КРАСКИ И СВЕТ В ПОЭЗИИ БРОДСКОГО 16 страница
Таким образом, "рыба" в метафорической структуре стихотворения имеет основополагающее значение и совмещает в себе несколько планов: эволюционное развитие человека, формирование христианского сознания и восприятие поэтом своей собственной судьбы в условиях эмиграции.
Следующая строфа вновь отсылает нас к творчеству Мандельштама. Употребление Бродским глагола "есть" в начале предложения было характерной чертой лирики Мандельштама. Сравните: "Есть целомудренные чары: Высокий лад, глубокий мир"; "Есть иволги в лесах, и гласных долгота В тонических стихах единственная мера"; "Есть ценностей незыблемая скбла Над скучными ошибками веков"; Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать, / Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!"; "Есть обитаемая духом Свобода – избранных удел"; "Есть в лазури слепой уголок, И в блаженные полдни всегда, Как сгустившейся ночи намек, Роковая трепещет звезда"; "Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру"; "Есть женщины сырой земле родные, И каждый шаг их – гулкое рыданье". Конструкция с глаголом "есть" в начале предложения передает неспешную эпическую манеру повествования, которая была свойственна лирике Мандельштама.
В "Колыбельной Трескового мыса" читаем: Есть крылатые львы, женогрудые сфинксы. Плюс ангелы в белом и нимфы моря. Для того, на чьи плечи ложится груз темноты, жары и – сказать ли – горя, они разбегающихся милей от брошенных слов нулей.
|
|
|
Образы мифологических существ ("крылатых львов", "женогрудых сфинксов", "ангелов" и "нимф моря"), которые поэту "милей" потерявшей смысл реальности, превращаются в своеобразные "воображаемые люстры", помогающие пережить творческий кризис. Сравните: "При определенном роде занятий и в определенном возрасте нет ничего привычнее, чем не иметь цели. Как и путать черты и свойства двух или более существ и, конечно, их род. В общем, все эти бредовые существа – драконы, горгульи, василиски, женогрудые сфинксы, крылатые львы, церберы, минотавры, кентавры, химеры, – пришедшие к нам из мифологии (достойной звания античного сюрреализма), суть наши автопортреты, в том смысле, что в них выражается генетическая память вида об эволюции (…) Вероятно, и херувимы – этап эволюции вида" ("Набережная неисцелимых", 1989).
С другой стороны, задача искусства заключается не в слепом копировании, а в преобразовании, в отражении внешнего мира с помощью художественных образов. Мифологические существа, порожденные фантазией человека, позволяют латать "черные дыры" действительности, создавая на их месте прекрасный мир поэтических образов. В стихотворении 1970 года "Пенье без музыки", говоря о слабо мерцающей звезде, "которой, в общем, нет", Бродский пишет: "Но в том и состоит искусство // любви, вернее, жизни – в том, / чтоб видеть, чего нет в природе, / и в месте прозревать пустом / сокровища, чудовищ – вроде // крылатых женогрудых львов, / божков невероятной мощи, / вещающих судьбу орлов".
|
|
|
Интересно отметить, что у Мандельштама описание мифологических существ ("херувимов", "химер", "сирен", "серафимов") встречается преимущественно в ранних стихотворениях. После революции система его поэтических образов существенно упрощается, сливаясь с действительностью. Реальные события захватили поэта и продиктовали новую форму для воплотившегося в жизнь невиданного до сих пор содержания: и в синтаксисе, и в ритмике, и в метафорах проявились черты, которых не было и не могло быть в поэзии XIX или начала XX века. Как писал Бродский:
"Россия пошла путем, которым пошла, и для Мандельштама, чье поэтическое развитие было стремительным само по себе, это направление могло означать только одно – ошеломительное ускорение. Это ускорение повлияло прежде всего на характер его стиха. Его величественное, задумчивое цезурированное течение сменилось быстрым, резким, бормочущим движением. Мандельштаму сделалась свойственна поэзия высокой скорости и оголенных нервов, иногда загадочная, с многочисленными перепрыгиваниями через самоочевидное, поэзия как бы с усеченным синтаксисом. И все же на этом пути она стала подобной песне не барда, а птицы с пронзительными непредсказуемыми переливами и тонами, чем‑то наподобие тремоло щегла" ("Сын цивилизации", 1977).
|
|
|
Жизнь придает творчеству ускорение или лишает его. Тот факт, что в контексте "Колыбельной Трескового мыса" Бродский упоминает мифологических существ как возможность забыться, вырваться из реальности в мир поэтических грез, безусловно, свидетельствует о кризисе, который наступил для него после отъезда. Поэт не скрывает причин подобного отступления, говоря о "грузе темноты, жары и – сказать ли – горя", который тяжелым бременем ложится на его плечи.
