. Трубецкого, М. Хераскова, Н. Новикова, И. Тургенева. А. Кутузова и самого И. Шварца. К ним примкнули И. Татищев, И. Лопухин, С. Гамалей. На одном из своих собраний ложа делегировала И. Шварца в Берлин, чтобы найти там «истинное масонство». Имея рекомендательные письма, из Курляндии, Шварц познакомился прусским с министром Вельнером и врачом Теденом – вождями немецких «розенкрейцеров». Они дали ему разрешение основать «розенкрейцерский» орден в России.

В феврале 1782 года Шварц образовал в Москве орден «Златорозового Креста», который в 1783 году был в Берлине признан главной «розенкрейцерской» организацией в России А на Вильгельмсбадском конвенте масонства в 1782 году Россия, представленная гроссмейстером Фердинандом, была объявлена «8‑й провинцией Строгого Наблюдения (Чина)». Герцог и прусские масоны были довольны – дичь сама шла в силок. Началась работа уже не на шведского, а на прусского короля.

Чем соблазнял И. Шварц и пруссаки российских адептов? «Премудростями высших ступеней Златорозового креста», то есть «тайнами розенкрейцеров». Около двух десятков высших руководителей российского масонства были произведены в розенкрейцеры и отныне должны были «повиноваться непрестанно и постоянно». Ведущий «розенкрейцер», отец русской журналистики Н. Новиков, получил масонский псевдоним Коловион и должен был теперь направлять в Берлин «отчеты о своей жизни и даже о скрытых движениях души»(!). Для непосредственного руководства в Россию был делегирован дворянин из Мекленбурга Шредер. Тот в свою очередь докладывал о делах российских масонов министру прусского двора Вельнеру.

«Повеления ваши и волю высших наших высоко славных начальников с истинной покорностью исполнять всю жизнь мою буду, – писал Коловион‑Новиков Шредеру, подписываясь Frater Roseae et Aurea Crucis, то есть «Брат Розового и Золотого Креста». В обмен немецкие патроны обещали продвинуть наших «любомудров» к «тайнам» и повысить их «градус». И надули, как и шведы. Дали лишь 3‑ю из 9 у них имевшихся степеней.

Не только подчинение иностранному предводителю ее подданных, объединенных в неприятные ей своей чрезмерной мистикой масонские ложи, встревожило императрицу. Просветительская деятельность Новикова разбудила общественную мысль. А горючего материала в России было предостаточно. И хотя повстанцы потерпели поражение, влияние этой войны на общественные настроения было велико. На глаза Екатерине попалась книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», где с огромной силой обличалась система купли‑продажи крестьян, бесчеловечные расправы над ними помещиков, продажность царских чиновников. Книга была посвящена одному из крупнейших масонов – Александру Кутузову, который был направлен в Берлин для поисков «высших тайн» масонства. И хотя сам Радищев не во всем разделял масонские доктрины, считая их слишком расплывчатыми и далекими от народных нужд, Екатерина связывала появление его книги с тайной деятельностью масонов. «Бунтовщик хуже Пугачева», назвала его царица и свое мнение распространила на «каменщиков». Ей докладывали, что в московской типографии Новикова печатаются книги, имеющие «опасное» направление. Были произведены обыски. Выяснилось, что Новиков и его товарищество вели большое, даже по современным масштабам, издание просветительской (и в то же время мистической) литературы. Было сожжено 18 тысяч конфискованных книг. А общий их тираж приближался к 100 тысячам! И это при ограниченных типографских возможностях той эпохи. Екатерина связывала усиление масонской активности с ростом радикальных настроений во Франции, где началась революция.

Была и другая сторона дела, которая особенно тревожила императрицу, пришедшую на трон в результате заговора, подозрительные интриги плелись вокруг ее нелюбимого наследника Павла I сына Петра III. Иезуиты, деятельность которых царица разрешила в России, а также и ее собственная полиция докладывали, что масоны обрабатывают Павла. Из Берлина ему привозили какие‑то книги и письма. В этом деле были замечены Новиков и архитектор Баженов. Шел слух, что им удалось завлечь цесаревича в масонство.[65]

Через новоявленных «розенкрейцеров» наследнику престола внушалось, что с их помощью он может превзойти все мыслимые в истории примеры и соединить светскую и духовную власть, стать чем‑то вроде верховного жреца и предводителя России одновременно, иными словами – подобием «Бога живого», но под надзором Берлина. На основании доносов «розенкрейцеров» о беседах с Павлом, министр Вельнер сделал вывод о том, что «великого князя можно было бы принять в орден, не опасаясь за будущее». В инструкциях «розенкрейцерам» он однако призывает к осторожности и предупреждает о кознях «некоего П.». Основным своим врагом при русском дворе они считали светлейшего князя Потемкина. Ненависть к нему Берлина трудно измерить. Многие годы Потемкин срывал козни Пруссии и Швеции, открыл для России ворота к Черному морю и через него в Средиземноморье. «Князь тьмы», «дьявол» – вот такие эпитеты пестрят в указаниях из Берлина. Масон‑розенкрейцер И. Эрнст под псевдонимом Альбрехт написал памфлет «Пансальвин, князь тьмы», где Пансальвином, естественно, изображали Потемкина Таврического. Уже после смерти Потемкина памфлет услужливо перевел на русский язык В. Левшин, друг Новикова.

Направление Павлу I масонских книг и воспитательные беседы с ним архитектора В. Баженова продолжались. С депутацией от московских «розенкрейцеров» Баженов пожаловал в Петербург с набором переводных книг, среди которых «О подражании Иисусу Христу» и подборкой текстов – «Краткое извлечение» о том, каким надлежит быть «Богу живому». Павел, не мешкая, наметил особую политику, внушая в Берлине после Румянцеву действовать в пользу Пруссии и обещая его наградить, вступив на престол. Тайным действиям сопутствовали явные. В «Магазине свободнокаменщическом» в 1784 году был опубликован текст хвалебной песни в адрес Павла I, в котором повторялся рефрен: «Украшенный венцом, ты будешь нам отцом!» Царицу не обманывали льстивые слова песни–»богини русской сын». Ей, естественно, мерещился дворцовый переворот. А в масонских донесениях из Берлина через прусского посла в Петербурге Келлера и российского посла в Берлине графа Нессельроде (он взял на себя обязанность связного по шпионско‑масонским делам) выражается надежда на скорую смерть Екатерины и Потемкина. Но Екатерина и Потемкин смело и изобретательно отстаивали интересы России. В отношении императрицы к масонству все больше сказывалось осознание опасности, которая исходила от него интересам России. Тем более что в ее руки попадали перехваченные документы, в частности, о переписке принца Карла Гессен‑Кассельского с И. Шварцем, и она могла читать тексты в оригинале, благо немецкий был ее родным языком. Похоже что конкуренты масонов – иезуиты – смогли достать для нее и свидетельства обращения I в масонство. Императрица отмечала, что «князь Куракин употреблен был инструментом к приведению великого князя в братство».

Сведения о разразившейся в Париже революции довершили дело. Приговорив Радищева к ссылке, императрица распорядилась арестовать Новикова. Граф Н. Панин, дипломат, вернувшийся из Швеции и назначенный воспитателем Павла I, был отстранен от должности. Стало известно, что еще при жизни царицы он величал наследника «державнейшим императором».

В указе от 1 августа 1792 года Екатерина II перечисляла обвинения, которые предъявлялись главным образом Новикову: «1) Они делали тайные сборища, имели в оных храмы, престолы, жертвенники; ужасные совершались там клятвы с целованием креста и Евангелия, которыми обязывались и обманщики и обманутые вечною верностью и повиновением ордену Златорозового креста с тем, чтобы никому не открывать тайны ордена, и если бы правительство стало сего требовать, то, храня оную, претерпевать мучение и казни… 2) Мимо законной, Богом учрежденной власти, дерзнули они подчинить себя герцогу Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависимость… 3) Имели они тайную переписку с принцем Гессенкассельским и с прусским министром Вёльнером изобретенными ими шифрами и в такое еще время, когда Берлинский двор оказывал нам в полной мере свое недоброхотство… 4) Они употребляли разные способы… к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы (Павел I, сын Екатерины II. – Л. З. ); в сем уловлении… Новиков сам признал себя преступником. 5) Издавали печатные у себя, непозволенные, развращенные и противные закону православному книги…».[66]

Явив «милость», императрица заменила смертную казнь Новикову заключением в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет.

