Господство изображения благоприятствует кинематографичности синхронизации 22 страница

195

лэнд, — весь зал может застыть от ужаса посреди сенти­ментальной сцены, а удачно рассчитанный пассаж, ис­полненный на духовом инструменте, способен превра­тить явно мрачный момент действия в нечто вызываю­щее животный смех»²⁰. В обоих случаях впечатляемость музыки снижает выразительность кадров.

Однако при всем своем сходстве параллельная и контрапунктическая музыка в фильме различны в одном важном аспекте. Параллелизм музыкального сопровож­дения предполагает непременное дублирование смысла' зрительного ряда, а контрапунктическая трактовка по­зволяет возлагать на музыку любые задачи и функции. Режиссер фильма может, например, использовать ее символически. Именно так и поступал Пудовкин, пред­почитавший асинхронный контрапунктический звук настолько, чтобы утверждать, будто музыка «должна держаться собственной линии». Во второй половине своего первого звукового фильма «Дезертир» он исполь­зовал музыку для выражения идеи, совершенно не свя­занной с фактическим содержанием экранного действия. Мрачные кадры демонстрации потерпевших поражение рабочих озвучены бравурной музыкой, которая, по твер­дому убеждению Пудовкина, должна внушить зрителю представление об их несломленном боевом духе и уве­ренность в их предстоящей решительной победе²¹.

Мне кажется маловероятным, чтобы даже зрители, вполне сочувствующие делу коммунизма, могли без труда понять такой чисто идейный смысл музыки. Ведь ее бравурный характер может выражать и настроение временных победителей. Здесь уместно вспомнить при­мер с завываниями штормового ветра, которые, по ре­жиссерскому замыслу, должны предвещать конец семей­ной идиллии, представленной в кадрах. Как и шумы, музыка вполне способна помочь характеристике тех идей и понятий, которые уже заданы; но она не может определять или символизировать их самостоятельно. По­этому музыка в «Дезертире» не достигает своей цели — не говоря уже о ее сомнительной кинематографичности, поскольку цель эта скорее относится к сфере идеологии, чем материальной действительности.

Связь с повествованием. Впрочем, кинематографичность комментирующей музыки определяет не | только ее связь с озвученными ею кадрами — а мы до сих пор исследовали ее только в этом аспекте, — но так-

196

же и связь музыкального сопровождения с сюжетным действием фильма. На первый взгляд положение, что музыка должна быть увязана с действием, представляет­ся бесспорным. А разве не очевидно, что такая связь в особенности необходима для контрапунктической музы­ки? Ее посторонние темы — чуждые тому, что выражают сами кадры, — явно бессмысленны, если они не способ­ствуют развитию сюжета.

На этих соображениях сформировалась господствую­щая теоретическая мысль. Еще в 1936 году Курт Лондон утверждал, что музыка в звуковых фильмах должна служить «психологическому продвижению действия» и что «она должна сглаживать переходы между кусками диалога; она должна устанавливать ассоциативность идей и продолжать развитие мысли; а помимо и сверх всего этого она должна усиливать моменты кульмина­ции и подготавливать к дальнейшему ходу драматиче­ского действия»²². Эрнст Линдгрен, целиком соглаша­ясь с мнением Лондона о функциях музыки, дополняет их еще одной. «Музыка... должна... время от времени служить эмоциональной разрядкой»²³. К ним обоим при­соединяет свой голос Ганс Эйслер, который подчерки­вает, что все это относится и к контрапунктическому аккомпанементу. «Даже в случаях самого резкого рас­хождения, например, когда сцена убийства в фильме ужасов сопровождается намеренно равнодушной музы­кой,—отсутствие связи аккомпанемента с изображением должно быть оправдано смыслом того и другого в целом как особым видом взаимосвязи. Такое структурное един­ство должно быть сохранено даже тогда, когда музыка используется для контраста»²⁴. Не безразличен к струк­турному назначению музыки и Аарон Коплэнд, иначе он не преувеличивал бы ее возможности в качестве средства, «связывающего воедино визуальное произведение, которому по самой его природе неизменно угрожает опа­сность распасться на части»²⁵.

