Создание Управления Сталинградских лагерей НКВД

Для военнопленных № 108

В апреле 1943 года состоялось совещание руководства 7-х отделов политотделов Красной Армии. На нем был подведен итог по разложению войск противника, окруженных в районе Сталинграда. Она была признана неудовлетворительной:

- ... Для нас были идеальные условия и тем не менее мы не сумели существенно обеспечить боевые операции наших бойцов, ибо немцы дрались до тех пор, пока у них не кончились боеприпасы и продовольствие[49].

Несмотря на то, что основная масса гитлеровских войск в районе Сталинграда сложила оружие 2 февраля 1943 года, отдельные очаги сопротивления имели место еще долгое время спустя. Как отмечало командование войск НКВД по охране тыла, “немецко-фашистские бандиты” укрывавшиеся в блиндажах и окопах, продолжали оказывать вооруженное сопротивление вплоть до 15 февраля, а по некоторым районам - до 20 февраля 1943 года. Некоторые вооруженные “бандитские группы” гитлеровцев приходилось ликвидировать даже в марте. Так, 7 февраля 1943 года дозором из 2-х бойцов 229 отдельного стрелкового батальона внутренних войск НКВД в одном из подвалов разрушенного дома в Ерманском районе Сталинграда было обнаружено большое количество скрывавшихся немцев. Получив подкрепление, красноармейцы приблизились к подвалу, однако были обстреляны из винтовок и автоматов. В результате было принято решение об уничтожении скрывавшихся немцев. Скрытно подобравшись всем составом к подвалу, советские бойцы забросали подвал гранатами и открыли огонь из автоматов. В результате быстрых и решительных действий наряда внутренних войск НКВД сопротивлявшаяся группа немцев численностью до 150 человек была уничтожена. В тот же день разведывательно-патрульная группа в составе 10 бойцов 228 отдельного стрелкового батальона внутренних войск НКВД, во главе с командиром пулеметного взвода, младшим лейтенантом Ермаковым, при прочесывании местности в районе завода Красный Октябрь встретила 15 вооруженных немцев, которые на предложение сдаться открыли огонь. В результате короткого боя все они были уничтожены нарядом. Два дня спустя, в том же районе разведывательно-патрульная группа также 228 батальона, под командой старшего сержанта Воробьева прочесывая овраг, была обстреляна из винтовок и автоматов со стороны одного из блиндажей. Несмотря на предпринятые меры маскировки, при приближении наряда к блиндажу советские солдаты были забросаны гранатами. После этого старший сержант Воробьев оставив в укрытии бойцов, скрытно подполз к блиндажу с тыла и также бросил в него гранаты. В результате боя 13 гитлеровцев были уничтожены, а пятеро немецких солдат взяты в плен. Как отмечалось, подобных примеров было очень много. Всех гитлеровских солдат и офицеров, не желавших сдавать оружие и оказывавших сопротивление советские войска уничтожали[50].

Разъяренные упорным сопротивлением окруженных, гибелью своих товарищей в боях, чудовищными разрушениями Сталинграда, советские солдаты и офицеры обращали мало внимания на увещевания своих политработников о “новой постановке” работы среди войск противника и недопустимости расстрелов пленных. Об этом свидетельствуют немало фактов. Так, 5 февраля 1943 года бойцами 57-й гвардейской стрелковой дивизии были взяты в плен 2 немца и один поляк (Юго-западный фронт). В тот же день они были расстреляны: немцы - по приказу командира 563-го полка, а поляк, хотя и сдался добровольно, - был расстрелян по приказу начальника разведки дивизии. Имеется много свидетельств об убийствах военнопленных на пути в лагеря, куда их сопровождали не только войска НКВД, но и сборные конвои из различных фронтовых частей. По-прежнему, особенно часто расстреливали обессиливших военнопленных, которые не могли идти.

Как вспоминает житель хутора Токарев И.И.Ромахов, с окончанием боев по пролегавшей рядом с их населенным пунктом дороге немецкие и румынские военнопленные шли со Сталинграда в Капустиноярский лагерь день и ночь. Как-то раз, поравнявшись с хутором, пленные одной из колонн отказались идти дальше и сбившись в одну кучу, обнялись. Старший конвоя, скинув с плеча автомат, навел его на немцев. Женщины, собравшиеся у дороги и наблюдавшие за этой сценой, подняли крик. Но конвоир, не обращая никакого внимания на их плач, со словами: “эти фашисты моих отца и брата на фронте убили”, перестрелял пленных.

Советскому командованию приходилось применять строгие меры, чтобы прекратить уничтожение военнопленных. По воспоминаниям бывшего морского пехотинца Е.И.Никитина, база которого в период Сталинградской битвы находилась в Красноармейске, один его сослуживец из мести за гибель на фронте товарища, расстрелял из автомата колонну пленных немцев. В назидание всем он был осужден судом военного трибунала и отправился отбывать наказание в штрафную роту.

Не менее сурово преследовалось дурное обращение с военнопленными противника (ответственность за которое была предусмотрена статьей 193-29 УК РСФСР 1926 года), на их сборных пунктах, что представляло собой довольно распространенное явление. Например, проверкой работы пункта опроса военнопленных при разведотделе штаба 6-й армии (Юго-Западный фронт), было установлено, что его начальник, старший сержант Коваленко, пользуясь своим служебным положением и бесконтрольностью, систематически отнимал у заключенных ценные вещи, которые не только присваивал сам, обменивая на водку, но и презентовал вышестоящим командирам штаба армии и разведотдела. На пункте была открыта портняжная мастерская, в которой эксплуатировались пленные, обшивавшие работников последнего. Как было установлено, на пункте производились систематические расстрелы военнопленных (расстреляли даже полковника вермахта) и их избиения, “совершаемые без надобности, причем часто на глазах местных жителей”. В июне 1943 года за свои преступные действия Коваленко был арестован и отдан под суд военного трибунала, приговорившего его к 10 годам лишения свободы. На всех остальных, виновных в попустительстве, включая начальника разведотдела, Военным советом 6-й армии были наложены соответствующие взыскания. Во избежание повторных случаев присвоения имущества пленных или их расстрелов, командующим фронтом генералом армии Малиновским был издан строжайших приказ о наведении “жесткого контроля” за работой всех пунктов военнопленных, их ограждению от незаконных действий и привлечению виновных в них к суровой ответственности.

Таким образом, на основании изложенного следует признать, что имевшие место проявления дурного обращения по отношению к военнопленными противника, представляли собой лишь эксцессы со стороны отдельных недисциплинированных солдат и офицеров РККА и НКВД, которые систематически преследовались в уголовном и дисциплинарном порядке. Кроме того, командование частей и соединений Красной Армии, а также администрация лагерей военнопленных, невзирая на экстремальные условия прифронтовой полосы, настойчиво изживали причины и условия, способствовавшие подобным преступным деяниям, налаживая прежде всего порядок приема, содержания и этапирования пленных, контроль за их движением в лагерях, а также за деятельностью лиц, работающих по их обеспечению.

Сами военнопленные, испытывая огромные лишения, во многих случаях утрачивали человеческий облик. 1-й секретарь Сталинградского областного комитета партии А.С.Чуянов, в своих воспоминаниях описал потрясающую картину, которую ему довелось увидеть при посещении Тракторозаводского района города Сталинграда, которое он совершил вскоре после окончательного поражения германских войск. Военнопленные похоронных команд, вытаскивали из подвальных госпиталей трупы немецких солдат и складывали их в штабеля по 250 - 300 метров длиной. Среди них оказывались раненые, которые еще подавали признаки жизни. Человеческие чувства у похоронных команд настолько притупились, что они уже не реагировали на строжайшее запрещение советских властей бросать в штабеля живых. Только угроза применить оружие заставила пленных прекратить это варварство[51].         

Огромные массы военнопленных, скапливающиеся на месте разрушенного сражением города и в его окрестностях, холодное время года, отсутствие условий для их обеспечения и размещения, ставили органы НКВД перед выбором, вывозить ли пленных немедленно в прежнем порядке, либо оставить на месте, до стабилизации обстановки. Положение дел, складывающееся при эвакуации пешим порядком и железнодорожным транспортом, склоняло ко второму варианту, поскольку именно он сулил сохранение их жизней и здоровья.

Физическое состояние пленных, поступающих на приемные пункты и в лагеря НКВД после этапирования, характеризовалось УПВИ НКВД СССР как крайне низкое[52]. Более 30 % из них нуждались в длительном стационарном лечении вследствие тяжелых болезней, обморожений, фронтовых ранений и резкого истощения. Около 10 % поступивших к середине февраля 1943 года, были доставлены в безнадежном состоянии. Лишь 15 - 25 % оказались годными к физической работе. Остальные были настолько ослаблены, что нуждались в усиленном питании и отдыхе сроком от 2-х до 4-х недель. К основным причинам заболеваемости и смертности военнопленных, поступавших в лагеря НКВД до середины февраля 1943 года, по мнению начальника УПВИ НКВД СССР относились следующие:

1. Из общего числа поступивших военнопленных, до 70% были больны алиментарной дистрофией, авитаминозами (пеллагра) и находились в состоянии крайнего истощения, - вследствие длительного неполноценного питания.

2. Около 60 % имели обморожения 2-й и 3-й степени, происшедшие на фронтах или в пути к лагерям. Значительный процент обмороженных имел осложнения гангреной и общим заражением крови. Многие обмороженные военнопленные нуждались в ампутации конечностей.

3. Различные фронтовые ранения и их осложнения.

4. Большое распространение имело воспаление легких, которому особенно были подвержены итальянцы.

5. Среди прочих заболеваний большой удельный вес имели туберкулез, болезни сердца и почек, а также кожные заболевания. Эпидемические болезни пока еще были единичны.

Несмотря на строгие приказы, медицинская помощь пленным на фронтах практически не оказывалась. Тяжелобольные, раненые, обмороженные и дистрофики направлялись в лагеря НКВД, как и прежде - с общими эшелонами. Нормы питания, установленные пленным УПВИ НКВД СССР, для восстановления больных и резко истощенных были признаны недостаточными. Но даже в установленном объеме, наличными фондами продовольствия они не обеспечивались[53].

Анализ причин тяжелого физического состояния военнопленных, поступающих в лагеря НКВД из района Сталинграда, дал основание представителю УПВИ НКВД СССР заключить в своем отчете от 12 февраля 1943 года, что именно условия этапирования и питания явились доминирующими факторами, оказывающими роковое воздействие на физическое состояние контингента[54]. Как отмечалось в указанном документе, еще будучи в вермахте, его военнослужащие получали питание в недостаточном количестве и с перебоями. Но на этом их лишения не заканчивались, напротив, следовали испытания, оставлявшие еще меньше шансов на выживание. С места захвата до пунктов погрузки, военнопленным, как правило, приходилось совершать длительные переходы пешком, - по 200 - 250 километров, которые занимали по 7 - 10 суток. Привалы делались в холодных помещениях, а то и вовсе на открытом воздухе. Продовольствие при этом не выдавалось в течение нескольких суток. В лучшем случае пленным давали хлеб, а иногда соленую рыбу.

По наблюдениям сотрудников УПВИ НКВД СССР, к пунктам погрузки они прибывали уже резко ослабленными, истощенными и больными. Как в пути, так и на пунктах отправки пленные умирали и обмораживались. Пункты отправки также не давали им спасения. В ожидании своих эшелонов они содержались в исключительно тяжелых условиях, по-прежнему не получая достаточного и регулярного питания. Этапирование по железной дороге занимало по 20 - 25 дней, причем за все время пути они, как правило, ни горячим питанием, ни водой не обеспечивались. Поскольку вагоны для перевозки людей оборудованы не были, не отапливались, в пути отмечалось большое количество случаев обморожений и смертности.

Таким образом, за время следования заключенных по железной дороге их физическое состояние продолжало резко ухудшаться. Охлаждение организма, длительное недоедание и водное голодание явились основными моментами, которые вызывали быстрое развитие у пленных острой пеллагры, процесс проявления которой под влиянием названных факторов значительно сокращался. Многие из них к моменту прибытия в лагеря НКВД, приходили в такое состояние, когда всякая грань обратимости их заболеваний была уже пройдена. В свою очередь, это обстоятельство оказывало определяющее влияние на их чрезвычайно высокую смертность в самих лагерях НКВД.

В период с декабря 1942 года по февраль 1943 года, по далеко не полным данным, при указанных обстоятельствах 5014 человек умерли в пути со Сталинградских приемных пунктов в стационарные лагеря НКВД, 595 умерли в первые часы своего пребывания в лагерях, а 3574 были сданы в госпитали. Всего же было доставлено 56146 военнопленных[55]. В своем отчете представитель УПВИ НКВД СССР констатировал, что приказ Народного комиссариата обороны СССР № 001 от 2 января 1943 года не выполняется.

Справедливости ради следует отметить, что на смертность пленных при этапировании нередко оказывали влияние и другие факторы. Например, 15 февраля 1943 года в пути следования из Фролово в Паньшино, на станции Тишкино эшелон с военнопленными подвергся нападению немецкой авиации. В результате бомбежки 3 вагона с заключенными было разбито, а 145 из них убиты[56].

Вновь организуемые в районе Сталинграда лагеря НКВД испытывали большие затруднения, главным образом из-за недостатка и неприспособленности помещений, оборудования, топлива, диетических продуктов, медицинских кадров, медикаментов и не в состоянии были обеспечить нормальное размещение заключенных, их соответствующее питание, эффективное лечение и быстрое восстановление физического состояния.

В феврале 1943 года Л.П.Берия утвердил “Предложения о мероприятиях по размещению военнопленных, сосредоточенных в районе Донского и Воронежского фронтов”[57]. В соответствии с ними, независимо от мероприятий по организации лагерей на месте (согласно директивы НКВД СССР № 00251 от 8 февраля 1943 года), 82 тысячи пленных, находившихся в бараках и землянках “в неорганизованном виде”, сочли целесообразным распределить по стационарным лагерям. Лишь в самом Сталинграде, по просьбе 1-го секретаря Обкома партии А.С.Чуянова было решено оставить 20 – 25 тысяч пленных для использования на восстановительных работах.

Несмотря на это, вывоз военнопленных 6-й армии вермахта, ввиду их плачевного состояния, в феврале почти не осуществлялся. Судя по переписке и отчетности НКВД, эшелоны с пленными продолжали отправляться лишь из 98-го фронтового приемно-пересыльного лагеря (поселок Капустин Яр), - при наличии тех же недостатков при этапировании и с их большими потерями в пути.

Уже накануне окончательной ликвидации гитлеровской группировки, распоряжением НКВД СССР № 52\1891 от 31 января 1943 года в Сталинграде было образовано Управление лагерей НКВД СССР для военнопленных, которому присвоили номер 108. Управление по совместительству возглавил заместитель начальника УПВИ НКВД СССР капитан государственной безопасности Н.И.Смирнов, уже задолго до этого направленный в эти места для организации работы с пленными[58]. Местом его дислокации была избрана Бекетовка, поселок строителей Сталинградской электростанции (далее – СталГРЭС).

На 3 февраля 1943 года в Бекетовке размещались 50 тысяч военнопленных, в том числе много больных и раненых. Аппарат вновь созданного в Бекетовке Управления в этот день составлял всего 8 человек, - сам Смирнов, 2 его заместителя по снабжению, 1 дежурный комендант, 2 медицинских работника и 2-е вахтеров. Уполномоченный УПВИ НКВД СССР отмечал чрезвычайно тяжелое положение, складывающееся в Бекетовке, где размещение пленных стало совершенно невозможным. Для поисков путей выхода из создавшегося критического положения, 4 февраля 1943 года туда прибыл заместитель наркома внутренних дел СССР И.С.Серов. В этот же день для обеспечения лагерей военнопленных всем необходимым за счет ресурсов Управления тыла РККА, начальнику тыла Донского фронта были отданы следующие указания:

1. Прикрепить указанные лагеря на продфуражное довольствие к ближайшим продскладам.

2. Из трофейного имущества выделить необходимый автогужевой транспорт.

3. Обеспечить лошадей фуражом и автотранспорт горюче-смазочными материалами.

4. Выделить пищеварительные котлы или походные кухни на 8000 литров и хозяйственный инвентарь, а также 30 тонн колючей проволоки[59].

Данные указания выполнены не были. Вся тяжесть работы организационного периода легла на плечи органов НКВД. В исключительно сложном положении оказались военнопленные не только в Бекетовке и Красноармейске. Аналогичная картина наблюдалась практически во всех сборных пунктах и лагерях в районе Сталинграда. Как, например, это было установлено начальником санитарного управления Донского фронта 8 февраля 1943 года, в лагере военнопленных Паньшино, бытовые условия были совершенно неудовлетворительными и вели к резкому ослаблению их и без того изможденного организма. В результате, среди пленных наблюдались массовые случаи обморожений и замерзаний (вероятно до смерти). Совершенно очевидной в этой связи представлялась необходимость не столько лечения больных, сколько проведение профилактических мероприятий. Между тем, как это было установлено руководителем медицинской службы столь высокого ранга, командование лагеря мер к созданию в нем даже примитивных условий, не принимало. Для того, чтобы избежать массовой инвалидности среди военнопленных и сохранить их как рабочую силу, потребовалось личное вмешательство заместителя командующего войсками по тылу Донского фронта[60].

В невероятно сложных условиях прифронтовой полосы и военной разрухи, администрация лагерей военнопленных оказалась практически в полной изоляции, не получая никакой поддержки ни со стороны военных, ни местных властей. Более того, пытаясь наладить быт и обеспечение контингента, спасти раненых и больных, ей приходилось испытывать откровенную неприязнь с их стороны. В этой связи стоит отметить, что страшная ненависть и чувство мести к немецко-фашистским захватчикам, вызванные у воинов Красной Армии и гражданского населения советской пропагандой, зачастую находили свое выражение в их отношении к военнопленным. Начальникам лагерей ничего не оставалось, как обращаться с жалобами к руководству на областные и районные, партийные и советские организации, систематически отказывавшие им в оказании помощи кадрами, техническими и хозяйственными средствами. Их руководители, в свою очередь, считали, что в лагерях содержатся фашисты и оказывать помощь для их содержания совершенно не обязательно. Начальнику ФППЛ № 98 И.П.Бардадыму, например, вместо поддержки приходилось выслушивать такие упреки:

- Зачем вы этих палачей кормите, зачем создаете им условия, черт с ними, пускай дохнут … 

Количество прибывающих военнопленных постоянно возрастало. Своей максимальной отметки оно достигло 13 февраля 1943 года - 93625 человек, в том числе 6669 офицеров[61]. К этому времени они содержались в следующих пунктах:

1. Поселок Сакко и Ванцетти, Красноармейск - 4690 человек, из них 1437 офицеров.

