В дружный круг у елки встанем 14 страница
Духовность как приоритет культуры вырастает именно в этом социокультурном гнезде: «коллективность – равенство – соборность – государственность». Человек, воспитанный в «поле» русской культуры, движим прежде всего духовно-нравственными мотивами, он стремится быть полезным обществу, людям, живет чувствами другого человека, мечтой о всеобщем благе и о великой любви. Соображения личного благополучия, а следовательно и экономическая активность, всегда были подчинены на Руси общим интересам – государства, народа, общины. Русские никогда не были экспансивными и агрессивными, они видели свое счастье во вселенской справедливости, и именно поэтому смогли создать великое многонациональное государство.
Итак, Россия – это особый тип жизни, где материально-преобразующая деятельность и ее результаты не являются определяющими для характера миропонимания, ибо главное здесь – те духовные ценности, которые стоят за этой деятельностью, те общественные интересы, которым она служит. В российской культурной традиции даже и труд ценен постольку, поскольку он способствует общему делу и развитию духовности. Ценность представляет общественный результат деятельности и происходящее при этом становление и развитие личности. Такая ценностная ориентация оказалась способной веками подвигать наш народ на великие свершения духа, но особенно масштабно, поистине всемирно, это проявилось в XX веке, в истории Советской России. Руководящей идеей всех преобразований общества стал советский коммунизм как соответствующая реалиям индустриальной эпохи форма русского социализма.
|
|
|
Фундамент этой идейной ориентации был заложен в сталинскую эпоху советской истории, когда было в полной мере реализовано единство 1) марксистской программы социальных преобразований и 2) архетипов и традиций народной культуры, в концентрированном виде представленных идеалом русского социализма. Последующая история советского общества развивалась – с большим или меньшим успехом – в этих ценностных координатах. Как и в западном варианте коммунизма, основной идеей здесь является развитие личности, только понимается это развитие существенно иначе. Оно не сводится к созиданию условий существования индивида, к удовлетворению его первичных жизненных потребностей и достижению телесного комфорта. Развитие личности выступает здесь результатом ее собственной деятельности, подчиненной потребностям и интересам общества. Именно такая деятельность влечет за собой духовное развитие личности, происходящее безотносительно к уровню удовлетворения ее материальных потребностей.
|
|
|
Подобное понимание коммунизма выросло, как мы видели, из глубин нашей истории как интенция в будущее основополагающих принципов и нравственных императивов народной культуры. Историческая преемственность духовных ценностей российской и советской цивилизации несомненна. Поэтому советский коммунизм в его развитии и непрерывном совершенствовании как раз и может рассматриваться в качестве социального идеала российского общества.
Наиболее адекватной и эмоционально привлекательной формой идеологии и практики советского коммунизма, своеобразным апофеозом российской государственности стала сталинская эпоха нашей истории. При этом в ценностях общественной жизни, утвердившихся в сталинские десятилетия, заключено не только национально-цивилизационное, но и общечеловеческое содержание, – это сегодня все более отчетливо выявляется на фоне системного кризиса западной цивилизации.
Теорема
Основой мировоззрения Сталина была теория марксизма, и марксистом он стал отнюдь не случайно: тогда, в конце XIX – начале ХХ вв., марксизм выступил как самая передовая «социальная технология», позволяющая разрешить острейшую для страны проблему ликвидации социального неравенства и вывести Россию из исторического тупика, в котором она к тому времени оказалась. В марксизме была заключена революционная программа переустройства общества – социального структурирования, опирающегося на принципы равенства и справедливости. В нем также содержалась программа движения страны по пути технико-технологического и социального прогресса.
|
|
|
Однако учение Маркса воспринималось и истолковывалось в среде российских марксистов по-разному. Сложившиеся в XIX в. два взгляда на исторический путь России и перспективы ее развития своеобразно преломились в пролетарском движении, в том числе и в рядах социал-демократической партии. Ее меньшевистское крыло однозначно ориентировалось на марксистскую концепцию единого пути развития мировой истории и победы социалистической революции одновременно во всех «цивилизованных» странах, а поэтому рассматривало революцию в России как пролог мировой пролетарской революции.