Музыка, которая, таким образом, помогает построе­нию экранного повествования, безусловно имеет некото­рую драматургическую ценность. Но это не означает, что-она непременно так же «хороша» кинематографически. Чаще всего музыка, весьма полезная для повествования, все же противоречит специфике кино. Кинематографичность музыки в фильме, так же как и типа синхрониза­ции речи, зависит от того, насколько соответствует при­роде кино сам подкрепляемый ею сюжет. Ошибка прак-

197

тически всех критиков, путающих драматургические достоинства музыки фильма с кинематографическими, объясняется тем, что традиционная эстетика кино не про­водит различия между кинематографичными и некинема­тографичными типами сюжета. А раз они не считаются с этими различиями, то, естественно, полагают, будто кинематографичность музыкального сопровождения филь­ма определяется тем, насколько успешно оно способству­ет связности его сюжетного действия и (а иногда — или) помогает создать напряженность.

Господствующая теория кино излишне формальна. Она несостоятельна потому, что безоговорочно признает одинаковую пригодность всех видов сюжета для претво­рения средствами кино. А это неверно. Более подробно тема кинематографичности сюжетов будет обсуждаться в двенадцатой главе. Здесь мы лишь предварим ее за­мечанием, что, во всяком случае, один тип сюжета — так называемый «театральный» — упорно не поддается кине­матографичной трактовке. Хотя бы по той причине, что в основе театрального сюжета лежит идея; при его пере­несении на экран духовная реальность господствует над физической. Допустим, что фильм, излагающий такой сюжет, сопровождает музыка, полностью отвечающая своему структурному назначению и тем самым усугубля­ющая театральность сюжетного действия; в этом случае музыка фильма именно из-за своих превосходных драма­тургических качеств абсолютно так же некинематографи­чна, как и сам сюжет. Подчиненное сюжету музыкальное сопровождение фильма неизбежно подчеркнет в нем си­туации и смыслы, чуждые реальности кинокамеры. Ха­рактер построения сюжета определяет и характер верной его интересам музыки. Поэтому нужно внести оговорку в то, что было сказано раньше о параллельном и кон­трапунктическом использовании музыкального сопро­вождения. Пугающая музыка в сочетании с крупным планом лица спящего человека не обязательно стимули­рует наш интерес к изучению самого лица; если эта му­зыка служит подкреплением театрального сюжета, то она уведет наши мысли далеко от этого лица, в те сферы, в которых значение физического бытия ничтожно.

Важнее всего, конечно, чтобы музыкальное сопровож­дение оживляло зрительный ряд фильма выявлением бо­лее материальных аспектов реальности. Повествование, отвечающее духу кинематографа, позволяет осуществить это музыке, органически включенной в построение дей-

198

ствия, тогда как театральный сюжет не допускает этого. Вот почему музыка, подчиненная нуждам такого сюже­та, тем более кинематографична, чем меньше она выпол­няет свое предназначение. Иначе говоря, в рамках неки­нематографичного повествования драматургическое не­соответствие музыки может легко обернуться ее достоин­ством. И в театральном фильме музыка вполне может быть кинематографичной, но лишь при условии, что она заостряет наше внимание не на заданных мотивах сюже­та, а на тех материальных явлениях, которые он обхо­дит. Заслуга музыки в том, что она скорее игнорирует действие, чем развивает его. Пьяный тапер, игравший не глядя на экран, был, в конце концов, не так уж неправ.

Музыка действия. Случайная музыка.

Представьте себе нищего, играющего на скрипке, или мальчишку-посыльного, насвистывающего какой-то мо­тив ²⁶; эти примеры показывают, что под понятием «слу­чайная музыка» имеются в виду неожиданные музы­кальные моменты, вкрапленные в поток жизни. В этом ее кинематографичность. Отнюдь не привлекая внимания к себе самой, такая музыка, судя по названию, возникает случайно, в какой-то представляющей интерес жизнен­ной ситуации. Как и неназойливый аккомпанемент, слу­чайная музыка остается на заднем плане. Следовательно, она может быть использована в фильме для подкрепле­ния зрительного ряда, независимо от типа синхрониза­ции. Многое из того, что было сказано о шумах, относит­ся и к случайной музыке. Ее сходство с натуральными звуками определяет общая для них неразрывная связь с окружающей средой. Насвистывание посыльного при­надлежит к тому многообразию звуков, которое мы слы­шим, куда бы мы ни направились; мелодия оживляет улицу, на которой остановился бродячий скрипач. Для случайной музыки важно лишь место, где она звучит, а не ее содержание.