2. Поселок завода № 91, Бекетовка - 15220 человек.

3. Лесобаза, Бекетовка - 10870.

4. Стал ГРЭС, Бекетовка - 18920, из них офицеров 820.

5. Дубовка - 16090 человек, из них 2560 офицеров.

6. Хутор Кисляки - 2000.

7. Совхоз Красноярский - 4800, из них 100 офицеров.

8. Совхоз Пролетарский - 3920 человек, из них 125 офицеров.

9. Паньшино - 2000, в том числе 23 офицера.

10.Поселок Заплавное - 156 человек.

11. ФППЛ НКВД СССР № 50 во Фролово - 5400, в том числе 400 офицеров.

12. ФППЛ № 98 в поселке Капустин Яр - 2730 человек, в том числе 290 офицеров.

13.Большая Россошка - 880, в том числе 35 офицеров.

14.Каменный Буерак - 1750 человек, в том числе 16 офицеров.

15.Городище, поселок Александровка - 1300, в том числе 130 офицеров.

16.Гумрак - 1700 человек.

92546 военнопленных составляли немцы[62]. 24 пленных генерала содержались под усиленной охраной во внутренней тюрьме НКВД, в поселке СталГРЭС, в Бекетовке. Впоследствии они были перевезены вместе с фельдмаршалом Паулюсом на небольшой степной хутор Заварыкино. Ввиду постоянной угрозы нападения вражеских десантников с целью освобождения важных пленных, самого Паулюса прежде всего, их охрану осуществляли до 2-х батальонов войск НКВД[63]. 20 февраля 1943 года спецпоезд, в котором находились 268 генералов и офицеров из группировки Паулюса, а также сам фельдмаршал, из Бекетовки был отправлен в Красногорск[64].

 Управление Сталинградских лагерей НКВД для военнопленных существовало практически только на бумаге, - у него не было ни кадров, ни транспорта, ни какого либо материального обеспечения. Пленные по-прежнему находились на попечении армейских комендантов сборно-пересыльных пунктов и фактически были предоставлены сами себе.

Важнейшую роль в организации и деятельности лагерей военнопленных, захваченных в районе Сталинграда, в сложившихся условиях пришлось сыграть войскам НКВД СССР. Еще 23 января 1943 года частями 21 стрелковой бригады внутренних войск НКВД, были приняты под охрану сборные пункты в Дубовке, Заплавном, Паньшино, Бабуркино и Большенабатовском. Приказ об этом отдал лично нарком внутренних дел СССР Л.П.Берия. 27 января 1943 года войсками бригады под охрану были приняты сборные пункты в Городище, Гумраке и Александровке. 28 января 1943 года к ним добавились лагеря Сакко и Ванцетти, СталГРЭС, Лесобаза и Завод № 91. В феврале 1943 года попечению 21 стрелковой бригады были вверены лагеря на заводе № 264 (Красноармейск), Консервном заводе в Ворошиловском районе Сталинграда, Сталинградском тракторном заводе, а также несколько захваченных госпиталей с больными и ранеными военнослужащими противника. Всего под охраной личного состава бригады оказалось 75318 вражеских военнопленных.

Поступление пленных в лагеря и на сборные пункты оказалось настолько быстрым, что их основная масса была принята под охрану в самый решительный момент разгрома гитлеровских захватчиков в районе Сталинграда, т. е. с 28 января по 8 февраля 1943 года. При этом, в отсутствие поблизости каких-либо других частей НКВД, 21 бригада проявила необходимые оперативность и маневренность. К районам сосредоточения вражеских военнопленных были быстро стянуты 226, 230 и 227 отдельные стрелковые батальоны (далее – ОСБ) бригады. Организация охраны военнопленных происходила в исключительно сложных условиях, когда их основная масса еще не была обыскана и имела при себе личное оружие. Как это уже было указано, оборудованные помещения для приема военнопленных в лагерях отсутствовали. Колонны пленных в количестве 1000 и более человек, следовавшие одна за другой, сосредотачивались в районах, занятых местным населением. Работая непрерывно день и ночь, части бригады сумели организовать охрану военнопленных, - в первые дни “живой изгородью”, а в последующем при помощи проволочных заграждений, созданных вокруг лагерей. Из пленных были организованы рабочие команды по сбору колючей проволоки и кольев для ограждения территории лагерей. В особенно тяжелых условиях оказались 2 минометных взвода 227 ОСБ под командованием командира минометной роты бригады Пехташева, у которого в Паньшино скопилось около 15 тысяч вражеских военнопленных. Не имея никаких средств и помещений для их размещения, личный состав минроты в течение 2 дней и 2 ночей сумел организовать их охрану до прибытия пополнения и отконвоирования контингента в другие лагеря. Со стороны военнопленных, особенно офицеров, было зафиксировано множество случаев нападения на часовых. Например, 3 февраля 1943 года на красноармейца 227 ОСБ Алехина в лагере Паньшино было совершено нападение одним из пленных, который пытался вырвать у него из рук винтовку. Ему удалось свалить Алехина на землю, однако подоспевшим красноармейцем немец был застрелен. 9 февраля 1943 года на красноармейца 228 ОСБ Кулешова в районе СТЗ напал с кинжалом в руках немецкий солдат. Однако тот прикладом отбросил нападавшего, а при повторном нападении застрелил. В тот же день в красноармейца 226 ОСБ Тыналиева при несении службы часовым по охране лагеря СталГРЭС, из барака был произведен выстрел, которым тот был ранен в бедро. Как было установлено в госпитале, пуля оказалась разрывной и причинила красноармейцу тяжелое ранение.

Неоднократно вражеские солдаты и офицеры, захваченные в плен, предпринимали попытки к бегству. Большинство таких попыток были групповыми. Как правило, в них принимали участие от 3 до 12 человек. Всего в бригаде, из лагерей военнопленных было зафиксировано 58 групповых попыток к бегству. В них приняли участие 406 заключенных, из которых 66 человек были задержаны и возвращены в лагеря, а остальные уничтожены поисковыми нарядами как оказавшие сопротивление при задержании.

Личным составом бригады в различные лагеря были отконвоированы 28 тысяч военнопленных, на расстояние в общей сложности 180 километров. По железной дороге было отконвоировано 7581 человек. Командованием бригады отмечалось, что выполнение всех планов по вывозу пленных и сосредоточению их на местах погрузки, было произведено в намеченные сроки. Приводилось в пример этапирование пленных личным составом 227 ОСБ из Дубовки, на расстояние в 60 километров. При наличии ограниченного личного состава, командиру этого батальона капитану Васильеву удалось за короткий срок отконвоировать к месту погрузки на станции Ельшанка 7 тысяч военнопленных, причем без больших потерь с их стороны[65].

По распоряжению начальника Главного управления Внутренних войск НКВД СССР генерал-майора Шередега и согласно личного приказа заместителя наркома внутренних дел СССР И.С.Серова, до сформирования администрации лагерей военнопленных из личного состава 21-й стрелковой бригады внутренних войск было выделено “минимальное количество” личного состава для их “внутреннего обслуживания”. Начальниками “спецлагерей”, были временно назначены офицеры НКВД из числа командования отдельных стрелковых батальонов 21-й стрелковой бригады внутренних войск, которым была поручена их охрана. Также, командованием батальонов, в соответствии с приказом командира 21-й бригады от 8 февраля 1943 года, в распоряжение начальников спецлагерей был выделен личный состав по специально разработанным временным штатам их администрации, которые были укомплектованы уже к исходу следующего дня и должны были быть готовы к принятию лагерей 10 февраля 1943 года. Сформированные таким образом временные штаты спецлагерей военнопленных включали: руководство - 4 человека; секретарей - 2; отделение учета - 5; хозяйственное отделение - 6; политотделение - 1; вахтерскую команду - 24; пожарную охрану – 4[66]. Помимо частей 21-й стрелковой бригады, в организации и охране лагерей военнопленных принимали участие 227 конвойный полк НКВД и 98 пограничный полк.

В феврале 1943 года, на укомплектование Сталинградских лагерей военнопленных из НКВД СССР были направлены 58 сотрудников, главным образом начальствующего состава. Остальные командирские кадры для этого поступали “по распоряжению центра” из Управлений НКВД Тамбовской, Рязанской, Сталинградской, Горьковской, Московской, Карагандинской, Куйбышевской и Астраханской областей, НКВД Татарской АССР, Астраханлага и лагерей НКВД №№ 252 и 188. Рядовой и младший начальствующий состав прибывал из спецлагерей и пересыльных пунктов НКВД: № 0108 Сталинграда, Дубовки и Урюпинского лагеря НКВД № 123 Сталинградской области, а также Подольска. Кроме того, подбор лагерного персонала производился через райвоенкоматы и партийные органы. Часть его была пополнена за счет действовавших приемных пунктов военнопленных Донского фронта. Большинство сотрудников лагерей составляли раненые солдаты и офицеры, негодные к строевой службе, а также военнослужащие Красной Армии, побывавшие в плену или окружении у немцев. К сожалению, эта категория лагерного персонала, состоявшая из людей прежде тяжко пострадавших от гитлеровских захватчиков, проявила себя по отношению к военнопленным с наихудшей стороны. 9 марта 1943 года комендант Бекетовского гарнизона лейтенант Медведев жаловался в одном из своих донесений руководству, что несмотря на производившуюся уборку трупов, количество их на дорогах не уменьшалось, поскольку конвоиры, сопровождавшие военнопленных на восстановительные работы в Сталинград, ежедневно пристреливали их десятками.

Администрация лагерей, а также их вышестоящее руководство, невзирая на дефицит кадров, незамедлительно и беспощадно избавлялось от лиц, проявивших жестокость по отношению к пленным. Только в феврале - мае 1943 года из лагерей были уволены или откомандированы 489 таких сотрудников[67].

Уже с февраля 1943 года пленных стали активно привлекать к работам по восстановлению Сталинграда, в том числе к разминированию города и его окрестностей. Бывший сапер 64-й армии И.Г.Латюк вспоминает, как в феврале 1943 года по приказу командования они отобрали в Бекетовке среди военнопленных саперов и вместе с ними отправились на разминирование немецких минных полей в Чапурники. По дороге русские солдаты украдкой делились с немцами хлебом и махоркой. Прибыв к минному полю, советский командир приказал пленным приступить к разминированию. Напрасно те пытались доказать его невозможность, т.к. из мерзлой земли мины извлечь было нельзя. Они заставили пленных вырубать мины вручную, приговаривая: “сами ставили, сами и снимайте!”, отойдя при этом на безопасное расстояние. Лишь только тогда один из военнопленных был разорван взрывом мины, работа была прекращена.

Значительное количество пленных были заняты на уборке трупов погибших в период сражения. Из их числа был образован особый похоронный отряд, штаб которого располагался в Гумраке. Он действовал в период с 15 февраля по 5 марта 1943 года в составе 1200 заключенных, 300 инструкторов санитарно-противоэпидемических отрядов, 100 минеров-подрывников и 100 человек охраны. Отряду выделили 50 подвод, 100 лошадей, 2 автомобиля (для подвоза продуктов), 5 походных кухонь, 500 лопат, 300 кирок, 150 лопат-грабарок, 100 железных “кошек”, веревки и другие необходимые инструменты. Весь район сбора и захоронения трупов, в соответствии со специально разработанным планом[68], был разделен с востока на запад на 10 полос (участков), начиная с западного берега Волги. Каждый из них обслуживали 5 команд, по 100 военнопленных каждая. Их в свою очередь сопровождали по 30 инструкторов-санитаров, 2 команды подрывников, а также команда для разминирования и конвой войск НКВД. В задачу отряда входило захоронение трупов из расчета не менее 5000 в день, т.е. по 100 на каждую команду. Согласно плану, могилы копали размерами 10 Х 5 м. и глубиной 3 м. В каждую опускали не более 50 – 80 трупов, укладывая их рядами по 10 – 12 и пересыпая песком. Чтобы упростить и ускорить работу, разрешалось использовать в качестве могил оставшиеся на местах боев дзоты и землянки. По соответствующей инструкции, трупы хоронили без шинелей, сапог, снаряжения и головных уборов. Снимали также френчи и свитера. Все полученное таким образом обмундирование и снаряжение использовалось затем в основном для обеспечения самих пленных[69].

Медицинский персонал и командный состав для образованных в районе Сталинграда лагерей мобилизовывали по всей стране и доставляли в срочном порядке самолетами. Только в марте 1943 года для улучшения медико-санитарного обслуживания военнопленных к Управлению № 108 из других областей были прикомандированы 63 медика, в том числе 27 врачей и 19 фельдшеров[70]. Многие отказывались работать с пленными наотрез. Таких органы НКВД принуждали силой, предупреждая о суровой ответственности за саботаж. Часто в пекло Сталинградских лагерей военнопленных попадали совсем еще неопытные, молодые специалисты. Потрясающие воспоминания сохранились у бывших студентов выпускного курса одного из московских медицинских институтов.

Одна из них, Л.С.Громова рассказывала, как в феврале 1943 года в институте им предложили пройти “практику” в Сталинграде, после чего вызвали в НКВД. Там их предупредили, что они будут наблюдать за лечением военнопленных в госпиталях, успокоив при этом, что тифа там нет. В дорогу их группу студентов-медиков снабдили только терапевтическими справочниками. Никаких медикаментов и медицинских инструментов они не получили, “чтобы не перегружать самолет”. В Бекетовке, куда они прибыли, ее с подругой распределили в лагерь, расположенный на территории завода № 91. Первое, что там бросилось в глаза, были штабеля трупов пленных (три тысячи, как говорили прибывшие ранее). В их обязанности, как медиков входила сортировка пленных. Ежедневно множество их умирало. Списки умерших подавали к их приходу санитары из военнопленных. Часто приходилось видеть, как вместе с трупами к выходу выносили умирающих, но еще живых заключенных, на ходу снимая с них всю одежду. Между пленными постоянно происходили драки, переходящие в поножовщину: сильные и здоровые пленные отнимали все, что могли у больных и ослабевших. Особенная вражда была между румынами и немцами. Румынским военнопленным удалось захватить для проживания наименее разрушенный корпус завода. Остальные заключенные лежали почти под открытым небом, в развалинах цехов. Их засыпало снегом. Запомнился один из пленных - немец, лет 40-ка, очевидно бывший оперный певец. Он был обречен - отморожены ноги. И вот на фоне смерти, страшных лишений он прекрасным голосом исполнял арии из разных опер. Пленные устраивались на досках, которые лежали на мерзлом полу цехов завода и обогревались печами, изготовленными из железных бочек. На 4 корпуса лагеря было 4 капитана - немца. Один из них, берлинец, шутил: “… в Сибири холодно? Придется захватить мой плащ!” Пленных кормили прекрасно - 3 раза в день давали мясо. Ежедневно 3 - 5 повозок, нагруженных трупами умерших за ночь, направлялись на возвышенность, расположенную напротив лагеря, к месту захоронения. Там, при помощи взрывчатки приготавливались очень глубокие шурфы. В них рядами укладывали трупы, пересыпая их известью. Захоронение контролировали четверо врачей из военнопленных, которым помогали 2-е санитаров. Несмотря на это, были случаи, когда в ров сбрасывали еще живых пленных. Ее подруга Зина Вавилова, присутствуя при погребении, однажды видела, как среди только что сброшенных трупов один человек, полностью раздетый поднялся и попытался что-то сказать, но упал и был засыпан трупами. Особых случаев насилия над пленными не наблюдалось, разве что один из офицеров их лагеря, по фамилии Труфанов, предпочитал наводить порядок среди заключенных при помощи своей палки, на которую опирался из-за ранения. Немцы так и прозвали ее – “автомат Труфанова”. В управлении лагеря однажды пришлось видеть ящик стола, наполненный немецкими обручальными кольцами, видимо от заключенных. Военнопленные, напротив, часто проявляли по отношению к персоналу лагерей сопротивление и враждебность в различных формах. Наиболее распространенным , например , было такое явление. Осматривая пленного, она вдруг заметила, что тот сыплет ей на голову своих вшей. Пленные вообще часто бросали в них вшами. Были случаи нападения пленных на медсестер. В таких случаях охрана, как правило немедленно, без разбирательства пристреливала нападавших. Однажды, уже в начале марта 1943 года пленным поручили сложить печь в управлении лагеря. Когда она была уже готова, ее в самый последний момент решили проверить и обнаружили внутри 4 противотанковых гранаты. Медицинской помощи военнопленным не оказывалось. Кроме упомянутых терапевтических справочников, никаких средств для этого у них не было. Поэтому их функция заключалась лишь в отделении больных от здоровых. Вакцину от тифа прислали когда эпидемия уже началась. Вскоре, заразившись от военнопленных, заболели и они. Из их группы в 24 человека тифом заболели почти все, 2-е умерли.

Прибывших в Сталинград студентов, вспоминает участница событий Т.Г. Мареева, распределили по лагерям военнопленных. Ее направили в поселок СталГРЭС, в Бекетовку. Поручили 2 барака - 2 тысячи заключенных. Основная задача, которую ей поставили: - “сделать заслон распространению инфекции вглубь страны”. В лагере был повальный тиф, а им не дали даже халатов. Пленные жили в бараках, лежали на 2-х этажных нарах вперемешку с трупами умерших. Основная масса военнопленных страдала обморожениями и истощением. Утром, когда они приходили на работу, там по всюду лежали трупы умерших за ночь, через них перешагивали. Ежедневно по утрам, она осматривала вверенных ей заключенных, выявляя начальные признаки тифа. Те из военнопленных, кто мог двигаться, вставали в очередь для осмотра. В начале марта отсортированных здоровых пленных поездами отправляли в тыл страны на работу. Оставшиеся умирающие остались доходить на нарах, куда и приходилось забираться для их осмотра. Между бараками лагеря, прямо на земле валялись прекрасные вещи, добротная одежда. Однако их никто не осмеливался брать, так как они все кишели вшами. Через некоторое время в лагерь прибыл полевой советский госпиталь - для оказания пленным медицинской помощи. Русские медсестры, прибывшие с фронта, с пленными обращались жестоко. Тех, кто не мог встать, поднимали ударами ног, обутыми в сапоги. Им самим внимания никто не уделял. Однажды ночью почувствовала себя плохо - заболела тифом. В больнице, куда ее привезли - никаких лекарств, дали только порошок камфары. Вскоре тифом заболели все остальные ее подруги, прибывшие с ней из Москвы.

