Тенденции и перспективы современности
Начиная с XVIII в. многие историки Европы (одни – в надежде, другие – в страхе) занимались предсказанием развития событий. Одни создавали теории прогресса, другие – упадка. Но наряду с общими теориями появилось (особенно за последние 25 лет) немало эмпирических, более скромных по задачам исследований, посвященных локальному прогнозированию. Наиболее важными направлениями, где практикуется различного рода прогнозирование, являются: такая вечная тема, как демография, исследующая, в частности, иммигрантские популяции (разнородные в культурном отношении); безработица, катастрофически выросшая с начала 70-х годов XX в., особенно среди молодежи; структура и динамика промышленного производства – основы процветания Европы; сельское хозяйство, доходы от которого до сих пор составляют главную приходную статью бюджетов стран Европейского экономического сообщества и, наконец, изменения под влиянием как социального развития, так и новейших технологий в сферах трудовой деятельности и досуга.
В свете развития Европейского экономического сообщества, основанного на договоре, подписанном в Риме, старейшей европейской столице, все большее число историков стремится переписать новейшую историю Европы в общеевропейских, а не в узконациональных терминах. Эта задача стала еще более насущной после 1989 г., когда коммунистические режимы Восточной Европы пали или (как в Советском Союзе) претерпели радикальное изменение, две части Германии объединились, а почти все европейские государства к западу от Советского Союза стремятся вступить в переименованное Европейское сообщество. В 1991 г. (когда пишутся эти строки) стремление к особому европейскому единству продолжает заявлять о себе с неизменной силой. В то же самое время сохраняются проблемы национального, регионального и этнического характера, оставляя открытым вопрос будущей политической организации Европы и ее отношений с Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки.
|
|
|
История Европы, написанная в 80-х годах XX в., вряд ли может иметь законченный вид. Каждое из трех последних десятилетий знаменательно особыми, отличительными чертами, причем в последнем доминировали экономические проблемы. При оценке происходящих в различных странах событий вновь возникает нерешенная проблема соотношения частей и целого. Поэтому предлагаемые вниманию читателя книги[16] скорее ставят вопросы, чем дают на них ответы, и скорее открывают историю для обсуждения, чем закрывают ее последнюю страницу. Вряд ли можно дать окончательный ответ хоть на один вопрос – и это обстоятельство следует считать, вероятно, самой существенной особенностью изучения европейской истории.
|
|
|
Глава 1
Конец античного мира и начало Средних веков, 400–700 годы
Римская империя в 400 году
В один из дней приблизительно 400 г. Константинопольский епископ Иоанн, получивший прозвище Хрисостом (или Златоуст) за свои необычайно красноречивые проповеди, удовлетворенно взирал на окружающий мир. «Сейчас, – писал он, – все эти обширные земли, над которыми не заходит солнце, от берегов Тигра до Британских островов, вся Африка, Египет и Палестина, все, что только подвластно Риму, живет в мире. Тебе известно, что весь мир пребывает в безмятежности, а о войнах мы знаем лишь по слухам».
История по-своему умеет высмеивать пророчества интеллектуалов. Действительно, многие современники св. Иоанна Хрисостома, особенно те, что жили на западе Римской империи, вряд ли разделили бы его оптимизм, и в то же время ни один из них не мог предугадать, что крушение всей западной части империи произойдет так скоро. Даже сейчас с трудом верится в то, что к 400 г. катастрофа уже стала неизбежной.