Интересно, что помимо шведско‑прусской сети для «уловления» Павла I была заброшена и французская. Об этом рассказал в своей работе Г. Вернадский. Действовала она через супругу цесаревича Марию Федоровну, родившуюся в Этюпе (она прибыла оттуда в 1776 г.) и воспитанную на идеях Руссо. Еще до ее переезда в Россию в Южной Франции для «обслуживания» семьи наследника была создана особая масонская структура. Около 1766 года в Авиньоне и Монпелье образовали с участием немцев и шведов «Академию истинных масонов». Затем ее окрестили «Русско‑шведской академией». Ее наставниками стали шведский мистик Сведенборг, бывший советник шведского короля Карла XII, французы Виллермоз и Сен‑Мартен, высокопоставленные руководители французского масонства. Причем интриги плелись ими согласованно с Берлином. Герцог Брауншвейгский лично направлял в Южную Францию русских масонов на выучку в эту Академию, а послом при авиньонском центре почти постоянно был адмирал С. Плещеев. В 1789 году, когда свершилась французская революция, передавшая верховную власть выходцам из масонских лож, авиньонский центр переименовал себя, назвавшись мистическим обществом «народа Божия» или «нового Израиля». Возглавлял его в качестве условного «царя» граф Грабянка. Мистик и друг алхимиков, он потерял свое состояние, оплачивая их попытки «делать золото». Правда, Грабянка мечтал сделаться и реальным монархом – королем польским, учитывая свое польское происхождение. В России был создан филиал того же наименования. Последователем Грабянки здесь оказался А. Лабзин, издатель «Сионского вестника».

Екатерина не могла не видеть маневров вокруг наследника. Она вывела из строя главных игроков. Остальные руководители масонства отделались испугом, некоторые, как Н. Трубецкой, были вынуждены выехать в свои имения и во всяком случае на несколько лет прекратить свою деятельность. Баженов попал в опалу. Выстроенный им прекрасный дворцовый комплекс в Царицыне, под Москвой, был раскритикован императрицей (он был обильно украшен масонской символикой и оттого обречен на длительное забвение). Увы, и сам И. Елагин участвовал вместе с В. Баженовым в «уловлении» персоны будущего царя, правда, руководствуясь достохвальными мотивами – страной должен править «святой царь» Но следует отдать ему должное – его заботили «розенкрейцерские» игры Коловиона и его окружения. «Не сущее ли сие учение истребленного иезуитского ордена? – вопрошал он. – В нем сказуется безпредельная, но скрытая от знания братьев власть…»

В 1796 году Екатерина II умерла, и Павел I вступил на престол. Новиков был сразу освобожден и приглашен ко двору, но предпочел после всего пережитого выехать в родовое имение Авдотьино под Москвой. Одной из причин была неуверенность в том, как Павел поведет себя в дальнейшем. Пережив из‑за контактов с масонами унижения, он мог перенести часть вины за них на «братьев», особенно учитывая психическую неустойчивость, характерную для нового императора, в действиях которого вполне здравые и проникнутые заботой о подданных и нелюбовью к бездельникам – дворянам действия перемежались с труднообъяснимыми распоряжениями.

Некоторые историки приписывают Павлу I отрицательное в целом отношение к масонству. Было ли так на самом деле? В окружении нового императора по‑прежнему находились близкие ему масоны. Сохранились его «масонские» портреты на фоне столь любимой масонами статуи богини Астреи. Позировал на них Павел в одеянии гроссмейстера Мальтийского ордена, главой которого он согласился стать. Православного императора не очень смущало, что орден этот – католический. Он всерьез воспринял свои задачи по защите ордена против Наполеона, покусившегося на Мальту. Послал для защиты Мальты и Италии от Франции А. Суворова и Ф. Ушакова. А что касается католичества, то велел в России создать православный вариант мальтийства.

Масонское «тамплиерство», которое увлекало его, как известно, считало, что ведет свое происхождение от Мальтийского ордена. (Масонство, объединяющее первые три степени «каменщиков» – учеников, подмастерьев и мастеров, называется «иоаннитским» в честь ордена рыцарей Св. Иоанна (Крестителя), основанного в Иерусалиме в годы крестовых походов; впоследствии стал Мальтийским орденом.)

По масонским легендам, масоны слились с орденом в эпоху крестовых походов. Павел рассматривал свое «гроссмейстерство» как по существу масонское. Такое совмещение представлений отразилось и на портретах императора с масонской символикой. Масонские наставления, связывающие источники премудрости и могущества «каменщиков» с Востоком, видимо, побудили его отдать приказ о походе атамана Платова на Индию. Этой затее был положен конец его смертью. В 1801 году заговорщики убили Павла и возвели на престол его сына Александра I.

Официально масонские ложи оставались закрытыми и в царствование Павла I, хотя он и повелел вернуть из заточения лиц, сосланных за масонскую деятельность Екатериной II.

Новый император Александр I благоволил масонам. Масонство, в свою очередь, приняло консервативный, верноподданический облик Эволюцию от просвещения к мистике и консервативным взглядам отмечал еще у Новикова Г. В. Плеханов. «Это была целая трагедия, – писал Плеханов в «Истории русской общественной мысли». – Найдя нравственное успокоение в мистике, Новиков вложил всю свою редкую энергию в проповедь «философии», ставившей смерть выше жизни… Он громко и восторженно пел замогильную песню, а более или менее образованные разночинцы с удовольствием слушали ее и дружным хором подхватывали ее кладбищенский припев. Трагедия, которую мы видим здесь, была трагедией не отдельных лиц, а целого общественного строя. Настроение, овладевшее Новиковым, оказалось соответствующим настроению весьма значительной части европеизованного «мещанства». Выступление нашего разночинца на арену общественной деятельности совершалось теперь под знаменем духовной реакции против передовых идей XVIII столетия».[67]

На самом деле в среде русских масонов стали обнаруживаться все большие расхождения. На одних самым решительным образом повлиял шок от французской революции, казни монархов, распространение французской философии, в которой без труда угадывалась антихристианская направленность и антимонархизм. Один из видных «розенкрейцеров» И. Лопухин под впечатлением французской «буйной свободы», направленной против «единовластия», писал: «О страна несчастия! Коль ужасное позорище превратов и бедствий ты являешь! Добродетель вменяется в порок, и святые законы чистоты ея почитаются вымыслом суеверия… Дерзость, бесстыдство, лютость паче зверской, и жало сатанинского остроумия составляют качество сонмища мучителей, весь народ мерзостью своей печатлеющего…Терзают свою утробу, реками льют кровь свою и ею упиваются». Проповеди социального равенства его и многих русских масонов, являвшимися владельцами крепостных крестьян, пугали не на шутку. И. Лопухин особо защищал «строгую иерархию подчиненности» и в сочинении 1794 года возглашал: «Все вопиет нам о естественности неравенства».

И даже А. Кутузов, переводчик Юнга и Клопштока, посланный «розенкрейцерами» для связи с западными масонами в Берлин, друг Радищева, резко разошелся с ним во взглядах на религию и власть. «Смело можно сказать, – заключал он в одном письме, – что из среды нас не выйдет никогда Мирабо и ему подобные чудовища. Христианин и возмутитель против власти, от Бога установленныя, есть совершенное противоречие». (Как не вспомнить стихи Дениса Давыдова о том, как путались в голове русских масонов барство и словоизлияния о свободах: «А глядишь, наш Мирабо старого Гаврилу за измятое жабо хлещет в ус и рыло».)

Впрочем творчество отечественных масонов иногда ударялось в такие утопии, которые могли присниться только Орвеллу с его «Скотным двором». Князь Щербатов например, предлагал Павлу I в сочинении «Путешествие в землю офирскую» такой образчик регламентации, отдающей духом военного коммунизма:

«Контроль государства проводится при помощи нравственно очищенных офицеров, санскреев или благочинных… Все так рассчитано, что каждому положены правила, как ему жить, какое носить платье, сколько иметь пространный дом, сколько иметь служителей, по скольку блюд на столе, какие напитки, даже содержание скота, дров и освещения положено в цену: дается посуда из казны по чинам, единым жестяная, другим глиняная, а первоклассным серебряная… Нет ни богатства, ни убожества. «Хлеб распределяют государственные житницы, агропункты отпускают семена». Кое‑что из этих рекомендаций Павел попытался воплотить в виде военных поселений.

Впрочем, масонские убеждения большинства членов лож уживались, за небольшими исключениями, с крепостническими взглядами. Прототип личности, обратившей Пьера Безухова в масонство, О. Поздеев в своей записке «Мысли против дарования простому народу так называемой гражданской свободы» замечал: «Если позволять всякому стремиться делаться выше, нежели он есть, то все состояния будут делаться недовольны… При равенстве сословий, кто станет унимать от грабежей и убийств». А другой «брат» Ф. Глинка высказывался за сохранение крепостничества по «гуманным» мотивам: «Наши крепостные люди похожи на канареек, в клетках они зародились, в клетках воспитались, выпустите их из клеток на волю, разумеется без предварительного приуготовления, они не найдут, где добыть себе хлеба, и многие пропадут с голоду и холоду».

О том, как помещики помогали крепостным, говорит тот факт, что тот же О. Поздеев довел своих крепостных бесчеловечным отношением до настоящего бунта.

Интересное исследование о правовых воззрениях российских масонов на рубеже XVIII–XIX веков провел нижегородский исследователь А. Лушин. Из него следует, что российское масонство придерживалось более монархического и консервативного направления, чем это было на Западе. Главным для них было следование масонской фигуре наугольника, который означал законность действий. Одним из теоретиков правовых взглядов российских масонов являлся тайный советник сенатор И. Лопухин, который в своих работах стремился предупредить от злоупотребления властью и советовал строго придерживаться законной меры наказаний. Конечно, отсюда до декабристов с их «цареубийственным кинжалом» было очень далеко. В защите «прав человека», если перейти на современный язык, основным они считали сохранение крепостного права. Но этот же консерватизм отдалял их от следования за наиболее радикальными формами масонства на Западе, побуждал к осторожности и в доктринах, особенно когда они выявляли антихристианские моменты. Может быть, и поэтому западные менторы опасались знакомить российских «братьев» со своими доктринами в полном их объеме и воздерживались от повышения российских «розенкрейцеров» на более высокие градусы.