Как вспоминает бывший врач Сталинградских лагерей военнопленных Т.М.Соснина, для лечения военнопленных ее мобилизовали в Оренбурге. Вначале она отказалась наотрез - под Москвой погиб один ее брат, другой приехал с фронта инвалидом. Несмотря на то, что она просилась на фронт, за отказ работать с пленными ее обвинили в дезертирстве и хотели отдать под суд. Пришлось подчиниться. В Бекетовку она приехала 18 февраля 1943 года и получила там направление на пересыльный пункт военнопленных, который располагался на Консервном заводе. Этапируемые пленные ночевали в его развалинах. Ходить разрешалось только по железнодорожной колее - везде были мины.

Житель городка Дубовки Н.М. Подмосковнов в феврале 1943 года наблюдал, как прибывающими немецкими военнопленными заселили все разрушенные здания города - без окон, потолков и крыш. Пленные пытались спастись от холода, завешиваясь плащ-палатками и шинелями, но это не помогало. Некоторым не досталось и развалин, они остались на морозе в городском саду. Умерших не успевали хоронить и складывали в штабеля, стоявшие перед местами содержания военнопленных всю зиму. Особенно смертность усилилась в марте 1943 года. Приходилось видеть, как военнопленные-санитары вытаскивали для захоронения еще живых, выбрасывая их с верхних этажей зданий, освобождали место. Весной в городе пришлось устроить “воскресник” для захоронения трупов умерших за зиму военнопленных. Раздетые трупы возили на санях, складывая в штабеля по 10-12.

Также житель Дубовки, В.В.Завознюк ребенком видел, как в феврале-марте 1943 года немецких военнопленных водили на разборку развалин разрушенной церкви. Один из немцев, худой, изможденный, обламывал у себя отмороженные уши. Мальчик пожалел его и дал кусок хлеба. Увидев это, конвоир и воспитатель набросились на него с руганью, а товарищи по детскому дому избили за “сочувствие к фашистам”.

А.И.Евстифеева в феврале 1943 года была мобилизована районным военкоматом и направлена для прохождения службы в лагерь военнопленных, располагавшийся неподалеку от Дубовки в зданиях бывшего монастыря. Ей было поручены учет военнопленных и оформление на них документации (должность - инспектор учетного отделения лагеря). По одному в помещения, где содержались военнопленные, они ходить боялись, поэтому ходили группой по 2 - 3 человека, проверяя кто жив, а кто умер. В каждом помещении среди пленных был старший. По утрам умерших за ночь вытаскивали наружу. В феврале 1943 года за ночь умирало до 100 военнопленных, потом стало меньше. Для захоронения трупов не хватало места. В лагерь пленные прибывали в ужасном состоянии - оборванные, исхудавшие, под вшами не видно одежды. Кормили пленных очень хорошо - американская колбаса в банках, омлет, сахар и тому подобное. Многие пленные-дистрофики, наевшись, умирали. Сотрудников лагеря по сравнению с пленными кормили очень плохо - только сухари и похлебка. За тем, чтобы у военнопленных ничего не отбирали следили очень строго. Когда начался тиф, многие сотрудники лагеря, в том числе его начальник и ее подруга умерли, заразившись от пленных. Многие пленные, особенно пожилые, подходили к ним, благодарили за хорошее отношение, предлагали свою помощь. Один из них подарил ей на память маленький половник для соуса.

Бывший работник Дубовского речного порта Г.Ф.Емельянов вспоминает, что в 1943 году под днищем лежавшего на берегу Волги судна жили всю зиму 150 - 200 военнопленных немцев. Когда оставшихся в живых стали готовить к переправе, их собрали у самой воды. В это время мимо проплывал советский военный катер. Увидев пленных немцев, кто-то из его экипажа дал очередь из пулемета прямо в их толпу, убив очень многих. Трупы после этого хоронить не стали, просто столкнули в Волгу.

Жительница Дубовки Л.Ф.Сизова помнит, как в детстве для нее и других детей пленные немцы из расположившегося неподалеку лагеря передавали продукты. В ответ ее мать угощала их помидорами и другими овощами. Когда пленных эвакуировали из Дубовки летом 1943 года, один из них на прощанье принес им, детям вермишель и хлеб.

18 февраля 1943 года Управление Сталинградских лагерей НКВД № 108 организационно приобрело свои законченные формы. Как постоянным, так и временным местам содержания пленных приказом его начальника Н.И.Смирнова были присвоены специальные номера, превратившие их в лагерные отделения Управления. По состоянию на 22 февраля 1943 года в районе Сталинграда находились следующие лагеря: № 108/10 - поселок Сакко и Ванцетти, Красноармейск – 4403 заключенных; № 108/11 - Лесобаза, Бекетовка - 10373; № 108/0 - завод N 91, Бекетовка - 11749; № 108/12 - поселок Стал ГРЭС, Бекетовка - 18220; № 108/13 - Ворошиловский район Сталинграда - 1392; № 108/14 - совхоз Красноярский Иловлинского района - 4800; № 108/15 - совхоз “Пролетарий” Иловлинского района - 3916; № 108/16 - поселок Кисляки Сиротинского района - 1777; № 108/17 - поселок Паньшино Иловлинского района - 2051; № 108/18 - поселок Бабурки Калачевского района - 8899; № 108/19 - районный центр Дубовка - 15542; № 50 - город Фролово - 5400; № 98 - село Капустин Яр – 2062. В общей сложности, количество военнопленных вермахта в районе Сталинграда на данный момент составляло 91545 человек, из них 86570 немцев[71].

Органы НКВД все время тянули с окончательным принятием пленных на свой баланс, принуждая тем самым части Красной Армии, уже готовые покинуть Сталинград, хоть как-то навести порядок в лагерях и обеспечить их материальную часть. 25 февраля 1943 года Управление лагерей НКВД № 108 формально приняло от Наркомата обороны 85696 военнопленных, причем 13149 из их числа в момент приема все еще находились в полевых эвакогоспиталях Красной Армии. Фактически по актам было принято 72547 человек, из них 66688 немцев и 4225 румын, в том числе 3584 офицера и 68964 военнослужащих рядового состава. По физическому состоянию, из числа принятых заключенных были отнесены к здоровым 53446, к больным и требующим стационарного лечения 19101.

Как оказалось впоследствии, сортировка военнопленных по их состоянию здоровья была произведена неправильно. Вследствие этого в группу здоровых ошибочно попали лица, могущие только “самостоятельно передвигаться и выполнять работу по устройству своего быта”. Между тем, многие из них нуждались в госпитализации[72]. Судя по переписке командования частей и соединений 64-й армии с органами НКВД, передача пленных растянулась на продолжительное время. В течение него Управление лагерей пыталось получить от уходящих на фронт войск хотя бы какое-нибудь имущество и технику, в придачу к оставляемым в неустроенности заключенным. Лишь 4 марта 1943 года лагеря военнопленных окончательно были сданы армией лагерям НКВД - вместе с кое-каким трофейным имуществом и транспортными средствами. В этот день были осуществлены прием-передача 43396 человек, 9360 из которых были ранеными, больными и обмороженными.

Между тем, очевидно в связи с отсутствием условий для содержания военнопленных на месте и разрастающейся из-за огромной скученности эпидемией тифа, эвакуация тех кто был признан здоровыми, усилилась. 1 марта 1943 года наркомом внутренних дел СССР Л.П. Берия был издан приказ № 00398 о вывозе в течение марта месяца всех военнопленных противника, находящихся на приемных пунктах и в прифронтовой полосе, в том числе 78500 человек из района Сталинграда. В первую очередь вывозу подлежали офицеры, для размещения которых были выделены лагеря НКВД: Оранский № 74, Елабужский № 97 и Суздальский № 160[73].

Уже знакомой нам Т.М. Сосниной также, в числе других медицинских работников 5 марта 1943 г. было поручено сопровождать эшелон с военнопленными из Сталинграда до станции Хилково (район Ташкента). Она рассказывает:

- Добирались 12 дней. На каждой станции вместе с другими медиками обходили вагоны и спрашивали у пленных “кранк”, “вас шмерцен”? Нуждающимся выделяли лекарства. О заболеваемости и смертности военнопленных им докладывали сами заключенные -старшие вагонов. Многие пленные в пути умерли. Их трупы конвой сдавал по акту на станциях. В пути таким образом, были оставлены сотни умерших. Причинами смертности были в основном дистрофия и обморожения. 

Только с 26 марта по 5 апреля 1943 г. из 108-го лагеря в Фархадский лагерь военнопленных (Узбекистан) подобным образом было отправлено 5 эшелонов с общей численностью заключенных 9671 человек. Из их числа умерли в пути следования и “были сданы трупами” 3802 пленных. В ходе санитарной обработки по прибытии в лагерь умерли 772 заключенных. Кроме того, в самой зоне Фархадского лагеря умерли еще 2107 человек. Из числа 2900 оставшихся в живых, на 18 апреля 1943 года в лагере насчитывалось 518 больных сыпным тифом или с подозрением на него; 621 дизентерийных; 820 с пеллагрой; 1031 дистрофиков с резким истощением. Как отмечало руководство Фархадского лагеря, основными причинами большой смертности в пути следования и в самом лагере являлись: отправка из лагеря № 108 резко-истощенных, ослабленных, пораженных желудочно-кишечными инфекциями и сыпным тифом заключенных; отсутствие в пути следования медицинской помощи; ненормальное питание при отсутствии воды; недостаточное обеспечение самого Фархадского лагеря топливом и водой, вследствие чего на протяжении 12 дней санитарная обработка в нем не производилась (исключая первичную в дни приема); непригодность сырых и темных землянок для размещения обессиленного и больного контингента.

Начиная с 12 апреля 1943 года, резко увеличилась заболеваемость сыпным тифом самих сотрудников лагеря. За 6 дней заразились от военнопленных и заболели тифом 81 человек, в основном персонал, работавший по приему заключенных на станции Хилково[74].

Аналогичное положение сложилось и в остальных лагерях и спецгоспиталях страны, куда поступал контингент из Сталинграда. За период с 25 февраля по 20 марта 1943 года из его лагерей были вывезены 26441 “в основном здоровых” военнопленных. В эвакогоспитали Наркомата обороны были переданы 19149 человек, умерли 17045. После этого в лагерях Сталинградской области остались 3745 заключенных, “способных к труду по обслуживанию своего быта” и 6147 нуждающихся в госпитализации.

С тем, чтобы найти официальное объяснение чрезвычайно высокой смертности и заболеваемости среди военнопленных в лагерях, расположенных в Сталинграде и его окрестностях, с 16 по 21 марта 1943 года Управление № 108 посетила специальная комиссия. Ее составили представители санитарных учреждений НКВД, Красной Армии, Наркомата здравоохранения и Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца[75]. Осмотренные комиссией лагеря в поселках Сакко и Ванцетти и СталГРЭС, размещались в домиках и бараках рабочего поселка. Обследованные помещения были светлыми, сухими и отапливаемыми. Заключенные спали в основном на деревянных полах и частично на нарах. Горячая пища для них готовилась дважды в день. Все продукты, за исключением сахара, выдавались по утвержденной норме. В обоих лагерях был отмечен недостаток воды. Медицинское обслуживание производилось врачами-военнопленными, под контролем и наблюдением советских докторов. Среди заключенных были отмечены большая завшивленность и почти полное отсутствие медикаментов и перевязочных материалов.

Ознакомившись с работой лагерей, осмотрев и опросив живых военнопленных, а также обследовав трупы их умерших товарищей, комиссия сделала ряд выводов. Высокая смертность среди военнопленных в лагерях НКВД и эвакогоспиталях НКО объяснялась прежде всего, длительным недоеданием военнослужащих 6-й немецкой армии в период окружения и их фактическим голоданием в течение 15 - 20 дней перед ликвидацией группировки Паулюса. Как это было установлено комиссией, в ноябре и декабре 1942 года суточный рацион немецких солдат не превышал 200 - 300 грамм хлеба и 100 - 150 грамм конского мяса, а с 10 января 1943 года регулярное снабжение германских войск пищевым довольствием было прекращено и носило случайный характер, Это следовало из показаний ряда опрошенных пленных, в том числе врачей. Другой причиной высокой смертности, по мнению комиссии, было длительное отсутствие в период окружения доброкачественной воды, в силу чего немецким солдатам приходилось употреблять непригодную для питья воду или добывать ее, растапливая снег. Это в свою очередь, объясняло то обстоятельство, что значительное количество вражеских солдат и отчасти офицеров в момент пленения страдали желудочно-кишечными инфекциями (прежде всего дизентерией).

Непривычные для большинства военнослужащих вермахта климатические условия, плохая экипировка приводили по утверждению комиссии, к массовым обморожениям их верхних и нижних конечностей, в основном 2-й степени. По мнению членов комиссии, чрезмерное физическое и нервное напряжение, а также плохие санитарно-гигиенические условия (резкая завшивленность, отсутствие бани в течение 3 - 4 месяцев), подорвали в период окружения здоровье личного состава 6-й армии вермахта, что в совокупности с указанными выше факторами значительно снизило их сопротивляемость к всевозможным заболеваниям как инфекционного, так и не инфекционного характера.

Основываясь на личном заявлении пленного унтер-офицера Гштеттер о том, что в последние дни окружения в некоторых частях треть их личного состава не принимала участия в боях вследствие истощения, комиссия нашла объяснение тому, что в составе военнопленных противника оказалось значительное большинство лиц, страдающих алиментарной дистрофией необратимого характера (перерождением органов). Из 400 просмотренных комиссией актов о смерти в лагере поселка СталГРЭС, в 90 % случаев причиной смерти являлась дистрофия. Для сравнения, как пример приводился Капустиноярский ФППЛ № 98, куда поступал “неистощенный” контингент из Сталинградской группировки до ее окружения. По данным комиссии, из 12 тысяч заключенных, в преобладающем большинстве немцев, смертность там не превышала 3 - 4 человека в месяц.

Таким образом, данная комиссия, как и другие, ей подобные, побывавшие в Сталинградских лагерях, однозначно относила глубокие и необратимые дистрофические процессы, обусловившие высокую смертность военнопленных, лишь за счет периода окружения группировки Паулюса. Отмечалась высокий уровень смертности прежде всего немцев, несмотря на то, что они находились в одинаковых условиях с пленными других национальностей.

Следует отметить, что отчетность органов внутренних дел, в особенности та, что официального характера не носила, объясняла заболеваемость и массовую смертность среди военнопленных в лагерях НКВД периода 1942 - 1943 годов, несколько по иному. Так, в докладной записке руководства 108-го лагеря начальнику отдела по делам военнопленных и интернированных Управления МВД по Сталинградской области, составленной 10 января 1950 года указывалось, что в 1943 году среди заключенных лагеря была большая смертность (34526 умерших) “ввиду большой скученности контингента, наличия антисанитарного состояния, вшивости, инфекционных заболеваний и целого ряда других недочетов в лагере, вызывающих смертность”. На 6 апреля 1943 года, помимо большого количества инфекционно-больных военнопленных, в лагере страдали сыпным тифом 77 рядовых и руководящих сотрудников, в том числе 20 медработников. Инфекционные больные зачастую содержались совместно с неинфекционными из-за неправильного определения диагноза. Кроме хлорной извести, другие дезинфицирующие препараты в лагере отсутствовали. У врачей для работы не было даже медицинских халатов[76].

Наиболее остро в рассматриваемый период стоял вопрос о госпитализации больных и раненых. По состоянию на 21 февраля 1943 года из числа размещенных только в 4-х пунктах Бекетовки пленных, в госпитализации нуждались 8696 пленных, в том числе среди них были 2775 обмороженных и 1969 хирургически больных. Учитывая то обстоятельство, что в Управление лагерей НКВД № 108 собственных госпиталей не было, вопрос об их госпитализации был поставлен перед Санитарным управлением Донского фронта. В результате, на 15 февраля 1943 года в Сталинградской области было организовано 7 госпиталей, в основном на месте захваченных лазаретов противника. На довольствие они были поставлены в продскладах 64 и 66 армии. Проверкой, произведенной Санитарным управлением Донского фронта 25 февраля 1943 года было установлено, что указанные госпитали с ранеными, больными и истощенными военнопленными фактически брошены уезжающими частями армий на произвол судьбы и за последние дни продуктами питания почти не обеспечивались. Начальники санитарных отделов армий совершенно не уделяли внимания антисанитарному содержанию, отсутствию перевязочных средств и медикаментов, а также надлежащему контролю за лечением и выпиской военнопленных. В некоторых лазаретах отсутствовала даже охрана. С тем, чтобы исправить положение, заместителем командующего войсками Донского фронта генерал-майором Трубниковым, начальникам тыла армий было предложено обеспечить бесперебойное снабжение лазаретов продуктами питания и организовать их охрану. Начальникам санитарных отделов армий было предложено обеспечить лазареты перевязочными средствами и медикаментами, а также организовать санитарную обработку пленных[77].

С целью улучшения положения больных и раненных, в Сталинградские лагеря НКВД для военнопленных в феврале - марте 1943 года были введены армейские полевые эвакогоспитали: в Бекетовку - №№ 4939 и 4950; в Красноармейск - № 2149; во Фролово - № 4952; в поселок Рудня - № 3249; в поселок Капустин Яр - № 4937; в поселок Александровка - № 1787; в город Камышин - № 5070. В Дубовке к обслуживанию пленных приступил медсанбатальон № 283. На 10 апреля 1943 г. общее количество госпитальных точек для военнопленных в районе Сталинграда достигло 15, а общее количество больных и раненных в них – 10907[78]. Для лучшего обслуживания и контроля за лечением пациентов данной категории, часть из этих точек впоследствии была сокращена путем концентрации пленных в нескольких укрупненных госпиталях.