Обращенная к самому себе сослагательная конструкция "сказать ли" при упоминании о "горе", соотносится с вопросом "на кой?" в шестой части стихотворения. Неуверенность автора в том, что кто‑то захочет выслушать и понять его, обессмысливает сам факт исповеди. Но надежда остается, иначе стихотворение не было бы закончено.
|
|
|
Творческие фантазии, к сожалению, не являются панацеей от суровой действительности, потому что не могут вечно занимать воображение художника: "Даже то пространство, где негде сесть, / как звезда в эфире, приходит в ветхость". Любое пространство конечно, но жизнь продолжается. В следующих строках поэт вновь возвращается к теме соотношения причины и следствия:
Но пока существует обувь, есть то, где можно стоять, поверхность, суша. И внемлют ее пески тихой песне трески: (…).
Поверхность существует не потому, что есть обувь; наоборот – человек создает обувь, чтобы ходить по поверхности. Следствие в данном контексте подменяет причину, и смысл этой перестановки можно понять только с учетом другого высказывания Бродского о том, что в условиях эмиграции надо "перестать быть просто болтливыми следствиями в великой причинно‑следственной цепи явлений и попытаться взять на себя роль причин" ("Состояние, которое мы называем изгнанием, или Попутного ретро", 1987).
Взять на себя роль причин – значит отказаться от жалоб и обвинений, освободиться от давления обстоятельств, начать все сначала. В "песне трески", которая в стихотворении следует за причинно‑следственными метаморфозами, раскрывается философия творчества поэта в условиях эмиграции: "Время больше пространства. Пространство – вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь – форма времени. Карп и лещ сгустки его. И товар похлеще сгустки. Включая волну и твердь суши. Включая смерть.
Иногда в том хаосе, в свалке дней, возникает звук, раздается слово.
То ли "любить", то ли просто "эй". Но пока разобрать успеваю, снова все сменяется рябью слепых полос, как от твоих волос".
Образ трески, который Бродский использует в стихотворении, помогает уточнить, от чьего имени ведется повествование. Это песнь не человека‑"фиша" вообще, а конкретного человека, который в настоящий момент находится на Тресковом мысе, отсюда обозначение "треска", в не "рыба". Присутствие в "песне" личностных мотивов раскрывается во второй строфе, в которой автор от философских размышлений переходит к описанию своей жизни.
Жанр "песни" в данном контексте выбран не случайно. В эссе "В тени Данте" (1977), говоря о поэзии Эудженио Монтале, Бродский пишет: "С самого начала своего творчества Монтале явно предпочитает песню исповеди. Хотя песня менее ясна, чем исповедь, она неповторимей; как и утрата". Песня как следствие утраты с течением времени преобразуется в причину (в саму утрату) и порождает мир существующих лишь в воображении поэта образов (у Бродского – метафизических).
Любая "жизнь – форма времени", и жизнь человека – "товара похлеще" – не является исключением (Сравните: "жизнь это то, в чем вещи существуют" ("Мрамор", 1984)). А раз так, пространство не может господствовать над мыслями и чувствами художника, от него можно освободиться, перейти во вневременные сферы существования – в творчество. Однако этот переход нельзя назвать безболезненным.
Жизнь без событий напоминает Бродскому "хаос", "свалку дней", в которые время от времени вторгаются посторонние звуки из прошлого. Прислушиваясь к ним, хочется услышать "любить", но поэт понимает, что это невозможно, он согласен даже на дружеский окрик "эй", однако и этого не происходит: "пока
разобрать успеваю, снова / все сменяется рябью слепых полос, / как от твоих волос". В воображаемый мир поэта врываются образы прошлого, даже не образы, а отголоски забытых ощущений, как от слепящего прикосновения к волосам любимой женщины. В первой же строке девятой части стихотворения поэт погружает нас в метафизический мир новых образов: "Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе".
Вряд ли кто‑нибудь из читателей может сказать, что общего есть у человека, который "размышляет о собственной жизни", и у ночи, которая размышляет о лампе. Мы лишены метафизического опыта и не способны представить состояние неодушевленного предмета. Но этого опыта не было и у Бродского. Обратимся к следующим за данным предложением строкам, возможно, в них содержится объяснение:
Мысль выходит в определенный момент за рамки одного из двух полушарий мозга и сползает, как одеяло, прочь, обнажая неведомо что, точно локоть; ночь, безусловно, громоздка, но не столь бесконечна, чтоб точно хватить на оба.