Развитие масонства в России после его восстановления в правах Александром I развивалось как бы по расходящимся рельсам. Придворный Жеребцов, мать которого участвовала в организации убийства Павла I, в 1802 году открыл в Петербурге ложу «Соединенные друзья». Ложа действовала на французском языке (сам Жеребцов был принят в масоны в Париже, будучи там русским консулом). В ложе участвовали брат императора Константин Павлович, герцог Вюртембергский, граф Костка‑Потоцкий, граф Остерман‑Толстой, граф Нарышкин – церемониймейстер двора, граф Балашов – будущий министр полиции Александра I, и граф Бенкендорф (он стал шефом жандармов при императоре Николае I). Такой состав не очень‑то соответствовал провозглашенным в ложе целям «стереть между человеком обличья рас, сословий, верований, воззрений… объединив все человечество узами любви и знания». Позже к ложе примкнул уроженец Венгрии Игнац Аурелиус Фесслер, известный международный масон, основатель ритуала, носящего его имя. Он был приглашен в Россию государственным деятелем М. М. Сперанским, крупным масоном, описанным Л. Н. Толстым, для преподавания еврейского языка в духовной академии Петербурга.

В 1803 году в Петербурге была открыта аристократическая ложа «Нептун» под руководством сенатора Голенищева‑Кутузова. Полагают, что в том же году был принят в масонство и сам император (позже он был принят и в польское масонство). Это объясняет, почему в 1805 году он дал согласие открыть на базе бывшей ложи шведского обряда «Пеликан к благотворительности» ложу, носившую уже его имя–»Александра благотворительности к коронованному Пеликану». Состояла она преимущественно из немцев.

В июне 1809 года в честь его жены была образована ложа «Елисаветы к добродетели».

Ложи плодились одна за другой, переформировывались. В этом процессе участвовали и «новиковцы», которые в доме Поздеева (выведенного в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» под именем Баздеева) собирались в Москве в «теоретической», то есть высшего градуса, ложе «К мертвой голове». Один из «новиковцев» – Лабзин стал выпускать журналы «Сионский вестник», «Друг юношества». Граф Виельгорский (изображенный Толстым как граф Вилларский) руководил «ложей Палестины».

Эту сеть лож возглавила созданная с разрешения императора в 1810 году «Великая директориальная ложа Владимира к порядку».

Все это происходило накануне нашествия Наполеона на Россию, начала войны, имевшей глубокое историческое значение для развития национального самосознания, общественной мысли. Несомненно, что огромные усилия, предпринятые для защиты страны русским народом, ускорили вызревание демократических, антикрепостнических идей. Эти веяния коснулись масонских лож, представители которых во время похода через Европу за отступающими войсками Наполеона вступили в контакт с масонами, пережившими французскую революцию, разделяющими ее идеи. Многие офицеры‑дворяне были приняты в масоны в парижских ложах. Но это не умерило искренность патриотических порывов, проявленных многими русскими масонами в Отечественной войне с Наполеоном, настроения, которые сочетались с желанием ликвидировать крепостное право, создать для своего народа условия для приобщения к культуре. Собственно, к этому были направлены и первоначальные устремления Новикова, основателя русского театра масона Волкова, архитекторов Баженова и Воронихина.

После войны в рядах российского дворянства создались очаги свободомыслия, движения, которое по дате вооруженного выступления против монархии 14 (26) декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге было названо декабристским.

По мере вызревания замысла декабристов те основные их руководители, которые были связаны с масонством, покинули ложи, где ранее состояли. Но идеи «свободы, равенства, братства» многие из них восприняли вместе с масонскими воззрениями, которые привели к Марату, Робеспьеру, якобинцам.

Один из главных руководителей декабристов Павел Пестель вступил в масонство в 1812 году, когда началось наполеоновское нашествие. Он был принят в привилегированную ложу «Соединенные друзья» в Петербурге, которая работала по французской системе. В 1816 году он перешел в ложу «Трех добродетелей», имея пятую степень «шотландского» масонства. Здесь же оказались его будущие соратники по выступлению – Трубецкой, Волконский, Муравьев‑Апостол. Ряд декабристов состоял в ложе «Соединенные славяне» в Киеве, которая объединяла русских и поляков. Масонами были декабристы Лунин, Якушкин, Глинка, Бестужев, Кюхельбекер, Долгорукий. К ним примыкали Александр и Николай Тургеневы, дети соратника Новикова – Ивана Тургенева, ректора Московского университета.

Пестель прервал связи с масонством в 1817 году, но сохранил масонские бумаги – «Законы, прерогативы и привилегии шотландского мастера» и другие, – которые были обнаружены в момент его ареста. Остальные лидеры декабристов стали выходить из лож на рубеже 1820 года. Они знали, что ложи засорены доносчиками царской полиции. В них нельзя было проводить работу по подготовке выступления без угрозы провала. А в 1822 году Александр I, опасаясь радикального направления, которое приобрело масонское движение, сбросил маску либерала и постановил прекратить деятельность масонских обществ. Последовало второе в истории России запрещение деятельности масонского движения. К тому времени декабристы организовали свои собственные тайные политические общества. Они, правда, привнесли туда часть прежнего багажа – символы, знаки и т. д. Отдельные масонские положения были запечатлены в уставах обществ, их проектах.

Тем не менее нужно признать, что когорта борцов за освобождение России от абсолютизма, крепостничества, за республику и свободы, выступившая под ядрами царских пушек в Петербурге, руководствовалась куда более радикальными и демократическими мотивами, чем можно было почерпнуть из «шотландских» и иных уставов. Их разрыв с ложами был обусловлен не только соображениями конспирации, но и сознанием узости рамок масонства для достижения целей, которые ставили перед собой декабристы, – разбудить нацию, народ. Вряд ли масонские условности могут заслонить величие людей, опередивших эпоху и зажегших факел свободы, когда казалось, для него еще не хватало воздуха. Резонанс открытого выступления против деспотизма был исключительно велик. И чем более он выявлялся, тем очевиднее становилась узость привносимых извне постулатов масонства. Из 121 декабриста, которых судили после восстания, масонами были 27. Судили их свои же масоны, такие, как Бенкендорф и другие руководители карательных органов. Здесь вновь подтвердилось правило, что не столько принадлежность к масонству, сколько личные взгляды, гражданская позиция отличают одних членов лож от других.

Ведь указ о закрытии всех масонских лож в России подписал Александр I, тогда еще сам масон, по предложению заместителя Великого мастера Великой ложи «Астрея» генерал‑лейтенанта Егора Кушелева. Монархи, каждый по‑своему, заигрывали с «братством» до тех пор, пока иные соображения не побуждали «братьев» совершать антигосударственные шаги. И тогда осуществлялся разрыв. Но мимикрия была частью тактики.

Мы упоминали об интригах Фридриха II, который сохранял свою палочную деспотию, в то же время, демонстрируя дружбу с Вольтером, что делала и Екатерина. (Кстати, Вольтер бережно хранил портреты обоих монархов‑друзей у себя в Фернейском замке.)

При Александре I особую роль играл немецкий масон высоких степеней Штейн, назначенный после победы России в войне 1812 года полномочным представителем российского монарха в немецких областях. Генрих Фридрих Карл Штейн был властителем дум русских «розенкрейцеров», которых нередко ставят в один ряд с декабристами. В их числе был Николай Тургенев, который выехал в 1824 году в Европу. После расстрела на Сенатской площади он, проживая во Франции, а затем в Англии, доказывал, что ничего общего с «бунтовщиками» не имел.[68]

Это скорее всего было самозащитой. В воспоминаниях современников, есть немало свидетельств, что поэт был близок к тем, кто повел свои части на Сенатскую площадь, добиваясь провозглашения республики.

Н. Тургенев был принят не только в русское, но и во французское, а также немецкое масонство. Писатель‑исследователь А. К. Виноградов в «Повести о братьях Тургеневых», написанной с использованием семейного архива Тургеневых, описывает «рыцарскую» церемонию посвящения Н. Тургенева в «братство» в глубокой шахте, которой руководил сам Гёте. А первоначальной задачей Н. Тургенева, выпускника Геттингенского университета, была разработка для Александра I законодательных уложений, которые облегчали бы предпринимательство в России, задача вполне буржуазная. Увидев, что Александр I не намерен полностью перейти на республиканские основы, Тургенев стал готовить декабристские выступления. Но они состоялись уже после его отъезда за границу и после кончины императора.