Когда в начале марта 1943 года началась эпидемия тифа, в Сталинградских лагерях это заболевание своевременно распознать не смогли. Вина за это была возложена на военнопленных врачей, которые вначале трактовали тиф как лихорадочные заболевания, связанные с климатическими условиями рек Дона и Волги (“Донская лихорадка”). Это обстоятельство привело к запоздавшей изоляции тифозных больных из лагерей в госпитали и, как следствие - к высокой смертности заключенных от тифа[79]. С улучшением контроля со стороны советского медицинского персонала этот недостаток был устранен, диагностика заболеваний улучшилась. Для изоляции больных тифом при госпитале № 4939 было выделено инфекционное отделение, куда они были переведены из других медицинских учреждений.

В начальный период функционирования выделенных для военнопленных госпиталей, значительное влияние на уровень их смертности оказывали такие факторы, как плохое санитарное состояние, чрезмерная скученность пленных, их размещение на полу, отсутствие нормального питания, недостаток воды, 100% завшивленность, а также недостаточный контроль над немецкими врачами со стороны советского медперсонала[80].

С целью улучшения организации и деятельности лагерей и спецгоспиталей, усиления контроля за ними, 1 марта 1943 года в соответствии с приказом НКВД СССР № 00387 от 27 февраля 1943 года начальником Сталинградского областного УНКВД в его составе было организовано отделение “по руководству лагерями военнопленных”. Его составили 7 руководящих сотрудников Управления, включая 2-х врачей[81].

К концу марта 1943 года в лагерях и госпиталях военнопленных остались в основном нетранспортабельные заключенные. По мере того как умирали безнадежные больные и раненые, органы внутренних дел констатировали снижение смертности. С 21 марта по 1 апреля в Сталинградском Управлении лагерей НКВД № 108 числилось 4525 заключенных. Из их числа за этот период умерли 1133 (25 %). С 1 по 10 апреля в его лагерях состояло 2819 человек, из которых за то же время умерли 300 (10,64 %).

В Сталинградских госпиталях НКО для военнопленных с 21 марта по 1 апреля 1943 года находились 14725 больных и раненных, из них умерли 6060 (41,2 %). С 1 по 10 апреля в госпиталях находилось на излечении 8841 военнопленный, умерло за тот же срок - 2963 (33, 6 %)[82].

Следует признать, что вопреки сложившемуся мнению об исключительно гуманном отношении советских медиков к вражеским военнопленным, породившем немало легенд на эту тему, в действительности так дело обстояло далеко не всегда. В лучшем случае большинство медработников Красной Армии, а также их руководство относились к пленным противника безразлично. Весьма распространенным явлением были отказ от оказания медицинской помощи, либо халатное отношение к исполнению своих обязанностей, - под тем предлогом, что это фашисты. С тем, чтобы навести порядок в госпиталях НКО для военнопленных, органы НКВД не останавливались перед строжайшими мерами, вплоть до увольнения медиков. Для контроля за правильностью и эффективностью лечения пленных, в штаты армейских госпиталей выделенных для этой цели, вводились сотрудники органов внутренних дел, доносившие каждые 5 дней о состоянии здоровья и смертности среди заключенных своему руководству.

Как оказалось, оставляя в Сталинграде госпитали для обслуживания военнопленных вермахта, командование военно-санитарных органов РККА руководствовалось остаточным принципом, т. е. выбрало для этой цели наименее способные. Руководство медицинских эвакопунктов в своих докладах областному управлению НКВД и на совещаниях работников госпиталей не скрывало, что для обслуживания военнопленных переданы самые плохие госпитали, которые не могут справиться с организацией лечения бойцов и командиров Красной Армии[83]. Некоторые начальники госпиталей, которым было поручено лечение военнопленных, не занимались им совершенно. Например, в марте - апреле 1943 года начальник Дубовского медсанбатальона № 283 в то время, когда из его палат трупы умерших пленных не убирались по несколько дней, никаких сведений о происходящем там не имел. Имевшиеся в батальоне 7 русских врачей, обслуживали только отделение раненых бойцов Красной Армии, совершенно игнорируя военнопленных. Последние размещались преимущественно на полу, обеспечиваясь нарами только на 20 %, что создавало благоприятные условия для развития вшивости. При наличии большого количества больных остро-желудочными заболеваниями, осложнявшимися наступлением жаркого летнего периода, медикаменты для их лечения в этом медицинском учреждении полностью отсутствовали[84].

Даже при ответственном и добросовестном отношении армейских врачей, фельдшеров и санитаров к лечению военнопленных, в том количестве, в котором они были оставлены, охватить огромную массу нуждающихся в медицинской помощи, они были не в состоянии. Так, в госпитале при лагере СталГРЭС (Бекетовка), на более чем 2000 больных и раненных пленных имелся всего один советский врач - сам начальник госпиталя.

В конце апреля 1943 года началась массовая выписка пленных из госпиталей. Наибольшее количество их было выпущено из госпиталя № 4952 (Фролово) - 1124 (37 % всех лечившихся)[85]. Одновременно началось и подведение некоторых итогов деятельности госпиталей НКО для военнопленных. На период с 10 апреля по 5 июня, их контингент был определен в следующих пропорциях: хирургических больных - 1073 (86 % к общему числу лечившихся); обмороженных - 2169 (17,4 %); терапевтических - 3832 (30,8 %); с чистой дистрофией - 3472 (27,8 %); сыпнотифозных - 887 (7,1 %); с гемоколитами - 375 (3,0 %); с брюшным тифом - 98 (0,8 %); с дизентерией - 440 (3,5 %); с дифтерией - 25 (0,2 %); с прочими заболеваниями - 101 (0,8 %). При этом у 40 % больных и раненных военнопленных помимо перечисленных заболеваний наблюдалась также дистрофия в той или иной степени тяжести[86].       

Общий процент смертности пленных в госпиталях с начала их функционирования и по июнь 1943 года составил 63, причем с течением времени он снижался: в марте он составлял 49, в апреле 16, в мае 6 - 7. Средний процент смертности в период с 10 апреля по 5 июня 1943 года достигал 31,0[87]. Основной причиной смертности военнопленных в госпиталях НКО по заключению врачей являлась “тяжелая форма дистрофии у поступивших больных, вследствие длительного голодания во время окружения” (42,1 % от общего числа лечившихся были дистрофиками).

К лету 1943 года путем частой санитарной обработки и дезинфекции вещей военнопленных, а также уборки помещений, в лагерях была почти полностью ликвидирована вшивость, что позволило добиться значительных результатов в борьбе с тифом. Вместе с тем, значительное большинство больных продолжали размещаться на полу. Медицинское обслуживание пленных в госпиталях производилось в основном немецким врачебным и санитарным персоналом. Так, из их числа в госпитале № 4939 работали 67 врачей; № 4950 - 28 врачей и 49 санитаров. Военнопленные врачи не всегда проявляли себя наилучшим образом. Начальник Управления НКВД по Сталинградской области отмечал в частности в июне 1943 года, что немецкие врачи дезориентируют руководство госпиталей, создают неблагоприятные условия для лечения пленных, указывая на его бесполезность в отношении некоторых категорий дистрофиков[88].

Медикаменты в госпитали военнопленных поступали сначала из трофейных фондов, а когда они иссякли, стали выделяться соответствующие средства со складов Наркомата обороны. На состоянии больных дистрофией особо сказывалось полное отсутствие в госпиталях свежих овощей и витаминов, а также значительная недодача им обычных продуктов. Изданный по линии НКВД в апреле 1943 года приказ о значительном увеличении нормы питания больных и раненных пленных, выполнен так и не был, поскольку Управление продовольственным снабжением НКО никаких указаний на этот счет на места не отдавало[89]. Аналогичным образом складывалась ситуация с питанием военнопленных в лагерях. По официальному признанию, пища, выдаваемая пленным и даже личному составу была очень бедна витаминами, что имело особенно важное значение в данных условиях. Сделать ее насыщенной витаминами при возможностях, имевшихся у лагерей, оказалось невозможным. Местные власти и колхозы, как и в остальном, в продовольственной помощи им отказывали. Впрочем, они и сами испытывали большие трудности, вызванные военной разрухой и необходимостью снабжать собственные армию и население. Военные склады также отказывались выдавать лагерям какие-либо овощи и концентрированный витамин “С”. Фронтовые санитарные управления просьбы лагерей на этот счет игнорировали. Таким образом, пайки установленные для военнопленных, находящихся в лазаретах лагерей с дистрофией, авитаминозом и пеллагрой, в надлежащем объеме и содержании так и небыли выделены. В апреле 1943 года, в соответствии с указанием НКВД СССР при лагерях военнопленных были образованы подсобные хозяйства. Например, в 98-м ФППЛ заключенные засеяли 204 гектара, посадив картофель, капусту, другие овощи и крупу. Однако из-за отсутствия воды все посевы погибли.

Невзирая на все трудности и лишения, которые приходилось испытывать лагерям, их администрация в соответствии с руководящими указаниями свыше, тщательно заботилась об идеологической обработке своих узников. С заключенными проводились политбеседы, коллективные и индивидуальные чтения пропагандистской литературы и газет, с их последующим обсуждением. О прочитанных приказах И.В.Сталина, нотах В.М.Молотова, биографиях В.И.Ленина и И.В.Сталина, а также содержании номеров журнала “Известия со всего мира”, военнопленным приходилось писать свои “отзывы и пожелания”. Регулярно в лагерях работали читальни, в которых заключенные имели возможность индивидуально ознакомиться с имевшейся там литературой и периодикой, главным образом агитационного характера.

Наряду с укреплением режима содержания военнопленных и их охраны, в лагерях происходило улучшение внутренней организации их контингента. Пленные были разбиты на группы по 50 человек, для общего руководства в которые назначался старший, из их же среды. В помещениях лагерей устанавливалось дежурство заключенных. “Санитарные надсмотрщики” следили за чистотой в жилых бараках и землянках, а так же на всей территории зоны, руководили их уборкой. Со временем среди пленных стали проводиться утренние и вечерние проверки наличия заключенных. Те из них, кто нарушал распорядок дня, воровал у товарищей продукты, допускал драки, подвергался дисциплинарным взысканиям со стороны лагерной администрации.

Несмотря на то, что со временем в спецгоспиталях НКО для лучшего обследования военнопленных были выделены ведущие терапевты и хирурги, предприняты строгие меры по контролю за состоянием больных и раненных, практически до самого конца их функционирования они так и не наладили свою работу надлежащим образом. Органы НКВД признали отношение руководства советских военно-медицинских подразделений к госпиталям, выделенным для обслуживания военнопленных безответственным. Ожидая отзыва на фронт, достаточной энергии для улучшения медицинского обеспечения пленных они не проявляли, безразлично относясь к их бытовым условиям и питанию. В свою очередь, это самым непосредственным образом сказывалось на их состоянии здоровья и смертности. Как отмечал в своей докладной записке заместитель начальника Сталинградского УНКВД Петрухин, вследствие недостаточного надзора за больными со стороны медицинского персонала и ненадлежащего медикаментозного, лечения только за период с 11 по 20 июня 1943 года в спецгоспиталях военнопленных умерли 293 человека[90].

К середине лета 1943 года началась ликвидация опустевших лагерей и спецгоспиталей военнопленных. В июне престали существовать спецгоспитали № 4950 в Бекетовке, № 1787 в селе Александровка Солодчанского района, №№ 4937 и 2634 в селе Капустин Яр; в июле лагеря № 60 в Астрахани и № 98 в селе Капустин Яр; в августе медсанбатальон № 283 в Дубовке; в сентябре спецгоспиталь № 4950/6 в Сталинграде; в октябре Бекетовский спецгоспиталь № 4939[91]. Само Управление Сталинградских лагерей НКВД № 108 было расформировано в мае 1943 года, положив тем самым конец эпопее пленных из группировки вермахта, разгромленной в районе Сталинграда.

На 15 апреля 1943 года органами НКВД было учтено 92090 гитлеровских военнопленных, захваченных в Сталинграде и его окрестностях. Приемными пунктами НКВД было зачислено 73092 человек. 7869 из них были переданы в госпитали и состояли на излечении. 28098 были вывезены в другие лагери. Шестерым пленным удалось бежать. 36230 человек по подсчетам сотрудников НКВД умерли (уже после их принятия органами НКВД от армии), в том числе 24346 на приемных пунктах и 11884 в госпиталях. Фактически, на 15 апреля 1943 года в Сталинградских лагерях НКВД оставались всего 889 пленных. По данным УПВИ НКВД СССР общее количество умерших пленных, из числа захваченных в ходе Сталинградской битвы, с учетом не принятых лагерями НКВД и госпиталями НКО составило 55228 человек[92].

Касаясь проблем, связанных с историей военнопленных вермахта из группировки Паулюса, невозможно оставить без внимание такие, до сих пор не ясные вопросы, как общее количество гитлеровских пленных, захваченных в районе Сталинграда, а также число погибших и умерших среди них. Различные источники и исследователи, как в России, так и на Западе, как правило, предпочитают для исчисления общего количества пленных противника использовать цифры “около 91-й тысячи”, или даже “около 100 тысяч”. При этом почему-то подразумевается лишь состояние, наступившее уже после битвы на Волге. Однако, как можно заметить из данных, приведенных выше, это не верно. Настоящий вопрос далеко не прост и автор не претендует на исчерпывающий ответ, учитывая, прежде всего плохое состояние учета вражеских военнопленных в Красной Армии. Тем не менее, собранные архивные данные в своей совокупности позволяют предпринять попытку необходимого анализа и соответствующих арифметических действий с достаточно большой степенью вероятности.

Итак, с тем, чтобы приступить к решению данной задачи, представляется необходимым вновь обратиться к периодизации Сталинградской битвы. Что качается ее первого, оборонительного этапа, то для захваченных пленных противника основным местом концентрации служил лагерь-распределитель в селе Верхний Балыклей Пролейского района Сталинградской области. По имеющимся данным, с различных участков Сталинградского и Донского фронтов, за период с июня по 25 декабря 1942 года туда были доставлены 2 тысячи военнопленных гитлеровцев. Причем после 19 ноября 1942 года пленные, минуя лагерь, сразу этапировались к пунктам отправки Себряково, Воробьевка и Капустин Яр. Поэтому, вполне возможно предположить, что указанная цифра относится в основном к лету и осени 1942 года.                                       

В отношении наступательного периода, как представляется, было бы неправомерным использовать даже упомянутую максимальную цифру в 93625 военнопленных, зафиксированную на 13 февраля 1943 года. Было бы неверным, и добавлять к ней те “более 200 тысяч”, приведенные Советским информбюро применительно к периоду с 19 ноября 1942 года по 31 января 1943 года. Очевидно, что будучи вполне реальными сами по себе, в определенной мере эти данные перекрывают друг друга и следует предположить, что значительная часть из 93625 гитлеровских военнопленных была захвачена еще в январе 1943 года.

С тем, чтобы внести ясность, используем еще один документ, до сих пор остававшийся за пределами данного исследования. Это справка начальника УПВИ НКВД СССР П.К.Сопруненко, составленная в январе 1943 года и содержащая необходимые в этой связи сведения[93]. Прежде всего, в ней приводятся данные Совинформбюро от 7 января 1943 года о том, что за время с 19 ноября 1942 года по 5 января 1943 года на Юго-Западном, Донском и Сталинградском фронтах всего было взято в плен 144150 человек.

Как представляется, сложение именно 144150 и 93625, в итоге дает наиболее близкую к действительности общую цифру, показывающую количество военнопленных вермахта, захваченных в наступательном периоде Сталинградской битвы, а также после ее завершения - 237775. Если добавить к ним 2000 пленных, захваченных в период обороны, то можно представить общее количество вражеских военнопленных в Сталинградской битве - ориентировочно 239775 человек.

Гораздо более сложным является определение количества погибших и умерших военнопленных. Советские данные об этом наиболее противоречивы и запутаны. Представляется, что в условиях рассматриваемого периода причины для этого были достаточно объективными. Как это уже упоминалось, поступавшие на приемные пункты и в лагеря группами и в одиночку военнопленные противника, как правило ни сопроводительных, ни личных документов не имели. Учет пленных, крайне сложный в таких условиях, усугублялся еще и отсутствием среди их персонала переводчиков. Использовать в качестве последних военнопленных избегали, в виду их крайне болезненного состояния и “по оперативным соображениям”.

Не лучшим образом обстояло дело с учетом пленных непосредственно в лагерях и на приемных пунктах. Если судить по их документации, то можно прийти к выводу, что надлежащим оформлением таковой, их руководство занялось лишь в августе 1943 года, после получения директивы заместителя наркома внутренних дел СССР С.Н.Круглова № 413 о восстановлении персонального учета военнопленных. В период становления лагерей и одновременно массового наплыва в них военнопленных, никаких учетных материалов на них не заводилось, поскольку ни одного необходимого для этого бланка не было. Начальником 98-го ФППЛ, к примеру, до этого времени актами о смерти были оформлены только 500 умерших военнопленных. Однако, учитывая их смертность в целом, И.П.Бардадым потребовал у руководства еще 1100 бланков актов о смерти и 2 тысячи актов о погребении[94]. С учетом этого об истинных масштабах смертности пленных во всех лагерях можно лишь догадываться. Органами внутренних дел официально была принята версия о 27078 военнопленных, умерших в Сталинградских лагерях с момента их организации и по 10 июня 1943 года[95]. При этом замалчивалось, прежде всего, количество пленных, погибших и умерших в прифронтовой полосе, приемно-пересыльных пунктах и госпиталях Красной Армии.

Также не претендуя на исчерпывающий ответ и используя периодику Сталинградской битвы, все же предпримем попытку сделать некоторые обобщения по этому поводу. Данные по лагерю-распределителю в селе Горный Балыклей свидетельствуют только о 10 умерших пленных. Что же касается армейских сборных пунктов, то добыть достаточно полные сведения с них на этот счет, до настоящего времени не удалось. Отчетность частей Красной Армии о поступлении военнопленных с фронта свидетельствует лишь о единичных случаях смерти вражеских военнопленных от ран. Таким образом, ввиду отсутствия необходимых данных, провести соответствующий анализ применительно к оборонительному периоду Сталинградской битвы не представляется возможным.