В самом деле, для оптимизма было немало веских оснований. Страшные гражданские войны III в. ушли в прошлое, императоры Диоклетиан и Константин восстановили эффективное управление. Четвертый век стал временем значительного оживления экономики. Особенно хорошо это видно по быстрому росту Константинополя, поскольку в отличие от Рима, который возник как административный центр и поэтому в экономическом отношении оставался по преимуществу центром потребления, новая столица на Босфоре развивалась как торговый и промышленный город. Чтобы компенсировать недостаток рабочей силы, связанный с людскими потерями в бедственном III в., императоры издали законы, которые обязывали сыновей продолжать дело своих отцов – на государственной службе, в армии, в занятиях ремеслом или земледелием. Историки часто с неодобрением отзывались об этих законах, хотя последние никак не препятствовали социальной мобильности населения. Армия, в частности, предоставляла честолюбивым людям возможности для продвижения, и даже крестьянин мог добиться самого высокого общественного положения, примером чему служит Юстин, ставший императором.
|
|
|
Еще более впечатляющим по сравнению с экономическим подъемом оказалось духовное возрождение. Христианство, которое в течение нескольких веков оставалось религией меньшинства, быстро вытеснило всех соперников. Литературные, философские и художественные дарования граждан Римской империи все больше обращались на службу христианству, а оно, в свою очередь, выступало как могущественный заказчик, побуждавший людей развивать свои творческие способности. Константинополь стал подлинно христианской столицей империи, свободной от римского наследия и традиций языческого прошлого.
|
|
|
Христианство было восточной, то есть не греко-римской в своих основаниях, религией. Существовали и другие восточные традиции, которые после столетий полусонного существования под покровом эллинистической цивилизации вновь утверждали себя на берегах Восточного Средиземноморья. Самая важная из них – вера в божественность императора, подданные которого простирались ниц перед его статуями и изображениями. Для этой традиции «христианское» и «римское» были синонимами. Монахи, отшельники и святые столпники служили связующим звеном между мирянами и императором, поскольку он прислушивался к предупреждениям и наставлениям святых. Эта связь являла собой прочные узы верности императору со стороны подданных восточной части Римской империи и была одним из главных источников силы государства. С течением времени, однако, выяснилось, что такая верность весьма хрупкая – у египтян и сирийцев в конце концов возникли разногласия с императором относительно сущности христианской веры. Но в 400 г. никто не мог этого предположить.
На Западе сложилась иная ситуация. Языческие традиции оказались там сильны и культивировались в кругу римских сенаторов. Roma aeterna, вечный Рим, священный город, средоточие и вершина всей цивилизации – постоянный лейтмотив литературы того времени. Та же тема в своей позднейшей христианской версии более тысячи лет определяла литературные и художественные вкусы, религиозные и даже политические пристрастия жителей Западной Европы. Под воздействием этих идеалов происходила последовательная романизация западных провинций империи. Кельтский и баскский языки исчезли из большинства областей Галлии и Испании, сохранившись только в отдаленных горных районах Британии и Пиренеев. Эти языки заменила разговорная латынь, которая, как мы знаем от лингвистов, послужила основой для развития средневекового французского и испанского языков.
Атмосфера умиротворенности в конце правления императора Феодосия, ничем не омраченное воцарение двух его несовершеннолетних сыновей, Аркадия на Востоке и Гонория на Западе (395), – весь этот внешний покой (которым объясняется оптимизм Иоанна Хрисостома) был тем не менее обманчив. Проницательные люди уже в то время чувствовали приближение кризиса. Опасность со стороны варварских германских племен на севере и персов на востоке не миновала. До сих пор их удавалось побеждать; но сохранится ли такое положение в будущем?
Ресурсы Римской империи
Самой важной и самой насущной проблемой для Римской империи была военная защита. В свою очередь, возможности армии зависели от ресурсов империи, от их разумного распределения и, следовательно, эффективного использования, наконец, от принципиальной способности и желания римских властей и римского народа этими ресурсами пользоваться. Какой же свободой выбора они располагали?