В Париже по требованию нового российского монарха Николая I, Тургенева задержали и начали производить обыск в его номере. Руководил операцией высокий полицейский чин Франции. Однако, увидев на спинке стула пятиконечную рубиновую звезду на ленте, подаренную Тургеневу бароном Штейном, он смущенно принес извинения и заявил, что произошло «недоразумение». Полицейский был, очевидно, масоном высокого посвящения и узнал звезду, являющуюся у масонов одним из сокровенных «охранных» символов.

Покровитель декабристов барон Штейн, будучи назначен Александром I министром по управлению немецкими землями, отвоеванными у Наполеона, сыграл большую, но малоизвестную общественности роль по объединению Германии. Впоследствии он стал одним из государственных деятелей Пруссии. Если в отношении России его целью было ослабление монархии, то в Германии он во многом подготовил выход на политическую арену Бисмарка, «железного канцлера», которому и приписывают основную роль в объединении страны. Зато о действительной роли Штейна хорошо осведомлены немецкие масоны. Штейну посвящен ряд памятных медалей, в Германии имеет хождение монета с его изображением. Он упоминается и в «Международном лексиконе…» германского масонства, хотя там его роль в государственном объединении немцев не выделяется. На этом примере можно видеть связь некоторых выступлений в России с европейским масонством, в его интересах, в чем участники этих выступлений, может быть, и не отдавали себе полного отчета. «Охранная грамота» Штейна помогла Н. Тургеневу благополучно добраться до Альбиона и умереть своей смертью в отличие от тех его коллег, которые были повешены в России. На похороны приехал в Лондон Иван Сергеевич Тургенев, живший в Париже. Он был родственником Н. Тургенева, а в Париже входил в масонскую ложу «Биксио». Русский писатель выступил на похоронах с прочувствованной речью.

Понимали ли Н. Тургенев и близкие к нему люди свою зависимость от тех, кто направлял их с Запада? (Теме подчинения русских масонов целям западных соседей посвящен роман Э. Скобелева «Свидетель», компетентно повествующий об интригах масонства против России в период царствования Петра III.)

А. К. Виноградов считал, что русское масонство было связано с объединением западноевропейских масонов–»большой европейской Карбонадой». Освободительное движение в России нужно было Карбонаде в основном для усиления своего влияния в России. А оба брата Тургеневы, Николай и друг Пушкина Александр, по его убеждению, «были и оставались «поздними розенкрейцерами» – масонами высоких степеней».[69]

«Николай Тургенев, – утверждал А. Виноградов, – в сущности, не был декабристом в историческом значении этого термина», а «идеи и практика, сущность и ритуалы тургеневской конспирации были и оставались «импортными моментами».

Н. Тургенев, по словам А. Виноградова, «видел, что вместе с течениями легкомысленными и пустыми есть глубокая подземная река, течением которой управляют ему не известные, но большие, вне России находящиеся силы».[70]

Элементы заданности, обусловленности ряда действий русских масонов, их связь с зарубежными организациями масонов нередко отталкивали русских интеллигентов, которые доверчиво примыкали к «братству» в поисках необходимых для смысла жизни «истин». Русским «братьям» внушалось, что их страна невежественна, что у нее не может быть собственной истории, нет и будущего, что Россию можно лишь «использовать», «цивилизовать», если поставить в зависимость от Запада.

Многочисленная придворная знать иностранного происхождения пропагандировала подобного рода космополитические воззрения и сумела до известной степени заразить пренебрежением к своей стране какую‑то часть русского дворянства. А. С. Грибоедов в комедии «Горе от ума» изобразил подобные настроения. Две княжны повторяют: «Ах, Франция, нет в мире лучше края», вслед за французом из Бордо, который из гувернера стремится стать наставником московского общества. (Гувернером, напомним, был и И. Шварц, идеолог елагинско‑новиковского масонства.) Запомнился и призыв Грибоедова поучиться хотя бы у Китая мудрого незнания иноземцев, чтобы собственный народ не принимал своих господ за немцев.

Поучительную эволюцию взглядов пережил один из виднейших русских просветителей, историк и писатель Николай Михайлович Карамзин. Захваченный идеями «будущего братства людей», поклонник и переводчик Руссо и Лессинга, редактор новиковского журнала «Детское чтение», он был одним из крупных масонов России. Вслед за Лоуренсом Стерном, написавшим «Сентиментальное путешествие», Карамзин ввел в русскую литературу в романе «Бедная Лиза» тему сентиментализма, идею личности, которые в итоге восторжествовали над господствовавшим ранее классицизмом.

Убежденный, что «всякие насильственные потрясения гибельны», что крепостное право, как и самодержавие, должно быть сохранено, Карамзин следовал умеренным образцам масонства. Ему в масонской среде был дан обязывающий псевдоним – «Рамзей», по имени англичанина, который обосновал высшие, «шотландские», этажи в масонстве. По поручению русских масонов, обеспокоенных начавшимися при Екатерине преследованиями, Карамзин в 1790 году направился в путешествие по Европе. Он совершил паломничества в Фернейский замок Вольтера, на могилу Руссо, в имение Фридриха II, посетил тех, кто являлся авторитетными идеологами масонства.

В его «Письмах русского путешественника» немало дани отрицанию национального, чему учили русских зарубежные масоны («все народное ничто перед человеческим, – отмечал он. – Главное дело быть людьми, а не славянами»). Но беседы с мэтрами, смотревшими на русского путешественника свысока и совершенно равнодушными к действительности, культуре его страны, оставили свой след. «Письма» заканчиваются на такой ноте: «Берег! Отечество! Благословляю вас! Я в России… Всех останавливаю, спрашиваю единственно для того, чтобы говорить по‑русски и слышать русских людей».[71]

Вопреки внушенным ему прежним убеждениям, что у России не может быть самостоятельной истории, Карамзин с 1804 года начал писать многотомную «Историю государства Российского», Великий Пушкин замечал, увлеченно читая Карамзина: «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Коломбом». Карамзин, по существу, порвал с масонством, во всяком случае с его космополитическими, антинациональными концепциями.

Судьба Пушкина носит сходные черты. Поэт вступил в ложу «Овидий‑2» в Кишиневе 4 мая 1821 года, будучи в ссылке. Руководителем ложи был один из будущих декабристов – М. Ф. Орлов. Пушкин сблизился с декабристами, по некоторым свидетельствам, хотел примкнуть к их выступлению. А после казни руководителей восстания нарисовал на страницах рукописи их профили, тела на виселицах и шифром записал стихи, из которых было ясно, что и он мог оказаться среди казненных.

Позже он писал В. А. Жуковскому (20 января 1826 г.): «…положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня.

«…В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым.

Я был масон в Кишиневской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи.

Я наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков…

Письмо это неблагоразумно, конечно, но должно же доверять иногда и счастию…

Прежде чем сожжешь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним…».[72]

К декабристам Пушкина влекли идеи свободы и братства. Но уже в Кишиневе, в той же ложе, он столкнулся с иностранными «братьями» (французами), которые с презрением смотрели на все русское. Одного из них Пушкин вызвал на дуэль, а когда тот отказался, поэт написал ему резкое письмо.

И если Карамзин, выйдя из масонства, завершил труд своей жизни томом «Истории государства Российского», посвященным Борису Годунову, то Пушкин, переставший, по свидетельству друзей, посещать Английский клуб, – место встреч петербургских масонов, в качестве одной из вершин своего творчества оставил драму, посвященную тому же периоду, на котором ломалась столь богатая событиями история государства. Оставил Пушкин и произведения, посвященные личности, которая ознаменовала великие перемены в России, – Петру I.

Что касается кризиса в отношениях Пушкина с масонами, то для его объяснения нередко ссылаются на свидетельство Сергея Александровича Соболевского, написавшего воспоминания о поэте, с которым дружил длительное время, вплоть до его кончины. Журналист, предприниматель (основатель одной из крупнейших в России технически высоко оснащенной бумагопрядильной мануфактуры), он был на заметке у полиции, как и другие люди из близкого окружения поэта. «Известный Соболевский (молодой человек из московской либеральной шайки), – доносит агент III Отделения 23 августа 1827 года, – едет в деревню к поэту Пушкину и хочет уговорить его ехать с ним за границу. Было бы жаль. Пушкина надобно беречь как дитя. Он поэт, живет воображением, и его легко увлечь. Партия, к которой принадлежит Соболевский, проникнута дурным духом…»

Легкомысленное дитя? В письме Соболевскому (29 января 1829 г.) известный славянофил И. В. Киреевский дает иное определение мыслительных способностей Пушкина: «Такого мозгу не вмещает уже ни один русский череп». Известно, что поэт был в то же время впечатлителен и суеверен. Впрочем, не было ли это частью его чувствительной творческой натуры? Многие читали описание того, как он собирался в дни декабрьского восстания поехать из Михайловского в Петербург, но его задержала серия настороживших примет – зайцы, перебегавшие дорогу, нежданная болезнь слуги, встреча со священником (не к добру!) и т. д. Пушкин отменил поездку, которая предусматривала его встречу с Рылеевым и другими заговорщиками. Сам Пушкин, по словам Адама Мицкевича, описал так свои намерения в связи с вестью о кончине императора Александра: «Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом, я забыл бы о Вейсгаупте, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!»