Из приведенных данных по наступательному периоду, наиболее достоверной представляется упомянутая цифра в 55228 военнопленных, умерших на 15 апреля 1943 года (включая умерших во фронтовой полосе, сборных пунктах и госпиталях Красной Армии). Однако очевидно, что она относится лишь к периоду ликвидации Донским фронтом Красной Армии окруженной группировки Паулюса, то есть к январю и февралю 1943 года. Помимо этого, имеются достаточно достоверные данные о том, что с 10 апреля по 5 июня 1943 года в госпиталях НКО умерли 3894 военнопленных. В 108-м лагере в апреле умерли 422 заключенных, в мае - 24, в июне 11 и в июле 6. В сумме, таким образом, общее количество погибших и умерших военнопленных на данном этапе составляет 59585.

Об общем количестве погибших и умерших в предшествующий период, т.е. с 19 ноября 1942 года по 1 января 1943 года достаточно полных сведений пока не обнаружено. Имеются лишь данные начальника УПВИ НКВД СССР П.К.Сопруненко, содержащиеся в его спецсообщении “о поступивших военнопленных за время с 19 ноября 1942 года по 5 января 1943 года”[96], направленном Л.П.Берия и И.С.Серову. Однако им было зафиксировано лишь состояние, имевшее место в лагерях НКВД, либо на пути к ним. В соответствии с рассматриваемым сообщением, за период наступления частей Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов, с 19 ноября 1942 года, а также частей Красной армии, действовавших в районе Среднего дона с 16 декабря 1943 года, по состоянию на 5 января 1943 года всего было принято 61141 военнопленный. В числе учтенных оказались “до 5000 раненых и эвакуированных с фронтов, 693 убитых и раненых при бомбежке эшелона и 2317 умерших при эвакуации с фронтов”. Какие-либо сведения с армейских сборных пунктов в спецсообщении отсутствуют. Вполне вероятно, что подобные подсчеты и не велись. Судя по переписке и отчетности органов внутренних дел, даже компетентные сотрудники УПВИ НКВД СССР касаясь этой темы, прибегали к использованию разницы между данными оперативных сводок с фронтов (приводимых в частности в сводках Советского информбюро) и количеством фактически принятых лагерями НКВД военнопленных[97].

Поскольку прямые данные на этот счет отсутствуют, то не остается ничего другого, как воспользоваться этим же методом. Если отбросить предположения о том, что органы советской пропаганды преувеличивали успехи РККА на фронтах, то он представляется вполне допустимым для получения хотя бы общего представления о масштабах смертности гитлеровских военнопленных, захваченных в районе Сталинграда.

Упомянутая выше январская 1943 года справка майора госбезопасности П.К.Сопруненко сообщает, что из указанных Совинформбюро 144150 военнопленных УПВИ НКВД СССР на 15 января 1943 года фактически было принято лишь 78547 человек. Последней цифрой можно воспользоваться лишь с большой натяжкой, поскольку этот же документ содержит оговорку о том, что в число фактически принятых входят также умершие и убитые при бомбежке (очевидно уже в лагерях НКВД).

Таким образом, даже результаты весьма приблизительных подсчетов с использованием косвенных данных, содержащих значительные погрешности, позволяют предположить, что общее количество военнопленных противника, погибших и умерших с 19 ноября 1942 года по июль 1943 года достигает 125 тысяч человек (144150 - 78547 + 59585). Если же принять во внимание данные о количестве военнопленных вермахта, вывезенных из района Сталинграда (ориентировочно оно оценивается в 85 тысяч человек) в стационарные лагеря, то вполне вероятно увеличение этой цифры до 150 тысяч.

 

 

Лагеря и спецгоспитали

Для военнопленных вермахта

В 1943 – 1949 гг.

 

17 мая 1943 года на базе расформированных Сталинградских лагерей НКВД для военнопленных, организованных в феврале, был образован лагерь № 108 НКВД СССР для военнопленных. На 10 июня 1943 года в нем содержалось 1270 человек, в том числе 617 немцев (из них 71 офицер). Кроме того, в это время продолжали действовать лагерь № 50 во Фролово, 10 спецгоспиталей военнопленных, а также лагерь интернированных, с общим количеством контингента в них 13374 военнопленных и 2774 интернированных. С июня 1943 года в Сталинград начали поступать пленные, прибывшие с других участков советско-германского фронта, Принимал их в основном 108-й лагерь. В результате на 15 июня 1943 года количество заключенных в нем возросло до 1645 человек[98].

В последующий период в Сталинграде и его окрестностях действовал целый ряд лагерей военнопленных. Образованный в мае 1943 года лагерь № 108 существовал до конца 1949 года и являлся самым крупным. Количество его лагерных отделений в 1947 - 1948 годах достигало 19. Помимо Сталинграда они располагались в рабочем поселке Котельниково, поселке Краснослободск и в городе Фролово. С августа 1942 года по декабрь 1949 года функционировал лагерь № 50, преобразованный в рассматриваемый период в оздоровительный лагерь для больных и ослабленных военнопленных. В декабре 1943 года на базе бывшей тюрьмы в городе Урюпинске был организован 123-й лагерь НКВД для военнопленных, действовавший по март 1946 года. С августа 1944 по август 1946 года в Сталинграде и Камышине действовал лагерь № 163. С августа 1945 по июнь 1946 года функционировал лагерь № 361, - в Сталинграде, Астрахани и Фролово. В июне 1945 года из мобилизованных в Познани немцев в поселке Ельшанка Сталинграда был создан Отдельный рабочий батальон № 2021, который существовал до декабря 1946 года. С августа 1945 года и по декабрь 1947 на станции Котлубань Сталинградской области действовал Отдельный рабочий батальон военнопленных № 412. Данные батальоны находились в ведении Наркомата обороны (министерства вооруженных сил). С октября 1945 по февраль 1946 года в городе Камышине действовал лагерь военнопленных № 409. В июне 1945 года был организован самый многочисленный лагерь военнопленных Сталинградской области - № 362, количество заключенных которого достигало 14 тысяч. Его отделения находились в Сталинграде и Камышине. Ликвидирован он был в 1950 году.

В конце войны и в первые послевоенные годы в Сталинградской области действовали многие спецгоспитали для военнопленных, подчинявшиеся наркомату (министерству) здравоохранения. В период с августа 1944 по июль 1948 года в поселке Старая Отрада Сталинграда находился спецгоспиталь военнопленных № 2102. В октябре 1944 года в городе Урюпинске для военнопленных был организован спецгоспиталь № 5771, который в 1945 году передислоцировался в Сталинград и продолжал действовать там до 1956 года. Кроме того, в рассматриваемый период некоторое время функционировали спецгоспитали № 5772 (Камышин) и № 5770 (Урюпинск).

Согласно указаний Наркомата внутренних дел СССР, областные и краевые Управления НКВД, а также НКВД республик, на территории которых располагались лагеря и спецгоспитали военнопленных, обязывались проверять и контролировать работу последних и оказывать им необходимую практическую помощь в выполнении поставленных перед ними задач. В этой связи, согласно шифротелеграммы НКВД СССР № 2141 от 5 июля 1943 года в органах внутренних дел на местах (в областных управлениях и республиканских наркоматах внутренних дел) были созданы отделы по делам о военнопленных и интернированных (далее ОПВИ), которым фактически были подчинены все находящиеся на их территории лагеря и спецгоспитали военнопленных. Приказ НКВД СССР № 001155 от 5 июня 1942 года, в соответствии с которым места содержания военнопленных противника подчинялись непосредственно УПВИ НКВД СССР был отменен. Таким образом, все дислоцировавшиеся в районе Сталинграда лагеря и спецгоспитали военнопленных и интернированных находились в рассматриваемый период в непосредственном ведении созданного при указанных обстоятельствах ОПВИ Управления НКВД (МВД) СССР по Сталинградской области.

В августе 1943 года в соответствии с приказом НКВД СССР № 001239 от 17 июля 1943 года начальником областного УНКВД были объявлены штаты Управлений лагерей военнопленных и их лагерных отделений. В соответствии с ними, внутренняя структура Управления каждого из лагерей состояла из руководства, канцелярии и отделений: оперативного, политического, режима и внутренней охраны, учета, квартирно-эксплуатационного, финансового, снабжения, по трудоиспользованию (планово-производственного) и санитарного. Управление 108-го лагеря, например, имело 89 сотрудников. Лагерные отделения, которые включали Управления лагерей, подразделялись на руководство, канцелярию и группы: оперативную, учетную, по трудоиспользованию, финансовую, а также хозяйственную часть и вахтерскую команду. Базовые лагерные отделения, как например № 1 лагеря № 108 (при заводе № 264 в Красноармейском районе Сталинграда), могли иметь в своем составе центральный лазарет, аптеку и аптечный склад, поликлинику, а также дезотряд. Персонал данного лагерного отделения насчитывал 74 человека[99]. Лимит контингента Управлений каждого из лагерей устанавливался в 5000 заключенных, лагерного отделения - 500.  

Усиленная планомерная эксплуатация гитлеровских военнопленных на восстановлении разрушенного Сталинграда, а также на его предприятиях началась уже в середине 1943 года. Перед лагерем № 108 его руководством в числе прочих была поставлена следующая основная задача:

- Эффективным трудовым использованием военнопленных добиться максимального возмещения ущерба нанесенного войной, навязанной Советскому Союзу вероломным нападением фашистской Германии, обеспечить рентабельную работу лагеря[100].

Так в июне 1943 года заключенные 108-го лагеря работали в Бекетовке на электростанции СталГРЭС (425 человек), на Нефтебазе (183 человека), а также в Красноармейске на заводе № 264 (662 человека). Помимо этого пленные активно занимались обустройством собственных лагерей.

Поначалу лагерная администрация и власти города мало заботились о лучшей организации труда военнопленных, бессистемно направляя их на самые тяжелые и неквалифицированные работы толпами по 50 - 100 человек. Лишь отдельные специалисты использовались на работах, соответствовавших их специальности. Для всех военнопленных рядового и младшего начальствующего состава труд был обязательным. Офицеры работали лишь по желанию.

Производственные работники, как лагерей НКВД, так и хозяйственных органов, в большинстве своем вчерашние фронтовики нещадно эксплуатировали военнопленных, выражая тем самым свою ненависть к врагу. Первое время они зачастую работали 1,5 - 2 смены. Специальный приказ НКВД СССР № 0249, изданный 29 сентября 1945 года и регулировавший трудовое использование пленных систематически нарушался[101]. Дни отдыха предоставлялись заключенным в меньшем количестве, чем это было предусмотрено (4 выходных в месяц были обязательными). Кроме того, на протяжении длительного времени и при тяжелой работе, в надлежащем порядке горячей пищей они не обеспечивались (на протяжении 8 и более часов, - вместо положенных 4,5).

Нормы выработки военнопленные получали в соответствии с категорией их трудоиспользования, определяемой специальными санитарными отделениями лагерей. 1-я и 2-я группы имели продолжительность рабочего дня не более 8-ми часов, 3-я только 4 - 6 часов, 4-я группа (так называемая ОК – “ослабленная команда”) на работы за пределами лагеря не выводилась. Следует отметить, что в первые годы существования лагерей военнопленных эти критерии часто нарушались. Кроме того, существовал особый порядок, в соответствии с которым по заявлению предприятий, на которых трудились заключенные, они могли задерживаться на работе еще на 2 часа, - в том случае, если не выполняли 100 % выработки[102]. Все это крайне отрицательно сказывалось на состоянии здоровья пленных и быстро сводило их в могилу. Так, по лагерю № 163 в сентябре 1945 года умерли 168 человек, в октябре – 83 (при общей численности его контингента, по состоянию на 1 января 1945 года, в 8082 военнопленных). Руководство лагеря в качестве основных причин смертности и заболеваемости, признало недостаточную калорийность питания; тяжесть работы во вредных цехах; плохие бытовые условия пленных и отчасти неудовлетворительное медицинское обслуживание[103].

С течением времени лагерная администрация стала следить строже за порядком эксплуатации военнопленных. Органы НКВД ввели суровые наказания за его нарушение. В том случае если они влекли травмы или гибель заключенных, то могла наступить даже уголовная ответственность. Со временем улучшилась и внутренняя организация труда военнопленных. Из их среды были выявлены заключенные, обладавшие хорошими организаторскими способностями. Им лагерная администрация стала доверять руководство специализированными производственными бригадами, которые были созданы к середине 40-х годов. Как правило, это были антифашисты, доказавшие свою лояльность лагерной администрации. Военнопленные-бригадиры несли ответственность за производительность труда и качество работы своих бригад, а также соблюдение техники безопасности.

К концу 40-х годов был осуществлен переход к звеньевой, а затем и индивидуальной системе организации труда военнопленных, что позволило органам внутренних дел взять под контроль и сделать более интенсивным труд практически каждого из них. В результате специальных мер, предпринимаемых органами НКВД (МВД) производительность труда непрерывно росла. Так, если в 1944 году удельный вес пленных, не выполнявших норму выработки составлял 44 %, то в 1947 году - 25,5 %, а в 1949 году - всего 13 %. В 1949 году производительность труда в Сталинградских лагерях составила 130,3 %, вместо 109 % в 1944. Этому способствовало и то обстоятельство, что к этому времени заключенные стали получать денежное вознаграждение за свою работу - при норме выработки в 100 % и заработке свыше 200 рублей.

Вместе с деньгами в лагерях появились специальные ларьки, которыми заведовали бытовые комиссии самих пленных. Они продавали заключенным продукты дополнительного питания. В мае 1948 года заключенным только 108-го лагеря было начислено 104049 рублей 56 копеек заработной платы. Указанные ларьки за это же время реализовали продуктов на сумму 118153 рубля[104]. Администрация лагерей военнопленных и хозяйственные органы Сталинграда, которые эксплуатировали их труд, применяли различные методы для его стимулирования.

Работа заключенных планировалась и контролировалась специальными планово-производственными отделениями Управлений лагерей военнопленных. Для каждого лагерного отделения они составляли планы, в которых предусматривали количество пленных, подлежащих выводу на работу, необходимый уровень производительности труда и сумму заработка заключенных. Задания устанавливались исходя из показателей предыдущих месяцев работы и с учетом особенностей будущих объектов трудовой деятельности.

Производственные бригады военнопленных состояли, как правило, из 30 человек. Каждому из членов бригады задачу ставил бригадир. Он же докладывал производственным работникам органов внутренних дел о выполнении задания его бригадой, а также сообщал лагерной администрации о тех военнопленных, которые не выполнили своей нормы. В случае установления недобросовестности такого заключенного, он подлежал наказанию. В конце каждого месяца на общих собраниях военнопленных обсуждались итоги выполнения планов каждой бригадой. Здесь же принимались решения о принятии обязательств в порядке соревнования с другими бригадами. Подобные обязательства под воздействием лагерной администрации непрерывно росли. Например, в лагере № 362 средние показатели повышения производительности труда выглядели следующим образом: 1945 год - 107,1 %; 1946 - 114,1 %; 1947 - 129,5 %; 1948 - 121,1 %; 1949 - 139,2 %[105].

Итоги трудовых соревнований подводились на общих собраниях пленных. На них же заключенные, добившиеся рекордных показателей, делились опытом своей работы. Один раз в квартал в лагерях военнопленных их администрацией проводились особые производственные конференции заключенных, на которых разрешались производственные вопросы, распространялся опыт передовых бригад и выявлялись недостатки в работе. Лучшим бригадам, которые добивались высоких производственных показателей, выделялись наиболее благоустроенные помещения, они получали лучшее обмундирование и постельные принадлежности. Когда такие бригады возвращались с работы, у ворот лагеря их встречал оркестр. В столовой передовиков кормили в первую очередь и за отдельным столом. Военнопленных, которые наиболее хорошо проявили себя в работе, водили в кинотеатры, городской театр и музей обороны Сталинграда, а также на стадион. За особые заслуги рекордистов помещали в специальные комнаты отдыха, как правило, на неделю. В бараках им могли предоставлять для жилья даже отдельные комнаты.

В каждом лагерном отделении, на самом видном месте (как правило, это была центральная аллея) имелись красиво оформленные доски производственных показателей. На них ежедневно фиксировались трудовые успехи каждой бригады. Здесь же на витринах вывешивались фотопортреты тех заключенных, чьи производственные успехи оказывались наиболее высокими. При репатриации лагерная администрация в торжественной обстановке дарила эти портреты уезжающим, на память[106].

За повышением производительности труда военнопленных ревностно следили лагерные антифашистские комитеты. С этой целью ими выпускались стенгазеты и специальные бюллетени. В них антифашисты старались придать популярность работе лучших бригад и критиковали отстающих, причем не только индивидуально, но и целыми бригадами. Лучшие бригадиры и рядовые военнопленные за систематическое выполнение и перевыполнение производственных норм премировались администрацией лагеря почтовыми открытками и деньгами за счет хозяйственных органов. Последние с течением времени стали все более заинтересованно относиться к стимулированию труда пленных, выделяя им главным образом дополнительное питание. На предприятиях с особо тяжелыми условиями труда (металлургических и некоторых других), администрация была обязана предоставлять трудящимся у них военнопленным дополнительное питание по установленным нормам.

В результате внедрения в производственную деятельность пленных социалистических методов организации и интенсификации труда, органам внутренних дел удавалось добиться от некоторых бригад очень высоких показателей. Так, бригада Мерлингера (108-й лагерь) из 13 заключенных, работая на Сталинградском заводе № 264, в мае 1948 года довела норму своей выработки до 222 %. Некоторые военнопленные вырабатывали до 800 % нормы. Подобную выработку в частности, имели в том же мае 1948 года военнопленные 108-го лагеря Кехлингер и Шульц. К 1949 году лагерной администрацией были зафиксированы случаи выполнения норм выработки до 1200 %[107].

Как это уже упоминалось, верными помощниками органов внутренних дел в деле повышения производительности труда заключенных были лагерные антифашисты, которые лично следили за усердием своих товарищей. Недостатки они устраняли на месте, или докладывали о них руководству лагеря. Например, одна из бригад 108-го лагеря, работавшая на строительном участке № 1 СталГРЭС, выполняла норму выработки всего на 70 - 80 % (1948 год). Заметив это, антифашистский комитет лагеря обсудил ее на своем заседании и “прикрепил” к этой бригаде одного из своих членов Вилли Горна. Поработав в отстающей бригаде, Горн не столько сумел заставить ее выполнить свои прежние обязательства, но и довел норму выработки до 130 - 140 %.