Римская империя представляла собой мир больших городов, средиземноморских портов и поселений, расположенных на берегах или в местах впадения рек в море. В целом они образовали обширную зону беспошлинной торговли, объединенную судоходством, а также стабильной и ходившей повсюду золотой монетой. В крупных городах была сконцентрирована основная часть зримых богатств империи – роскошные храмы и театры, дворцы, акведуки, общественные термы, рынки, форумы с триумфальными арками и рядами коринфских колонн. В целом ряде областей, особенно в строительстве, инженерном деле, в производстве тканей и металлических изделий, инструментов и оружия, античный мир достиг высокого мастерства. Но все эти технические достижения к 400 г. существовали уже несколько столетий, и нет никаких оснований считать, что Римский мир сохранял способность к технологическому прогрессу.
Причины застоя были весьма разнообразны и неоднозначны. К тому же сама постановка проблемы относится к сравнительно недавнему времени: образованные римляне V в. вообще не стали бы в этой связи говорить об упадке. Разумеется, они высоко ценили тот комфорт (теплые бани или центральное отопление), который создавали им технические достижения; но сама мысль о том, что технологический прогресс способен улучшить их благосостояние, дополнить или даже совсем заменить человеческий труд машинами, конечно, не была и не могла быть им знакома. Мы вообще не располагаем сведениями, что образованные римляне когда-нибудь задумывались об этом. Они принадлежали к классу possessores , собственников (даже если были сравнительно бедны), и считали свою жизнь достаточно комфортной при существующем технологическом уровне и использовании труда рабов. Еще важнее, пожалуй, другое: в число общественно признанных социальных и интеллектуальных приоритетов никогда не включались успехи на ниве технологии. Люди становились адвокатами, политиками или администраторами; если же их не привлекала такая карьера, к их услугам был богатейший мир греческой и римской словесности. Эти дисциплины изучали в школах и университетах, так же обстояло дело с философией и некоторыми теоретическими науками, но почти никакие прикладные (за исключением медицины) и, конечно, никакие технические науки в школах не преподавались. Подъем христианства лишь усугубил такое положение, поскольку многие выдающиеся умы эпохи посвящали себя теологии. Устойчивость римских интеллектуальных традиций демонстрирует история Византии: в течение последующей тысячи лет это блестящее, сложное и необыкновенно жизнеспособное общество продолжало существовать без каких бы то ни было технологических перемен, за исключением военного дела (но и здесь основные новшества были заимствованы у врагов).
В подобных условиях промышленная (то есть ремесленная) продукция могла составлять сравнительно небольшую долю валового национального продукта, реального богатства империи; подавляющая его часть производилась (и фактически могла производиться) в сельском хозяйстве. На протяжении тысячелетий средиземноморские земледельцы учились использовать различные типы почв с наилучшим результатом. Урожайность пшеницы, о чем мы имеем некоторое представление, не идет, конечно, ни в какое сравнение с лучшими современными стандартами, но вполне сопоставима с урожайностью в развивающихся странах. Однако к 400 г. техника земледелия, как и ремесленного производства, вряд ли заметно изменилась со времен Римской республики. Самое современное сельскохозяйственное руководство эпохи, книга Палладия, почти ничего не прибавляет к рекомендациям Плиния и других авторов времен ранней империи. Поэтому валовой продукт можно было увеличить лишь за счет расширения площади освоенных земель. Но и здесь практически не внедрялись новые приемы. Земли таких областей, как Сирия или Северная Африка, были обработаны, несомненно, лучше, чем в любую последующую эпоху вплоть до середины XX в. Однако средиземноморские технологии не годились для тяжелых почв более холодного и влажного климата Западной и Центральной Европы. По этой причине провинции к северу от Альп имели небольшое население и плохо обработанные земли; там наблюдалась постоянная нехватка рабочей силы. Нам мало что известно о демографической динамике того периода, но несомненно, что в III в. население значительно сократилось в результате войн и эпидемий, и вряд ли эти потери были полностью возмещены в более благополучном IV в.