Здесь важно упоминание об «иллюминатах» и их главе Вейсгаупте, за которым стояло предсказание немецкой гадалки, призывавшей поэта беречься «белой головы» (вайс гаупт), предсказание, которое переносили позже и на личность убийцы Пушкина блондина Дантеса. Так или иначе полностью отвести от себя факты близости к декабристам Пушкину не удалось, последовали ссылки. К этому, более позднему периоду и относится воспоминание Соболевского, о котором шла речь: «…я как‑то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу.

«Это все‑таки вследствие предсказания о белой голове, – отвечал мне Пушкин. – Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Вайскопф, weis haupt – одно и то же».[73]

Можно, конечно, объяснить охлаждение поэта к близкому ему кругу масонов, поклонников Вейсгаупта и шоком от казни руководителей декабристов. Атмосфера тех дней Пушкиным воссоздана в зашифрованных текстах «Евгения Онегина»:

 

 

…Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли Пушкин,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.[74]

 

 

Из этих строк видно, насколько Пушкин был близок к декабристам. И после их ссылки в Сибирь сохранял эти связи. Вместе с тем в его взглядах на масонство произошли изменения, которые трудно объяснить только боязнью или осторожностью.

Ум поэта, пламенный и ясный, верный идеалам свободы, находил, конечно, богатую пищу для симпатий к воззрениям масонов. Но потом, судя по словам, приведенным Соболевским, наступило охлаждение. Для этого были более существенные причины, чем немилости, обрушившиеся на декабристов. Какие? Отметим, что поэту безусловно был чужд «кладбищенский» пафос масонских доктрин, их призыв «возлюбить смерть» (этот постулат коробил Пьера Безухова). Творчество поэта изначально солнечно, лишено мрачного мистического покрова, характерного для доктрин, основанных на первичности тьмы перед светом.

 

 

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

 

 

Эти строки «Вакхической песни» отражают не сиюминутную позицию, а кредо жизни и творчества Пушкина.

Но есть и не менее существенный пункт, по которому взгляды Пушкина отличаются от масонских концепций, – это отношение к своей Родине, ее народу.

 

 

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена![75]

 

 

Послание к Чаадаеву, написанное примерно в 1818 году и опубликованное без ведома Пушкина в 1829 году в альманахе «Северная звезда», явилось одним из самых программных стихотворений поэта. В нем отчетливо видна «российская» установка. И излагается она мыслителю, отличавшемуся прозападными симпатиями. Если Н. Карамзин первоначально разделял масонские взгляды на то, что своя нация не важна, что «нет славян», а есть лишь человечество, то шкала ценностей Пушкина начинается с Отчизны, ее интересов, культуры, природы. Это сквозит во всех его произведениях. Если Карамзин испытывал благоговение перед Лафатером и Вольтером, то для Пушкина не укрылся ядовитый дух ряда писаний и суждений Вольтера, и он не побоялся назвать его «фернейским злобным крикуном». Любовь к родной земле, ее людям, неприязнь к «клеветникам России» – его органические свойства. Они и определили идеалы поэта, которые включали свободу от самовластья, «от барства дикого», уважение и любовь к народу.

Иными словами, Пушкин не отрекался от той части масонских воззрений, где формулировалась известная триада «свобода, равенство, братство». Но вкладывал он в нее и такие понятия, как патриотизм, вера в свой народ и его судьбу. Пушкин ценил свободу разума от догм, от искусственных построений, любовь к жизни, право на создание человеческих условий для существования. Насколько совмещались эти принципы с требованиями христианства? В его «Гавриилиаде», от которой он позже всеми силами старался отречься, немало эпатажа, свойственного поэту озорства. Но даже в таких произведениях нет ни грана почитания темных, антихристианских сил.

Что касается богоборчества в разных формах, то русская творческая интеллигенция вообще‑то отдавала им немалую дань. «Печальный Демон, дух изгнанья» мог привлекать юного Лермонтова, «байронизм» был сродни героям «Евгения Онегина». Эти чувства сочетались с протестом против жесткого социального и политического уклада, но не шли далее увлечения, моды, не приводили к переходу грани, отделяющей добро от зла. Другое дело – сатанизм на Западе. Скажем, поэма итальянского знаменитого автора Джозуэ Кардуччи» Сатане» с ее словами:

 

 

Ты в стихе моем дышишь,

Сатана, в миг, когда я

Негодующей грудью

Вызов богу бросаю.

 

 

Для русского масонства тяга к чужим тайнам объяснялась во многом желанием разобраться в основах бытия, мироздания, месте человека в мире. Отсюда интерес к масонству, с его сокровенными, как казалось, секретами, «высшим смыслом». Не все эти увлечения были безболезненными или невинными. Мы уже говорили о том, куда это приводило «розенкрейцеров» екатерининского периода. Масонство не проходило для его адептов бесследно, оставляло свой сложный, противоречивый след. В нем космополитическое начало боролось с национальным, кастовость с желанием поднять народ, просветить его, избавить от неравенства и унижений.

Бесспорно, наиболее яркую картину увлечения масонскими доктринам в важнейший для России период наполеоновского нашествия период, оставил Лев Толстой. «Война и мир», по существу, остается непревзойденной энциклопедией российского масонства. Толстого привлекало это учение, в котором многие в России искали ответы на вопросы, которые ставила жизнь. Несомненно, что теория самосовершенствования личности, ее развития, декларируемая масонством, сказалась на взглядах самого Толстого. Недаром главным героем романа избран мятущийся, ищущий смысл жизни, доверчивый и добрый, в то же время распущенный и избалованный богатством Пьер Безухов. История его вступления в ряды «братьев», сцены посвящения, мотивы его обращения изложены с большой точностью. Настолько, что самого Толстого некоторые критики относили к масонам. Думать так заставляла и длительная традиция служения масонству в роду Толстых. Несколько поколений этой семьи посещали ложи. В наши дни один художник изобразил писателя с причиндалами масонской символики на большом панно, посвященном судьбам России. Вряд ли можно упрекнуть этого художника в невнимательном чтении «Войны и мира». Вопрос о принадлежности Толстого к масонскому движению продолжал мучить русских масонов и в эмиграции уже после Октябрьской революции. Мы к этому вернемся. А пока заметим, что тексты «Войны и мира», описания пребывания Безухова в ложе, его контактов с немецкими масонами почти фотографичны, но отнюдь не апологетичны.

Толстовские наблюдения могут использоваться и как исторический источник для изучения настроений «братства», его места в российской действительности перед войной с Наполеоном. Устами Пьера излагаются, например, новые инструкции, полученные после его поездки за границу (в 1809 г.), о том, что «недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства», «надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом», «принять на себя воспитание юношества», объединить людей, «связанных между собой единством цели и имеющих власть и силу», установки, носящие весьма категоричный характер. Об установках масонства говорят и такие рассуждения Пьера: «Благоприятствовать ли революциям, все ниспровергнуть, изгнать силу силой?.. Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания…»

Исследователи Толстого замечали, что писатель слегка сместил временные рамки подобных установок. Они были характерны для последнего десятилетия правления Екатерины II и принадлежали западным «мартинистам», сторонникам течения, призывавшего к активному вмешательству в политику. Екатерина II полемизировала со сторонниками этого учения, обзывая их «мартышками». За ней обличения «мартышек», то есть сторонников масонского авторитета Сен‑Мартена, повторял и Г. Державин. Любопытно, что Пушкин в статье о Радищеве и его «Путешествии…», написанной в обстановке, когда хвалить этого писателя, «хуже Пугачева», означало подставить свой журнал, называет Радищева «мартинистом», но в то же время воздерживается называть его «масоном», что в глазах николаевской эпохи было бы просто неосторожно. Николай I, после шока декабристских выступлений, как известно, ввел для офицеров обязательную клятву в том, что они не являются членами масонских лож, считая это несовместимым с честь русского офицера. Вместе с тем Пушкин дает высокие оценки искренности и других душевных качеств и устремлений Радищева.

Нельзя не увидеть критическое начало, которое присутствует в «Войне и мире» в отношении масонского движения. Толстой отмечал духовную пустоту и цинизм большинства тех, кто примыкал к масонству. Пьер подразделял всех масонов «на четыре разряда». «К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых «исключительно таинствами науки ордена, вопросами о тройственном наименовании бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова».

Себя и себе подобных Пьер причислял ко второму разряду, «ищущим…», не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющимся найти его.

«К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Вилларский и даже великий мастер главной ложи.

К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми, богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе».[76]

Эти выводы перекликаются с теми, к которым приходил еще основатель российского масонства И. Елагин.

Но наиболее полно ощущение от соприкосновения главного героя романа с масонством передано в следующем отрывке: «Пьер… по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из‑под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте».[77]

Работая в архивах российского масонства, находившегося в эмиграции, я ознакомился с докладом об отношении Льва Толстого к масонству, с которым на заседании ложи выступил известный историк и масон Бурышкин. Не без сожаления он отмечал, что, несмотря на близость ряда моментов в мировоззрении писателя масонским понятиям, Лев Толстой все же не был масоном, а излагал события и факты жизни своего героя с точки зрения литератора, исследователя эпохи.