Следует отметить, что политическая работа среди военнопленных не всегда носила открытый характер. Наряду с подконтрольными и поощряемыми лагерной администрацией антифашистскими группами имели место и неофициальные политические объединения заключенных. В рассматриваемый период они еще не носили характера движения сопротивления. Поэтому лагерные чекисты не спешили расправляться с участниками таких групп, ограничиваясь установлением их целей (“не ставят ли они перед собой задачу организации всех военнопленных на предмет выступлений с организованным саботажем лагерных мероприятий или режима содержания, устройство забастовок, создания каких либо эксцессов в лагере”). Например, в лагере № 362/3 в 4 квартале 1948 года оперативным путем была выявлена группа пленных австрийцев, которая устраивала тайные сборища, обсуждая на них вопросы политического положения в Австрии, настроений австрийских военнопленных по поводу предстоящей репатриации, мероприятий по улучшению положения австрийцев в лагере. По сведениям, полученным от осведомителей, тайный характер указанных совещаний объяснялся тем, что немцы и австрийцы в лагере имели между собой “натянутые отношения”. Последние по этой причине не желали, чтобы на их собраниях присутствовал предатель из немецкого актива, который мог бы их скомпрометировать. Подпольная группа имела не только постоянные места для своих встреч, но и условный пароль (цифра “23”), служивший сигналом для немедленного сбора. Этот альтернативный австрийский актив был создан в противовес антифашистскому немецкому, в котором австрийцы участия не принимали. Он ставил перед собой следующие основные задачи: улучшение культурно-массовой работы среди австрийцев; недопущение ухудшения их морального состояния в связи с затяжкой репатриации; разъяснение политических вопросов, о положении в Австрии, в частности; пропаганда солидарности в австрийской роте, с последующим продвижением австрийцев на руководящие должности в лагере. Лидер группы, врач Грубер, при проведении указанных совещаний обычно давал своим товарищам следующие указания: а) добиваться, чтобы немцы не оттесняли культурную самодеятельность австрийцев на задний план; б) всячески поддерживать их настроение (пусть даже члены группы сами не будут убеждены в том, что им говорят); в) не допускать того, чтобы австрийские пленные совершали какие-либо проступки, т. к. это может скомпрометировать всех их соотечественников в целом. Некоторые вопросы обсуждались членами австрийского актива кулуарно, с тем, чтобы не ухудшать настроения остальным своим землякам. К ним относились, прежде всего, политические проблемы. В частности, тот же Грубер выражал мнение об отсутствии каких-либо перспектив установления демократического строя в Австрии, поскольку американцы якобы стремились превратить ее в свою колонию. Из этого, как он полагал, следовала невозможность репатриации военнопленных австрийцев[108].   

Об отношении к труду общей массы военнопленных Сталинградских лагерей могут свидетельствовать данные по лагерю № 108. В июле 1948 года в целом по лагерю производительность труда составила 121 % . В том числе выполняли нормы до 50 % - 112 человек; до 80 % - 96; 100 % - 188; 125 % - 2125; 150 % - 1060; свыше 150 % - 499. Результаты производственной деятельности военнопленных видны в Волгограде и его окрестностях по сей день. Это восстановленные крупнейшие предприятия: заводы Тракторный, Красный Октябрь, Баррикады, Ермана, Куйбышева, №№ 91 и 264; десятки километров шоссейных и железных дорог; красивейшие дома и культурные учреждения города, школы и институты; административные здания и городская набережная, городские коммуникации, а также многие другие объекты, которые и поныне представляют лицо города и области. Непосредственное участие принимали военнопленные в выпуске продукции Сталинградскими заводами и фабриками, трудились в сельском хозяйстве. Многие лагеря имели собственные производства предметов быта и первой необходимости - мебели, посуды, одежды и прочего, которыми они снабжали сталинградцев через торговую сеть. За весь период существования 108-го лагеря его заключенными было отработано 8976304 человеко-дней, при валовой сумме заработка 133328588 рублей[109]. Пленными 362-го лагеря на строительно-восстановительных работах было отработано 7086941 человеко-дней. С 1945 по 1949 год за их работу хозяйственными органами лагерю было выплачено 125141000 рублей. В том числе в 1945 году - 8911000 рублей, в 1946 - 32139000, в 1947 - 35012000, в 1948 - 24377000 и в 1949 - 24702000[110].

Внутренняя организация лагерей военнопленных включала в себя отделения по 12 - 15 человек, взводы до 40 человек, роты по 3 - 4 взвода и батальоны по 3 - 4 роты. Указанные подразделения были созданы согласно приказу НКВД СССР № 00311 от 16 апреля 1945 года[111]. Формирование подразделений военнопленных производилось строго национальному признаку. Командные посты в них занимали наиболее лояльные по отношению к лагерной администрации заключенные (офицеры или унтер-офицеры), как правило, из числа антифашистов, способных подчинить себе заключенных, как на производстве, так и в зонах лагерных отделений. Командиры подразделений военнопленных проходили у лагерной администрации специальную подготовку, овладевая необходимыми методами по управлению заключенными. Все пленные-командиры на рукавах одежды имели особые нашивки с сокращенным обозначением их должностей. Например: “КО” - командир отделения, “КБ” - командир батальона. Командиры взводов, рот и батальонов, от работы на производстве освобождались, но несли ответственность за выполнение производственных планов и дисциплины своими подчиненными. Для стимулирования их добросовестного отношения к своим обязанностям, упомянутым приказом от 16 апреля 1945 года, командирам подразделений военнопленных (при условии выполнения последними норм выработки), хлебный паек увеличивался на 100 грамм.

Ни поощрять, ни наказывать заключенных в дисциплинарном порядке они не имели права. Дисциплинарные взыскания на пленных налагались только офицерами органов внутренних дел - либо начальниками лагерных отделений, либо их заместителями. Основаниями для этого служили Дисциплинарный устав РККА, а также приказы НКВД СССР №№ 0342 и 001067, изданные в 1941 году[112]. Применялись следующие “меры воздействия” - арест с содержанием на гауптвахте (в карцере), водворение в штрафное подразделение, выговоры и строгие выговоры в приказе по лагерю.

В каждом лагере военнопленных создавались штрафные взводы и роты с “особым режимом”, срок содержания в которых устанавливался до 3 месяцев. В эти подразделения направлялись симулянты; отказчики от работы; дезорганизаторы производства; пленные, склонные к побегам; воры и нарушители дисциплины. Для заключенных данной категории вводился увеличенный рабочий день, с направлением на более трудные производственные участки, а также лишение их добавочных норм питания.

 За образцовые показатели в работе и лагерной обслуге к заключенным применялись следующие меры поощрения - благодарность в приказе, улучшение условий быта, размещение в лучших комнатах, премирование новым обмундированием и выделение в столовой лучшего стола.

Проблема взаимоотношений сотрудников лагерной администрации и заключенных относится к одной из наиболее интересных и противоречивых. История Сталинградских лагерей и спецгоспиталей военнопленных знает немало характерных примеров на этот счет. Казалось бы, чего можно было ожидать бывшим военнослужащим вермахта от вражеских солдат и офицеров, только что вернувшихся с фронтов Великой Отечественной войны, где они не только потеряли своих родных и близких, но зачастую и сами получили ужасные физические раны и душевные травмы. Да и руины самого Сталинграда, разрушенного гитлеровскими захватчиками до основания, лишения его населения от послевоенной разрухи также красноречиво взывали к отмщению.

Без сомнения, среди персонала Сталинградских лагерей военнопленных, особенно на первом этапе их существования были такие люди, которые не упускали случая выместить свою ненависть к нацистам на военнопленных. Ветераны лагерей вспоминают одного из офицеров, еврея по национальности, у которого в немецком концлагере была уничтожена вся семья. Внешне он ничем не выдавал своего отношения к немцам, но однажды был замечен в том, что столкнул с лесов строящегося высотного дома одного из заключенных. Обычным делом стрельба по пленным была для солдат-конвойных. Наиболее распространенным поводом для этого была попытка к бегству. Например, в 1945 году при рытье котлована в зоне 3-го лагерного отделения 108-го лагеря охранником был ранен в грудь военнопленный Ротт Эрих. Как было установлено расследованием, он хотел лишь выбросить за зону землю, но часовой без предупреждения первым же выстрелом поразил его. За “неправильное применение оружия” красноармейцу было объявлено дисциплинарное взыскание - 20 суток ареста. А.Е.Руднянский, проживавший в детстве в городе Фролово, в 1944 году наблюдал, как однажды на станции конвоир застрелил пленного только за то, что тот изнемогая от голода, проделал дырку в брезенте, покрывавшем железнодорожную платформу с зерном и ел прямо оттуда пшеницу. Нередко к гибели заключенных приводило безразличное или безответственное отношение к ним со стороны персонала лагерей. Так, при конвоировании, в результате халатного отношения вахтера, в 1945 году насмерть замерз военнопленный Верес. На вахтера за это было наложено дисциплинарное взыскание в виде 10 суток строгого ареста. В некоторых случаях заключенные погибали из-за ненадлежащего или неправильного лечения со стороны советских врачей[113].

“Меры воздействия”, применявшиеся лагерными офицерами по отношению к военнопленным не всегда ограничивались приведенным выше перечнем. В середине 40-х годов в Бекетовке был такой случай. На городском рынке подвыпившие офицеры 108-го лагеря за какую-то провинность, в присутствии публики начали избивать расконвоированного заключенного-шофера. Наблюдавшие эту сцену местные жители не выдержали и вступились за пленного. Обезоружив распоясавшихся офицеров, они доставили их в отделение милиции.

Между тем, имели место и проявления иного порядка. Следует отметить, что несмотря на строжайший запрет и неусыпный надзор со стороны оперативных работников лагерей, между заключенными и персоналом нередко устанавливались довольно близкие отношения, принимавшие порой даже характер дружбы. Бывший инспектор по труду 108 и 362 лагерей Н.Г.Волгин вспоминает, что в 1945 году он подружился с военнопленным Гансом Гальцель (1920 года рождения, якобы бывший повар фельдмаршала Паулюса). Заботясь о нем, Николай Григорьевич не раз спасал его от сотрудников оперативного отдела, охотившихся за военными преступниками. В 1946 году ему удалось оформить документы Гальцель таким образом, что тот вне всякой очереди был репатриирован. Впоследствии Гальцель пытался разыскать его, даже присылал из-за границы письмо. Однако оно попало в КГБ, который категорически запретил ему поддерживать всякую связь с бывшим пленным.

Был случай, когда один из офицеров 163-го лагеря в благодарность за помощь в постройке собственного дома, пригласил в гости одного из немцев. После угощения они вместе отправились на танцы в город, причем офицер выдал заключенного за прибалта. Когда это происшествие открылось, офицер был арестован на 15 суток, а затем уволен из органов внутренних дел.

Довольно распространенным явлением был “товарообмен” между сотрудниками лагерей и заключенными. За продукты и даже за водку последние шили одежду, изготовляли мебель, писали картины и выполняли на заказ другую работу, причем как самим сотрудникам лагерей и спецгоспиталей, так и членам их семей или просто знакомым. Иногда границы между лагерным персоналом и военнопленными стирались настолько, что они даже устраивали совместные вечеринки. В таких случаях обе стороны строго наказывались, русские - вплоть до увольнения со службы. Специального упоминания заслуживают любовные отношения между советскими женщинами и заключенными, которые также нередко имели место в лагерях и спецгоспиталях военнопленных. Были случаи, когда дело доходило даже до рождения детей. С подобными проявлениями органы НКВД/МВД расправлялись особенно жестоко. За женщинами тщательно и изощренно следили. Уличенных наказывали беспощадно, выставляя на показ перед остальными сотрудниками, после чего с позором увольняли.

Особую страницу в истории Сталинградских лагерей и спецгоспиталей военнопленных составляют побеги их заключенных. Несмотря на всю их очевидную безнадежность, побеги не прекращались со дня их организации и практически до самой репатриации. 108-му лагерю в 1943 году принадлежал рекорд среди всех лагерей и спецгоспиталей военнопленных по количеству побегов заключенных (в апреле 1943 года там произошло 45 % всех имевшихся побегов). В частности, в марте 1943 года из 108-го лагеря бежали 14 пленных, из них 2 группой и 12 в одиночку. В апреле бежали 35 человек, в том числе 10 в группе и 25 индивидуально. В мае совершили побег уже 52 заключенных, - 25 группой и 26 в одиночку. Из 160 человек, пытавшихся в этот период совершить побег, 99 было задержано, 48 убито и только 13 удалось скрыться.

Начальник УПВИ НКВД СССР отмечал в этой связи, что руководство лагерей военнопленных рассматривает случаи побегов заключенных как обычное явление и не принимает надлежащих мер по их ликвидации. Для наведения порядка в этой сфере потребовались строгие меры. Руководство розыском бежавших в радиусе до 100 километров было возложено непосредственно на начальников лагерей военнопленных. Розыск предписывалось продолжать до тех пор, пока все бежавшие не будут разысканы и задержаны. Для своевременного обнаружения готовящихся побегов надлежало ежедневно осматривать территорию лагерей с целью изъятия всех предметов, которые могли быть использованы для совершения побега или нападения на охрану. Для этого же требовалось периодически производить обыски. Как показала практика, подобные меры предосторожности были далеко не излишними. В первые месяцы существования лагеря № 108 у его заключенных часто обнаруживали оружие, вплоть до огнестрельного. В июне 1943 года 2-е пленных немцев оттуда были осуждены военным трибуналом за вооруженное нападение на часового (у них оказался пистолет) при побеге, в ходе которого тот был ранен. Как это уже было указано, не оставались в долгу и конвоиры. В связи с “неправильным применением оружия” при пресечении побегов, НКВД СССР был даже издан специальный приказ. Со временем подобные случаи стали тщательно расследоваться. Так, уже в октябре 1943 года было произведено следствие по уголовному делу об убийстве при попытке к бегству военнопленного Вальтера Берке. Порядок применения оружия к военнопленным был урегулирован в приложении к приказу НКВД СССР № 001132, изданном в 1945 году (раздел № 6)[114]. Как крайнюю меру оружие к пленным разрешалось применять часовым, конвою и розыскным группам. Открывать огонь по пленным (после предупредительных окрика “стой, буду стрелять” и выстрела вверх) допускалось при нападении на пост; для отражения нападения на часового или конвой; в случае нападения заключенных на личный состав Управления лагеря, как в зоне, так и за ее пределами; при побеге; открытом злостном сопротивлении военнопленных (при условии, если оно грозило серьезными последствиями для несения нормальной службы и не могло быть ликвидировано иными мерами); по приказу начальника розыскной группы, командира вахтерского подразделения, начальника Управления лагеря или лагерного подразделения. Стрелять без предупреждения разрешалось при отражении нападения на часового, конвой или охраняемый объект; нападении военнопленных на лиц оперативной службы наряда; их побеге с охраняемых объектов (если они проникли за линию охраны); преследовании бежавших.

При розыске бежавших пленных была установлена тесная взаимосвязь охраны лагерей и расположенных в 100-километровой зоне частей Красной Армии. Практиковалось привлечение к розыску и задержанию бежавших военнопленных работавших в лесу или поле местных женщин. Во всех населенных пунктах, на пути вероятного продвижения бежавших заключенных, органами внутренних дел были организованы специальные группы содействия из местных жителей, - в радиусе 45 - 50 километров от лагерей. Каждая такая группа насчитывала не менее 10 человек (в зависимости от величины населенного пункта). Для успешной ликвидации побегов в каждом лагере были созданы оперативные группы. Они систематически проходили специальную подготовку, главным образом изучая различные противопобеговые мероприятия и средства. С этой же целью разрабатывались типовые планы ближнего розыска бежавших военнопленных. В соответствии с ними в состав поисковых оперативных групп выделялись проводники со служебными собаками, высылались дозоры в количестве двух человек, переодетых в штатское и вооруженных пистолетами. 

К 1949 году в населенных пунктах Сталинграда и в его окрестностях было организовано 16 бригад содействия, состоявших из 110 человек. 8 бригад были организованы на предприятиях, где работали пленные, в них входили 82 человека. Органы внутренних дел щедро вознаграждали местных жителей, принимавших активное участие в розыске и поимке бежавших военнопленных. Так, в сентябре 1949 года начальнику железнодорожной станции Тингута за задержание пленного Монс, бежавшего из 1-го лагерного отделения 108-го лагеря, приказом по областному Управлению МВД была объявлена благодарность и выдана премия - 150 рублей.

 Для охраны заключенных на производстве из числа наиболее “надежных” военнопленных были созданы специальные вспомогательные команды (в 108-м лагере они насчитывали 620 человек), которые по оценке лагерной администрации хорошо выполняли возложенные на них обязанности. В 1949 году было разработано положение “о командах самоохраны из военнопленных”, - как приложение к приказу МВД СССР № 00726[115]. Их организация допускалась только в не режимных лагерях по особому списку, объявленному в приказе МВД СССР. Самоохранники предназначались для несения службы по охране зон лагерных отделений, конвоирования пленных на работы, а также их охраны на производстве. Отбор в указанные команды производился специальными комиссиями, во главе с начальниками Управлений лагерей. Комплектовались они только из числа наиболее проверенных военнопленных-антифашистов, как правило, владеющих русским языком и только в добровольном порядке. Отличительным знаком самоохранников служил белый прямоугольник на рукаве с буквами “КС”. Состав их команд формировался по принципу воинских подразделений и располагался отдельно от прочих военнопленных, обеспечиваясь по нормам лагерных вахтеров. В своей службе пленные данной категории руководствовались Уставом внутренней службы Вооруженных Сил СССР и получали за ее несение денежное вознаграждение. Оружие им, конечно, не выдавали. Для своевременного предупреждения нарушений заключенными установленных правил, они получали свистки и флажки.