Римляне прекрасно понимали всю важность земледелия. Высшие классы вкладывали значительную часть своего состояния именно в землю и от нее получали большую часть доходов. Даже доходы городов и городских властей зависели скорее от земледелия, чем от торговли. Христианские церкви существовали на ренту и пожертвования (обычно первые урожаи). Но важнее всего то, что государство вынуждено было формировать свой доход из налогов на сельское население, забирая у миллионов крестьян излишки прибавочного продукта за вычетом минимума, необходимого для существования их семей. Говоря современным языком, основная проблема Римской империи состояла в распределении небольшого прибавочного продукта географически обширной, но статичной экономики. На этот продукт было три претендента, и требования их постоянно росли: высшие классы, желавшие, чтобы он неизменно поступал для удовлетворения их личных нужд, армия и императорский двор вкупе с государственными службами.
Possessores
Собственники, possessores , жившие на земельную ренту, практически не участвовали в процессе производства. Точно установить численность этого класса невозможно, поскольку его удельный вес среди населения разных провинций сильно различался. Но даже если он не превышал 10 % населения, его абсолютная численность была достаточно велика. Верхнюю прослойку possessores составляли немногочисленные богачи, сословие сенаторов. На Западе их, вероятно, было меньше и жили они богаче, чем на Востоке. Некоторые семьи владели обширными имениями, разбросанными по всей Италии, Африке и Испании. Представители этих богатейших фамилий не были лишены чувства социальной ответственности: те из них, что все еще жили в больших городах, соревновались друг с другом, жертвуя средства на хлеб и зрелища для бедных. Именно так продолжал существовать город Рим со своим в значительной мере не занятым в производстве населением, превышающим полмиллиона человек.
Однако все большее число состоятельных людей переселялось из грязных и нездоровых городов в сельскую местность, где они строили комфортабельные и роскошные виллы. Жизнь там оставалась все еще очень приятной – даже несмотря на то, что «зловонные» (по выражению Сидония Аполлинария) варвары находились совсем близко. В своих письмах этот образованный аристократ оставил нам живое описание досуга богатого человека в Южной Галлии середины V в.:
На юго-западной стороне находятся бани, примыкающие к заросшей лесом скале, и, когда на ее вершине рубят сучья легких пород деревьев, они почти сами собой съезжают кучами прямо в топку. Здесь же находится горячая баня, такого же размера, как примыкающая к ней комната для умащений, но только один конец банной комнаты полукруглый, и в нем находится ванна; сюда-то и подается горячая вода, журчащая в извилистом лабиринте свинцовых труб, которые проходят сквозь стену. Внутри горячей бани целый день царит свет, и его так много, что людям стыдливым кажется, будто они сняли не только одежду… Для внутренних стен вполне довольно чистой белизны полированного камня, на них нет никаких фигур, своей прекрасной наготой намекающих на что-то непристойное: такая роспись могла бы составить честь искусству, но бесчестит самого художника[17].
На вилле Сидония Аполлинария из просторных комнат для занятий, прохладных столовых с мозаичными полами открывались прекрасные виды на колоннады, сады и пристань на берегу озера.
В то время требования христианского благочестия уже начали накладывать отпечаток на умонастроения римской знати. Греческие и римские традиции (хотя в них и присутствовала толика целомудрия) рассматривали отношения полов как нечто естественное. Христианство, воспринявшее иудейскую и другие восточные традиции, фактически отождествило грех и сексуальность, прокляло гомосексуальные отношения и запретило изображения обнаженных мужчин и женщин. Начиная с IV в. стало обязательным, по крайней мере для епископов, давать обет безбрачия (пока это не касалось прочего духовенства). В восточной части империи монахи и отшельники осуждали разврат общих бань, как, впрочем, и (следуя своей логике) любое омовение и вообще личную гигиену. Но эта последняя крайность оказалась, как явствует из рассказа Сидония о своих банях, неприемлема для римских аристократов.