Сходство между случайной музыкой и шумами доста­точно доказывает использованный раньше для пояснения одной из кинематографичных функций асинхронного контрапунктического звука пример из фильма «Человек-зверь». Песня, которую мы рассматривали прежде толь­ко в качестве шумового эффекта, выполняет и другое на­значение: она, как и звуки болота в фильме «Аллилуйя», расширяет материальное окружение действия, включает в него то место, откуда она доносится. Помимо того что

199

перерывы в ее звучании отражают душевное состояние убийцы, песня еще и вызывает в воображении зрителя картину переполненного, сверкающего пятнами отражен­ного света дансинга, а также окрестных улиц с царящей там атмосферой случайных встреч и коротких связей. Комната Северины как бы расширяется, вбирая в себя и жизнь, протекающую в тех местах, где рыщет ее убийца. Уинтроп Сарджент отмечает, что «прием изображения сцены убийства под аккомпанемент пошлой музыки ис­пользуется и в опере. Приводя в качестве примера «Ри­голетто» и «Кармен», он пишет: «Сама пошлость музы­ки... указывает на то, что смерть эта не героична, что она всего лишь конец жизни довольно жалкого существа, жившего той же мечтой о зыбком, дешевом счастье, ка­кую рождает подобная мелодия»²⁷.

Понятно, что случайная музыка, так же как речь и шумы, может быть синхронизирована либо с изображе­нием ее источника, либо с иными кадрами. Возможность выбора, а следовательно, и чередования синхронной и асинхронной трактовки музыки этого типа часто исполь­зуется удачно. В фильме Рене Клера «Под крышами Парижа», например, несколько жильцов многоквартирно­го дома напевают, мурлычут про себя или наигрывают одну и ту же популярную песню; мы слышим ее непреры­вно, а самих жильцов видим лишь тогда, когда камера, установленная где-то перед домом, панорамируя, наво­дит фокус на их комнаты. Мотив песни, ее музы­кальные качества не имеют значения в данном контек­сте) не только оправдывает движения камеры, но и сво­им единообразием побуждает нас внимательнее пригля­дываться к поведению исполнителей, разнообразие кото­рого усиливает комический эффект распространенности мелодии. Подобный пример есть и в фильме «М» Фрица Ланга, в котором сначала устанавливается факт, что убийца девочки имеет навязчивую привычку насвисты­вать широко известный мотив из «Пер Гюнта» Грига²⁸, а затем наше знакомство с этим фактом выгодно исполь­зуется — свист звучит в фонограмме, не сопровождаю­щей изображение убийцы. Вместо него мы видим витри­ны магазинов, многолюдные улицы и слепого нищего, ко­торый отчетливо помнит, что он уже слышал этот злове­щий свист. И тогда мы еще активнее включаемся в жизнь улицы, столь подробно воспроизведенную на экране, по­скольку и мы, как и этот слепой, знаем, что;убийца сно­ва бродит по городу.

200

Музыкальные номера: сомнительная кинематографичность. С появлением звука филь­мы стали изобиловать оперными сценами, концертными номерами, сольными песенными и другими выступления­ми: кинорежиссеры настойчиво пытаются сочетать при­ятное для глаз с приятным для слуха. В отношении му­зыки, представленной таким образом, снова возникает вопрос ее соответствия специфике фильма. Музыкаль­ные выступления могут быть кинематографически полно­ценными или сомнительными в зависимости от того, как они использованы в фильме.