Эта идейная позиция логически вытекала из марксистской теории общественно-экономической формации, которая утверждает, что основой развития общества выступает способ производства, определяемый уровнем развития производительных сил. Следствием этой теории является понимание исторического процесса как линейного прогрессивного движения человечества от первобытности к коммунизму – через обязательный ряд переходных ступеней. Движение от капитализма к коммунизму начинают, в соответствии с этой теорией, страны, достигшие наиболее высокого уровня развития производительных сил. В начале века таковыми были страны Западной Европы. Отсюда парадигма мышления и политическая стратегия своеобразного «революционного» европоцентризма: ориентация на Запад как оплот пролетарской революционности.
|
|
|
Соответственно, в среде российской социал-демократии господствовали космополитизм и прозападный настрой, неверие в революционные потенции русского народа, тотальное отвержение не только идейных оснований, но и всей архитектоники российской государственности. Тогдашние интеллигенты-социалисты в значительной своей части не видели предпосылок социализма, заключенных в общинной культуре русского крестьянства, столь непохожей на европейскую. Напомним, в связи с этим, знаменитую метафору «первого русского марксиста» Г. В. Плеханова: Россия еще не смолола той муки, из которой можно испечь пирог социализма. Плеханов оказался тогда в лагере меньшевиков, но подобные воззрения были характерны и для ведущих теоретиков большевистской партии, которые оценивали социокультурный уровень страны по степени ее технико-экономического развития и поэтому считали, что именно Европа находится в авангарде общественного прогресса. Отсюда следовало, что в отсталой России движение по пути социализма возможно только вслед за европейскими странами.
Эта точка зрения была если не единственной, то абсолютно преобладающей, ее последовательно придерживался и вождь большевистской партии – бесспорно величайший из стратегов пролетарской революции – В. И. Ленин. Еще в начале века он считал главной задачей революционных сил «встряхнуть» Россию, освободить ее от феодальных остатков и двинуть по пути капиталистического развития – вслед за передовыми европейскими странами. Впоследствии русской революции им отводилась роль «прорыва в слабом звене капиталистической системы», и под его руководством партия большевиков блестяще совершила этот «прорыв».
Октябрьская революция и последовавшее за ней стремительное шествие советской власти по всей стране стали триумфом ленинской стратегии и тактики. Сталин, восхищаясь политической прозорливостью Ленина, явленной им в бурях Октября, говорил: «Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Никогда он не чувствовал себя так свободно и радостно, как в эпоху революционных потрясений»[151, с. 61].
Авторитет Ленина как вождя победоносной революции непререкаем. Вместе с тем, взятие политической власти в стране – это только первый акт социалистической революции. За ним следует более или менее длительный процесс переустройства общества на началах социализма. Ленин рассматривал этот переход исключительно в интернациональном ключе. Он не предполагал, что Россия пойдет по пути социализма самостоятельно, не ожидая пролетарских революций в странах Европы. Утверждая обратное, обычно ссылаются на знаменитую ленинскую статью «О лозунге Соединенных Штатов Европы» (1915 г.), в которой содержится допущение, что социализм может победить «первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране» [75, с. 354]. Однако из контекста статьи следует, что автор говорит о капиталистически развитых странах, а вовсе не таких, как Россия. Миссию же страны победившей революции он видит в том, чтобы поднимать восстания в других странах, не исключая применение в этих целях вооруженной силы [Там же].
Позже убежденность в том, что Россия пойдет к социализму только вслед за передовыми странами Европы выражалась Лениным многократно – в докладах, речах, статьях. На ней основывалась политика РКП(б) после завоевания ею государственной власти. На VI съезде Советов, 8 ноября 1918 года, Ленин говорит: «...Полная победа социалистической революции немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества, по меньшей мере, нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем. Вот почему вопрос о том, насколько мы достигнем расширения революции и в других странах и насколько нам удастся до тех пор дать отпор империализму, стал одним из главных вопросов революции» [77, с. 153]. И этот вопрос пытались решить не только теоретически. Вспомним, что в 1920-м был предпринят «поход на Варшаву» с целью «пощупать штыком» готовность польского пролетариата к революции.
В феврале 1921 года, на исходе гражданской войны, выступая на отраслевом съезде рабочих, он снова утверждает, что «коренная, главная задача и основное условие нашей победы есть распространение революции, по крайней мере, на несколько наиболее передовых стран» [78, с. 311]. Не менее определенно он высказывается год спустя, в феврале 1922-го: «...Мы всегда исповедовали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилия рабочих нескольких передовых стран» [81, с. 418]. Да и в одной из последних своих работ «Лучше меньше, да лучше» (март 1923 года) он, размышляя о перспективах мирового революционного движения, делает вывод: «Мы стоим, таким образом, в настоящий момент перед вопросом: удастся ли нам продержаться при нашем мелком и мельчайшем крестьянском производстве, при нашей разоренности до тех пор, пока западноевропейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму?» [85, с. 402]. При этом он по-прежнему уповает на то, что «весь мир уже переходит теперь к такому движению, которое должно породить всемирную социалистическую революцию» [85, с. 403].