Впоследствии (470) Сидоний стал епископом Клермон-Феррана и прославился тем, что организовал оборону города от вестготов. Вместе с тем, подобно многим представителям своего класса, он стремился к сотрудничеству между римлянами и готами. В основе этой позиции лежало естественное убеждение в пользе такой политики как для общества в целом, так и для того узкого класса, к которому он принадлежал. Сидоний вполне справедливо рассудил, что римская аристократия, сотрудничая с варварами, сможет сохранить свой социальный статус и хотя бы часть своих владений. Когда империя оказалась неспособной защититься от варваров, римская аристократия утратила волю к поддержке государства и, однажды потеряв ее, больше не смогла вернуть. Личные интересы и новые узы верности связали класс землевладельцев с местными властями только что возникших варварских государств. Прежнюю лояльность аристократии могли бы вернуть лишь новые успешные завоевания, подобные великой экспансии времен Римской республики. В последующие пятнадцать столетий история Европы (по крайней мере в одном из самых важных ее аспектов) была историей удачных и неудачных попыток осуществить такие завоевания.
Существенную часть экономически не занятого в производстве класса possessores составляло духовенство. В ходе христианизации его численность, как и богатство церквей росли. Не оказалось ли это дополнительным бременем для ограниченных производительных ресурсов империи? Скорее всего так оно и было, даже если церковь и перераспределяла часть своих доходов в виде милостыни.
Армия
На протяжении ста с лишним лет расходы на военную защиту империи постоянно увеличивались. Диоклетиан и его ближайшие преемники удвоили личный состав армии, которая к началу V в. насчитывала около полумиллиона человек. Если учесть численность населения империи (примерно 50 млн.), огромную протяженность и уязвимость ее границ, эта величина не покажется слишком большой. Правда, к денежному и продовольственному содержанию солдат нужно прибавить стоимость военных запасов на разбросанных по всей стране складах, затраты на строительство и поддержание знаменитых римских дорог, на лошадей и повозки для всего наземного транспорта, а также расходы на сооружение многочисленных укреплений. И все же главной проблемой оставалась нехватка рекрутов. Большая часть армии несла гарнизонную службу на северных границах; такое занятие отнюдь не выглядело приятной перспективой для молодого человека, родившегося в Средиземноморье. Набрать людей в приграничных районах тоже оказалось нелегко, поскольку именно эти области империи были слабо заселены, и, конечно, крупные местные землевладельцы крайне неохотно соглашались отдавать ценную рабочую силу в имперские легионы.
Правительство, не желая да и не имея возможности принуждать землевладельцев, сочло целесообразным набирать солдат среди тех самых варваров, от которых нужно было защищать империю. Историки обычно осуждали эту политику, но, с другой стороны, трудно представить, что же еще могли сделать императоры? В XIX и XX вв. французы и англичане обучили значительное число африканцев и индийцев, ставших солдатами колониальных войск. Они честно служили, и отнюдь не в них причина распада французской и британской империй после Второй мировой войны. Варварские племена на римских границах тоже не были монолитной силой: они постоянно воевали друг с другом, и многие из них охотно соглашались сражаться за императора, поскольку это, как правило, обещало хорошую награду – земли в пределах империи. Пока численность варваров оставалась небольшой и пока они жили мелкими группами на обширных пространствах, их можно было в конце концов романизировать и ассимилировать. Но сохранить эти условия как раз и оказалось не во власти императоров. К началу V в. подавляющую часть римской армии составляли варвары, и часто их назначали даже на высшие командные должности. Пока Гонорий не достиг совершеннолетия (395–408), реальный контроль над западной частью империи находился в руках романизированного вандала Стилихона, который носил титул magister militum , или главнокомандующего.
Стилихон успешно защитил Италию от двух вторжений готов. Однако римские аристократы ненавидели его и обвинили в тайном сговоре с захватчиками. Римская армия взбунтовалась против офицеров Стилихона, а сам он был убит (хотя эти сведения, возможно, недостоверны). История Стилихона наглядно демонстрирует те политические и психологические трудности, которые были связаны с привлечением варваров на защиту империи, но она никак не свидетельствует о принципиальной ошибочности такой политики.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 170; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!