Вряд ли нужно доказывать, что музыкальные номера, введенные в фильм ради интереса к ним самим, эстетиче­ски неправомерны. Слушая такое выступление на экране, мы невольно подменяем зрительные впечатления внут­ренними ощущениями, вызываемыми потоком музыкаль­ных ритмов и звуковых рисунков, то есть происходит сдвиг эмфазы, явно противоречащий специфике кино. Ведь те же впечатления мы могли бы получить, находясь в концертном зале. Но неужели мы действительно пре­вращаемся в посетителей концерта? Интересно, что этому как будто противится сама природа кино. Представьте себе фильм, посвященный исполнению концерта; допу­стим даже, что в нем сделано все для усиления впечат­ляемости самой музыки — движения камеры сведены до минимума, зрительный ряд совсем не отвлекает нашего внимания. При столь благоприятных условиях, казалось бы, ничто не должно мешать нам наслаждаться преле­стью концертной музыки и своеобразием ее содержания. Однако фактически дело обстоит иначе.

Когда во время исполнения концерта камера стоит неподвижно — словно меломан, настолько захваченный музыкой, что он слушает ее, затаив дыхание, — то ослаб­ленная таким образом интенсивность жизни на экране, как правило, не усиливает нашу слуховую реакцию, а, напротив, разоблачает несостоятельность всей трактовки материала фильма; нам кажется тогда, будто мертва и сама музыка. Когда нет реальности кинокамеры, музыка, даже в превосходном исполнении, воспринимается как нечто чуждое, как затянувшееся присутствие чего-то постороннего, а не как блестящее произведение музыка­льного искусства. В результате зрителя одолевает скука, если, конечно, он не захочет добровольно превратиться в слушателя концерта. Но это было бы с его сторону слишком большой уступкой.

201

Музыкальные номера: кинематографи­чная трактовка. Вопреки своему несоответствию специфике кино, музыкальные инсценировки могут быть использованы в фильме вполне удачно. Одной из таких возможностей является музыкальный фильм («мюзикл»), в котором исполнение песен и другие выступления пред­ставлены в манере, отвечающей своеобразию выразитель­ных средств кино. Вторая возможность заключается в попытке интеграции, то есть органического внедрения самостоятельного музыкального номера в поток подлин­но кинематографичной жизни.

Музыкальный фильм. Музыкальный фильм, напоми­нающий водевиль, представляет собой столь же неверо­ятное сочетание песенок в опереточном стиле, красочных балетных постановок в манере мюзик-холла, коротких комических диалогов, интермедий и всевозможных соль­ных номеров. Такой фильм одновременно и притязает на единство и рискует распасться на отдельные куски. Ник­то не станет серьезно говорить о содержательности му­зыкального фильма. Однако он может быть превосход­ным развлечением и настоящим кинематографом.

Мюзикл сформировался в начале эры звукового ки­нематографа, когда ему удалось порвать узы, поначалу сковывавшие его с театром. В Европе провозвестниками нового жанра были фильм «Трое с заправочной станции» режиссера Тиле (1930) и первые звуковые фильмы Рене Клера, прелестно сочетавшие кинокомедию с музыкой. Голливудские продюсеры ухватились за музыкальный фильм, увидев в нем средство борьбы с настроениями, вызванными экономическим кризисом, и ценное подспо­рье в поддержке оптимизма нового курса Рузвельта. Почву для расцвета нового жанра подготовил Эрнст Лю-бич своими фильмами «Парад любви» (1930), «Монте-Карло» (1930) и «Улыбающийся лейтенант» (1931). Лю-бич дал другим режиссерам предметный урок тонкого умения перемежать сюжетное действие музыкальными номерами. Фабула фильма «Сорок вторая улица» (1933), посвященного закулисной жизни театра, успешно моти­вировала выступления актеров фильма на сцене. Такие ежегодные кинопостановки, как «Мелодия Бродвея» и «Большие радиопередачи», превзошли все эстрадные ре­вю по обилию голых ног, роскоши декораций, да и по та­ланту отдельных исполнителей. Подлинно этапными в этом жанре стали танцевальные фильмы Фреда Астера

202

с участием Джинджер Роджерс: в них сочетание пора­зительного танцевального мастерства с блестящей твор­ческой изобретательностью осуществлялось методами, обогатившими кинематограф²⁹. Список достижений этого жанра продолжает пополняться. Жанр музыкального фильма утвердился вполне прочно.