Основной урок морали Пьер Безухов в момент наиболее тяжелых испытаний черпает не от своих «братьев», а берет от Платона Каратаева, крестьянина и христианина. Писателя даже упрекали за «каратаевщину», называли непротивленцем.

Любопытно отношение Льва Толстого к декабристам. Одно время он увлекся темой декабристских выступлений и ездил в Петербург собирать материал для романа о декабристах, но потом охладел к замыслу. Почему? С. А. Берс, брат жены писателя, писал, что «Лев Николаевич разочаровался в этой эпохе. Он утверждал, что декабрьский бунт есть результат влияния французской аристократии, большая часть которой эмигрировала в Россию после французской революции. Если все это было привитое и не создано на чисто русской почве, Лев Николаевич не мог этому симпатизировать».

Думается, что декабристы отражали несколько другую часть настроений французского масонства, а именно его радикализм, отчего им и симпатизировали враги крепостничества и самодержавия в лице Пестеля и Рылеева. Скорее декабристское движение вобрало в себя как раз влияние самой французской революции, которое хотели перенести на российскую почву. Вряд ли эмигранты из аристократии могли вдохновить тех, кто возглавлял восстание на Сенатской площади. Им «цареубийственный кинжал» по определению был враждебен, равно как и гильотина, которой был казнен французский монарх. Но часть рассуждений С. А. Берса, а именно то, что Толстого не убеждал заимствованный, инородный для России, характер установок декабристов, безусловно, заслуживает внимания. Кстати, оно совпадает с замечанием писателя А. Виноградова относительно «импортных моментов» в идеях и практике Николая Тургенева, который был одним из идеологов движения декабристов.

Небезынтересно обратиться к оценкам другого большого русского писателя Ф. М. Достоевского. Достоевский не раз касался темы масонства, особенно ее религиозно‑этической стороны. В «Братьях Карамазовых» принципиальное место занимает легенда о Великом инквизиторе (поэма Ивана), которую рассказывает Иван Карамазов своему брату. В ней отражены элементы мифа масонства о Великом Архитекторе, строителе Иерусалимского храма. Подобно тому, как на заседаниях ложи свое место занимает Библия, на самом деле извращенная теми, кто на нее ссылается, так и в сцене беседы Великого инквизитора присутствует тот же прием, а именно стремление воспользоваться именем Христа, чтобы не отпугнуть верующих и привлечь их к поддержке масонских воззрений. (Сам термин «великий инквизитор» соответствует названию высшей, тридцать третьей ступени «шотландского» масонства.) Прием сознательной двусмысленности нередко встречается в масонских текстах.

В «Опросе английского масона», фрагменты которого приводит И. Г. Финдель в «Истории франкмасонства от возникновения его и до настоящего времени», например, записаны такие вопросы и ответы:

«– От кого вы производите свою главу?

– От того, кто выше вас.

– Кто на земле выше вольного каменщика?

– Он, который был поставлен на самый высокий трезубец Иерусалимского храма».[78]

Любопытный анализ «поэмы Ивана» дает В. Е. Ветловская в своей статье «Творчество Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей». Имя Христа используется масонами для подмены одного другим. На деле имеется в виду завоевать доверие людей, чтобы заставить их поклоняться дьяволу. В самом деле Великий инквизитор говорит Христу: «…мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их (людей. – В. В.) обманем опять, ибо тебя уже не пустим к себе».

«В поэме Ивана, – пишет В. Ветловская, – Великий инквизитор говорит Христу: «И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна!».

«Тайный начальник»… – продолжает Ветловская, – не тот, «который был поставлен» (то есть Христос), но тот, который, искушая Христа соблазном власти, его «поставил…» «Отрицая Христа и указывая на дьявола, как на своего истинного наставника. Великий инквизитор не слишком далеко ушел от некоторых сокровенных тайн масонов».[79]

Действительно, ряд исследователей задолго до Найта указывали на сатанические аспекты легенды об Адонираме и Соломоне. А. Н. Веселовский, например, утверждал, что «храм Соломонова» был построен с помощью Асмодея, демона гнева и похоти. В течение семи лет строительства тот и был главным зодчим.[80]

Отношение Ф. М. Достоевского к теориям Ивана Карамазова угадывается в реплике, вложенной в уста брата Алеши. После того как он услышал поэму, Алеша назвал Ивана масоном.

Думается, что между охлаждением Толстого к теме после поездки в Петербург, где он смог выяснить также и связи ряда декабристов с французскими ложами, и теми выводами, которые сформировались у него в процессе описания русского общества в эпоху борьбы с Наполеоном, есть нечто общее.

Со времени указа Александра I, который был подтвержден императором Николаем I 21 апреля 1826 года и затем не был отменен ни одним из императоров России, масонство продолжало существовать уже тайно. «Розенкрейцеры» продолжали посвящать в члены масонских лож новых адептов. Но выйти на поверхность масонскому движению в России удалось лишь в начале следующего века, в преддверии русских революций.

 

Глава 6

Когда кончилась романтика

 

Купцы и банкиры – соль земли? – Отставка Гарибальди. – Первое рождение ложи «Пропаганда‑2». – Гимн «детям Вдовы». – Откровения магистра Лерэя. – Масоны и Первая мировая война.

 

То, как стали выдыхаться романтические идеалы масонства вскоре после окончания наполеоновской эпохи, почувствовали и наши розенкрейцеры, описанные А. Виноградовым. «После июльской революции в Париже, когда мэр департамента Сены Одилон Барро открывал своей речью буржуазный клуб «Атенеум», – писал А. Виноградов в предисловии к «Повести о братьях Тургеневых», – с какой едкой иронией Александр Тургенев передает в дневнике речь оратора, захлебывающегося от восторга по случаю того, что французские купцы и банкиры – «соль земли» стали у власти!».[81]

Александр Тургенев, как известно, проводил гроб с телом Пушкина к Святогорскому монастырю, у стен которого поэт был похоронен. Выезжать из Петербурга пришлось тайком. Те, о ком Михаил Лермонтов сказал: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!» – боялись поэта и после смерти.

Пушкина, как известно, волновала судьба Моцарта, отравленного, согласно легенде, Сальери. Вряд ли эта легенда была достоверной. Но есть предположение, что Моцарта могли убить «братья» в отместку за то, что в своей «Волшебной флейте» он не только раскрыл некоторые ритуальные секреты, связанные с возведением масона в третью ступень – мастера, но и высмеял обрядность масонства. У Пушкина Моцарт отвергает слух о том, будто Сальери мог кого‑то отравить. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», – говорил он. Увы, «братство» и злодейства или просто низость нередко совместимы, причем в отношении и собственных «братьев». Их лучшие качества используются, когда это выгодно, а потом от них стараются «освободиться».

Так случалось и с лучшими представителями масонства, поднимавшимися до героики. Вспомним: в 60‑х годах прошлого века «тысяча» Гарибальди, пламенная приверженность другого члена «братства» – Мадзини – идеям республики помогли сломить вековое сопротивление иностранцев и папства, объединить Италию, воссоздать ее национальное единство. Масоны помогали финансировать карбонариев, «Молодую Италию» Мадзини, но в 1820 году в Турине уже родилась «Треугольная ложа», в которую вошли представители Савойской династии. Гарибальди, с молодых лет сражавшийся повсюду против несправедливости, иностранного угнетения, был вынужден смириться с сохранением в Италии монархии. Согласился не настаивать на республиканских требованиях, дабы не нарушить свои масонские обязательства перед масонами из Савойской династии. Развитие Италии было заторможено в угоду интересам аристократии, землевладельцев.

Самому Гарибальди предложили даже возглавить масонство, но лишь на краткий миг. После чего уволили в почетную отставку. Победившей буржуазии, союзной с ней аристократии не нужны были гении. Они предпочитали деньги, банки, прибыль. И вслед за Гарибальди на сцену выходят те, кто из‑за кулис наблюдал, как искренне верящие в доблести «каменщичества» люди проливали свою кровь, шли на смерть. Великим магистром Великого Востока Италии вскоре становится банкир из Ливорно Адриано Лемми. Тот самый, который более века назад создал в Италии тайную ложу «Пропаганда‑2». При нем открылось так называемое «золотое двадцатилетие», когда масонский симбиоз буржуа, банкиров и монархов мог беспрепятственно развиваться и укреплять свое влияние под аккомпанемент бесчисленных финансовых скандалов и спекуляций.

Героика сменилась буднями. Идеалы «вечного разума» реализовались как образ мыслей капиталиста. А «братство», провозглашенное в революционном девизе, – констатировал Фридрих Энгельс, – нашло свое осуществление в плутнях и в зависти, порождаемых конкурентной борьбой».[82]

Хотелось бы добавить следующее. Многие из лиц, участвовавших в масонском движении, были порождением великих эпох.

Их самоотверженность, героизм, талант, гениальность отнюдь не могут быть отнесены только на текущий счет масонства. Робеспьер и Боливар, Мадзини и Гарибальди, Моцарт и Бетховен, Байрон и Пушкин, декабристы могли отдавать дань, притом большую, своему участию в масонских обществах. Их привлекали освободительные идеи, воодушевлявшие и рядовых «каменщиков».