Мысль, как ночь ("темнота", "груз", который "ложится на плечи" героя), "сползает прочь", "обнажая неведомо что". В данной строфе поэт ничего не называет прямо, и смысл "неведомо чего" можно понять, лишь сопоставив все присутствующие в отрывке ассоциативные образы.
"Мысль" напоминает "ночь"; "ночь" "громоздка", но "не бесконечна", она не может охватить сразу два полушария головного мозга и, сползая, "обнажает" свет, вероятно, свет "лампы", о которой говорилось в первой строке девятой части стихотворения: "Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе".
"Понемногу" сознание человека ("африка мозга, его европа, / азия мозга") обращается к этому свету – к "электрической цапле" настольной лампы. И в нем, как на экране в луче кинопроектора, появляются образы, которые, скорее всего, соотносятся с событиями в жизни поэта: юность и связанная с ней легкость достижения желаемого ("Алладин произносит "сезам" – перед ним золотая груда"); предательство друга ("Цезарь бродит по спящему форуму, кличет Брута"); рождение сына ("в круге / лампы дева качает ногой колыбель"); связанная с эмиграцией тема "острова как варианта судьбы" ("нагой / папуас отбивает одной ногой / на песке буги‑вуги").
"Духота", с которой начинается следующая строфа, вновь возвращает поэта к настоящему и связанной с ним теме одиночества: Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак, понимаешь внезапно в постели, что это – брак: что за тридевять с лишним земель повернулось на бок тело, с которым давным‑давно только и общего есть, что дно океана и навык наготы.
"Брак" в контексте стихотворения – это не официально оформленный союз, а роковая привязанность к женщине, которую невозможно забыть (Сравните из стихотворения 1978 года "Строфы": "Дорогая, мы квиты. / Больше: друг к другу мы / точно оспа привиты / среди общей чумы"). Ни расстояние, ни время не властны над чувствами поэта: "пиная мрак" холодной постели, он продолжает надеяться на то, что любимая женщина по‑прежнему находится где‑то рядом.
Вернувшись в реальность и осознав, что это невозможно, поэт обращается в своих мыслях "за тридевять с лишним земель", туда, где в этот момент "повернулось на бок" "тело", которого ему так недостает. И хотя с тем далеким телом "давным‑давно / только и общего есть, что дно / океана" (место, из которого все мы вышли), инфинитивная конструкция "при этом – не встать вдвоем" и предложение "И его не хватило" указывают на сожаление, если не на отчаянье оттого, что случилось непоправимое.
Воспоминания о прошлом, которое обнажается для поэта, "точно локоть", находят продолжение в десятой части стихотворения: Опуская веки, я вижу край ткани и локоть в момент изгиба. Местность, где я нахожусь, есть рай, ибо рай – это место бессилья. Ибо это одна из таких планет, где перспективы нет.
Свой локоть увидеть трудно даже "в момент изгиба", скорее всего, здесь речь идет о локте спящей женщины – той женщины, ощущение от слепящего прикосновения к волосам которой поэт не может забыть. Невозможность изменить что‑либо в жизни определяет его негативное отношение не только к настоящему, но и к окружающей обстановке, с которой это настоящее связано. Для лирического героя Бродского США воплощали идею "обретенного рая", но стали "местом бессилья", "тупиком", конечной точкой существования, за которой лишь "воздух, Хронос".
Сравнение "рая" с "тупиком" сложилось у Бродского не только под влиянием личного опыта, оно имеет основополагающее философское значение. В пьесе "Мрамор" один из героев говорит о том, что "башня" (тюрьма), в которой они заперты, это великолепное изобретение, "не что иное, как форма борьбы с пространством. Не только с горизонталью, но с самой идеей. Она помещение до минимума сводит. То есть как бы физически тебя во Время выталкивает. В чистое Время, (…) в хронос…". И собеседник соглашается с ним: "Да уж это точно. Дальше ехать некуда. В смысле – этой камеры лучше быть не может".
Соотношение личной трагедии с идеей "рая" перекидывается на предметы, и представление о "рае" как об абсолютном конце, месте, за которым нет и не может быть продолжения, приобретает в стихотворении философское толкование. Тронь своим пальцем конец пера, угол стола: ты увидишь, это вызовет боль. Там, где вещь остра, там и находится рай предмета; рай, достижимый при жизни лишь тем, что вещь не продлишь.
"Рай", который достигнут "при жизни", вызывает лишь острую "боль" от воспоминаний. В стремлении подняться наверх человек не замечает, как, в конечном итоге, он оказывается в "тупике", в ловушке: Местность, где я нахожусь, есть пик как бы горы. Дальше – воздух, Хронос. Сохрани эту речь; ибо рай – тупик.