Вплоть до 1-й половины 1949 года в лагерях военнопленных Сталинграда, как впрочем, и в других местах, имела место “деградация физического состояния” контингента. Как это было установлена органами внутренних дел, она вызывалась следующими причинами: недостаточным контролем со стороны медицинских работников лагерей за их физическим состоянием; несвоевременным переводом в комнаты отдыха тех военнопленных, которые нуждались в этом по состоянию здоровья; неправильной организацией трудоиспользования некоторых категорий заключенных в противоречие с их физическим состоянием и специальностью; недочетами в организации их питания, как в самих лагерях, так и на объектах работы; неполучением денежного вознаграждения отдельными пленными, не выполняющими нормы выработки, в связи с чем они не имели возможности приобретать дополнительное питание; несвоевременным принятием необходимых мер по оздоровлению контингента со стороны руководителей медицинских учреждений лагерей.

Как только в лагерь военнопленных поступал очередной этап, прибывшие подвергались медицинскому освидетельствованию для определения их состояния здоровья, необходимого лечения и возможности использования на производстве. Пленные, отнесенные к 1-й группе физического труда, использовались на тяжелых работах, ко 2-й и 3-й - с укороченным рабочим днем. 4-я группа трудоиспользования (заключенные с различными хроническими заболеваниями или физическими недостатками) на физической работе не использовались. Одним из тех, на кого была возложена забота о здоровье военнопленных в Сталинградских лагерях, был капитан медицинской службы И.С.Терещенко. Он поведал следующее:

- В 1945 году я принял в Дрездене сборный пункт военнопленных № 8, насчитывающий 6 - 5 тысяч человек. В нем имелся стационар на 450 коек и 32 врача из числа пленных. Работа началась с отбора здоровых немцев для отправки в СССР на работу. Раненных и больных мы отпускали по домам. В лагере скопилось много денег, изъятых у заключенных. В свободное время вместе с переводчиком ездил по аптекам Дрездена и скупал все необходимые лекарства. Таким образом, удалось насобирать 2 вагона медикаментов. Брал все медицинские инструменты и оборудование, которые только смог достать, так как знал, что в Сталинграде, куда должны были отправить пленных, ничего нет. Из Дрездена в Сталинград добирались с сентября по декабрь 1945 года. Доставленных заключенных и оборудование разгрузили в Доме техники Тракторного завода, в развалинах которого размещалось 2-е лагерное отделение 163-го лагеря НКВД для военнопленных. В первый же день, присутствуя на лагерном разводе, был потрясен, узнав, что за ночь умерли 25 пленных. Дежурный офицер попытался меня успокоить, сообщив, что это в порядке вещей и что умерших бывает и больше. В принятой мной санчасти работали 2 русских врача и 30 врачей-военнопленных. Лекарств почти не было. Выяснилось, что основной причиной смертности была дистрофия. Пленных кормили рыбной мукой - той же самой, что и в нацистских концлагерях. Пленные - кожа да кости, чахотка, кашляют – “дошли”. Дистрофия, туберкулез, язва желудка - все болезни от недоедания. Собрав всех врачей лагеря, принял решение: два дня на осмотр всех больных, после чего “тяжелых” отправить в Бекетовку, где в то время располагался госпиталь. После сортировки в машину сажали по 12 - 15 человек, пока довозили до госпиталя 2 - 3 больных умирали. Тем временем НКВД издал строжайший приказ - прекратить смертность среди военнопленных совершенно. За каждый случай смерти в лагере следовало строгое наказание. С течением времени, после удачной рассортировки больных, организации лучшего питания, смертность стала снижаться.

Проживающий ныне в Волгограде И.Л.Котляревский с октября 1946 года служил в управлении 362-го лагеря (Северный поселок Краснооктябрьского района Сталинграда, так называемые “40 домиков”) начальником квартирно-эксплуатационного отделения, обеспечивая лагерь углем, дровами и т.п. Он же планировал строительство бараков. По его воспоминаниям с Севера, из города Асбест Свердловской области в их лагерь стали доставлять военнопленных. Все они были дистрофиками и истощены настолько, что не могли передвигаться самостоятельно. Их выносили на носилках и развозили по лагерным отделениям. Как обычно прибыла комиссия врачей для определения группы трудоиспользования прибывших. Все они из-за дистрофии к работе оказались негодными. Чтобы спасти доставленных заключенных, им установили “курсантский” паек. В поселке Паньшино, где располагалось подсобное хозяйство лагеря, был организован вылов рыбы и сбор речных ракушек. Для этого из ослабленных было организовано специальное лагерное отделение. В армейских палатках для них были сколочены 2-х этажные топчаны. В результате прибывшие военнопленные понемногу стали поправляться, начали вставать, ходить. Из поправившихся были сформированы производственные бригады. Их возглавили заключенные Шульц, Шенкендорф, Диснер, Мюллер.

Смертность в лагерях и спецгоспиталях военнопленных, особенно на первом этапе их существования была высокой. Судя по переписке органов внутренних дел и кладбищенской документации, которые содержат весьма приблизительные данные, можно предположить, что с июня 1943 года и до расформирования Сталинградских лагерей и спецгоспиатлей для военнопленных, в них умерли не менее 11-12 тысяч человек. С тем чтобы проиллюстрировать масштабы и причины смертности в лагерях военнопленных, приведем соответствующие сведения по 362-му лагерю:

___________________________________________________________

Причины смерти      1945 1946 1947 1948 1949 Всего

___________________________________________________________________________________

Дистрофия

с сопутствующими    193  42    10     -       -     245

болезнями          

Воспаление легких      25   25   14     -       -       64

Туберкулез                    12    4     2      -       -      18

Хирургические болезни 6    7     -       -       -     13

Малярия                          6     -     -       -        -     6

Дифтерия                         4     -    -        -       -      4

Гепатит                            3      -    -        -       -     3

Паратиф                           3     -     -        -       -    3

Самоубийство                 3      -    -        -       3    6

Производственные

травмы                              4   14     7       5      2  32

Прочие заболевания     39    15    2       1      2   59

Болезни сердечно-

сосудистой системы        -    14          8       1      2   25

Брюшной тиф                  -      1     -        -       -     1

Убит при побеге              -      -      1       -       -     1

Кровоизлияние в мозг    -      -      4       -       -     4

Утонул на работе             -      -      -       -       1     1

                            Итого: 298 123   48      7      10 486[116]

Приведенные цифры достаточно наглядно свидетельствуют о том, что в 50 % случаев причиной смерти была дистрофия. Как правило, уровень смертности в лагерях резко повышался с прибытием крупных партий физически слабых и больных военнопленных, как например, это имело место в лагере № 50, куда в октябре 1944 года поступили 2932 человека из ликвидированной Ясско-Кишиневской группировки гитлеровцев. Динамика смертности там (при общей численности контингента на этот момент в 4870 человек), выражалась следующими цифрами: октябрь – 332 человека; ноябрь – 530; декабрь – 218. К сожалению, этому способствовал целый ряд недостатков в организации и деятельности лагеря, который как это было указано, считался оздоровительным. К их числу руководство лагеря относило: недостаточно строгий карантин, в результате чего вновь прибывшие имели возможность общаться со старожилами и заражать их тифом; запоздавшую и некачественную санобработку прибывшего контингента, из-за чего длительное время сохранялась вшивость; несвоевременную изоляцию заболевших тифом от остальных заключенных, что повлекло распространение эпидемии; отсутствие медикаментов, необходимых для лечения пленных; неполное задействование медицинского состава из числа военнопленных для медобслуживания и оздоровительных мероприятий среди контингента. После того, как указанные недочеты были устранены, смертность резко пошла на убыль. В январе 1945 года умерли всего 99 пленных, в феврале 22[117]. 

Во 2-й половине 40-х годов с целью раннего выявления и госпитализации больных во всех лагерях военнопленных были созданы и оборудованы стационары. Лечение дистрофиков, которые составляли основную массу больных, производилось путем диетического питания, усиленного приема витаминов и специальных лекарств, Кроме того, широко применялось дробное переливание крови. Для этого из наиболее здоровых военнопленных были образованы группы доноров, до 65 человек каждая. Физически ослабленные концентрировались в специальных оздоровительных командах, которые начали создаваться еще в 1943 году. В 362-м лагере с 1946 по 1949 год в таких командах побывали 31869 заключенных. Военнопленные изнуренные работой направлялись для восстановления здоровья в комнаты отдыха, созданные в 1947 году в каждом лагерном отделении. В лагере № 362 с 1947 по 1949 год туда были направлены 10023 человек. Под комнаты отдыха в лагерях выделялись, как правило, самые лучшие помещения. Для отдыхающих устанавливался строгий режим дня, за соблюдение которого следили специально выделенные медицинские работники. Отдыхающие пленные обеспечивались литературой на родном языке, газетами и настольными играми.

В мае 1948 года начальник Управления 108-го лагеря Федоров с удовлетворением отмечал в своем отчете показатели пребывания своих военнопленных в комнатах отдыха. За май месяц в них побывали 528 человек. Из них прибавили в весе до 0,5 кг - 69 человек; до 1,0 кг - 88; до 1,5 кг - 81; до 2 кг - 18; до 3 кг - 7; до 4 кг - 6 человек. Оставшиеся 259 заключенных не смотря на пребывание в указанных комнатах отдыха в весе не изменились[118].  

Оздоровлению военнопленных, которому с течением времени лагерная администрация стала уделять все больше внимания, способствовало установление строгого распорядка дня, проведение утренних физзарядок, предоставление заключенным непрерывных 8 часов для сна в ночное время. В выходные дни, летом, до тысячи человек одновременно выводились для купания на Волгу. В районе поселка Светлый Яр на берегу реки 1 и 2 лагерными отделениями 108-го лагеря в 1948 году были организованы дома отдыха для пленных, в которых они могли заниматься рыбной ловлей, сбором дикорастущей зелени и ягод. В качестве дополнительного питания в июле - августе использовалось мясо речных ракушек, которые собирали специальные бригады заключенных. В 1948 году, например, 108-м лагерем было заготовлено и пропущено через столовые лагерей 11621 кг речных ракушек[119].

Что касается спецгоспиталей для военнопленных, то их состояние вполне можно рассмотреть на примере крупнейшего из них, функционировавшего самое продолжительное время. Он был образован по указанию УПВИ НКВД СССР 9 августа 1944 года в городе Урюпинске Сталинградской области, в помещении бывшей школы. Первоначально он насчитывал 500 коек, однако уже накануне его вступления в действие из Бобруйска и Яссы в него поступили 2 эшелона с 668 больными и раненными пленными[120].

Бывшая медсестра госпиталя А.Г.Малышкина до сих пор помнит, как в 1944 году “пришел эшелон немцев”:

- Идут и падают, следом едет машина и собирает упавших пленных. Сначала никто не хотел лечить немцев. Все медработники госпиталя написали заявления об увольнении. Говорили: - “они наших отцов и братьев убивали, издевались, не будем их лечить!” Однако никого из госпиталя не отпустили. Начальник режима, офицер НКВД сказал: - “будете работать и должны работать еще лучше, чем раньше”.

Госпиталь начинал свою работу в чрезвычайно сложных условиях. Помещений не хватало, больных приходилось размещать по 2 человека на одну койку, а также, частично, в коридорах на полу. 85 % пленных были завшивлены. На одного врача приходилось по 100 больных и раненных. За 3 месяца 1944 года из 864 пациентов умерли 69 (7,1 %). В 1945 году в госпиталь поступили 1766 военнопленных, из которых умерли 707 (37,5 %), - главным образом от дистрофии и туберкулеза. В 1946 году спецгоспиталь № 5771 передислоцировался в Сталинград, на Северный поселок Краснооктябрьского района и разместился в бараках 1-го лагерного отделения 362-го лагеря. Только здесь заключенных впервые стали размещать по роду и тяжести заболеваний. Госпиталь приобрел терапевтический профиль. С 1946 по 1949 год смертность среди военнопленных в нем снизилась с 15,2 % до 1,3 %. Умирали военнопленные в основном от дистрофии, авитаминоза и туберкулеза. В 1947 году всех больных, не имевших перспективы для их использования на производстве, стали отправлять на родину. В этом году было репатриировано 704 человек[121].    

Каждое отделение госпиталя обслуживали немецкие врачи. Некоторые из них отличались исключительным мастерством. Особенно часто сотрудники Сталинградских лагерей и спецгоспиталей военнопленных вспоминают хирурга Грубера, который также вместе с госпиталем приехал в Сталинград из Урюпинска. У него лечились все офицеры органов внутренних дел и члены их семей. Грубера возили по деревням, где он лечил местных жителей и консультировал в районных больницах. Дело доходило даже до того, что жены и родственницы высоких советских и партийных чинов Сталинграда доверяли лечить свои женские недуги только врачу-военнопленному.

Потребовалось немало времени для того, чтобы в лагерях военнопленных Сталинграда были созданы необходимые условия для существования, прежде всего жилищные. Первые годы местами обитания пленных были руины города, палатки, землянки и даже старые речные суда. В лучшем случае, заключенных размещали в негодных рабочих бараках. Помещения, в которых размещались заключенные, зачастую не отвечали даже самым элементарным бытовым и санитарным требованиям. Впрочем, во время войны и в первые послевоенные годы в аналогичных и даже худших условиях проживало подавляющее большинство жителей Сталинграда.

Вот как, например, по заключению комиссии НКВД выглядело 3-е лагерное отделение 163-го лагеря военнопленных в Камышине (1945 год): помещения для жилья тесные; заправленными матрацами пленные не обеспечены; в действующих бараках вентиляция отсутствует; умывальники отсутствуют; прачечная совершенно не оборудована; помещение для принятия пищи отсутствует; инвентаря, необходимого для работы амбулатории нет[122].

Состояние жилых помещений лагерей, а также их бытовых служб длительное время совершенно не отвечали даже минимальным требованиям установленного порядка содержания военнопленных, что в свою очередь существенно снижало способность заключенных эффективно трудиться. К сожалению, решение вопроса о целесообразности организации в том или ином месте лагеря военнопленных, как правило, зависело не от наличия там соответствующих условий для их размещения, а от производственной необходимости. Например, в октябре 1945 года из лагеря № 163 в поселок Раковка Михайловского района Сталинградской области, на лесоразработки были отправлены 100 пленных первой группы трудоиспользования. Как оказалось впоследствии, никаких бытовых условий на месте им создано не было. Медицинское обслуживание также отсутствовало совершенно. В результате “из строя вышли” 50 % заключенных. 17 октября из Раковки обратно в лагерь, на товарном поезде, в сопровождении вахтера были отправлены 11 больных, которые находились в пути 6 суток. Трое в дороге умерли[123].

 Лишь в мае 1946 года, в соответствии со специальной директивой № 125, изданной заместителем министра внутренних дел СССР В.В.Чернышевым, был осуществлен отход от этого принципа. Организация новых лагерных отделений с этого времени была разрешена только в тех местах, где имелся полный комплект жилых, коммунальных, бытовых и хозяйственных помещений, обеспечивающий нормальное содержание и размещение пленных, прежде всего в зимних условиях. Норма жилой площади для каждого заключенного была установлена в размере 2-х квадратных метров, - при двухъярусном размещении на нарах вагонного типа[124].  

Несмотря на скудость обстановки и инвентаря, как вспоминают бывшие сотрудники Сталинградских лагерей военнопленных, в бараках и землянках, а также в зоне царили невероятные порядок и чистота. Территория лагерных отделений всегда была опрятной, аккуратно размеченной, украшенной цветами и насаждениями, также старательно подстриженными. В некоторых зонах имелись даже самодельные скульптуры и небольшие фонтаны. К концу 40-х годов территории лагерных отделений были приведены в образцовое состояние, озеленены, снабжены спортивными площадками. Во многих лагерях были оборудованы душевые установки летнего типа, в которых заключенные принимали душ после работы. Обычным делом стали ларьки, о которых уже упоминалось. В них военнопленные могли приобрести хлеб, кондитерские изделия, молоко, овощи, а также арбузы и дыни. Торговый оборот этих ларьков только в лагере № 362 в июне 1948 года составлял 139642 рубля, а в августе 160439 рублей.

Наряду с пропагандистской работой, в лагерях и спецгоспиталях широко проводились различные культурно-массовые мероприятия. В лагерных отделениях были организованы кружки самодеятельности - драматические, хоровые, оркестровые. Для них были собраны полные комплекты театральных принадлежностей и музыкальных инструментов, прежде всего из числа трофейных. Пленные исполняли не только свои национальные произведения и произведения мировой классики. За время своей неволи, благодаря лагерной самодеятельности они приобщились и к музыкальным и театральным шедеврам русских и советских композиторов и драматургов. В программах музыкальных кружков исполнялись произведения Чайковского, Глинки, Бородина. С удовольствием исполнялись и воспринимались лучшие вещи советских композиторов - Дунаевского, Новикова, Блантера, Соловьева-Седого и многих других. Драматические кружки ставили такие пьесы, как “Русский вопрос”, “Медведь”, “Станционный смотритель”, “Коварство и любовь” и другие классические русские и советские произведения.

Органы внутренних дел благосклонно относились к художественной самодеятельности военнопленных, поскольку та со всей очевидностью способствовала развитию у них бодрого настроения и самое главное - повышению трудоспособности. В 1948 году в художественной самодеятельности по всем лагерным отделениям только 108-го лагеря приняли участие 1213 человек, которые обслуживали своими концертами по несколько раз за вечер весь контингент каждого лагерного отделения. В каждом из них ежегодно давалось от 80 до 100 концертов[125]. При этом лагерные артисты радовали своим искусством не только товарищей по заключению и лагерную обслугу. Как вспоминает бывший начальник политчасти лагеря № 50 во Фролово И.З.Плоткин, он также организовал у себя лагерную “капеллу”. Музыканты-пленные играли не только для своих товарищей, но и на постоянной основе устраивали танцевальные вечера для всего города, которые пользовались огромным успехом у окрестного населения.

Серьезное внимание политические отделения и антифашистские комитеты лагерей и спецгоспиатлей военнопленных уделяли репертуару кинокартин, которые также систематически демонстрировались для заключенных. По наблюдениям органов внутренних дел, особый интерес у них вызывали такие фильмы, как “Ленин в 1918 году”, “Клятва”, “Мичурин”, “Сказание о земле Сибирской”, “Академик Павлов” и другие известные советские кинокартины. Наряду с ними, пленным демонстрировали и последние по тому времени немецкие художественные фильмы. Следует отметить, что заключенные Сталинградских лагерей также приобщились к развитию советского киноискусства. Во 2-й половине 40-х годов в Сталинграде снимался художественный фильм о битве на Волге. В съемках активное участие принимали как заключенные лагерей военнопленных, так и их персонал вместе с семьями. Последние изображали гибнущее под бомбежками мирное население Сталинграда, а пленные выступали в ролях как наступающих войск вермахта, так и бездыханных трупов захватчиков на Мамаевом Кургане.