Такова позиция Ленина, – он, как видно из приведенных высказываний, придерживался ее до конца своих дней. Но в наиболее отчетливой форме мысль о подчинении российской революции задачам мирового революционного движения выявилась у Л. Д. Троцкого и нашла свое выражение в теории «перманентной революции». Эта теория ставила во главу угла интернациональные интересы пролетариата, реализацию которых она связывала с пролетарской революцией в передовых капиталистических странах. В «Истории русской революции» Троцкий, основываясь на факте интернационализации производительных сил капитализма, заключает, что создание «замкнутого», «национального» социалистического общества в принципе неосуществимо, поскольку социализм – явление интернациональное. После Октября он уточняет смысл своей революционной схемы: «…Социалистическая революция становится перманентной в новом, более широком смысле: она не получает своего завершения до окончательного торжества нового общества на всей нашей планете» [192, с. 287].
Отсюда следует: все, что мешает единству мирового пролетариата, – культурные традиции, государственная идеология, – должно быть отринуто и уничтожено. Отсюда же ориентация на методологию классового подхода, который, будучи односторонне понятым и возведенным в ранг идейно-политической доминанты, вел к подчинению интересов трудящихся в каждой отдельной стране «интернациональным» интересам пролетариата. Троцкизм полагал, что миссия русской революции – пробить брешь в единой системе капитализма и создать плацдарм для «возбуждения» революционных взрывов в европейских странах. Он ставил своей задачей направить революционную энергию российского пролетариата на сокрушение национальных границ и тем самым способствовать мировой пролетарской революции. Наша революция рассматривалась троцкистами как способ создания большой дубины, ударами которой можно разбить существующие буржуазные государства.
Троцкизм выступил наиболее характерным проявлением претензий на руководство революционным преобразованием мира, которое намеревались осуществить с опорой на российский плацдарм, не останавливаясь при этом перед гибелью самой России, ее народа, ее культуры и государственности. В этом смысле троцкизм – предтеча современного «вестернизированного» глобализма. Все устремления троцкистов были космополитичны, связаны с «мировой цивилизацией», каковой признавалась цивилизация западная. Вот заключение самого Троцкого: «Опрокинутая Октябрьским переворотом дворянская культура представляла собою, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам. Оставаясь недоступной русскому народу, она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества» [193, с. 310]. В более ранней работе «Итоги и перспективы» (1905 г.) он писал, что «вся русская наука есть искусственный продукт государственных усилий, искусственная прививка к естественному стволу национального невежества» [190, с. 16].
Троцкисты проповедовали идею культурной неполноценности как «низов», так и «верхов» русского народа. Троцкий еще в дореволюционные годы в статье «Лев Толстой» называл русское дворянство «обиженным историей», «не имевшим гордого сословного прошлого». Что уж говорить о жизни крестьянина на Руси: «Стадное, полуживотное существование ее крестьянства до ужаса бедно внутренней красотой, беспощадно деградировано...», жизнь его веками «протекала вне всякой истории: она повторялась без всяких изменений, подобно существованию пчелиного улья или муравьиной кучи» (Пер. с нем.: Neue Zeit. – 1908. – сентябрь). Такое «полуживотное» существование народа, разумеется, не могло породить в нем даже малейшие проявления духовной культуры.
Не испытывая ни уважения к русскому народу и русской культуре, ни тем более – любви к ним, троцкисты не могли увидеть в русском народе самостоятельной революционной силы. Они считали безнадежными попытки поставить его в авангарде социального преобразования мира и даже усматривали в нем контрреволюционные потенции, что, кстати, не было лишено основания: на роль тарана мировой революции русский народ вряд ли годился. «Русские – социально чуждый элемент в России. В опасную для советской власти минуту они могут стать в число ее врагов» (Патриот. – 2014. – 4 марта), – публично заявил тогда Троцкий.