Мыс, вдающийся в море. Конус.
Нос железного корабля. Но не крикнуть "Земля!".
Вершина существования – "пик" развития является одновременно его концом и в прямом (как "восточный конец Империи"), и в переносном значении – "тупиком", "мысом, вдающимся в море", за которым ничего нет. Не остается даже надежды на то, что можно что‑либо изменить, ибо рай, по мысли поэта, это "нос корабля", с которого путешественнику не дано увидеть землю.
Рай является не только концом физического существования человека, но и концом его духовного развития. Мысль об отупляющем воздействии райской жизни возникла у поэта практически сразу после отъезда.
В эссе 1973 года "Послесловие к "Котловану" А.Платонова" Бродский писал:
"Идея Рая есть логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, мысль, не идет; ибо за Раем больше ничего нет, ничего не происходит. И поэтому можно сказать, что Рай – тупик; это последнее видение пространства, конец вещи, вершина горы, пик, с которого шагнуть некуда, только в Хронос – в связи с чем и вводится понятие вечной жизни. То же относится и к Аду".
Все, что остается обитателю рая, – это следить за часами, отсчитывающими оставшееся ему время. Так как "часы, чтоб в раю уют / не нарушать, не бьют", он вынужден постоянно наблюдать (со страхом, а может быть, с надеждой) "за движением стрелки" на циферблате.
Начало следующей строфы "То, чего нету, умножь на два: / в сумме получишь идею места" можно понять с учетом философской интерпретации Бродским понятия "места". Место, куда в своем воображении возвращается поэт, неподвластно времени. Как ему кажется (или хочется надеяться), это место существует не только в его воображении, но и в воображении любимой им женщины. Представление о месте как об объекте нематериальном и единственно возможном для встречи двух людей, разлука которых является "формой брака", сложилось у Бродского незадолго до эмиграции.
В стихотворении 1970 года "Пенье без музыки", которому предшествует эпиграф – F.W. (возможно, F.W. ‑ это сокращение от farewell (англ.) – прощай), он говорит о физическом разрыве, за которым, однако, не следует разрыва духовного. Местом встречи влюбленных становится воображаемое "гнездо", которое, после заполнения "скарбом мыслей одиноких и хламом невысказанных слов", для них "обретет почти материальный облик": За годы, ибо негде до до смерти нам встречаться боле, мы это обживем гнездо, таща туда по равной доле скарб мыслей одиноких, хлам невысказанных слов – все то, что мы скопим по своим углам; и рано или поздно точка указанная обретет почти материальный облик, достоинство звезды и тот свет внутренний, который облак не застит – ибо сам Эвклид при сумме двух углов и мрака вокруг еще один сулит; и это как бы форма брака.
Вот то, что нам с тобой дано. Надолго. Навсегда. До гроба.
Невидимы друг другу. Но оттуда обозримы оба так будем и в ночи и днем, от Запада и до Востока, что мы, в конце концов, начнем от этого зависеть ока всевидящего.
Однако в "Колыбельной Трескового мыса" от былой уверенности Бродского в том, что место воображаемых встреч является достоянием двоих, не остается и следа. Поэт уверен лишь в том, что оно продолжает существовать в его воображении. Говоря о цифрах (единственная цифра, которая упоминается в строфе, – цифра "два"), он отмечает их эфемерность: "цифры тут значат не больше жеста, / в воздухе тающего без следа, / словно кусочек льда".
Одни цифры "тают", другие ("цепкие цифры года" в следующей строфе) "остаются", и вместе с ними "от великих вещей" (поступков, помыслов?) "остаются" "слова языка" и "свобода", достижимая лишь "в очертаньях деревьев":
От великих вещей остаются слова языка, свобода в очертаньях деревьев, цепкие цифры года; также – тело в виду океана в бумажной шляпе. Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме: на его лице, у него в уме ничего, кроме ряби.
В четвертой строфе одиннадцатой части стихотворения после фразы об "исконно немых губерниях" (Сравните: "глухонемые владения смерти" ("Сретенье", 1972)) поэт употребляет словосочетание "большая страна": "Только мысль о себе и о большой стране / вас бросает в ночи от стены к стене / на манер колыбельной".
Судя по посвящению, о котором Бродский упомянул в разговоре с Петром Вайлем, "большая страна" в данном контексте должна соотноситься с Соединенными Штатами Америки. Хотя непонятно, зачем в данном случае понадобилось прибегать к иносказанию при обозначении страны, о которой говорится на протяжении всего стихотворения. Кроме того, нельзя не отметить связь этой строки с последующим обращением поэта к сыну:
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 141; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!