Наконец, настала пора массовой репатриации основной части военнопленных на родину. Их отправка на родину осуществлялась уже с 1945 года. Это были эшелоны больных и калек, бесполезных едоков в лагерях НКВД. Стремясь вырваться из плена любой ценой, заключенные часто не останавливались даже перед членовредительством, либо искусственно вызывали у себя различные болезни, прежде всего дистрофию. Наиболее распространенным приемом для этого было скрытое голодание. Как вспоминают ветераны Сталинградских лагерей военнопленных, а также свидетельствуют архивные документы, пленные выбрасывали или обменивали на табак весь хлеб, после еды доводили себя до рвоты, чтобы привести свой организм в состояние истощения. Борясь с такими проявлениями, администрация лагерей проводила настоящие облавы на подобных военнопленных, не останавливаясь перед привлечением пойманных с поличным к уголовной ответственности. Так, немец Г.Керл, унтер-офицер 83 пехотной дивизии вермахта, находясь в лагере № 108/9, с целью уклонения от работы и ускорения своей репатриации, на протяжении февраля и марта 1948 года умышленно употреблял в пищу большое количество поваренной соли, а выдаваемый ему хлеб продавал или менял на табак. В результате он довел себя до состояния дистрофии 1 степени и не мог выходить на работу на протяжении 3-х месяцев. В июле 1948 года Керл за указанные действия был осужден по ст. 193-12/а УК РСФСР (“уклонение военнослужащего от несения обязанностей военной службы путем причинения себе какого-либо повреждения или путем симуляции болезни”) к 5 годам лишения свободы[126].

 С 1948 года в качестве поощрения, наиболее отличившихся передовиков производства (антифашистов) стали первыми отправлять на родину. Так, 14 июня 1948 года из 108-го лагеря были репатриированы 38 лучших производственников, имевших производительность труда от 150 до 200 %. Однако, по наблюдениям органов внутренних дел, особого впечатления на оставшихся заключенных это не произвело. Тем не менее, в 1949 году МВД СССР был издан специальный приказ о первоочередной отправке на родину значительной части военнопленных из числа лучших производственников.

В 1948 году репатриация приняла массовый характер. По состоянию на 1 января 1948 года в лагерях МВД и спецгоспиталях Министерства здравоохранения Сталинградской области содержались 18257 военнопленных. С 1 января 1948 по 1 апреля 1949 года за пределы области убыли 14043 человек, в том числе репатриированы 12257. С учетом прибывших, к началу 2-го квартала 1949 года, в Сталинграде и его окрестностях остались 8962 пленных, в том числе 7103 немца, 298 австрийцев, 1068 венгров, 487 румын и 6 человек прочих национальностей[127].

Разумеется, основные события, связанные с репатриацией военнопленных вермахта на родину происходили в Московских инстанциях, либо на международном уровне. По этой причине нет необходимости останавливаться на них подробнее, тем более что они уже достаточно хорошо исследованы[128]. Ограничимся лишь описанием тех процессов, которые имели непосредственное отношение к лагерям и спецгоспиталям Сталинградской области.

В январе 1948 года было созвано Всесоюзное совещание руководящих работников местных министерств и управлений внутренних дел, а также лагерей военнопленных, по вопросу об оперативной работе среди последних. Выступивший на нем министр внутренних дел С.Н.Круглов дал своим подчиненным целый ряд руководящих указаний о ее проведении на завершающем этапе. Основной задачей оперативного состава было названо сосредоточение всех сил, “большевистской воли и настойчивости” на том, чтобы разоблачить всех еще не выявленных сотрудников вражеской разведки и через них, - агентуру из числа предателей – советских граждан. Суду должны были быть преданы работники разведки и контрразведки, гестапо и СД, полицейских и карательных органов.

К числу важнейших, была отнесена задача по выявлению участников зверств и злодеяний на оккупированной территории, с тем, чтобы они “не ускользнули от нас во время репатриации”. В то время как основная масса военнопленных будет репатриирована, военных преступников (к которым были причислены лица всех перечисленных выше категорий, проявившие себя на оккупированный территории СССР) надлежало задерживать, не выпуская за пределы Советского государства и судить.

При составлении списков репатриируемых, всех подозрительных в указанном отношении лиц предписывалось исключать. Отправлять на родину разрешалось только тех пленных, в отношении которых у органов внутренних дел сомнений не было. При утверждении списков заключенных, подлежащих репатриации, решающее (“последнее”) слово было отдано оперативным отделам лагерей, начальники которых несли персональную ответственность за нарушение установленного порядка.

Еще одной важнейшей задачей, решение которой необходимо было обеспечить в ходе репатриации, явилась защита государственных интересов и сохранение государственной тайны. В этой связи оперативному составу при оформлении эшелонов репатриируемых предписывалось проявлять большую активность и энергию и не допустить, чтобы с военнопленными “уходили какие-нибудь документы и письменные материалы, содержащие секретные сведения”. Всех пленных, используемых на работах, представляющих государственную тайну, надлежало отстранить от них в самый короткий срок. Следовало принять все меры к тому, чтобы какие-либо данные, представляющие интерес для вражеских разведок “не уходили бы с военнопленными даже в их памяти”. Кроме того, С.Н.Круглов обратил внимание лагерных чекистов на необходимость выявления среди заключенных специалистов, для последующей передачи их в народное хозяйство[129].

Во исполнение указаний министра и прочих директив на этот счет, оперативники Сталинградских лагерей и спецгоспиталей военнопленных развили бурную деятельность. Перед посадкой в эшелоны оперсостав тщательно обыскивал заключенных. Все лица, у которых обнаруживались какие-либо подозрительные записи, от репатриации задерживались и подвергались оперативно-следственной разработке. Например, Сталинградскими чекистами был выявлен немец Ольтман Дитер, который работая прежде врачом в лагере № 299, собирал сведения об умерших военнопленных, а также вел собственную регистрацию пленных, заболевших и потерявших трудоспособность в лагере. Указанные сведения, написанные на тонкой папиросной бумаге (“чтобы скрыть от советских властей), Ольтман хранил в специальной трубке, вставленной в тюбик с гигиеническим кремом. На допросе он признался, что эти данные по возвращении на родину в английскую оккупационную зону, он намеревался опубликовать в печати, “дав тем самым повод реакционным элементам для клеветнических и провокационных измышлений против СССР”. На основании распоряжения МВД СССР № 744 от 4 декабря 1948 года Ольтман был арестован и привлечен к уголовной ответственности по ст. 58-6 ч. 1 УК РСФСР (шпионаж), получив по приговору Военного трибунала войск МВД Сталинградской области 25 лет исправительно-трудовых лагерей (далее ИТЛ)[130].

В целях недопущения отправки на родину лиц, не подлежащих репатриации, все намеченные к освобождению заключенные подвергались дополнительной проверке через лагерных осведомителей и путем их допросов оперативниками, на предмет выяснения характера их деятельности до службы в армии, самой службы и участия в военных действиях. Помимо этого, все пленные отобранные для репатриации, под предлогом медицинского освидетельствования подвергались телесному осмотру с целью выявления татуировок, свидетельствующих о принадлежности к СС. В результате этих мероприятий, из числа кандидатов, намеченных к отправке на родину, “по оперативным соображениям” было задержано 65 человек. Даже в пути репатриируемых не оставляли без оперативной разработки. С этой целью было использовано 288 осведомителей, а также оперативники и переводчики на каждый эшелон. Благодаря этому некоторые военнопленные (один член НСДАП с 1931 года, другой ранее служивший в войсках СС), были исключены из состава эшелона буквально перед посадкой в вагоны. С 1 января 1948 по 1 апреля 1949 года в производстве оперативно-чекистского отдела ОПВИ областного УМВД, а также оперативных отделений лагерей было 67 следственных дел на 96 пленных, возбужденных в период их массовой репатриации. В их числе: 35 человек, обвиняемых в зверствах на оккупированной территории СССР; 1 – шпионаже; 47 – хищениях государственного имущества; 6 – призыве к шпионажу; 3 – членовредительстве; 1 – измене родине; 2 – нарушении лагерного режима и 1 – в промотании обмундирования. Военным трибуналом войск МВД Сталинградской области указанные лица были осуждены: к 1 году ИТЛ – 1; к 2 годам – 1; к 3 годам – 1; к 5 годам – 4; к 6 годам 1; к 7 годам – 3; к 10 годам – 22; к 12 годам – 4; к 15 годам – 12; к 20 годам – 5 и к 25 – 39. Один человек к этому времени все еще оставался под следствием, а 2 оправдали.

 Оправданы были немцы Фальдер и Дагс, содержавшиеся в лагере № 362. Фальдера привлекали к уголовной ответственности за призыв пленных к саботажу, в связи с задержкой их репатриации на родину. Однако военный трибунал войск МВД Сталинградской области в его заявлении о том, что после 1 января 1949 года он бросит работу на производстве, состава преступления не нашел и по суду его оправдал. Дагс, призывавший военнопленных “по тем же мотивам”, что и Фальдер, к членовредительству, военным трибуналом войск МВД Сталинградской области был осужден к 5 годам заключения в ИТЛ. Однако данный приговор военным трибуналом войск МВД Северо-Кавказского округа утвержден не был, “несмотря на наличие полных доказательств и улик, предъявленных Дагсу обвинением”[131]. Следует отметить, что подобная принципиальность была свойственная военным трибуналам войск МВД только на первых порах. В последующем, особенно в отношении лиц, состоящих на оперативном учете, карательная практика данной категории была ужесточена. Так, военнопленный 362-го лагеря Якоб По, ранее служивший в бывшей германской армии в чине оберротенфюрера дивизии СС “Мертвая голова”, за то, что “будучи по своему физическому состоянию здоровым”, 4 мая 1949 года отказался от выхода на работу, на основании ст. 193-2 п. “а” УК РСФСР (неисполнение отданного в порядке службы приказания) был осужден к 5 годам ИТЛ. Организованный характер подобных деяний значительно усиливал применявшиеся за них меры наказания. К примеру в феврале 1948 года военным трибуналом войск МВД Сталинградской области к 25 годам ИТЛ был приговорен унтер-офицер К.Зондерман, военнопленный 1-го лагерного отделения лагеря № 108. Состав его преступления, квалифицированного по ст. 19-58-14 УК РСФСР (покушение на “контрреволюционный саботаж”, т.е. сознательное неисполнение определенных обязанностей или умышленно небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата), выразился в призыве заключенных к саботажу на производстве и организованному невыходу на работу[132].

По мере того, как сроки окончательной репатриации оставшихся пленных советской стороной постоянно переносились, их настроение в лагерях стремительно ухудшалось. В ходе цензурирования переписки заключенных, в декабре 1948 – январе 1949 года были зафиксированы соответствующие характерные высказывания на этот счет[133].

 Обер-фельдфебель Ланге Альберт, немец, сообщал из лагеря № 108/1 своей невесте, проживавшей в деревне Дорфиттер, округ Кассель:

- Все надежды на возвращение на родину рухнули. Было бы лучше раньше геройски умереть на войне.

Некоторые пленные находили в себе силы даже шутить по поводу предполагаемых сроков нахождения в советской стране. Так, лейтенант Эрнст Вассерман, немец, писал в апреле 1949 года своей жене в город Вайсенфельс:

- Если я не приеду домой дедом, то может быть прадедом. Это вполне возможно, но скорее всего я здесь умру, ибо планы на возвращение домой все уменьшаются.

Другие, напротив, впадали в полный пессимизм. К примеру, унтер-офицер Штельцер Пауль, немец, с отчаянием писал из лагеря № 108/1 своей жене в город Цвайбрюкен Саарской области:

- На освобождение из плена у меня перспектив мало. Я не смогу тебя заставить меня ждать. Разрешаю тебе устроить свою жизнь по своему усмотрению.

Коснувшись переписки военнопленных, стоит остановиться с ней подробнее, тем более что она занимала большое место в их жизни. Только в 108-м лагере в конце 1948 и начале 1949 года пленные отправили 11610 почтовых карточек и писем, в том числе 8771 в Германию, 1411 в Венгрию, 682 в Австрию и 746 в Румынию. За это же время было получено 16195 почтовых отправлений: 13692 из Германии, 1718 из Австрии, 574 из Венгрии, 211 из Румынии. Лагерные цензоры бдительно следили за их содержанием. Из общего числа писем, подлежащих отправлению за указанный период, было задержано 385. 52 письма - за сообщение о местонахождении лагеря, 30 – за сообщения о других военнопленных и 297 - за выражавшиеся в них “упадочнические настроения военнопленных в связи с задержкой репатриации”. Из числа писем, поступивших в адрес пленных, были задержаны 112, в том числе 69 “с выражением недовольства против СССР”, 12 с запросами о пропавших без вести военнослужащих бывшей германской армии, 27 писем от бургомистров и духовенства, а также 4 письма с сообщениями бывших военнопленных о своей новой службе в полиции[134].  

Уезжающие на родину подвергались усиленной идеологической обработке со стороны антифашистов и агитаторов органов внутренних дел. Как того требовала соответствующая инструкция, при репатриации у военнопленных отбирались составленные и подписанные ими лично положительные отзывы о своей жизни в плену, резолюции собраний и митингов, индивидуальные и групповые письма, записи в книгах отзывов и т.д., что, по мнению органов МВД, имело большое значение для опровержения клеветнических и провокационных выступлений за границей против СССР[135]. Убывающие выслушивали специальные лекции и доклады на такие темы как “Борьба Советского Союза за прочный мир и демократию во всем мире”, “Внешняя политика СССР и ее основы”, “Режим произвола и насилия над демократией в западных зонах оккупации Германии”, “Советский народ в борьбе за выполнение плана 4-й Сталинской пятилетки” и т. п., что, по мнению администрации лагерей должно было сгладить впечатление бывших заключенных от пребывания в советском плену и привлечь их на сторону социалистического лагеря[136].

Перед отправкой тщательно подбирались старшие вагонов, выделялись специальные пропагандисты и чтецы, а также редакторы стенных газет, которые должны были выпускаться в пути следования. Все они проходили специальную подготовку и за 2 - 3 дня до отправки эшелона с ними проводились инструктажи с практическими указаниями по агитации военнопленных по пути на Родину. Для обеспечения непрерывной политической работы назначались особые заместители начальников эшелонов по политической части. Последние вместе с антифашистами готовили в дорогу пропагандистские библиотеки, наглядную агитацию (в основном плакаты), подбирали газеты и портреты вождей коммунистической партии и Советского государства, - для каждого вагона с репатриируемыми.

В день отправки эшелона проводились митинги со всем контингентом лагеря. Им также предшествовала тщательная подготовка. На них принимались резолюции и письма на имя Советского правительства и лично генералиссимуса И.В.Сталина, в которых выражалась благодарность за хорошее отношение к военнопленным. Как это было заведено лагерной администрацией, остающиеся в лагере заключенные давали убывающим на Родину наказ, - по прибытии домой рассказать “всю правду об СССР, о его борьбе за мир и против поджигателей войны”, а также призывали крепить демократию в своих странах и во всем мире. Оставшиеся пленные также произносили заверения о том, что они “еще лучше будут работать в СССР, повышать свои политические знания и производственную квалификацию”. Органы внутренних дел зафиксировали следующие “характерные” выступления на митингах военнопленных, имевшие место при репатриации последних на родину:

- Заключенный 9-го лагерного отделения 108-го лагеря Голланд (в антифашистском активе с 1947 года) сказал: “виду того, что теперь наступил момент моего возвращения на Родину, я хочу сказать всем военнопленным, что только здесь в плену я узнал правду о Советском Союзе. По приезде на Родину я расскажу своему народу о той лжи, которую говорили нам о Советском Союзе гитлеровские заправилы. Я буду бороться за восстановление и укрепление дружбы между нашей Родиной (которая в этом так нуждается) и Советским Союзом”. Военнопленный 2-го лагерного отделения Георге Альберт выступил со следующим заявлением: “я хочу выразить краткими словами свою благодарность советскому командованию за его неутомимую заботу в создании хороших жизненных, бытовых условий лагерных отделений, особенно в нашем. Еще я хочу сказать, что советская пропаганда является самой правдивой потому, что она ведется в интересах всего мира и следовательно только она может нам открыть глаза на действительное положение вещей в международных событиях. Я высказываю еще раз свою сердечную благодарность Советскому Союзу за обеспечение, за заботу и за политические разъяснения. На Родине мы будем решительно выступать против лжи и клеветы о Советском Союзе и бороться за дружбу с Советским народом”[137].

Без сомнения были и такие, кто покидая Сталинград, не скрывал своей ненависти и презрения, как к советским органам внутренних дел, так и ко всему советскому строю в целом. Подобные проявления расценивались лагерной администрацией как антисоветская агитация и были чреваты привлечением к уголовной ответственности. Так, 3 июля 1949 года военнопленный 1-го лагерного отделения 108-го лагеря Герберт П., немец, 1927 года рождения, ранее с 1936 года служивший в полку СС “Бесляйн” в чине ефрейтора, при проведении функционером антифашистского актива политинформации, в присутствии 800 заключенных “с целью вызвать у них враждебное отношение к Советскому Союзу произносил выкрики, направленные против СССР и проводимой им политики, восхваляя при этом фашистскую Германию и призывал к поддержке политики англо-американских империалистов”. Военным трибуналом войск МВД Сталинградской области П. за указанные высказывания был осужден к 25 годам исправительно-трудовых лагерей[138]. 

Несмотря на это, имеются все основания утверждать, что очень многие пленные вполне искренне, со слезами на глазах выражали сердечную благодарность советским людям за свои спасенные жизни, сохраненное здоровье и предоставленную возможность вернуться домой.

Путь из Сталинграда до Франкфурта-на-Одере, где военнопленные, теперь уже бывшие, передавались немецким властям, был неблизким. Случалось, что в пути следования некоторые умирали. Инструкция запрещала сопровождающим эшелоны сотрудникам МВД привозить в Германию трупы. Поэтому их старались похоронить где-нибудь в Польше.   

 

Г л а в а 2

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 733; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!