На первый взгляд обычная схема музыкального филь­ма кажется крайне простой. Музыкальный фильм строит­ся на сюжетной основе, выраженной достаточно ясно, чтобы помешать ему превратиться в ревю или варьете, и в то же время недостаточно, чтобы придать его действию четкую осмысленность комедии или оперетты, жанр ко­торых предусматривает множество отступлений. И по­добная фабула—чаще всего обильно сдобренное ревно­стью любовное недоразумение—бывает по-своему жиз­ненно достоверной. Сцены, снятые на улицах Нью-Йорка в фильме «Свингтайм» Джорджа Стивенса и в «Странст­вующем джазе» Винсенте Минелли, почти так же похожи на обыденную жизнь, как и съемки Парижа у Рене Кле­ра. К тому же песни в музыкальном фильме обычно увя­заны со сквозной линией интриги. Песня «Под крышами Парижа», вокруг которой строится одноименный фильм Клера, введена в него как нельзя более естественно: па­норамируя, камера показывает нам городской пейзаж от дымовых труб до уровня тротуара, где мы видим, как уличный певец Альбер исполняет свою новую песенку в окружении соседей и прохожих. В фильмах чисто музы­кального жанра песни подчас берут свое начало в слу­чайно брошенном слове или помогают дальнейшему раз­витию действия.

Но можно ли сказать, что реалистично само действие такого фильма? В сущности, музыкальному фильму не свойственна серьезность мысли других жанров игрового кино, а сцены повседневной жизни всегда подаются в нем как бы со смешинкой в глазах. Его слабо мотивированное действие временами так же искусственно, как и танцы и песни. Рассыльные в «Миллионе» то ведут себя, как обыч­ные люди, то бегут в типично балетной манере; по­жалуй, даже трудно сказать, к какому миру они больше принадлежат. Предполагаемую реальность дей­ствия иногда нарушают и песни: эпизод, который по за­мыслу должен изображать жизнь как она есть, становит­ся менее естественным из-за включенных в него песен. Большинство музыкальных фильмов изобилует такими головокружительными переходами. Для этого жанра ха-

203

рактерно и предрасположение к -яркой театральности. Режиссеры музыкальных фильмов придают столь нич­тожное значение фотографической достоверности, что подчас решают даже бытовые сцены средствами театра. И, уж конечно, каждый музыкальный номер служит по­водом для постановки безмерно пышных зрелищ. Балет­ные номера исполняются то в роскошно обставленных комнатах, то в фантастических залах, а песни звучат в условном мире студийного павильона. В фильме «Стран­ствующий джаз» множество стилизованных декораций, построенных без малейшей попытки создать эффект пространственной глубины. В общем жанр музыкального фильма тяготеет больше к сценической фантазии.

Помня обо всем этом, трудно понять, почему музы­кальные фильмы могут быть кинематографически при­влекательными. Их условные декорации и самостоятель­ные песенные номера, казалось бы, больше подходят для сцены, чем для экрана. Конечно, шутливая интонация в подаче песен и оформления действия несколько смягчает свойственную им театральность, но одно это не может служить достаточным объяснением причастности жанра музыкального фильма к кинематографу. Однако он все же в какой-то мере кинематографичен по следующим причинам.

Во-первых, в музыкальных фильмах поводом для раз­нообразных вставных выступлений неизменно служат бы­товые ситуации. Тем самым создается впечатление, буд­то целенаправленная композиция сюжета изредка усту­пает место импровизации. В фильмах Фреда Астера, как пишет один критик, «обнаружилось, что на экране наи­более выигрышны не танцы, поставленные как эстрадный номер, а более интимные, как бы неожиданно возникаю­щие по ходу действия лишь потому, что ноги танцоров сами пустились в пляс»³¹. Это относится, конечно, и к лю­бым музыкальным выступлениям. А ведь ничто так не характерно для реальности кинокамеры, как эффект не­нарочитости, случайности воспроизводящих ее явлений и событий. Поэтому, создавая впечатление, будто песни рождаются в бытовых ситуациях, жанр 'музыкального фильма доказывает свое хотя и не близкое, но все же родство с кинематографом.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 146; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!