Мне стелили на сундуке с выпуклой крышкой, с которой я постоянно сползал, а потому спал плохо.
Едва светало, на Молитовке пели петухи, среди них самый горластый -- тёти Шурин. Петух будил хозяйку. Та выходила в коридор и – пихрь, пихрь, пихрь, пихрь – тихонько спускалась во двор. Возвращалась она более твёрдыми шагами. Потопав этими шагами за стенкой, тётя Шура начинала петь:
-- И-идочка... до-очка...
-- Господи, мама, да темно же ещё!
-- Осень на дво-оре...
-- Ну и что?
-- Развидняется по-оздно.
Разговор обрывался. Но шаги за стенкой становились ещё твёрже:
-- О-опоздать хошь?
-- Господи, и когда это кончится? -- говорила Идочка и поднималась.
Её каблуки торопливо стучали по полу за стеной, стремглав проносились по лестнице и исчезали за «парадной» дверью. Наступала мамина очередь.
Она вставала, включала свет, разжигала самовар, будила сестру. Юлинька появлялась на кухне с закрытыми глазами. Цепляясь пухлым телом за углы, шла за печку к рукомойнику. Затем садилась с гребешком перед зеркалом и расчёсывала волосы. Лицо её, выглядывавшее из волос, отражалось в зеркале со сна помятым и от того глуповатым.
Незрячее осеннее солнце, поднимавшееся над правым берегом Оки, не в силах пробить густой туман, стлавшийся над рекой, выталкивало его в Заречье. Белый дым наступал на Молитовку, заволакивал окна, и в нём всякий раз неожиданно появлялись люди, а вместе с ними скрип вёдер о коромысла и голоса: «Молока, молока!.. Кому молока?». По Молитовке в сторону Канавинского рынка двигались крестьянки, приплывавшие в Молитовский затон по Оке. Тётя Шура сбегала по «парадной» лестнице и распахивала «парадную» дверь, встречая «свою» молочницу.
|
|
|
Со стеклянной банкой в руке выходила иногда на улицу и мать. Возвратившись, наливала сестре молока. Одевая перед зеркалом серый берет, который, дабы головной убор не терял формы, она оставляла на ночь натянутым на тарелку, Юлинька говорила:
-- Некогда мне уже. Мальчишкам о-оставь.
Проводив сестру, мать собиралась на работу сама. С тех пор как она устроилась истопником в котельную завода «Красная Этна», одежда её пропиталась стойким запахом мазута и промозглой осенней сыростью. Перед уходом, уже в пахучем ватнике, она расталкивала брата и давала ему наставления на день.
Привычно прыгая по кирпичам через лужу, мимо дома проходил на Молитовскую фабрику рабочий люд. Брат пил чай и убегал в школу. Наступало короткое затишье. После чего свершалось ежеутреннее действо, которого всякий раз я ждал со смешанным чувством восхищения индустриальной мощью города Горького и бессознательной тревоги за людей.
Начиналось отдаленным и высоким, почти комариным, писком, настойчиво проникавшим в уши. Его заглушал баритон завода фрезерных станков. Басовито вступал «Двигатель революции». Срывающимся голосом ему подпевала Молитовская льнопрядильная. Окружая дедов дом, её зов подхватывали окские затоны, пивзавод, холодильник, лесопилка, ближе к Канавину автобусный завод, мельница, железнодорожное депо, речной порт. И теперь уже гудела вся заречная часть города, от ГАЗа до Стрелки и от Стрелки до Сормова. Звук перебрасывался на правобережье Оки, на Мызу, и на левобережье Волги, в Бор. Несколько минут на всём белом свете не оставалось ничего, кроме этого могучего и разноголосого гуда, зовущего к всеобщему труду.
|
|
|
Гул смолкал. Собираясь на рынок, тётя Шура будила за стеной Нину. Я поднимался с сундука.
Школа, куда мы стали ходить с братом, он в первую смену, я во вторую, по сравнению с разгуляевской, казалась мне настоящим дворцом. Многоэтажье огромных окон, чисто вымытых коричневых полов и белых подоконников дополнялось актовым залом с портретом во весь рост генералиссимуса Сталина на сцене и спортзалом, в котором можно было запросто играть в волейбол через сетку – настолько он был высок.
Седая, чуть горбатая учительница в синей вязаной кофте ввела меня за руку в ульем гудевший класс, в котором были одни мальчишки.
|
|
|
-- Кривенького привели! -- крикнул с задней парты у окна светловолосый упитанный мальчик и уставился на меня как на музейный экспонат, попеременно закрывая то левый, то правый глаз.
-- Он молитовский… из кривого дома, -- пробасил из середины класса крепыш с взъерошенными волосами. Явно старше своих одноклассников, крепыш сидел, откинув крышку парты, а из-под его рубахи с оторванными верхними пуговицами полосато проглядывала флотская тельняшка.
-- Дети!.. – пытаясь перекричать класс, произнесла Клара Исааковна и постучала указкой по столу. – Смирнов, перестань гримасничать!.. Шаньгин, сядь как следует!.. Этот мальчик будет учиться в нашем классе. И я надеюсь, вы станете его друзьями.
Смирнов и Шаньгин атаковали меня на первой же перемене. В коридорной сутолоке Смирнов ткнул своим локтем в мой правый бок, а Шаньгин нырнул в левый карман моих брюк. Карман был пуст. Но меня обожгла догадка, что нападавшие сознательно использовали ограниченность моего поля зрения, и я полез в драку. Разнимали нас три не знакомых мне учительницы.
На этом драка могла и не закончиться. После уроков, когда я вышел на школьное крыльцо, Смирнов и Шаньгин стояли на выходе из ограды. Но именно в тот момент ко мне подошли два других одноклассника, одного из которых, как я успел отметить, называли в классе «клюковкой», а другого «курицей».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!