Свое понимание методов революционного обновления мира он излагал в духе западного «антропологического материализма»: «Жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспериментальной. Человеческий род <…> снова поступит на радикальную переработку, и станет <…> объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки» (Правда. – 1923. – 29 сентября). Прочь традиции, революционная переделка всего и вся, в том числе, телесной основы человека, – вот идейное кредо троцкизма.
Абсолютизация интернационально-классового подхода, последовательное проведение его простиралось до физического уничтожения «нереволюционного» населения страны. Г. Е. Зиновьев, идейный сподвижник Троцкого, будучи членом ЦК РКП(б) и председателем Петросовета (а с 1919-го – главой Коминтерна), заявил во влиятельной тогда газете «Северная коммуна»: «Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожить» (Северная коммуна. – 1918. – 17 сентября).
Таким образом, в идеологии троцкизма по существу не оставалось места самобытному развитию России. Сам Троцкий, бывший меньшевик, называл революционные события в России прологом мировой революции пролетариата, «мостом к революции на Западе». Отсюда вытекала и основная задача – «встраивание» русской революции в мировой революционный процесс, возглавляемый наиболее развитыми капиталистическими странами. Российскому пролетариату надлежало лишь способствовать движению «цивилизованных» стран к социалистической революции и по мере возможности «подталкивать» это движение.
Троцкий и его сторонники своей идеологией и политикой обрекали Россию на пресловутое «вхождение в мировую цивилизацию», которое в наше время стало лейтмотивом политики российских «реформаторов-демократов». Эти поздние духовные наследники, казалось бы, давно позабытых апостолов мировой революции стремятся сегодня «освободить» Россию от последствий «октябрьского переворота» 1917 года, чтобы достигнуть все той же цели: двинуть ее по пути «прогрессивного» Запада. При этом их не останавливает факт культурной деградации и физического вымирания российского населения, – они готовы им пожертвовать ради интересов своих западных хозяев.
Среди большевистских теоретиков Сталин был наиболее последовательным противником подобной идейной ориентации. Отвергая обвинения в отступлении от марксизма, он так «позиционировал» себя: «Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего» [140, с. 187]. Творческий марксизм требует, прежде всего, обогащения его идеями, рожденными в недрах народной культуры. Многие еще помнят, как в полемике с руководством Коммунистической партии Китая идеологи хрущевской КПСС старались опровергнуть идею «китаизированного марксизма». Какой еще «китаизированный»? Марксизм един, – вещали они. Но история зло посмеялась над незадачливыми «марксистами»: там, где исповедовали «единый марксизм», социализма уже нет, – зато он по-прежнему существует (во всяком случае, в виде социального ориентира) там, где и в те времена утверждали «китаизированный марксизм» и ныне продолжают придерживаться этой идеологии. Позиция тогдашних «теоретиков» по этому вопросу явилась одним из следствий отказа КПСС от идеологии и практики сталинизма. Это был реванш троцкистского «интернационализма», игнорирующего национальные особенности.
В отличие от «ортодоксальных» марксистов, Сталин был мыслителем, сумевшим «русифицировать» марксистское учение: он воспринимал его через призму российской истории, прежде всего – в контексте русской национальной культуры. Он видел предпосылки построения социализма не только в высоком уровне развития производительных сил страны, но и в особенностях духовной культуры народа, делающих Россию более «восприимчивой» к социализму, нежели страны Западной Европы. Именно на этом было основано его еще дооктябрьское предположение о том, что именно Россия явится страной, прокладывающей путь к социализму.
В этом направлении эволюционировал и Ленин, но именно Сталин наиболее определенно поставил национально-цивилизационный фактор в центр своей политики и в течение десятилетий с уверенностью шел по этому пути. Он по существу выражал подходы к пониманию исторических изменений, позднее обоснованные в рамках теории «локальных цивилизаций», которая, в отличие от формационной теории, не отдает безусловный приоритет материальной культуре, а рассматривает в качестве основы общественных изменений все культурные пласты, присущие той или иной цивилизации. В их числе – традиции общественного жизнеустройства и духовная культура народа.
Чтобы осмыслить и достойно оценить эти идейно-теоретические воззрения Сталина, надо поставить их в рамки обрисованной в предыдущем разделе исходной альтернативы русской историософской мысли. Идеология сталинизма так или иначе наследовала славянофильской идее, и сам Сталин в свои поздние годы не считал зазорным причислять себя к последователям этого течения: «Мы, новые славянофилы-ленинцы, славянофилы-большевики, коммунисты…» [182, с. 361].
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!