Лучшее из того, что они создали, отдали человечеству, предназначено всему роду людскому. Оно не вмещается в «Капитулы», «ложи», «Королевские арки», стандартизированный фольклор масонских мифов. Потому эти имена и живут в сердцах народов, что деяния и творчество этих людей обращены к каждому человеку, полны доверия к его здравому смыслу, широко демократичны, а не вдохновлялись кастовыми интересами «избранных», их жаждой богатства и власти.

Они жили в гуще народа, выразили его глубинные чаяния, были детьми лучших сил своих классов и времени. Не масонству они обязаны своим величием, а, наоборот, масонство стремится жить за счет отблеска их благородства и достоинства, не знавших двуличия, двойных мерок, корысти, свойственных «магистрам», которым удалось войти в первые вагоны поезда буржуазной власти.

Поднявшись на гребень исторических волн, масоны не раз захлестывались пеной реставраций, монархо‑клерикальных контрударов. Но они уже никогда не исчезали полностью, снова и снова взлетая на удобные позиции. Во Франции, где политические бури были более частыми, «каменщикам» нередко приходилось дислоцироваться из одного лагеря в другой.

Калейдоскоп событий приучал их к быстрым поворотам, смене доктрин и флангов. До свержения монархии масонами были сами члены королевской семьи – будущие Людовик XVIII и Карл X. Когда «термидор» притушил революционные огни, масоны от якобинства перекочевали к бонапартизму. Вернувшись на престол, Бурбоны уживались с масонами. Министр Июльской монархии Тьер, хотя и преследовал республиканцев, где было немало «каменщиков», тем не менее велел префектам исключить ложи из объектов своих расследований. А после переворота 2 декабря 1851 года Великий Восток предложил пост Великого магистра кузену новоявленного императора Люсьену Бонапарту. В 1862 году Наполеон III уже собственноручно жалует званием Великого магистра маршала Маньяна.

Если левое крыло масонства поддержало рождение Парижской коммуны (1871 г.), то остальные «братья» помогали душить и расстреливать рабочую коммуну. Большинство французских руководителей, занявших высшие посты, являлись членами «братства» – премьер‑министры Гамбетта, Ферри, Комб, президенты Гастон Думерг, Поль Думер.

Общее число масонов во Франции росло. К 1889 году оно достигло 20 тысяч, в 1908 году – 32 и в 1936 году – 60 тысяч. Много масонов было в Республиканской партии. Созданием партии радикал‑социалистов занимались масоны Бриссон и Буржуа, а председателем являлся масон Мезюрер. Более 40 процентов партии в начале века входило в «братство». Значительно было их присутствие и в созданной в 1905 году социалистической партии.

Еще более бурно проявляло себя масонство на своей официальной родине – в Великобритании. Здесь, как мы отмечали, оно процветало под крылышком монархии. Царствующие особы регулярно предоставляли свое покровительство масонской организации, которую английская буржуазия стала использовать как средство усиления своего влияния, залог успехов в бизнесе. Главной питательной средой для масонства, как отмечал Стивен Найт, являются представители профессий, не занятые прямо в производстве. Причем наивысшая их концентрация наблюдается на ключевых постах британского общества – среди светил юриспруденции, в высших слоях администрации, менеджеров и банкиров. «Для последних вообще немыслимо оставаться вне масонства: не быть включенными в закрытые «клубы» масонства, в такие привилегированные аудитории, как общества «Лайонз», «Ротари» – слишком большой риск для деловых людей».[83]

В отличие от Франции, где кривая роста масонства знавала трудные времена, в Англии ряды «братьев» ширились беспрепятственно. Тут приходилось считать тысячами уже не самих масонов, а число их лож. Если в 1864 году была одна тысяча, то в 1883 году – две, а в 1903 году – три тысячи; в этом году, кстати, был принят в «каменщики» Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, член парламента от Олдема, сыгравший видную роль в имперской политике страны. После Первой мировой войны число лож достигло четырех тысяч, в 1926 году – пяти, в 1944 году – шести, в 1950 году – семи. В 1981 году в Великобритании была создана ложа № 9003.[84]

В 1984 году их было уже более десяти тысяч.[85]

В Италии интерес к масонству возрос в период Рисорджименто, особенно после воссоединения в 1870 году со всей страной Рима и Папской области. Ее короли, представители Савойской династии, Виктор‑Эммануил II и Виктор‑Эммануил III были «почетными свободными каменщиками» 30‑й степени. Масонами высоких ступеней были премьер‑министры Кавур и Криспи, целая плеяда государственных, военных, банковских деятелей.

И повсюду сразу или некоторое время спустя вслед за «героическими» эпизодами европейской истории масонов последовали менее славные деяния: взяточничество, коррупция. Эти явления охватили почти все страны Старого Света. Но не миновали они и страны Нового Света, где в качестве символа были избраны доллар и Библия.

Итальянский историк Спинетти замечает, что пакт масонской взаимопомощи, объединявший их организации, «во многих случаях приводил к созданию «больших караванов» в общественной администрации, помогал глушить грандиозные скандалы, обеспечивать безнаказанность «джентльменов», лучшее место для которых – каторга, и спасать от неминуемых увольнений тех или иных генералов».[86]

Собственно, утвердившись, буржуазия, а с ней и «каменщическая» организация не скрывают, что именно прибыль является воплощением ее высших жизненных принципов. Если вначале буржуа, подобно персонажу Мольера, удивлялись, что говорят «прозой», то затем они все менее нуждаются в фетишах. Родившись из деизма, учения, признающего первоначальную роль Бога в появлении жизни, но отрицающего его дальнейшее активное участие в жизни общества, масонская «религия» эту роль Бога взяла на себя, максимально приспособив свои догмы к нуждам класса, живущего за счет рабочих, трудящихся вообще.[87]

Иллюзии и слова о высоких идеалах масонству, конечно, нужны. Нужны буржуазии, чтобы предстать перед обществом в лучшем свете. Нужны и для того, чтобы специфические цели буржуазии подавать обществу как его собственные, освященные магией Великого Архитектора.

Алехо Карпентьер, большой кубинский писатель, в ряде своих произведений, особенно в романе «Век Просвещения», хорошо показал перемены в мировоззрении масонских вождей французских колоний на Карибах, от высоких слов и лозунгов перешедших к беззастенчивому обогащению, захвату рынков, земель, чужих богатств. Его герои – масоны, – от идей равноправия переходят без угрызения совести к практике расовой дискриминации, от теорий «равных возможностей» к флибустьерству, даже работорговле.

Весь мир представлялся победившей буржуазии как заповедник. Она устремилась к колониальным захватам, не забывая при этом привезти на новые земли свои масонские фартуки и молотки. С помощью новых лож стремилась привязать колонии к метрополиям, узы колониальной зависимости дополнить духовными. И если в случаях с США и Канадой, рядом стран Латинской Америки замысел удался не до конца – «добыча» оказалась слишком крупной для охотника, то для покорения афро‑азиатских, океанических просторов Великие ложи и Великие Востоки оказались большим подспорьем. Как отмечал Найт, к британским подданным в ходе создания империи, «где не заходит солнце», масонство проникало вместе с имперским флагом. Р. Киплинг, «певец империализма» и видный идеолог масонства, создавший ряд специальных ритуальных поэтических текстов для «братьев», включал «масонские» куски и в некоторые стихотворения, как, например, «Вдова из Виндзора»:

 

 

Мы истинно Дети Вдовицы!

От тропиков до полюсов

Нашей ложи размах. На штыках и клинках

Ритуал отбряцаем и зов…

 

(Имеется в виду «пароль». – Л. 3 .)

 

Служение имперским интересам Великобритании, возглавляемой вдовствующей королевой Викторией, слиты здесь воедино с гимном масонству – «нашей ложи размах». А «дети вдовицы» тем более с больших букв и есть слегка замаскированное название «братства», называющего себя на заседаниях лож «детьми Вдовы».[88]

Для закрепления результатов завоеваний к белым ложам добавили «цветные», а затем и смешанные. «Объединяя местные высшие и средние классы на особо выгодной и тайной основе с белыми руководителями, – писал Найт, – масонство сделало немало, чтобы смягчить неприятие господства империи. Несмотря на цвет кожи, любой житель, будучи масоном, чувствовал, что он, хотя и скромным образом, но примкнул к «истеблишменту».[89] На одной лишь Ямайке возникло 12 лож!

В метрополиях под видом масонских организаций формировались штабы буржуазной власти в лице ведущих политических партий. Пример тому Франция. По данным французского журнала «Пуэн» (9–15 декабря 1985 г.), с 1879 по 1931 год пять президентов Франции, а с 1875 по 1967 год – 22 премьер‑министра были масонами. В 1985 году в обеих палатах Национального собрания заседало 120 масонов, десять из них входили в правительство социалистов.

Характерный эпизод. На рубеже 1987 года Елисейский дворец посетили пять видных масонов, включая Великого магистра «Великого Востока Франции» Роже Лерэя,[90] чтобы обсудить острейшую проблему – надвигались всеобщие выборы. Соотношение сил складывалось в пользу консервативного блока. Социалисты‑масоны решили высказаться по вопросу о том, кого следует выдвинуть кандидатом в премьер‑министры, если победит оппозиция. Об этом посещении сообщал журнал «Нувель обсерватёр» 30 января – 5 февраля 1987 года в обзоре «Власть франкмасонов». Журнал вспоминал о заверениях масонов, будто они не занимаются политикой, и резюмировал – занимаются, да еще как!

«Нувель обсерватёр» сделал такие выводы:

«Сожительство (разумеется, в политическом смысле. – Л. З.) естественно для масонов.

Их самым непосредственным образом интересует политика, а отнюдь не только возведение «идеального храма человечества».

Журнал привел слова Лерэя о влиянии масонов на политику страны: «Оно не настолько велико, как нам бы хотелось. Но оно больше, чем предполагают некоторые». По мнению журнала, Великий магистр мог бы добавить: «Его влияние столь важно, что им нельзя пренебрегать».[91]

Роже Лерэй принадлежал к радикальному крылу французского масонства. В отличие от «братьев» более консервативного толка он считал бесполезным скрывать политическую роль «каменщиков».

«В моем понимании франкмасонство является в высшей степени политическим институтом… Именно потому, что оно отвергало такую характеристику десятилетиями, если не в течение столетий, масонство подставило себя под огонь самой безумной критики», – отмечал Лерэй в интервью журналу «Пуэн».

«Масонство, – продолжал он, – это микрокосм. Оно отражает общество, внутри которого развивается».

И тут же, спохватываясь, спешил загнать джинна своих признаний в традиционный сосуд масонских толкований:

«Было бы безумием фантазировать о способности масонов затевать всемирные заговоры, быть подлинными хозяевами мира. Масонство – это ложа».

Далее Лерэй говорил о том, что в 650 ложах Франции сосуществуют и терпят друг друга как адепты спиритизма, так и «рационалисты». Себя он относил к материалистам. Отмечая, что в ложах состоят как люди левых убеждений, так, «безусловно, и явные консерваторы», бывший Великий магистр утверждал, что термины «правый» и «левый» ему представляются устаревшими. Лерэй хотел продемонстрировать, что для масонов разница в политических взглядах не имеет особого значения. И это очень важное признание.

Приведем ту часть интервью, где Лерэй стремится показать логику, по которой соединяются в единую цепочку масонское и политическое звенья.

«Не масонство подняло восстание американцев против английского империализма. Но именно масоны были самыми решительными его участниками. Вашингтон стал Вашингтоном также и потому, что был франкмасоном. Как Франклин, как Лафайет. Именно масон О’Хиггинс сформировал Чили. Именно масон Сан‑Мартин создал Аргентину, тогда как Боливар основал Великую Колумбию, а Хуарес – современную Мексику. Все они – франкмасоны. Эти люди сумели выразить дух масонства в своих политических и военных действиях».

Такое толкование процесса выдвижения масонов на ведущие роли истории, как своего рода следствие эманации «масонского духа», однако, не столько опровергает наличие политических амбиций у общества «вольных каменщиков», сколько подтверждает. Что здесь первично, а что вторично, пусть решают схоласты, спорившие, курица ли породила яйцо или яйцо курицу. И то и другое связано неразрывно. Это, по существу, признают и Лерэй, и «Нувель обсерватёр», и большая часть французских историков. Это подтверждает и живая история последних лет.[92]

Откровения бывшего Великого магистра, несмотря на сделанные им оговорки, навлекли на него неприятности. Вот какое сообщение появилось в «Пуэн» в декабре 1988 года, спустя четыре месяца после интервью: «Великий Восток: закон молчания».

Вслед за публикацией интервью Роже Лерэя в «Пуэн» в ложах «Великого Востока» было распространено внутреннее распоряжение, категорически требующее от бывших Великих магистров воздерживаться от публичных высказываний».[93]

Показательным является пример Великобритании: случайно ли масонами были, например, заместитель секретаря лейбористов с 1935 года Гринвуд, премьер‑министр Эттли, занимавший этот пост в 1945–1951 годах? «Братство» остается буржуазной организацией, для которой партийная вывеска имеет лишь относительное значение. Главное – обеспечить власть, не допустить разрастания недовольства общества, классов до опасных размеров. А там, где по каким‑то причинам создание партий задержалось, на масонство возлагались их функции.

В «Лекциях о фашизме» Пальмиро Тольятти, руководитель Итальянской коммунистической партии, в 1935 году отмечал эту цементирующую роль «каменщиков».

«Итальянская буржуазия имела одну объединенную политическую организацию в лице масонства, которая, однако, не была политической партией. До войны (имеется в виду Первая мировая война. – Л. 3.) масонство представляло собой единственную унитарную организацию буржуазии политического характера. Она сыграла выдающуюся роль не только в борьбе за объединение Итальянского государства, не только в борьбе за национальное освобождение Италии, но также и в процессе политического объединения различных групп итальянской буржуазии, в усилении влияния крупной буржуазии на слои мелкой и средней буржуазии».[94]

Характерна эта роль знаменателя крупных буржуазных интересов для масонства, которое использовалось все более крупными и влиятельными объединениями буржуазии – национальными, а затем и транснациональными монополиями, трестами, концернами.

Но в период имперских захватов, раздела мира на колонии, сферы влияния, безудержной конкуренции на мировых рынках масонство выступает пока еще в рамках отдельных капиталистических государств, идентифицируя свои интересы с целями национальной буржуазии.

Оно, конечно, сохраняет и международные связи, даже приумножает их, но драка за рынки, прибыли приводит к тому, что ритуалы и обряды, утвердившиеся в крупнейших западных странах, оттенки всемирного движения «строителей храма Соломонова» становятся своего рода оружием против иноязычных «братьев». В англоязычной Африке, например, устанавливаются ложи, подчиненные Лондону. Франкоязычные колонии ориентируются на Париж. Немцы устремляются в Южную Африку. Итальянцы – в Северную. Голландцы прибирают к рукам Индонезию, США – Филиппины, все вместе лезут в Китай. Испанцы и португальцы держатся за влияние в латиноамериканских странах. И повсюду множатся масонские ложи, налаживается симбиоз колониальной администрации с подобранными из местных привилегированных слоев проводниками идей зависимости от той или иной метрополии.

Первая мировая война, этот чудовищный кровавый конфликт был подготовлен и развязан в интересах группировок осатаневшей от жадности империалистической буржуазии. Десятки миллионов людей оторвали от родных очагов, погнали на убой, под газы, калечили, заставляли убивать друг друга с единственной целью – обеспечить финансовой верхушке своей страны максимальные прибыли, возможность грабить другие народы.

До сих пор мало кто пытался проанализировать трагичную страницу мировой истории под углом зрения ответственности оккультных, тайных штабов и сил крупной буржуазии. Если кто‑либо когда‑нибудь постарается приоткрыть секретные покровы этой стороны дела, он обнаружит значительную долю вины этих сил за трагическое развитие международных событий.

Не составляет исключения ключевой эпизод убийства наследника австро‑венгерского престола эрцгерцога Франца‑Фердинанда и его супруги в Сараеве, послуживший предлогом для развязывания войны. Покушение готовила нелегальная организация «Объединение или смерть», созданная в 1911 году сербским масоном Иовановичем‑Чупой. Подготовку покушавшихся осуществлял его друг, масон Танкосич. Исполнители акции Принцип и Чабринович контролировались вождями националистического движения Боснии и Герцеговины Митриновичем и Гачиновичем, которые также исповедовали масонские взгляды. В убийстве были заинтересованы, по ряду сведений, французские масонские круги, а также венгерские масоны. Такой клубок интересов опутывает шаг, который лишь на поверхностный взгляд может быть воспринят как «освободительная» акция. Эти данные приводят югославские историки, в частности И. Мужич в своей книге «Масоны и Югославия», изданной в Сплите в 1983 году (с. 107–110, 158). Сказанное одинаково верно как в отношении Антанты, так и противостоящих им Германии, Италии и Австро‑Венгрии, с той, может быть, разницей, что Германия и Италия пришли к дележу колоний последними и потому были настроены особенно агрессивно. Но и старые колониальные империи жаждали преподать урок тем, кто, опираясь на свой более динамичный потенциал, начинал причинять им на мировых рынках все более серьезный урон.

Мы упоминаем на первых местах Германию, а также Италию еще и потому, что именно в этих странах в обстановке тяжелейшего мирового кризиса зародилось явление, которое в Италии получило название фашизма, а в Германии – нацизма. Это явление ярко обнажило, какие бедствия могут быть выпущены милитаристскими кругами империалистической буржуазии из ящика Пандоры – уничтожение целых народов, идеи всемирного господства.

Мы подошли к черной странице истории, к явлениям и событиям, возникшим в государствах, считавшихся моделью капиталистического общества, и, безусловно, вписавших значительные главы в историю мировой культуры, философии, цивилизации. И может быть, поэтому их возврат к Средневековью, культу кулака, провозглашению одних расой господ, а других рабами выглядит еще более диким.

 

Глава 7

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!